Зелёный Вихрь, Жёлтая буря. Часть первая

Редактор Цунваз Арбуду

Корректор Анна Бичевина

© Цун Эр, 2024

ISBN 978-5-0062-5711-5 (т. 1)

ISBN 978-5-0062-5712-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В основе романа лежат реальные события восстания дунганского народа против Цинской власти в Китае и его тяжелого пути к обретению своей новой родины на просторах Российской Империи.

День завтрашний – возможно самая большая тайна на свете.

Глава первая

1871 год. Империя Цин. Провинция Ганьсу

Ранним мартовским утром вышеупомянутого года на каменистом холме к северу от зубчатых бойниц высокой стены, опоясывающей древний китайский город-крепость Лияньчжоу, появился Лотар Ланков, старший канонир-испытатель компании «Крупп» в чине оберлейтенанта от артиллерии Прусской Императорской армии. Со смыкающимися от усталости глазами он из последних сил держался на взмыленном, до полусмерти загнанном коне, по широкой груди которого клочьями стекала набухшая, белая пена. Натянув поводья и чуть приподнявшись в стременах, Лотар внимательно осмотрелся по сторонам.

Прямо перед ним лежал город. Из-за широкой каменной стены с четырьмя сторожевыми башнями на углах выглядывали парящие в небе остроконечные верхушки пагод и резная деревянная крыша Храма Небесной Гармонии. На запад и восток от города, подобно двум вьющимся рукавам, отходила Длинная стена, петляя и теряясь в бурых вершинах бесконечной гряды крутых гор, поросших густым кустарником. Разрушенная, осыпавшаяся, просевшая от неумолимого возраста и бесконечных песчаных бурь, она напоминала гигантский хвост сказочного дракона с темными проломами выпавших зубьев.

Бесчисленное множество жалких глинобитных мазанок лепилось к городу со всех сторон. За ними тянулись ровные, ухоженные, с ростками пробивающейся зелени огороды и поля. Они резко обрывались у каменистых оврагов пересохших русел, когда-то протекавших здесь рек. Далее брала свое начало безжизненная холодная китайская пустыня, теряющаяся в варварских северных просторах.

Возле распахнутых широко, словно зев исполинского красного дракона ворот, было многолюдно. Горбатые быки тянули в город тяжелые двухколесные телеги, груженные углем и хворостом. Одетые в невообразимо грязные рваные лохмотья нищие и калеки не давали прохода крепким крестьянам, толкающим свои, доверха наполненные овощами и фруктами тачки. А в западные ворота погонщики вгоняли верблюжий караван купцов-сартов в цветастых халатах и белых чалмах. Они сопровождали свои знаменитые турфанские сухофрукты, зачастую просто прикрывающие более дорогой товар – афганский опиум. Домой обычно купцы возвращались с увесистыми хурджунами, наполненными ценными поделками из яшмы и нефрита. Копыта их резвых коней тонким пунктиром взбивали за собой фонтанчики пыли на извилистой ленте дороги, скоро теряющейся среди горных стен Хесийского коридора. Так именуется гигантский природный проход, соединяющий центральные провинции Китая с северо-западным, магометанским Синьцзяном. Бесконечная череда впадин и подъемов, благодатных долин, волшебных оазисов тянется по этому чуду мироздания добрую тысячу километров, с одной стороны вдоль северо-восточных предгорий Наньшанских гор, предвестников великих Гималаев, и осыпающихся под натиском песчаных бурь каменных скал Бэйшаньского нагорья с другой.

Людские потоки, стекающиеся от всех четырех городских ворот, соединялись на главной торговой улице. По обе стороны, стена к стене, соседствовали закусочные, с выставленными на улицу жаровнями и пароварками, аптеки, со всевозможными кореньями, высушенными ящерицами, пауками, перемолотыми в порошок рогами носорогов, антилоп и сибирских оленей. В огромных стекляных банках, наполненных крепкой рисовой водкой, чернели клубки ядовитых змей. Время от времени настойку с помощью бамбуковых трубочек сливали в небольшие фарфоровые кувшины и быстрые слуги торопливо уносили их своим обессилевшим хозяевам-сладострастцам для пополнения утраченой силы «чи».

Вдоль всей улицы не смолкало пение птиц. Мелкие степные жаворонки в просторных плетеных корзинах вытягивали такие сложные рулады, что восхищенные ценители птичьего пения смолкали и, прикрыв глаза, надолго погружались в звонкие трели.

Возле лавок с нефритовыми украшениями и благовониями скапливались в основном женщины-маньчжурки с набелеными лицами, высокими прическами, украшенными дорогими гребнями и цветами. Их роскошные яркие халаты-ципао из дорогого шелка вызывали откровенную зависть у простых ханьских женщин, одетых в грубые бесформенные ватные кофты.

Съежившись под порывами пронизывающего до костей северного ветра, Лотар отвел взгляд от излучавшего тепло и сытость города. Теперь его взору предстала бесконечная серая пустыня, с белесыми пятнами солончаков и комками желтоватых верблюжих колючек. Под ярко-голубым небом и полуденным солнцем виднелся простор до самого горизонта, у северо-западной кромки которого вырисовывались лиловые очертания Наннаньских гор. На мгновенье невеселые мысли охватили его: «Господи, как переменчива судьба. Как легко играет она нами. Сегодня преподносит тебе все сладости жизни, а завтра бросает в пропасть, где надо за них платить. Еще вчера мне подавали обеды из сорока блюд, стелили одеяла на лебяжьем пуху, я командовал тысячами солдат. А сегодня бегу, сам не зная куда, безо всякой уверености, что удастся раздобыть хотя бы тарелку холодной похлебки и выспаться там, где есть немного тепла…»

Его мысли прервал не очередной порыв ветра, а взвившийся и мгновенно развеявшийся вдали тонкий клубок сизого дыма. Он вырвался из купола сливающейся с темной землей войлочной юрты монгольского скотовода. Лотар встрепенулся, провел замерзшей ладонью по разгоряченному от мыслей лицу и, дернув поводья, направил в ту сторону свою измученную лошадь.

В это же время в Восточные ворота города-крепости Лияньчжоу въехал всадник в военной одежде. Он грубо расталкивал толпу, налево-направо размахивая нагайкой из сыромятной кожи с вплетенными в нее железными шариками. Городские стражники в синих курмах1 с белыми кругами на груди и пиками наперевес кинулись к грубияну. Однако приблизившись, остановились, как вкопанные. На рукавах черного плаща красовались серебряные нити вышитых ястребов, а грудь украшала круглая желтая нашивка со львом, обшитая синей каймой. Это были атрибуты старшего офицера по особым поручениям. Стражники тут же стали своим оружием разгонять возмущающийся народ, расчищая ему путь. Всадник пришпорил коня и, гулко цокая копытами по вымощенной камнем улице, доскакал до центральных ворот городского ямыня, где его остановил вооруженный караул. Спешившись, он бросил поводья худому солдату с длинным фитильным ружьем на плече.

– Напои и накорми коня, – в голосе сразу почувствовался командирский тон. – А вы проводите меня в канцелярию уважаемого даотая Чжан Сяолуня.

Взгляд его едва скользнул по согнувшемуся в поклоне караульному унтер-офицеру.

– Высокоуважаемый даотай присутствует на казни преступников, господин офицер, – чуть приподняв голову, ответил караульный и вновь застыл в поклоне.

– Так ведите меня туда! – приказал офицер.

Городской ямынь занимал значительную часть города и был обнесен кирпичной стеной. Вглубь от входа по обе стороны вытянулись приземистые казармы местного гарнизона. Ряд пушек из тусклой меди на деревянных лафетах и пирамидки каменных ядер перед ними изображали высокую боевую готовность.

По соседству с казармами располагалась тюрьма. В последние годы заключенных стало так много, что для них не стало хватать камер. И тогда во внутреннем дворе, позаимствовав опыт кашгарских правителей из Синьцзяна, вырыли множество глубоких ям-зинданов, запирающихся сверху тяжелыми решетками. Дно ям застелили соломой. Но меняли ее крайне редко, и ямы, кроме того, что воняли до омерзения, кишели еще червями, вшами, пауками и прочей гадостью.

Сквозь толстые кирпичные стены камер для пыток просачивались наружу дикие стоны и крики истязаемых преступников.

– На «железном коне» даже невинный младенец сознается, что он разбойник, – с довольной усмешкой заметил караульный унтер-офицер. Гонец в ответ промолчал. Ему, маньчжурскому императорскому старшему офицеру, было ниже своего достоинства вступать в разговор с каким-то незнакомым ханьским унтером. Однако он знал и хорошо представлял себе это орудие пыток. Конь, хоть и назывался железным, был на самом деле деревянным. Но от шеи до крупа он был усеян остриями длинных кованых гвоздей. От одного его вида подкашивались ноги даже у матерых преступников.

Они молча миновали тюремные застенки, прошли мимо вечнозеленых самшитовых газонов с мраморными фонтанами и остановились у каменной лестницы, ведущей в Павильон Справедливости, который охраняли устрашающие изваяния львов и крепкие стражники в черно-синих боевых одеждах с не менее свирепыми лицами и длинными пиками в руках. Увидев офицера высокого ранга в сопровождении караульного, они тут же склонились в соответствующем поклоне.

– Господин офицер, на место казни вас проводят люди из охраны высокоуважаемого даотая, – учтиво предупредил караульный и, сказав несколько слов одному из стражников, удалился.

Казнь преступников происходила на городской площади Веселого огня. По праздникам здесь обычно запускали в воздух фейерверки, а бродячие артисты устраивали свои представления. Но уже несколько лет площадь служила местом казней. Народ, поначалу со страхом и любопытством толпами собиравшийся поглазеть на последние мучения других, очень скоро устал от них, и потому зевак в этот день собралось немного. Даотай Чжан-Сяолунь восседал в кресле за столом, покрытым красным шелком. Несмотря на императорский запрет, он был заядлым курильщиком опиума. Яд иссушил его, и лицо превратилось в подобие маски, обтянутой тонким кожаным пергаментом. Увидев офицера в сопровождении своих стражников, он взмахом руки остановил зачитывающего обвинение чиновника, поспешно поднялся и вышел навстречу.

– О, дорогой Тун Бао! Как я рад видеть вас! Мы стали так редко встречаться, – лицо-маска расплылось в радостной улыбке.

Офицер Тун Бао совершил несколько почтительных поклонов.

– Уважаемый даотай Чжан, какое счастье видеть вас снова! Служба не позволяет лишний раз заехать. Сегодня я по личному поручению вашего дяди.

– Как здоровье дяди? Не пострадал ли он во время боёв? – учтиво поинтересовался даотай.

– Основные бои после взятия Саньципу завершились. Все опасности миновали его. Он, как всегда, полон сил и энергии, – почтительно прозвучал ответ.

– Дорогой Тун Бао, вы, верно, устали с дороги и очень голодны. Я сейчас же прикажу, и вас отведут в мою резиденцию, – на лице-маске вытянулась учтивая улыбка, обнажив крупные, желтые зубы.

Офицер Тун Бао выглядел бодро, словно не оставил позади себя целую тысячу ли пути. На круглом, скуластом лице розовел румянец, признак доброго здоровья.

– Уважаемый даотай Чжан, ваше благородное сердце преисполнено добротой и заботой. Но служение нашему великому императору превыше всего. Нам требуется немедленно распространить по городу приказ о поимке опасного преступника. – Он почтительно передал даотаю опечатанный свиток. – А я, если позволите, постою в стороне и дождусь окончания сей процедуры.

Даотай незамедлительно сорвал печать, внимательно прочитал и тут же передал свиток стоящему рядом чиновнику, грозно предупредив его о срочности и важности приказа. Затем обернулся к Тун Бао.

– Нет, нет. Вы сядете рядом со мной. Давайте поскорее покончим с этими изменниками и отправимся на обед.

Даотай приказал принести еще одно кресло, учтиво провел посланика генерала к столу, покрытому красным шелком, подождал, пока тот не снял с головы кожаный шлем, усадил его и только затем вновь взмахнул рукой. Чиновник быстро зашевелил губами, дочитывая обвинение.

– Дунганские солдаты-дезертиры, – с презрением произнес даотай Чжан Сяолунь, – разбегаются из армии, как тараканы по щелям. О своем долге перед Сыном Неба совсем забыли. Только и твердят: «Грех своих братьев убивать».

– А свои кто? Жалкие мятежники и разбойники, неблагодарные изменники, посмевшие объявить нам джихад, – добавил Тун Бао.

– Очень верно подмечено, – поддакнул даотай, и на желтом пергаменте лица прорисовалась льстивая улыбка. – Вы знаете, как они называют свой джихад? Священной войной! – лицо мгновенно преобразилось в маску гнева и возмущения.

В это время шестерых приговоренных к смерти молодых дунган солдаты выволокли из деревянных клеток. По закону им поднесли свиное мясо и вино. Но они, несмотря на истощенность и муки голода, с презрением отвергли «нечистую» пищу. Солдаты вновь схватили их, протащили мимо толпы зевак и поставили на колени напротив даотая, в размокшую под солнцем грязь. Палач подошел поближе к осужденным, провел пальцем по сверкающему острию своего меча и повернулся в сторону даотая. Даотай Чжан поднял с красного стола флажок желтого цвета с вышитыми изречениями из императорского указа и три раза взмахнул им.

Народ и гарнизонные солдаты, с избытком насмотревшиеся казней, хорошо знали, как смертники ведут себя в последние моменты своей жизни: кто-то пытается еще раз вымолить себе пощаду, кто-то проклинает своих убийц, на кого-то нападает истерический смех или горький плач. Но чаще всего люди безропотно и молча повинуются твердой руке палача.

Однако в этот раз неожиданно для всех несчастные сообща затянули последнюю в их жизни предсмертную молитву. Слившись в единое, голос приобрел необычный оттенок. В нем не чувствовалось ни капли страха перед грядущей смертью, ни капли сожаления о молодой прожитой жизни. Даже напротив, общий голос крепчал, как побег каменеющего бамбука, как сталь кующегося клинка. Многим собравшимся даже показалось, что в их голосах слышатся звуки радости от скорой встречи с тем, кому они поклонялись с самого рождения. Молитва обреченных стала напоминать песню. Она заставила содрогнуться толпу. Мороз пробежал по коже зевак, словно их коснулись жар и холод преисподней. Железная рука палача слегка дрогнула, и он в растерянности взглянул на даотая. Лишь даотай Чжан и офицер Тун Бао сохраняли полное самообладание. Даотай еще раз взмахнул своим флажком, и солдаты, словно вернувшись из забытья, тотчас же резко склонили голову первой жертве, откинув в сторону свисающую, плетенную косу, обнажив тонкую, длинную шею. Шесть раз откидывались в сторону длинные косы, шесть раз взметалось и опускалось блестящее лезвие меча, пока не наступила тишина.

В управлении ямыня многочисленные чиновники, в высоких черных шапках с разноцветными шариками на верхушке, сновали по тесным проходам между отделенными друг от друга деревянными перегородками комнатами. Каждый цвет шарика на шапке означал определенный чин и должность его носителя. Чиновник с красным шариком торопливо поднялся мимо стражи по ступеням Павильона Справедливости и вошел в комнату, где работали писцы.

– Срочное донесение! Немедленно размножить!

«За совершение особо опасного государственного преступления объявляется в розыск чужеземец по имени Ло-да Ла-нэ-го из варварской страны Германии…» – писцы быстро и усердно, четкими, разборчивыми почерками переписывали приказ на листы белой бумаги.

Вскоре глашатаи, громко ударяя в медные гонги, прикрепленные к длинным бамбуковым жердям, разносили и развешивали объявления о поимке по всем присутственным местам города.

«…Рост преступника чуть меньше шести чи2, лицо узкое, вытянутое, длиннее обычного, волосы на голове, а также усы и брови цвета спелой пшеницы. Концы усов завиты колечком. Нос узкий, острый, тонкий и длинный, как у птицы удод. Глаза большие, цвета синего неба, провалены глубоко, как в усохшем черепе!..» – выразительно выкрикивал глашатай на рыночной площади.

– Вот урод! Родится же такое чудище на свет, – громко заметил крепкого сложения монгол, по имени Мерген, с узкими глазами на медном, вымерзшем от зимних ветров лице. На нем был засаленный, зимний халат-дээл с косой застежкой. Пояс перехватывал широкий кушак, на голове красовалась потрепанная, круглая шапка с лисьим хвостом.

– Эй, деревня, потише! Дай дослушать, – зацыкали на него зеваки из толпы.

«…За поимку государственного изменника будет выдана награда в тысячу лян серебром!» – продолжил глашатай.

– Сколько?! Тысяча лян?! – из доброго десятка глоток вырвался вопль удивления, сдобреный изрядной порцией недоверия.

– Тысяча лян3 серебра! – еще раз громко прокричал глашатай.

– Это тебе не двадцать лян за дунгана-дезертира, – повернулся к своему дружку Мерген. – Видать, что-то очень серьезное натворил длинноносый.

– Э-эх, знать бы, где его искать, – слегка заплетающимся языком ответил Ундэс. Худой и жилистый, он был на голову выше Мергена.

– Надо к Дохор-шаману съездить.

– Потерял шаман чуйку. Что, забыл, куда последний раз отправил нас этот пес смердячий? Там не дезертиры, а целый батальон дунган-разбойников лагерь свой разбили. Еле ноги унесли.

– До этого он не ошибался.

– До этого он и «хитрой воды» меньше пил.

– Ладно, ночью по степи прогуляемся. Может, ветер что нашепчет. А сейчас пойдем, лучше выпьем еще по чашке вина, – Мерген влез рукой в верхнюю, внутреннюю часть своего халата-дээла, которая являлась ничем иным, как одним большим надежным карманом. Монголы очень гордились этим изобретением. Ведь даже при самой дикой скачке из него ничего не выпадает.

– Хм-мм… У меня там пусто. А у тебя?

– У меня тоже пусто, – Ундэс несколько раз показательно похлопал ладонями по своему огромному карману.

– Мы что, все деньги спустили?

– Так всего-то двух дезертиров в ямынь сдали, а гуляем пятый день.

– Все. Поехали в степь. Где коней оставили, помнишь? – напрягая память, спросил Мерген.

– Конечно помню. Я ничего не забываю. Пошли, – уверенно ответил Ундэс. И они двинулись по оживленной улице в сторону Северных ворот, где находилось бесчисленное множество каменных столбов-привязей для лошадей.

Мерген и Ундэс, проходя мимо неприметного кабачка, не обратили бы на него никакого внимания. Но шустрый зазывала так ловко нахваливал теплое ароматное вино в деревянной кадушке, что они замерли возле него.

– А в долг нальешь? – спросил Мерген, раздув ноздри и втягивая дурманящие пары, исходящие от кадушки.

Опытный зазывала хорошо знал, что монголы были большими выпивохами и охотниками до китайских девиц. Разгулявшись, они походили на диких степных жеребцов во время гона, а по утрам, спустив за ночь все деньги, словно нашкодившие, присмиревшие дети, громко скулили и причитали, сваливая вину на бесчисленных коварных духов и демонов. Хозяин в таких случаях быстренько составлял долговую бумагу, для пущей важности заполняя ее красными чернилами, при этом не забывая напоминать о страшной долговой яме в городском ямыне. Наивные дети степей уже на следующий день стремглав неслись назад на своих низкорослых, с мохнатыми гривами лошадях, возвращая долг с накрученными процентами.

– Гуляй сегодня, плати завтра! Выпей чашку, выпей две, чтоб шумело в голове! – зазывала ловко зачерпнул и поднес полные чашки с вином обрадованным друзьям.

Конский топот насторожил ухо свернувшегося в дремоте под мягким мартовским солнцем огромного пастушечьего волокодава. Он приподнялся, с зевом прогнул свое мощное лохматое тело, хрипло пролаял и неспешно затрусил мимо отары отощавших за зиму овец навстречу невесть откуда появившемуся всаднику.

Старый волкодав, приблизившийся к всаднику, неожиданно замер, присел, неуклюже отпрыгнул в сторону и отрывистым, громким лаем дал знать хозяину в юрте о встрече с чем-то необычным. Такого странного человека пес встречал в своей жизни впервые. Не переставая отрывисто лаять, пес проводил безразличного к нему всадника до юрты, где вышедший наружу хозяин просто замер в немом изумлении перед спешившимся на землю незнакомцем.

Чуть за пятьдесят, коренастый, на коротких крепких кривых ногах хозяин юрты, монгольский арат Басан, повидал в своей жизни много разного народу. Сколько раз гонял он овец на продажу в Пекин. На восток, вдоль Алашаньского хребта, через суровое Ордосское плато, нависшее над бесконечными изумрудными полями, тянущимися до самого Пекина. Там на огромном шумном скотном рынке он нещадно торговался с «белошапочниками», так монголы называли между собой дунган, которые неохотно, но все-таки платили хорошие деньги за его отменных овец.

Среди базарного народа бродили слухи о неких длинноносых с белыми лицами, приплывавших по морю на огромных железных кораблях с трубами, из которых валил черный дым. Говорили, что это слуги дьявола, хитрость и коварство которых не имеет границ. Это они приучили народ Поднебесной к курению опиума, вывезли все серебряные деньги из страны и заразили продажных девиц страшными болезнями.

Однажды, после удачной сделки с компанией земляков, он отважился посетить известный бордель «Красный цветок», разместившийся по соседству с загонами для скота. Так вот, после того, как он изрядно напился горячего сливового вина и потащился с напомаженной белилами девицей в комнату на втором этаже, ему преградила дорогу хозяйка, толстуха Цин.

– А ну-ка, штаны приспусти! – потребовала она. – Проверю, не больной ли. – Увидев удивление на лице Басана, она добавила, – вот олух деревенский, ты что, про «болезнь гниющей сливы» не слышал?

– Не только корень, а с и сам весь сгниёшь, нос провалится, зубы вывалятся. Длинноносые чужеземцы ее к нам завезли, – уже в комнате дорассказала Басану напомаженная белилами девица. Это все, что он знал о длинноносых. Живьем видеть их Басану не доводилось.

«Неужели это один из них? Что ему надо, и как он здесь оказался? Куда направляется?» – запрыгали тревожные мысли, нарушив обычную безмятежность, покоившуюся в его голове.

Однако сразу расспрашивать обо всем путника было бы верхом недружелюбия. Древний закон кочевников предписывал распахивать двери своего дома, окружать гостя теплом, едой, ночлегом. Путник сам за чашкой чая неспешно расскажет и о себе, и о других. Так Великая степь полнилась новостями.

Выглянувшая из юрты Ойюн, жена Басана, мгновенно изменилась в лице, отступила назад и, наткнувшись спиной на высокую кладку из ватных одеял, тяжело присела на войлочную кошму. – Демон! Зачем этого демона Небесные духи наслали к нам? – завертелось в ее голове. То, что это демон, она не сомневалась. – Одежда у него невиданная, ни китайская, ни тангутская. Ну, а о внешности и говорить не стоит. Нос, глаза, волосы… Эх, поленилась в конце месяца, не поехала в кумирню Боян Го. Жалко было потратиться на свечи и благовония… Ну, ничего. Демона можно и задобрить…

Она быстро пришла в себя, поднялась, отломила увесистую плитку спресованного в кирпич чая, подержала в горящих кизячных углях, пропитывая его ароматным дымом, бросила завариваться в котел с кипящей водой. На низком лаковом столике стали появляться угощения: густые сливки-каймак, катыши сухого овечьего сыра, блюдо с кусками холодной отварной баранины, приукрашенные сверху кубиками свежего курдючного сала. Из сундука появилась на свет семейная реликвия – дорогая чашка из резного дерева, вставленная в полусрез человеческого черепа со скрепами из чистого серебра.

– От такого угощения да из такой посуды подобреет любой демон, – удовлетворенно подумала она, и ее лицо на миг просветлело.

– Чай пей, сила будет, – крепкий Басан с обветренным темным лицом добавил в чашку свежего молока, сдобрил солью, курдючным салом и протянул ее Лотару.

Незнакомец, слегка склонив голову, принял чашку двумя вытянутыми руками.

– Благодарю вас, – проговорил он и отпил маленький глоток. – Очень необычный вкус. Вкусно, – добавил он и отпил глоток побольше. – И чашка интересная. Тонкая работа.

Слова произнес он по-ханьски. Так обычно говорят маньчжурские чиновники. И это слегка успокоило хозяев юрты.

– Значит, из образованных, – тут же подумал Басан.

– Демоны на языке мандаринов не говорят. Значит все-таки человек, – отлегло на сердце у Ойюн.

Басан прищуренным взглядом незаметно продолжал осматривать незнакомца. Остановился на одежде. Ничего подобного до сих пор он не видывал: «Странная, необычного покроя черная куртка с нашитыми золотыми наворотами на плечах; на груди застегнута медными кругляками; штаны несуразные, в обтяжку, в лютый мороз в таких околеешь сразу же. А вот сапоги до колен, на высоком каблуке, это вещь. Хоть по росе, хоть по песку. И выделка кожи отменная. Гладкая, как нефритовый камень. Не то что наша сыромятина. Кто же такой? И откуда? Почему лошадь загнал? Бежал от кого-то, значит. Но это меня не касается. Я должен блюсти наш обычай гостеприимства».