- -
- 100%
- +
От нас он ежедневно черпает множество новых понятий. Мы доверяем ему полностью и относимся к нему как к товарищу.
– Ж.Б… rice?[56]
– Thank you, sir.
Он мотивирует свой отказ религиозными причинами: непальские индийцы не могут вкушать какую бы то ни было пищу с "неверными". Действительная причина кроется в том, что он никогда не пользовался вилкой. Как и все здесь, он ест только пальцами, и ему стыдно перед нами.
На следующий день, 5 мая, около 8 часов утра Кузи и Шац покидают лагерь. Пришла их очередь обломать зубы на Восточном леднике! Наступает внезапная тишина. Мы с Ишаком остаемся в лагере одни.
– Soldier for Tansing! Letters?[57]
Конечно есть, целая груда! Но куда запропастилась почта из Франции? Вот уже скоро пять недель, как мы сидим без писем! С помощью Ж.Б… мы пишем на гуркальском языке записку почтмейстеру, чтобы выяснить, в чем дело.
На штатив от кинокамеры устанавливаем подзорную трубу с двадцатипятикратным увеличением. Вскоре в верхней части Белой вершины на высоте около 5000 метров обнаруживаем своих товарищей.
Они готовятся к спуску. Мы с Ишаком вырываем трубу друг у друга.
Блестящая демонстрация французской горнолыжной техники, хотя, по-видимому, снег неважный. По «почерку» узнаю Ляшеналя, выполняющего головокружительные повороты на глазах у ошеломленных шерпов; последние предпочитают спускаться на "пятых точках".
После обеда появляются любопытные процессии. Женщины селения, одетые в праздничные наряды, носят кувшины с водой и поливают всех встречных. Церемония, как видно, рассчитана на то, чтобы с помощью молитв и заклинаний вызвать дождь, который заставляет себя ждать. В горах не проходит дня без грозы, а в долине, нанося огромный вред урожаю, царит засуха.
Ишак носится со своей камерой по главной улице, стремясь заснять как можно больше. Престиж сагибов не помогает, и нас обильно поливают под громкий хохот. Наше достоинство "подмочено", и мы благоразумно отступаем к лагерю. Попросту говоря, удираем во все лопатки!
Вернувшийся Ребюффа с ужасом рассказывает о том, что он видел с Белой вершины. Мы забрасываем его вопросами.
– Что представляет собой южный склон? – спрашивает Ишак.
Не дожидаясь ответа, я добавляю:
– Когда мы смотрели на него из Буглунга, он выглядел потрясающе.
– Если бы ты видел его вблизи, тебе было бы все ясно. Колоссальная стена высотой несколько километров, без единого пологого участка! Что-то вроде утроенной северной стены Маттегорна, а она, как ты знаешь, не слишком привлекательна! Мы с Бискантом и Нуаелем смотрели друг на друга квадратными глазами… На южный склон лучше не рассчитывать.
– Так, понятно! А как насчет юго-восточного гребня? Когда мы смотрели на него с Восточного ледника, ты был среди нас настроен наиболее оптимистично. Ты говорил тогда…
– Я ошибался. Во-первых, он невероятно длинен, поднимается на очень большую высоту, а главное – технически чрезвычайно сложен: стены, ледяные башни, скалы, расчлененный рельеф, масса «жандармов» – словом, все двадцать четыре удовольствия.
– А площадки для лагерей там есть?
– Ни единой.
– Да, все это выглядит не слишком радостно.
– О! – восклицает Ребюффа. – Об этом маршруте не может быть и речи.
– Я думаю, – говорит Ишак, – никто из нас не строил особых иллюзий как насчет юго-восточного гребня, так и насчет южного склона.
– Каковы же выводы?
– Ставим жирный крест на обоих вариантах. Удрученные плохими известиями, мы идем обедать в общую палатку.
На следующий день к нам приходит с визитом буддийский лама, встреченный нами еще в Баглунге. Одет он в красное платье сомнительной чистоты. Лицо сияет жизнерадостным добродушием. Ишак, явно питающий слабость к простоте и непосредственности буддийских лам, щедро его угощает. Наш лама с энтузиазмом рассказывает о Мук-тинате. Разговор ведется с помощью Анг-Таркэ и не лишен оригинальности. Выглядит это примерно так.
– Вы сейчас туда направляетесь? – спрашиваем мы его.
– Я буду там завтра, – отвечает он с широкой улыбкой.
– Однако это же далеко отсюда!
Хоть он и лама и привык к чудесам, я все же не думаю, чтобы у него были семимильные сапоги!
– Надо там быть, – продолжает он. – Там каждый день происходят чудеса: пламя вырывается из-под земли, священники предсказывают будущее!
– Мы придем обязательно! Через несколько дней… Ишаку приходит в голову гениальная идея:
– Взойдем ли мы на Дхаулагири?
Вот случай показать свою таинственную силу!
Лама сосредоточенно перебирает огромные четки. Его взор поднимается к небесам, затем падает на руки… Сцена продолжается более пяти минут. Мы сидим неподвижно.
Может быть, мы станем свидетелями необыкновенного колдовства? Нам ведь говорили, что ламы – существа сверхъестественные.
Постепенно лама возвращается на грешную землю, наконец он решается заговорить:
– Дхаулагири для вас неблагоприятен. – И добавляет: – Лучше о нем не думать и направить ваши усилия в другую сторону.
– В какую именно? – интересуется Ишак.
Этот вопрос имеет для нас существенное значение.
– В сторону Муктината, – отвечает он, как будто это само собой понятно.
Не имеет ли он в виду Аннапурну? Будущее покажет.
Появляется загорелый Ляшеналь. Наконец-то мы что-нибудь узнаем! Вот уже несколько дней, как у него на груди вскочил прыщ. Щедрая натура Ляшеналя так вскормила его, что он превратился в фурункул фантастических размеров. Ишак не может удержаться от искушения заснять на цветную пленку это феноменальное явление.
Ляшеналь оставил Кузи и Шаца в лагере на леднике. Рации вышли из строя, несколько дней мы будем без новостей. Около половины шестого со стены, нависающей над лагерем, приземляются (выражение отнюдь не преувеличенное) двое друзей: Удо и Террай. Лионель сильно возбужден. Борода придает ему устрашающий вид.
– Ну, братцы, можете ставить на Дхаулагири крест! Губы выпячены вперед больше обычного. Голос звонкий, почти сердитый.
– Понимаешь, Морис, твой Дхаулагири невозможная штука. Легче в рай попасть!
– Сначала сядьте и попейте. Вы оба покрыты пылью и потом с ног до головы!
Я надеюсь, что это их немного успокоит.
– Нет ли чего поесть? – требует Террай.
– Сейчас приготовят. Так что же вы все-таки видели?
– Вот как было дело с самого начала, – спокойно рассказывает Удо. – Третьего числа мы разбили палатки на высоте около 4500 метров между двумя вашими лагерями. Следующую ночь мы провели в Неизвестном ущелье. На седловине носильщики заартачились. Они боялись: никогда еще им не приходилось переходить этой границы. Вчера рано утром мы с Лионелем достигли седловины, которую вы видели издалека и которая замыкает северный бассейн Дхаулагири. Ну, брат, тут…
– Что тут?
– Я и сейчас еще в поту! – не удержавшись, орет Тер-рай. – Кошмарные теснины!
– Но где именно?
– Прямо против нас был Дхаулагири, – продолжает Удо, – настоящий Дхаулагири. При подъеме я спутал его с ложной вершиной. На дне перед нами – грандиозный ледник, весь в трещинах…
– Более поганого места не придумаешь, – прерывает Лионель.
– Весь в трещинах, стекающий через каньон, со стенами высотой несколько километров.
– Видишь, я был прав, – с притворной скромностью вставляет Ишак, – все стекает по ущелью Маянгди-Кхола!
– И все это грандиозно, – добавляет Террай, – это целый мир! Что касается северного гребня, отделяющего этот ледник от Восточного, на котором вы были, так это полускальное, полуледовое, очень крутое ребро. А северо-западный гребень, который до этого никто еще не видел, обрывается отвесами в теснины.
Все это звучит удручающе! "Неужели действительно неприступен?" – шепчу я мысленно. Ишак бросает с игривым видом:
– Лама ведь сказал: "Дхаулагири для вас неблагоприятен! Идите к Муктинату"… Так вот…
– Так вот, туда и направимся, и не позже, чем завтра утром! – решаю я твердо.
– Куда, к Тиличо? – спрашивает Гастон.
– Пойдем к тому Тиличо, к северу от Нилгири, о котором нам говорил житель Тинигаона, и атакуем Аннапурну с тыла.
– Почему бы не использовать разведку, проведенную в Миристи-Кхола группой Кузи – Удо – Шац? Они же видели Аннапурну!
– Да, но только издали. И они не видели северного склона. Дойти туда непросто. К тому же ребро мне определенно не нравится. Кстати, и им также…
– Посмотри на карту, – прерывает Ишак, – пройдя через Тиличо, мы сбережем несколько дней подходов.
– Увидишь, – говорю я, – мы попадем прямо к северному склону, а пути с севера в Гималаях часто легче других! Мы пройдем столько, сколько потребуется, чтобы найти Аннапурну! Если понадобится, даже до Манангбота.
– Докатились! На поиски Аннапурны! – разочарованно констатирует Ишак.
В поисках Аннапурны
– Поторопись, Удо, я умираю от голода!
Ляшеналь и Террай не получают особого удовольствия в это утро: Удо подвергает их различным важным исследованиям.
Проверка обмена веществ, испытание по Флаку[58] и другие процедуры продолжаются более часа. Эти исследования необходимо делать натощак, что является тяжелым испытанием, так как после возвращения из разведки у людей великолепный аппетит.
В то время как Террай подвергается этой мучительной процедуре, Ляшеналь, уже покончивший с ней, хладнокровно отрезает себе гигантские куски колбасы. Время от времени Террай бросает косые взгляды в его сторону.
– Бискант, свинья ты этакая, убирайся отсюда со своей колбасой.
– Замолчи, испортишь результаты, – говорит безжалостный Удо.
Эти исследования очень важны.
Вначале я опасался, что Удо скорее альпинист, чем медик. Ничего подобного: он блестяще сочетает в себе то и другое.
Удо постоянно информирует меня о физическом состоянии участников экспедиции и об улучшении их высотной акклиматизации. Если бы все будущие экспедиции могли иметь такого Удо!
В то время как Террай страдает, Ишак, Ребюффа и я готовимся к выходу в Манангбот.
Штурм Аннапурны из ущелья Миристи представляется весьма проблематичным. Можно ожидать, что со стороны Манангбота восхождение будет легче.
– Привет Тилману, – ухмыляется Ляшеналь, уже покончивший с закуской.
Имя Тилмана – одно из известнейших в Гималаях; именно он покорил высочайшую вершину из всех, до сих пор взятых человеком, – Нанду-Деви высотой 7820 метров. Мы о нем самого высокого мнения. Перед отъездом мы узнали, что он собирается исследовать именно этот район вокруг Манангбота. Судя по составу его команды, его целью, по-моему, должна быть разведка подступов к Манаслу[59] и Аннапурне. Альпинисты вечно любят держать в секрете свои планы, но было бы нелепо, если бы обе экспедиции штурмовали одну и ту же вершину.
Путаркэ уходит вперед, чтобы подготовить место для лагеря в Тинигаоне. Мы берем продовольствие на восемь дней, и до нашего возвращения у Удо и Террая будет время для того, чтобы подняться на Восточный ледник, в случае, если Кузи и Шац не добьются успеха.
Эти два дня отдыха пришлись весьма кстати: у меня оказалось время для того, чтобы послать письма во Францию, привести в порядок счета и проследить за тем, чтобы организация лагеря происходила без перебоев. Однако сидячий образ жизни не привлекает меня, и я очень рад снова отправиться в путь.
По дороге тянется множество караванов, нагруженных солью и рисом. Мы торжественно шествуем через маленький городок Марфа, в котором развеваются молитвенные флаги. Вокруг нас весело толпится народ.
Здесь еще больше тибетцев, чем в Тукуче. Все экспедиционные конфеты розданы ораве ребятишек. Поистине Марфа должна сохранить о нас приятные воспоминания! Впоследствии мы будем пожинать плоды своей щедрости, так как множество местных носильщиков в нужный момент будут предлагать нам свои услуги. Мы то и дело встречаем молитвенные стены, украшенные каменными плитами, на которых читаем классическую надпись: "Ом мане падме ом!"[60]
Стараясь не нарушать местных религиозных обычаев, мы обходим эти памятники слева.
Мало-помалу внешний облик страны меняется, вид ее становится еще более унылым, даже по сравнению с тем районом, откуда мы только что пришли. К северу рельеф смягчается, холмы, покрытые красноватыми камнями, необычная прозрачность воздуха, характер пустынной местности являются подтверждением того, что мы приближаемся к Тибету, хотя граница находится от этого места на расстоянии доброго дня ходьбы.
В сумерках мы входим в бедную деревушку Тинигаон. Местные жители подозрительно нас разглядывают и провожают к единственному приличному дому; там нас встречает улыбающийся Путаркэ, он уже чувствует себя как дома и своим обычным мягким голосом отдает распоряжения множеству женщин, толпящихся вокруг него. Мы находимся у "Great man" – главного лица в деревне, дом которого служит местом остановки караванов. Это ловкий коммерсант, достающий с выгодой для себя все, в чем нуждается деревня.
Хозяин дома знакомит нас с отведенной нам комнатой. Чистота ее весьма относительна, но после соответствующей уборки переночевать в ней можно будет. В воздухе стоит тошнотворный кислый запах. Ишак бросается открывать окна.
Я внимательно осматриваю комнату: медленно сохнут дубленные мочой кожи, в углу – бочки протухшего масла.
Пора ужинать. Анг-Таркэ подает нам еду с церемониями, приводящими окружающих нас жителей в глубокий экстаз. Никто из них до сих пор не видел сагибов. Вилки? Поистине эти белые – непонятные существа!
На следующее утро еще темно, когда Анг-Таркэ приносит нам завтрак. Звезды сияют на очень чистом небе – хорошая примета. Вдали захватывающее зрелище: уже освещенный солнцем, возникает из мрака Дхаулагири. Отсюда его рельеф виден удивительно отчетливо.
Шикари, который должен вести нас, утверждает, что хорошо знаком с перевалом Тиличо, но не может сказать, сколько времени потребуется, чтобы дойти до него. Мы поднимаемся гуськом, сгибаясь под тяжестью грузов. Анг-Таркэ, Путаркэ, Панзи и несколько тибетских носильщиков идут с нами.
Чтобы ускорить движение, мы дали им ботинки, но ради экономии они несут их, перекинув через плечо, пока не доходим до снега.
Через несколько часов ходьбы проводник, кажется, не уверен больше в том, что утверждал раньше: хотя мы забрасываем его вопросами, он как будто не представляет себе, где же на самом деле перевал Тиличо. В действительности этот шикари всего лишь обычный пастух, и все, что он знает, – это дорога на верхние пастбища. С высотой его роль, как и его самомнение, постепенно уменьшается, и в конце концов он спокойно идет сзади всех.
Таким образом, переночевав под грозой в наших маленьких палатках, мы на другой день с трудом добираемся до пресловутого перевала Тиличо.
Какой сюрприз! Согласно карте, мы должны были выйти в глубокое ущелье Манангбот. Где же великолепный вид на северный склон Аннапурны, который должен открыться справа?
Ошеломленные, мы смотрим на ослепительную картину снега и льда. Многочисленные вершины сверкают на фоне ясного неба. В блеске и чистоте этого зимнего пейзажа есть что-то сказочное.
Справа вместо Аннапурны возвышается гигантская стена семитысячников, которой мы тут же присваиваем название Большой Барьер. Перед нами открывается не глубокое ущелье, а обширное плато. В центре его большое, замерзшее, покрытое снегом озеро, размеры которого трудно определить. Слева к его необъятной белой глади спадают отвесные скалы.
– Но где же, черт возьми, Аннапурна?
– Особенно сомневаться не приходится, Мата! Она почти наверняка за этим красивым треугольным пиком, там, в глубине направо.
– Я в этом не так уж уверен, – говорит Ишак.
– Я также, – добавляет Ребюффа.
– А перевал Тиличо – где он, по-твоему? – продолжает Ишак.
– В дальнем конце плато, с той стороны озера. Он должен господствовать над ущельем Манангбот, начинающимся там, в самом конце.
– Ну что же, мне придется проверить это, но я вовсе не убежден, что ты прав…
Во всяком случае, нам предстоит спуститься к Большому Ледяному озеру, как за неимением лучшего названия мы его уже окрестили.
Час спустя мы оказываемся на берегу, и, пока Панзи готовит еду, спор продолжается:
– Ни малейшего признака озера на карте! А ведь оно по меньшей мере семь километров длиной…
– О, эта карта… Разве все эти вершины обозначены на ней?
– Куда, по-вашему, стекают эти воды?
– Это место – настоящая воронка.
– Похоже на Мон-Сени.
– Говорю вам, что вода течет к Манангботу.
У каждого свои соображения, каждый высказывает свое мнение.
Необходимо перебраться на другую сторону озера. Мы надеваем рюкзаки, и группа идет вдоль левого берега до тех пор, пока красноватые скалы не вынуждают нас перейти на лед.
Это решение не вызывает в наших носильщиках особого энтузиазма. Ишак страхует меня при помощи нейлоновой веревки, и я рискую отойти метров на пятьдесят от берега. Там я прыгаю, приплясываю, бью ледорубом, чтобы прорубить лед и измерить его толщину. Затем кричу остальным:
– Настоящий бильярд! Все сюда!
Лишняя осторожность всегда лучше неоправданного риска, поэтому мы связываемся двумя большими группами. Носильщики и шерпы находятся друг от друга на расстоянии по меньшей мере восемь метров. Они не понимают, что мы делаем это, чтобы обеспечить безопасность всех и каждого; будучи связаны таким образом, они не могут собираться вместе.
Первая связка идет по моим следам; я начинаю описывать широкую дугу, чтобы выйти по другую сторону отвесных скал. Сзади меня, один за другим, носильщики, согнувшись под тяжестью грузов, нерешительно приближаются к краю и затем вступают на лед с таким видом, как будто бросаются в воду. Горячо шепча молитвы, они идут точно по моим следам. Глаза каждого из них прикованы ко льду. Операция проходит благополучно. Теперь уже у носильщиков не будет ни малейшего желания расстаться с нами: им пришлось бы вновь пересекать Большое Ледяное озеро!
Оказавшись на другой стороне, мы поднимаемся по склонам и подходим к перевалу, расположенному симметрично с тем, который мы прошли раньше в это утро. Даем ему название Восточный Тиличо. Его высота около 5000 метров.
Никакого стока, как я предполагал, здесь нет, наоборот, конец озера закрыт.
У наших ног открывается глубокое ущелье: это и есть ущелье Манангбот.
Здесь я снова ошибаюсь в оценке расстояния. Действительно, мне казалось, что Манангбот лежит в глубине гигантского цирка, но на самом деле рельеф гораздо более сложный. От того места, где мы находимся, морены круто спускаются вниз на протяжении нескольких километров. Ущелье перегорожено грядой каменных обломков. Единственный выход отсюда через узкую теснину, приводящую к Марсианди-Кхола, бурной реке, берущей свое начало на перевале Тиличо и текущей мимо Большого Барьера, в котором мы надеемся найти Аннапурну. За этим препятствием теснина постепенно расширяется, и там среди серых камней, осыпей и морен виднеются зеленые пятна, жалкие островки возделанной земли.
Справа от Большого Барьера возвышаются другие вершины, еще более красивые и изящные, чем те, которые мы видели над озером Тиличо; слева над красными скалами в хребте Муктинат поднимается множество вершин высотой более 6000 метров.
Сзади нас озеро, только что пересеченное нами, а вдали – перевал Западный Тиличо, через который мы прошли этим утром. Мы устраиваем военный совет.
Ишак считает, что карта неверна и что Аннапурна, возможно, не находится в Большом Барьере.
– Эти облака появились совершенно не вовремя. Они закрывают все высокие вершины. Не можем же мы обсуждать то, что не видим!
– Только что был просвет, – говорю я. – Конечно, я знаю, что карта врет, но мне кажется, что вряд ли можно было впасть в такое заблуждение; нельзя ошибаться относительно положения вершины высотой более 8000 метров.
– Стало быть, ты считаешь, что Аннапурна лежит в Большом Барьере?
– Да, за этим большим треугольным пиком перед нами. Конечно, это только предположение.
– А я готов держать пари, что Большой Барьер не обозначен на карте.
– Даже если он тянется более чем на 20 километров и насчитывает около пятнадцати вершин выше 7000 метров, – говорю я, смеясь.
– Где там пятнадцать, – ворчит Ишак, – там всего-то их несколько!
– Короче говоря, ты считаешь, что длинный гребень, который мы видим, и гребень, указанный на карте, не одно и то же. В таком случае здесь должно было бы быть два гребня, не так ли?
– Да, возможно. – Тут же Ишак Производит несколько вычислений, доказывающих, что Аннапурна не может находиться в Главном хребте. Его аргументы меня несколько смущают, но не убеждают. Где же Аннапурна?
– Ладно, – говорю я наконец, – установим лагерь здесь.
– Прекрасно, – соглашается Ишак.
– Ты останешься здесь завтра и даже послезавтра.
– Хоть до будущего года!
– Ты сможешь проверить свою точку зрения, делая всевозможные засечки.
– А вы с Гастоном что собираетесь делать?
– Спустимся в Манангбот. Уж оттуда-то Аннапурна наверняка будет видна!
– Возможно, возможно… Я не знаю, поможет ли это делу или нет, но что касается меня, я предпочел бы остаться здесь.
– Идет! Мы воспользуемся этой прогулкой, чтобы купить тзампы[61] для носильщиков. Путаркэ и Панзи пойдут с нами.
– Может быть, мы увидим Тилмана?
На рассвете следующего дня мы с Ребюффа будим весь лагерь.
– До свидания, Мата! Мы вернемся послезавтра.
– Когда? – переспрашивает он сквозь сон.
– Двенадцатого!
– Ну что же, до свидания! Ни пуха ни пера!
Мы идем с пустыми рюкзаками, рассчитывая найти продовольствие на месте. Не обращая внимания на вызываемые нами камнепады, мчимся вниз по громадной ложбине.
– Как ты думаешь, Гастон, успеем к полудню?
– Как раз к обеду.
Прыгая с камня на камень, мы быстро теряем высоту. Наш путь лежит вдоль бурных вод Марсианди-Кхола, берущей начало от большого висячего ледника над треугольным пиком. Чем ниже мы спускаемся, тем отчетливее видно, как высоки скалы, преграждающие путь в конце ущелья.
Вскоре нам становится ясно, что берег, по которому мы идем, дальше непроходим и необходимо переправляться.
– Тебе-то хорошо с такими ходулями, – говорю я Гастону.
В мгновение ока он оказывается на той стороне. Я несколько колеблюсь. А что, если воткнуть ледоруб в дно и использовать его как шест?.. Одну ногу на этот камень… Однако не слишком надежно… Раз… два! Мышцы у меня слабеют, ледоруб соскальзывает, камень переворачивается, и я оказываюсь в ледяном бурлящем потоке.
– Ну и ванна! Вода дьявольски холодная! Ребюффа издевается:
– Она такая прозрачная!
– Идиот! Тебя бы туда! – говорю я, отряхиваясь, как мокрый пудель.
Обоим шерпам, Панзи и Путаркэ, приходит в голову блестящая мысль. Они забираются на самый верх скалы, и нам видно, как они без всякого труда идут там по едва заметной тропе.
Длинные крутые осыпи, которые мы заметили с перевала Тиличо, теперь преграждают нам путь, и не видно никакой тропы. Оба шерпа уже достигли подножия.
Карабкаться вверх нелегко. Склон настолько крут, что камни едва держатся на нем и малейшее движение может вызвать настоящую лавину. Далеко позади себя видим перевал Тиличо, на котором мы были несколько часов тому назад.
Все камни одной и той же величины, как будто их просеяли через гигантское сито. Когда наконец мы выбираемся наверх, нам преграждает путь овраг с крутыми склонами затвердевшей земли.
– Сомнения нет, придется рубить ступеньки, – говорю я несколько озадаченному Ребюффа.
– Я предпочел бы лед!
Представляется удобный случай посмотреть, как выйдут из положения шерпы. Путаркэ идет впереди с ледорубом в руке. Прекрасно сохраняя равновесие, он быстрыми ударами рубит ступени. Панзи следует за ним, чувствуя себя вполне уверенно. Нам остается только идти по их следам.
За этим оврагом мы ожидали найти травянистые склоны, но, выйдя наверх, видим перед собой второй овраг, затем третий и так далее… Таким образом, нам приходится добрый час рубить ступени, прежде чем мы выходим на более легкие травянистые склоны. Спускаемся вниз по огромным осыпям, глиссируя в клубах пыли.
Уже за полдень. Мы останавливаемся у прозрачного источника в нижней части ущелья и устраиваем короткий завтрак. Идти вдоль берега трудно, и подчас нам приходится подниматься на 100—200 метров, чтобы найти путь сквозь густые заросли.
Это совершенно иной мир, чем в долине Тукучи. Здесь намного теплее, растительность гораздо богаче и рельеф более пересеченный. Время от времени встречаются цветущие деревья, придающие окружающему пейзажу мягкий и привлекательный вид.
Человек уже проник сюда: едва заметные следы теперь превращаются в подобие тропы.
До Манангбота еще далеко, а так как у нас нет с собой палаток и очень мало продуктов, необходимо дойти до него в этот же вечер.
На повороте тропы неожиданно встречаем несколько жилищ. У входа в деревню Кангзар стоит буддийский шортен[62], украшенный молитвенными лентами.