Голос зимы

Мисс Кингсфорд давно привыкла довольствоваться по преимуществу собственным обществом; так и ссориться ей было не с кем.

Маленький белый пансион на верху обрыва смотрел прямо в море, его деревянные балконы облупились от соленого морского воздуха. Многие из постояльцев были старые и слабые, как серые, робкие улитки. Они медленно ползали вверх и вниз по лестницам, вползали и выползали из комнат, застеленных жидкими коврами. У некоторых были собаки, и поскольку внизу в вестибюле висело большое объявление, что «Собак просят вносить на руках», эти «некоторые» больше походили на одряхлевших нянюшек, когда с виноватым видом проносили своих косматых младенцев, иных еще обернув вдобавок теплыми шалями.

По контрасту с ними мисс Кингсфорд, лет пятидесяти, с гордостью чувствовала себя совсем молодой. У нее тоже была собака, маленький серый пудель, которого она обучила глядеть на других собак пренебрежительно, даже насмешливо, так что он вырос в некое собачье подобие сноба. Мисс Кингсфорд, худенькая, аккуратная, миниатюрная и голубоглазая, с кожей гладкой, как поверхность воздушного шара, и сама была похожа на пуделя: волосы всегда завиты и покрашены в палевый цвет. Презрение ее пса к другим собакам было ему внушено ее презрением к другим людям: он чувствовал себя выше в пошлом обществе других животных; так и она держалась в стороне от вульгарных дел всяких улиток и ползучих нянюшек.

«Пошли, малыш. Не задерживайся. Если не будешь случаться, мамочка очень рассердится».

К середине сентября население пансиона стало понемногу редеть, остались, главным образом, постоянные обитатели, и в их числе мисс Кингсфорд. Но вдруг совершенно неожиданно в конце сентября появился некий мистер Уиллоуби. И в мистере Уиллоуби, как она не преминула заметить, было две редкостных черты.

Седой сероглазый мистер Уиллоуби не был ни улиткой, ни нянькой. Одевался он даже элегантно. Костюм из плотного серо-зеленого твида, тронутого тут и там оранжевыми пятнышками, и такая же кепка. Шерстяной галстук темно-янтарного цвета как нельзя лучше гармонировал с оранжевыми пятнышками, и таким же золотом отливали начищенные грубые ботинки. В мистере Уиллоуби, думалось мисс Кингсфорд, было что-то особенное. Чем-то он, думалось ей, не совсем такой, как другие мужчины.

Кроме того, у него были прекрасные манеры. За всю свою жизнь она не встречала человека, который бы вставал, когда в гостиную входила дама, и было странно, дух захватывало, видеть, как он встает с места при появлении даже самой медлительной, самой вульгарной улитки женского пола.

Кроме того, он был остро застенчив. Каждое утро, когда мисс Кингсфорд прогуливала свою собаку по широкой лужайке над обрывом, он проскальзывал мимо нее, отвернувшись, и исчезал в густых зарослях утесника и тамариска, откуда спустя довольно долгое время выбегал обратно, как будто пережив что-то страшное.

В такие минуты мисс Кингсфорд, которая всегда держала пуделя на поводке, чтобы его не обнюхали, а тем более не заразили другие собаки, от всей души надеялась, что мистер Уиллоуби приостановит свой испуганный бег и, может быть, приподнимет кепку, а то и произнесет два слова приветствия. Но несколько дней ничего такого не случалось и даже не намечалось. Мистер Уиллоуби всегда находил какой-нибудь путь отступления: вниз, под обрыв, либо вперед, в сторону городка.

А однажды утром из зарослей появился не только мистер Уиллоуби, а еще и два больших скачущих, чуть не хохочущих дога. Противные в своем веселье, они промчались вдоль края, обежали, как сумасшедшие, вокруг мисс Кингсфорд, а потом, словно решившись на самоубийство, перескочили через край и пропали.

В следующую секунду пудель мисс Кингсфорд подпрыгнул, как на пружине, сорвался с поводка и, тявкая от восторга, пискляво, как игрушка, тоже исчез за краем.

Мисс Кингсфорд пронзительно взвизгнула, и мистер Уиллоуби, остановленный наконец в своем застенчивом отступлении, со всех ног кинулся к ней.

– Ах ты гадкий, гадкий мальчик, вернись сюда! Да как ты смел? Вернись сейчас же, тебе говорят! Сейчас же!

Даже в эту критическую минуту, когда казалось, что мисс Кингсфорд вот-вот разрыдается, у мистера Уиллоуби хватило вежливости приподнять кепку. В ответ мисс Кингсфорд издала два-три невнятных вопля и вместе с мистером Уиллоуби пустилась бежать к краю обрыва.

– Ах, боже мой, он убьется. Убьется насмерть.

– О нет, нет. Не волнуйтесь. – Голос у мистера Уиллоуби был спокойный и очень мягкий. – Вон он.

Под обрывом, на двадцать пять футов ниже края, пудель стоял на меловом выступе, в волнении подрагивая языком и хвостиком, и глядел вниз, на кромку моря, словно собирался сбежать туда, к веселым догам.

– Назад, назад сейчас же, тебе говорят. Гадкий ты, гадкий, непослушный мальчишка!

– Как вы его зовете? – спросил мистер Уиллоуби. – Какая у него кличка?

– Галь… ах ты ужасное, ужасное непослушное создание!

– Я, пожалуй, спущусь и достану его, – сказал мистер Уиллоуби. – Нет, это нетрудно. А пока подержите, пожалуйста, мою кепку.

Почему мистер Уиллоуби попросил ее подержать его кепку, этого она так и не узнала. Но без кепки он вдруг стал выглядеть еще застенчивее, до странности голым и беззащитным. Ее стало трясти, пока он спускался по склону, время от времени обрушивая под откос два-три камня, а потом в какой-то миг мистер Уиллоуби и пудель слились воедино. Теперь дело было уже не только в том, что собака может убиться насмерть. Теперь ее охватил безумный страх, что мистер Уиллоуби тоже может убиться.

Вдруг под ногой у мистера Уиллоуби обломился кусок дерна величиною с футбольный мяч и, подскакивая, покатился вниз мимо пуделя, а тот сделал новый прыжок, словно готовый тоже скатиться вниз. Мисс Кингсфорд умудрилась удержаться от визга, прикусив кепку мистера Уиллоуби, а он, как нарочно, казался невозмутимо спокойным.

– Ну-ка, Галь, сюда, хватит дурить. Ну-ка…

Мистер Уиллоуби тихонько свистнул и щелкнул пальцами. Пудель чуть не рассмеялся. Тогда мистер Уиллоуби оглянулся и сказал:

– Эти доги всех переполошили. Там внизу целая толпа собралась.

– Вы поосторожнее. – Мистер Уиллоуби был теперь в четырех-пяти футах от пуделя и чуть пригнулся, точно готовился поднять дичь. – Смотрите не оступитесь.

– Все в порядке. Ну, Галь, сюда, живо.

Как назло, пудель затрусил дальше вниз по склону, но в ту же секунду мистер Уиллоуби то ли упал, то ли прыгнул и, крепко ухватив его обеими руками, закатил ему легкую, но чувствительную пощечину. Оттого ли, что мисс Кингсфорд так поразило, когда у нее на глазах ее пуделя ударили впервые в его жизни, или от невыносимого облегчения, что он спасен, этого она так и не поняла, но внезапно утес, и море, и небо опрокинулись и закачались в тошнотворной мешанине. Белое покрывало головокружения окутало ее, потом превратилось в черное. Она опустилась на траву, уткнувшись лицом в его кепку, задыхаясь от слабого запаха брильянтина.

Когда она наконец подняла голову, мистер Уиллоуби тоже сидел на траве, держа собаку на коленях. У нее не хватило духу заговорить с собакой или даже с мистером Уиллоуби. Очень бледная, она только уставилась на эти две фигуры.

– Разрешите, я вас чем-нибудь угощу, – сказал мистер Уиллоуби. К бесконечному ее изумлению, он коротко рассмеялся. – Вид у вас неважный. В мою кепку вас не стошнит?

– О Господи, простите ради бога.

Мистер Уиллоуби встал, подал ей руку и поднял на ноги. Ее поташнивало, но каким-то образом она справилась, и ее не стошнило. Собака беспокойно металась в объятиях мистера Уиллоуби, и он весело дал ей вторую пощечину.

– Выпьем коньяку, или хересу, или еще чего-нибудь в «Гербе моряка», – сказал он. – Я иногда туда заглядываю.

Они медленно двинулись по траве, мистер Уиллоуби в одной руке нес пуделя, а в другой свою кепку.

– Почему вы зовете его Галь?

– Что?

– Галь – странное имя для собаки.

– А-а, это потому, что он любит галеты. После завтрака каждый день получает две штуки. – И вдруг накинулась на собаку в приступе ярости. – Но сегодня мы их не получим. И завтра тоже. И послезавтра. Мы вели себя очень, очень гадко, разве нет? Я всегда учила его не связываться с другими собаками. Во всем виноваты эти противные доги. Грубые, невоспитанные звери.

В баре «Герб моряка» мистер Уиллоуби заказал порцию коньяка для мисс Кингсфорд и полпинты пива для себя. Поводок он успел привязать к ножке стула, и собака, усмиренная и притихшая, свернулась под стулом калачиком.

– Что еще вы ему даете, кроме галет?

Мисс Кингсфорд, потягивая коньяк, тоже притихла.

– О, не так уж много. Я против того, чтобы их перекармливать.

– Это, пожалуй, разумно.

– Да. А у вас есть собака?

– Нет. Сейчас нет. Когда-то была, но уже давно. Задолго До того, как моя жена умерла.

Воздух над морем был дивно прозрачен, и мисс Кингсфорд, глядя в окно бара, вспомнила, как у нее закружилась голова.

– Ох, я тогда ужасно испугалась. Когда вы… Я бы себе не простила.

– Ну что вы, зря беспокоились.

– Но я правда беспокоилась. Ужасно.

– А вы? Вы-то как? Вам теперь лучше?

– Теперь лучше. Спасибо за коньяк. И за все. О, вы были так…

После этого разговор иссяк, ничем не кончившись. Мисс Кингсфорд опять загляделась на море, а мистер Уиллоуби на свое пиво. Наконец она сказала:

– Как вам наш пансион? Скучновато?

– Да я тут несколько их испробовал, на побережье. Все на один лад.

– Да, наверное. И как, вы думаете остаться здесь?

– Пока осматриваюсь. Еще не решил, где брошу якорь. А вы здесь из постоянных обитателей?

– Да, к сожалению. Не потому, что я… В общем, это лучшее из того, что мне по средствам.

Опять разговор замер, ничем не кончившись, и опять мисс Кингсфорд загляделась на небо над морем.

– А собаку вам не хочется завести? С ними не так скучно.

– Да нет. Они ужасно связывают.

– Вам правда так кажется? Я бы, по-моему, без собаки умерла.

– Моя погибла. Попала под трактор, это же надо. В то время я сильно расстроился.

– Как жутко для вас получилось.

По дороге домой в пансион мисс Кингсфорд, чтобы как-то поддержать разговор, сказала, что к обеду почти наверняка будет «пастушья запеканка». По вторникам всегда бывает. Одно счастье – каждый день знаешь, чего ждать.

– Вы после обеда отдыхаете?

– Да. А вы?

– Я обычно куда-нибудь сматываюсь на машине. Помогает убить час-другой. Я подумываю, не купить ли мне трейлер. Свой дом я продал.

– Понятно.

На прощанье она подарила мистеру Уиллоуби восхищенную, почти любящую улыбку.

– И еще раз спасибо за все. Право же, это было…

После этого ей несколько дней по утрам не хватало ускользающей фигуры мистера Уиллоуби над обрывом. Она с раздражением отметила, что в пансионе он как будто избегает ее. По утрам она никогда не спускалась к завтраку, пила чай у себя в комнате, и к чаю – три диетических печенья. Пудель сидел с нею рядом на постели, пил чай из блюдца и получал три таких же печенья. За обедом мистер Уиллоуби читал роман в бумажной обложке, прислонив его к судкам с приправами. Потом он куда-то исчезал на машине и возвращался к ужину довольно поздно, когда все другие постояльцы уже успевали отужинать.

Однажды утром пудель по неловкости перевернул блюдце с чаем и залил покрывало. Мисс Кингсфорд в исступлении ударила его и яростно разбранила. Пудель заполз под кровать и лежал там молча.

– За это не пойдешь сегодня гулять. Неуклюжая собака! Ступай в свою корзинку, живо, живо. Слушаться надо.

В одиночестве она пошла прогуляться вверх, на лужайку. С моря дул знобкий шквалистый ветер. День был яркий и резкий, в нем чувствовалось что-то осеннее. К счастью, она догадалась надеть меховой жакет, и поэтому мистер Уиллоуби, внезапно возникший из зарослей утесника и тамариска, не узнал ее. Он вдруг оказался с ней лицом к лицу, а отступать было поздно.

– А-а, это вы, мисс Кингсфорд.

С обычной своей застенчивой учтивостью он приподнял кепку. Что сказать, он, видимо, не мог придумать, и она сказала, как холодно, а он сказал:

– Разве холодно? Да, пожалуй, и правда свежо.

– Я рада, что встретила вас, – сказала она неожиданно. Уже несколько дней ей больше всего на свете хотелось встретить мистера Уиллоуби. – Я ведь у вас в долгу.

– Вы у меня? Не представляю себе…

– Я поступила непростительно, не предложила угостить вас пивом. Наверное, потому, что так была расстроена.

– О, это неважно.

Может быть, сказала она, он разрешит ей загладить этот нрех сегодня? Может быть, они пойдут сейчас вместе в «Герб моряка» и чего-нибудь там выпьют? Она и в самом Деле что-то озябла. Чем-нибудь согреться было бы неплохо.

И опять в том же баре мистер Уиллоуби скромно заказал полпинты пива, а себе мисс Кингсфорд выбрала сладкий херес, и когда его подали, он оказался цвета ее волос. Потягивая его, она сказала, что осень, надо надеяться, не наступит слишком быстро. О зиме еще и думать рано. А впрочем, зимой бывает отлично, такие прелестные ясные дни. Он не заметил, нынче Франция видна?

Нет, сказал он, не заметил.

– А мы в такие ясные дни часто ее видим.

Ей опять показалось, что мистер Уиллоуби не может придумать, что бы сказать, и она сама вдруг сказала:

– Вид у вас сегодня очень задумчивый.

В самом деле? Да нет, не то. Просто его смущает одна вещь. Нынче утром в ней появилось что-то новое, и он, хоть убей, не может сообразить, что это такое.

– Во мне? – Она почувствовала, что сердце у нее забилось быстрее. – Во мне появилось?

– Ну да, что-то такое… Ах, ну конечно. Как глупо с моей стороны. Конечно, вы без своего пуделя.

Темный гнев пронизал ее всю, и сердце забилось еще быстрее.

– Ах, не говорите мне о нем.

– Почему? Что случилось?

– Он опять вел себя очень, очень скверно, – сказала она. – Надоело это до смерти. Правда, он был немножко не в себе с того самого утра. Перестал слушаться. И все опрокидывает. Пришлось оставить его дома. С ним просто сладу не стало.

– Сколько ему лет? Может быть, стареет.

– Нет, дело не в этом.

Мистер Уиллоуби опять принял очень задумчивый вид и наконец промолвил:

– Сдается мне, что тот маленький эпизод его порадовал.

– Ах, так? Тогда могу сказать одно: он не заслужил этой радости.

– Там, внизу, он попросту надо мною смеялся.

– В самом деле? Тогда могу только сказать, что мне было не смешно.

И вдруг она почувствовала, что холод не только в воздухе, а еще пробежал холодок между нею и мистером Уиллоуби.

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Я даже думать о нем больше не хочу. Вы уже решили, как поступить?

– Вроде как решил. Наполовину. Вчера ездил посмотреть один трейлер. Его хозяйка – мой старый друг, она больше им не пользуется. Он стоит в фруктовом саду. Его можно получить почти задаром.

– И где это?

– В Суссексе. Место прелестное. Уединенное, но не так чтобы пустынное. Хороший лес. И есть речка. Я там мо-бы рыбной ловлей заняться.

– А вам не покажется там тоскливо? Ну, знаете, когда зима…

– Вероятно. Но это не было бы мне внове.

Эти слова проникли ей в самую душу. Теперь уже она сама не знала, что сказать, и отпила побольше хереса.

– В общем, я неокончательно решил. Сегодня еще съезжу туда, надо присмотреться получше.

– Да, конечно.

Взглянув на ее бокал и убедившись, что он почти опустел, он попросил разрешения принести ей еще хереса. Она быстро ответила нет, лучше, пожалуй, не надо, а потом так же быстро передумала. Он пошел к стойке и вернулся с новой порцией хереса и с новой кружкой пива. Когда он ставил херес на стол, несколько капель брызнуло на скатерть, и он сказал нервно:

– Прошу прощенья, я разлил…

– Это ничего. Бокал был слишком полный.

– Все равно я провинился.

Он достал из кармана аккуратно сложенный носовой платок и промокнул им несколько капель хереса, потом так же аккуратно сложил платок и спрятал. Эта педантичная маленькая пантомима произвела на нее сильное впечатление, правда, не такое сильное, как слова, которые он произнес после этого:

– Может, вы согласились бы поехать со мной? Дорога там очень красивая.

– Это так любезно с вашей стороны. – Мисс Кингсфорд ощутила теплое тревожное волнение. – Неужели вы действительно…

– Вы отдыхайте, а я буду готов часам к трем. Договорились? И не так уж это далеко. Да и дни еще длинные.

После обеда она полежала на постели, закрыв глаза, но без сна. Ей все время виделся мистер Уиллоуби, совершенно один, в прицепе, в пустынном безлиственном фруктовом саду. Наступила зима; она видела снег на земле и на черных сучьях яблонь. Один-два раза собака, оставшаяся без галет, все еще в немилости, зашевелилась в своей корзинке, и один раз она сказала:

– Успокойся. Никто тебя не слушает. Хочешь не хочешь, а ты останешься дома.

Дорога, как и сказал мистер Уиллоуби, была очень красивая. Целые рощи грабов уже начали нежно желтеть. С веток боярышника тяжело свисали крупные ягоды, яблоки светились как оранжево-розовые фонари, а вдоль изгородей еще доцветали запоздавшие метелки таволги.

– Приятная местность, правда?

– Да, ничего. Но у нас в Кенте мне все-таки больше нравится.

– Правда?

– Да, здесь мне всегда кажется, что все как-то прилизано.

Наконец мистер Уиллоуби свернул в долину среди невысоких холмов, пересеченных полосками дуба и орешника, а в конце ее был яблоневый сад на четыре-пять акров, до сих пор еще яркий от несобранных яблок. Под яблонями паслись овцы. Мистер Уиллоуби поставил машину в раскрытых воротах и сказал:

– Ну вот и приехали. Выходите, скажете мне, что вы об этом думаете.

Трейлер, зеленый, легкий, двухместный, облупленный, как балконы пансиона, от ветра и непогоды, стоял в самом дальнем от дороги углу сада. Когда мистер Уиллоуби отпер дверь, мисс Кингсфорд сразу подумала: как тесно, повернуться негде. В воздухе застоялся странный, кислый, точно церковный запах. Все здесь какое-то мертвое, подумала она.

– По-моему, тут даже уютно на свой лад, – сказал мистер Уиллоуби, – правда? И речку видно.

Не отвечая, мисс Кингсфорд оглядела койки, шкафчики, посуду, кастрюльки и маленькую полку с книгами, а потом через окошки с выцветшими красно-рыжими занавесками посмотрела на речку, протекавшую в каких-нибудь двадцати шагах между поросшими ольхой берегами.

– Ну, – сказал мистер Уиллоуби, – как впечатление?

– Ой, я бы тут жить не могла, – тон ее был решительный, почти что гневный. – Мне бы тут было ужас как страшно.

Мистер Уиллоуби, всегда такой сдержанный, тут удивил ее, сказав, что ведь он и не предлагает ей жить здесь. Это он, может быть, будет здесь жить.

– Я знаю, но вы спросили мое мнение.

– Да, это, конечно, ваше право.

– Вы как будто сказали, что здесь не пустынно.

– Я так и считаю. За сотню ярдов дальше по дороге есть пивная и почта, два магазина. По-моему, это не назовешь пустынным.

– А зимой? Что вы будете делать зимой?

Он еще не успел на это ответить, когда снаружи вдруг послышался приятно-беззаботный женский голос:

– А-а, вот вы где, Чарльз. Мне так и показалось, что я узнала машину.

У мисс Кингсфорд что-то внутри оборвалось. Она оглянулась и увидела тут же у двери женщину лет пятидесяти, немного полную, со свежим цветом лица, хорошо подмазанную, в каштановой шевелюре ни одного седого волоса. Длинные серьги придавали ей какой-то изысканный вид. Она была явно из того сорта Людей, что почти не переставая улыбаются, а ее шелковое зеленое с лиловым платье было с глубоким вырезом на груди.

– Ох, Чарльз, простите, я не знала, что вы не один. Но как хорошо опять вас повидать так скоро!

Как всегда вежливый, мистер Уиллоуби вышел из трейлера и поцеловал ее в обе щеки. Она, несомненно, этого ждала, и мисс Кингсфорд холодно, молча держалась в стороне.

– Мисс Кингсфорд, знакомьтесь, это миссис Арбетнот, старая моя приятельница.

И объяснил, что мисс Кингсфорд живет в пансионе. Миссис Арбетнот подошла и поздоровалась с мисс Кингсфорд за руку. Рука у нее была теплая. На лице цвела непрерывавшаяся широкая улыбка.

– Чарльз, простите ради бога, что я помешала. Я, право же, понятия не имела, что вы привезете кого-то с собой.

– Пожалуйста, не обращайте на меня внимания, – сказала мисс Кингсфорд.

– Я собирался написать вам, – сказал он, – а потом подумал, надо еще раз побывать до того, как принять решение.

– И что же, приняли решение?

– Да, только с одним условием.

– В самом деле? С каким же?

– Чтобы вы согласились принять квартирную плату.

– А-а, глупости. Вы же знаете, я об этом и слышать не хочу. Ведь вот он, стоит. Я им никогда не пользуюсь.

– Это очень, очень любезно. Ну хотя бы для вида.

– Хорошо, тогда и правда для вида.

Миссис Арбетнот улыбнулась еще шире, и мисс Кингсфорд нарушила интимный характер разговора, сказав:

– Вам, наверное, надо поговорить о деле. Можно я пока пройдусь к речке?

– О, а может, пройдем в дом, выпьем чаю? Всего две минуты…

– Благодарю вас, но мне, право же, пора возвращаться. Мне еще нужно кое-что купить, пока магазины не закрылись.

Мисс Кингсфорд ушла к речке. Стала на берегу, мрачно глядя перед собой. Речка не бог весть что, и вдруг она поняла, что ненавидит этот трейлер. В двадцати шагах встревоженная болотная куропатка вдруг плюхнулась в воду, а через минуту на этот звук откликнулся долгий и щедрый всплеск смеха миссис Арбетнот. Когда он замер, она услышала, что мистер Уиллоуби тоже смеется.

Чтобы уйти от этих звуков, она пошла вверх по течению реки. Прошла ярдов двести и тут увидела, что дальше идти нельзя: тропу перегораживал забор. И сколько времени – неизвестно, она простояла прислонясь к забору и глядя в воду, и даже здесь, на таком расстоянии, ловила новые всплески смеха миссис Арбетнот.

Когда она наконец вернулась к трейлеру, мистер Уиллоуби пошел ей навстречу и сказал:

– А-а, вот вы где. А мы уж думали, не потерялись ли вы.

– Не стоило волноваться. Меня потерять не так-то просто.

Легко и непринужденно миссис Арбетнот пожала ей на прощание руку. Пожалела, что она не захотела выпить чаю. Выразила надежду, что она приедет в другой раз. Прощаясь с мистером Уиллоуби, она подставила ему обе щеки, и он вежливо поцеловал их.

– Ну что ж, скоро увидимся.

В машине, после десяти минут неловкого молчания, мисс Кингсфорд спросила:

– Ну что, берете?

– Да, вероятно. Это то самое, что я искал. Мне жаль, что вам не понравилось.

– О, я-то ни при чем.

Опять долгое, неловкое молчание, и только когда вдали показалось море, мистер Уиллоуби заговорил:

– Конечно, я его весь перекрашу. И печка нужна новая. И миссис Арбетнот обещала сшить новые занавески. Она на редкость заботливый человек.

Даже слишком заботливый, подумалось мисс Кингсфорд, но в ответ она могла предложить только мрачное молчание.

– Вы бы не поверили, она несколько месяцев назад пережила жуткую трагедию. Ее отец и муж как-то поздно вечером ехали вместе из города. Машина врезалась в дерево…

– Ох! Понятно.

– Она просто отказывается поддаться горю. Всегда одинаковая. Такая бодрая, веселая. Это очень воодушевляет.

– Да, – сказала мисс Кингсфорд. – Думаю, она будет отличной соседкой.

Через неделю мистер Уиллоуби уехал из пансиона. Мисс Кингсфорд, твердо решив не прощаться, весь день просидела в своей комнате, по заведенной привычке довольствуясь собственным обществом. Но когда стемнело, она надела меховой жакет и пошла гулять по лужайке над обрывом, захватив с собой собаку, чтобы не было скучно.

На полпути к краю обрыва она спустила пуделя с поводка и дала ему побегать. В том месте, где он когда-то перескочил через край и она так испугалась, что мистер Уиллоуби может разбиться насмерть, она остановилась и долго стояла, глядя вниз. Дул сильный ветер, и было слышно, как волны бьются о берег. Потом ей послышалось, что в темноте скулит собака, и вскоре уже казалось, что все отдельные голоса – ветра, собаки и волн – слились в один несмолкающий голос. И поняла, что не ошиблась.

Это был голос зимы.