Английская красная и железная лазурь

Мисс Мэнсон была давней знакомой моего отца. Практически всю свою жизнь она блуждала от одного богатого дома к другому, где работала то прачкой, то кухаркой, то нянькой. Что самое удивительное, практически всегда её переманивали в другие дома: где-то на званном ужине одному из гостей настолько понравилась еда, что он предложил хозяину дома круглую сумму лишь за то, чтобы Мардж стала его личной кухаркой; однажды, пока она была ещё молода, в неё, самую обыкновенную безродную няньку, влюбился некий женатый граф, на что Мардж лишь усмехнулась и поспешила уволиться, получив от жены этого графа самые лучшие рекомендации, лишь бы спровадить её побыстрее. Меня же она растила практически с пелёнок, часто бывая гостем в нашем доме, спасая отца от неугомонного ребёнка, который сильно тормозил только-только вставший на ноги магазин.

– В конце-концов, порой человеку нужно выплёскивать свои эмоции. Да, возможно, я перестарался, но это всего лишь беспо… – я заворожённо уставился на хаос, что творился в гостиной, не в силах даже закончить фразу: –… рядок.

Мистер Виктор Холлиуэлл никогда не задавал вопросов. Его в наш дом пристроил Маккензи, яростно вырвав его из цепких лап обанкротившегося конкурента. Когда долги конкурента, в том числе перед Шоном, превысили все возможные границы, Маккензи отнял у него самое ценное, что только могло быть – дворецкого, который знал слишком много. Виктору было глубоко за пятьдесят, но шикарная слегка седая борода и густые усы делали его намного моложе. Он всегда был крайне трудолюбивым мужчиной, никогда не пререкался, делал всё так, как требовали, и при этом никогда не задавал ненужных вопросов. Мардж стала вполне резонным противовесом Виктору, потому как сотни вопросов, которые лились из неё рекой, довольно часто посещали и Виктора, но мужчина не торопился, так как знал, что мисс Мэнсон всё равно их задаст. Порой Виктор мог вообще за целый день не произнести ни слова, находясь в глубоких раздумьях, но не совсем понятно было, думал ли он о былой жизни и насущных делах, или таким образом показывал свой протест, вспоминая о том, что появился в этом доме, можно сказать, против своей воли.

Так и сейчас, Виктор безмолвно взялся за метлу и принялся убирать щепки и куски разорванных холстов. Сломанные восковые свечи крошкой устилали практически весь пол, раздробленные на кусочки старые ручки мастихинов валялись на столе, в то время как металлические части торчали из стены. Кисти лежали практически в камине, так что успели оплавиться и обуглиться. Дорогущие холсты на подрамниках были порваны в клочья, а сами подрамники догорали в огне камина. Широкие полосы краски протянулись по ковру, грязные кляксы из смеси мутной воды и масла заляпали стулья и обивку кресел, но вершиной всего этого безобразия стал разломанный на несколько частей мольберт, на полочке которого стоял единственный уцелевший холст.

– Фантастическая работа, мистер Камен. – вполне спокойно проговорил мистер Холлиуэлл. Удивительно, что он даже ухом не повёл, когда увидел весь этот ужас.

– Картина действительно потрясающая, Ричард. – также спокойно сказала Мардж. Ещё минуту назад она встревоженно колотила руками в двери, боясь, что меня могли прирезать этой ночью в поисках денег, а теперь её мягкий голос был даже спокойнее, чем обычно.

Картина. Безупречная картина. В моих руках не было такого бесконечного количества таланта, чтобы сотворить нечто столь великолепное. Юная дева в богатом красном вечернем платье, расшитым рубинами и чёрным жемчугом, слегка улыбается, сложив руки на животе. Вокруг неё, склонив головы, простираются десятки мужчин в якро-синих пиджаках – её верные подданные. На лицах мужчин удивительным образом можно разглядеть каждую эмоцию: кто-то сжался от восторга, кто-то оскалился, замысляя недоброе, у одного из них текут слёзы от красоты девы, у другого же в рукаве блестит кончик кинжала. На фоне можно разглядеть каждую деталь, так, будто их не нарисовали, а уменьшили до крохотных размеров и втиснули внутрь. Длинные столы, шёлковые ковры, бархатные шторы, бокалы и тарелки, всевозможные яства, золотые канделябры и подсвечники, тончайшие язычки пламени в камине, отблески света и глубокие тени – не картина, а самая настоящая фотография.

– Да… Благодарю… – тихо ответил я, не в силах подобрать нужных слов.

– Как вы её назовёте? – спросил Виктор, оперевшись на метлу. Глаза его намертво прилипли к картине, самым внимательным образом разглядывая таинственный взгляд "красной девы".

– Девушке нужно красивое имя, мистер Камен. – мягко сказала Мардж. – Но можно сделать акцент на чем-то другом…

Она, как и Виктор, не моргая разглядывала великолепный бал, разыгравшийся на полотне. Настолько упорно и долго, что становилось жутко. Этот взгляд девушки с картины, её тёмные, практически чёрные глаза, лёгкая улыбка…

Двери в дом внезапно отворились, но ни Мардж, ни Виктор, казалось, этого даже не заметили. Маккензи, подозрительно пробежавшись глазами по беспорядку в комнате, рявкнул что есть мочи:

– Какого чёрта здесь происходит, Ричард?!

Шон встревоженно прошёл в комнату, не переставая грязно ругаться:

– Ты какого дьявола здесь утворил?! Настолько поплыл мозгами, что решил нагадить там же, где спишь и ешь? Парень, если это обида на мои слова, то знай, что ты несносный мерз… – он застыл на полуслове, стоило ему только взглянуть на картину: – Что это… За волшебство?

– Воистину волшебная работа, правда ведь, мистер Маккензи? – с благой улыбкой на лице произнесла Мардж, чем окончательно меня напугала.

Они все… В трансе? Околдованы? Несомненно, в этом виновата картина, но почему же она не действует на меня подобным образом? И вообще… Откуда она? Разве мог я её нарисовать? Вся прошедшая ночь окутана туманом и болью, прошлый вечер стал для меня сущим адом, но возможно ли, что эта картина…

– Наша работа. – демонический шёпот, ласковый и нежный, зазвучал в моих ушах.

Кровь запульсировала в висках. Жгучий страх разлился по всему телу, разогрел каждую конечность, заставил, наконец, двинуться с места. Быстро выпустив руку мисс Мэнсон, я поспешил стянуть скатерть с кофейного стола, сбросив все, что на нём лежало, на пол и набросил её на картину, закрыв почти полностью.

Заворожённые глаза всех присутствующих просияли. Ступор, в котором они были, плавно сошёл на нет, но странностей в их поведении стало только больше. Виктор, едва не соскользнув по метле, часто заморгал, после чего с усмешкой сказал:

– Кхм. Да, это правильно. Не стоит такой красоте блекнуть на солнце.

– Вот-вот. – отозвалась мисс Мэнсон, принявшись собирать с пола разбросанные карандаши. – Надо бы развести мыло, хотя бы попытаться отмыть всю эту краску…

Маккензи, слегка почесав лысеющую голову, задумался на минуту. Громко прокашлявшись, он говорил слегка неуверенно и зажато, что было для него абсолютно несвойственно:

– Я в тебе даже не сомневался, Ричард. Ты и раньше умел всех поразить, но это… Должен сказать, что подобного раньше я не видел. Она должна отправиться на выставку.

Как раз этих слов я и боялся. Если уж такой эффект картина произвела на трёх человек, то что же будет с сотнями посетителей выставки? Картина, написанная демоном. Каждый штрих, каждый мазок, каждая частичка краски таит в себе чёрную, демоническую сущность, которая, судя по всему, заставляет смотрящего бездумно восторгаться картиной, впадая в подобие экстаза. Но только ли это она делает? Мне совсем не хотелось проверять все её возможности. И уж точно не хотелось вновь обращаться к новому, демоническому естеству своего тела, которое – как бы ни было прискорбно это признавать – действительно стало частью меня. Медленно покачав головой, я тихо произнёс:

– Нет. Я… Сделаю другую. Лучше этой. Намного.

– Не говори глупостей, Ричард. У нас совсем нет времени, мальчик мой, подготовка к выставке вот-вот закончится! Даже чёртов Алессандро уже привёз свою картину!

– Я… Не уверен, что она успеет просохнуть.

– И именно поэтому ты накрыл её скатертью? – Шон усмехнулся. Он прищурил глаза, так, как прищурил бы понимающий своего неуверенного в себе отпрыска отец. Но он не был отцом. И он ни черта не понимал.

– Я знаю, что ты волнуешься. Но парень… Если эта картина попадёт на глаза критикам, то о твоём светлом будущем можно будет не беспокоиться. Совершенно. Просто взять и выбросить в урну все переживания и страхи! Поверь мне, Ричи. Просто поверь. Доверься, как не доверял никогда и никому прежде.

Я смутился. Дрогнул, стушевался. Конечно, я хотел быть там. Хотел, чтобы эта великолепная картина заняла самое почётное место, чтобы именно она лишила критиков дара речи и привела их в восторг. Тьма давно жила в сердце Маккензи, но то была тьма, сотканная из денег, и вполне возможно, что именно она толкает его на такой шаг. Но тьма, что теперь поселилась во мне, питалась совсем другими эмоциями и желаниями.

– Ты же так этого хотел! – сказал Маккензи, всплеснув руками.

– Ты же так этого хотел! – в унисон Шону прошептал демон, мягко проникая в мои мысли.

Я должен был выяснить. Всё, с самого начала. Я проклят, запятнан грязью дьявольского мира, которая теперь сочится из моего тела в реальный мир. Я опасен. Даже не представляю насколько, но я не могу так беспечно потакать своим потаённым желаниям. Они рвутся наружу. Они ломают мою волю. А вместе с ними – и Его чернь.

Это не могло быть случайностью! Или… Всё же могло? Только один человек мог дать мне ответы. Тот, с кого всё началось – Изабелла Оруэлл.

6.

Возможно, оставлять картину дома было самой большой глупостью, какая только пришла мне в голову. Но другого выхода у меня и не было. Пока мысли Маккензи всё ещё находились в тумане, он довольно легко позволил мне выбраться наружу и вдохнуть полной грудью затхлый смрад фернуоллских улиц. Никогда бы не подумал, что густой дым доменных печей, запах нечистот и едва-едва пробивающиеся нотки свежего хлеба будут напоминать мне запах свободы.

План был до безобразия прост – наведаться в дом Мартина Лэндсдейла, узнать у него подробности злополучной ночи и получить адрес леди Оруэлл. Я не сильно доверял Лэндсдейлу: паршивец был одним из самых скользких людей, которых мне только довелось повстречать. Он одинаково часто заигрывал как с богатыми дамами именитых родов, пытаясь втереться к ним в доверие, так и с процветающими промышленниками, которые семимильными шагами захватывали всю Англию. Никто так и не смог сказать мне, откуда же у Мартина за столь короткую жизнь могло накопиться столько денег: одни говорили, что он получил наследство от мелкой графини преклонных лет, которая являлась ему любовницей, другие завистливо отпускали шуточки, будто Лэндсдейл по молодости занимался проституцией и в порыве пьяного бреда признался, что его любимыми клиентами были "жеманные мужчины Лондона".

Так или иначе, однако слухи эти он не поддерживал, но и не опровергал. Его забавляло, как много люди говорят о его достатке, причём настолько, что иногда он сознательно говорил довольно странные вещи лишь с одной целью – подогреть интерес к своей персоне. Он уверенно заявлял, что является потомком древнего царского рода, шутливо вспоминал о том, как смог уложить в постель сразу десять девушек всего за одну ночь, хвастливо показывал деловую переписку, в которой значилось, что он продал огромный изумруд, найденный где-то на Берегу Слоновой Кости, за тысячи фунтов. Каждое его слово могло быть как ложью, так и правдой, потому как он умело жонглировал выдумкой и фактами, отчего половина его знакомых открещивалась от Мартина, зато другая всецело утопала в его личности, каждый раз ожидая новой истории. Кто-то назвал бы его выдумщиком и лжецом, но пока люди верили его лжи, он успевал сделать несколько дел, в которых никому не приходилось сомневаться – и тем он жил.

Яркое солнце высоко над головой делало лишь хуже. Дом Мартина находился примерно в километре от нашего с Шоном дома, но духота, которая заполонила собой улочки города, делала это расстояние почти что непреодолимым. Жара, вонь и практически полное отсутствие тени едва не сводили с ума, поэтому я с большим удивлением рассматривал девушек в плотных тяжёлых платьях, которые сидели в небольших пабах прямо рядом с открытым окном, обмахивая раскрасневшиеся лица веерами. Удушливые корсеты наверняка делали и без того невыносимую погоду значительно более опасной: даже без жары многие из них падали в обмороки, потому увидеть хоть кого-то из них сейчас на улицах или в питейных заведениях, а не дома в хлопковом чайном платье с кружкой ледяной воды, было довольно удивительно.

Мартин же оказался более благоразумным: стоило только мне постучаться в его дом, как он тут же раскрыл двери, стоя в одной лишь сорочке и прямых брюках, прикладывая банку с холодной водой к голове.

– Ричард? – он зажмурился от яркого света, ударившего прямо в глаза. Выглядел он крайне паршиво. – Чё-ёрт, заходи скорее в дом, иначе я сейчас точно коньки отброшу.

Я быстро заскочил в открытые двери и поспешил закрыть их. Мартин, устало застонав, протёр рукой глаза и поковылял в гостиную, махнув мне рукой.

– Артур! – крикнул он, о чём сразу же пожалел, поёжившись от сильной головной боли. – Два напитка на твой вкус, только похолоднее!

– Отвратно выглядишь. – сказал я, на что Мартин лишь глухо посмеялся.

– Видел бы ты свою рожу, Ричард. Ты бледный, как сама смерть, а глаза красные. Ты случаем не превратился в вурдалака? Выглядишь очень похоже.

– О, заткнись.

Мы медленно прошли до гостиной. Уютная широкая комната, красивые ярко-синие обои с золотистыми вставками, несколько крайне мягких шёлковых диванов, кирпичный камин и длинный стол, на котором до сих пор остались пустые бутылки, окурки, грязные пепельницы и наполовину полные стаканы. Возможно, даже с того самого вечера. Но зная Мартина, очередная попойка могла случиться даже сегодняшним утром.

Грузно плюхнувшись на диван, Лэндсдейл распластался на нём, как тяжело раненый солдат. Густые кудрявые волосы облепили потное лицо и закрыли глаза, в аккуратной бородке запутались кусочки пепла от сигарет, рукава белой сорочки были вымочены в вине.

– Не то, чтобы я был против видеть тебя в своём доме, но сейчас далеко-о не самое лучшее время для визита. – сказал он, даже не поднимая головы.

– Просто хотел проведать тебя. Едва сам сумел встать с постели после той ночи, а ты пил явно больше меня. – добродушно сказал я, начав издалека.

– Не льсти мне, Ричард Камен, ты же знаешь, что это позволено только женщинам. – легко посмеялся он.

– Как самочувствие?

– Неужели по мне не видно, что я свеж и бодр? – Мартин устало поднял руку, оттопырив большой палец вверх. – Кажется, я умираю, Ричард. Господь, кто же сделал херес таким вкусным, но таким ядовитым?

– Вероятно, тот же человек, что сделал опиум таким расслабляющим, но таким опасным.

– О, да! Это точно был один и тот же сукин сын! – засмеялся Мартин. – О Боже, кажется меня сейчас вырвет.

Лэндсдейл грубо закашлялся, но удержал рвотный позыв. Перевернувшись на спину, он закрыл глаза ладонью и протяжно заскулил.

– Чёрт возьми, как же хреново.

– А что остальные? Неужели только мы с тобой похожи на ходячих трупов?

– Я не совсем похож даже на ходячего, Ричард. – Мартин глубоко вдохнул, удерживая очередной позыв, после чего тяжело выдохнул: – Люси и Анна, кажется, даже не почувствовали весь тот объем выпитого. Ты видел Люси, Ричард? Бутылка хереса – и ноль эмоций! Даже бровью не повела! Артур видел её сегодняшним утром – прогуливалась от церкви к своему поместью вместе с подругой. А Винсент? Доходяга Винни наспор вылакал полбутылки бренди, якобы спирты его не берут, после чего шмякнулся оземь и чуть не разбил себе голову. Молли и Эдвард, как обычно, держались скромно, лишнего не пили.

– А Изабелла?

Мартин медленно убрал ладонь с глаз и с недоумением посмотрел на меня, так, будто я упомянул давно умершего человека, которого на этом вечере ну никак быть не могло.

– Кто?

– Изабелла. Изабелла Оруэлл.

– Слушай, Ричард. Я, конечно, напился до беспамятства, но я уж точно помню, кого звал в собственный дом.

– Спиритический сеанс? Рисунок прямо на столешнице?

– Дружище. Ты меня пугаешь.

– Какого чёрта…

Я медленно поднялся с кресла и прошёлся по комнате вдоль стола, пытаясь вспомнить место, увиденное мною в ярких воспоминаниях. Стол. Стул. Камин за моей спиной. Картина, которую я сам же и написал. Я остановился ровно в том месте, на котором и сидел, когда Изабелла держала мою голову и изрыгала свои проклятые призывы. Но стол был чист. Лишь крошки от засохшего хлеба и сигаретный пепел.

– Мартин, кто-нибудь убирался в этой комнате с того вечера?

– Ричард, я едва смог очнуться к вечеру, следующему за той ночью. Артур слишком хорошо знает, что после таких застолий меня не то, что будить – даже просто трогать нельзя. Конечно, всё это стоит здесь с того самого вечера. Знаю, мерзко, но давай оставим нравоучения на потом, ладно? – он снова устало завалился на спину и закрыл глаза рукой. – Ты чего там найти-то хотел?

Быстро перебрав все грязные тарелки и сдвинув их к центру стола, я с глубоким изумлением смотрел на чистый стол. Никакой Афродиты, даже намёка на то, что я пытался что-то нарисовать – ничего.

– Мартин, мне нужно знать о том вечере. Что произошло?

– Кроме того, что мы безбожно веселились?

– Ты ведь бывал в Америке?

– Что? Нет! Какая Америка? Люди поговаривают, что там, вполне возможно, скоро разгорится война. Я, знаешь ли, слишком молод, чтобы геройствовать на войне.

– Чёрт…

Неужели всё это было ложью? Все эти видения, яркие вспышки, ожившие картины былого, которые так чётко отпечатались в моём сознании… Ненастоящие? Глумливый смешок в глубине моих мыслей дал мне понять, что я либо окончательно свихнулся, либо начал копать в совсем другом месте. Но это ведь был Лэндсдейл! Так уверенно заявлявший, что бывал в Америке и там проникся спиритическими сеансами, которые нынче вошли в моду. Получается, и это было ложью? Или, в свойственной ему манере, Мартин выдумал эту историю?

Ещё несколько часов я мучал умиравшего от похмелья Лэндсдейла своими расспросами. И всё, что он говорил, шло в разрез с тем, что я видел прошлой ночью. Это не мог быть этот вечер. Но люди, о которых говорил Мартин, были там! Я видел их в собственных мыслях, я видел каждое лицо, ту же одежду, то же поведение! Как это возможно? Какой такой магией околдовала их всех Изабелла? И была ли Изабелла вообще в этом доме?

Существовала ли Изабелла в принципе?

Я окончательно запутался. Липкая тревога плотными комками начала забивать горло. Несколько раз глубоко вздохнув, я задержал дыхание, пытаясь унять беснующееся сердце. Что реально? Что, чёрт возьми, вообще реально в данный момент?! Чьи мысли преследуют меня – демона или же мои собственные? Я точно знаю, что видел! Но… В каком состоянии я был, когда видел всё это? Это бред, агония, душевные терзания и противоестественные практики. От Мартина сейчас не было абсолютно никакого толка, да и времени бегать по всем своим случайным знакомым у меня не было – завтра состоится выставка, и мне бы очень не хотелось, чтобы Маккензи в моё отсутствие сделал какую-либо отсебятину.

Наспех попрощавшись с Лэндсдейлом, я выхватил стакан клюквенного сока из рук дворецкого Артура, в три больших глотка осушил его и уже было открыл дверь, как вдруг подумал, что Мартин всё-таки может быть полезен.

– Мартин, сделай мне одолжение. Как только сможешь уверенно встать на обе ноги, поспрашивай о некоей Изабелле Оруэлл. Она от своего имени сделала мне крайне странный подарок, и мне хотелось бы знать, что, чёрт возьми, он значит.

– Так точно, капитан. – Лэндсдейл махнул мне рукой на прощание и вновь завалился на диван в надежде поспать ещё хоть немного.

Глава 5

7.

Мысли разрывались на части. Я сошёл с ума? Совсем не отличаю видения от реальных воспоминаний? По какой причине я вообще поверил в то, что хотя бы часть из тех наваждений, что создал в моих мыслях демон, является правдой? Адская головная боль сковала сознание, но ни о чём другом, кроме как о Паймоне и Изабелле Оруэлл, я думать и не мог.

Это ведь всё не по-настоящему. Я уверен, что попросту медленно схожу с ума. Но почему? Почему ясный ум так скоро начал покидать мою черепную коробку? Всё это было лишь одной огромной шуткой, которая должна была бы закончиться, при чём немедленно! Кто бы ни был тот человек, что так жестоко издевается надо мной, но ему явно стоит поднабраться сострадания.

Конечно… Я просто себя успокаиваю. Я рвусь на части, заставляю себя принять совсем уж сладкую ложь, которая ничего общего с реальностью не имеет. Но как могу я признаться даже самому себе, что я проклят! Что дьявольская печать вросла в моё тело, что демоническое клеймо отравляет моё сознание и так бесцеремонно берёт контроль над телом?! Мне легче поверить в то, что я безумен, что опиум вперемешку с алкоголем лишили меня здравого рассудка, что чья-то злодейская шутка излишне затянулась – да во что угодно, лишь бы не признавать тот факт, что тайная сторона нашей жизни, так заботливо высмеянная предыдущими поколениями, внезапно оказалось реальной.

Меня лихорадит и знобит, по бледной коже бегут капли холодного пота, несмотря на удушливую жару. Волнительные мысли одна за другой захватывают моё внимание, так, что я практически не смотрю под ноги и запинаюсь о каждый плохо лежащий тротуарный камень. Любому человеку, который мельком взглянет на меня, станет понятно, что я серьезно болен, что со мной творятся необъяснимые вещи. Думать об этом также невыносимо тревожно, как и ощущать все эти изменения в теле, потому я стараюсь как можно быстрее скрыться с улиц Фернуолла.

Даже представить себе сложно, насколько же дико я выглядел в этот момент. Словно убийца, который едва справился с опьяняющим потоком адреналина в крови. Безумные глаза на выкате, взмокшие волосы, распахнутая сорочка и пиджак – всё в моём внешнем виде говорило о том, что я не в себе, и чем дольше я находился на улице, чем дольше шёл по брусчатке узких дорог, проскакивая между плотно стоящих бордовых и кирпично-красных домов, чем чаще ловил скользкие подозрительные взгляды прохожих, тем хуже мне становилось. Паранойя, что так рьяно вгрызлась в мою голову, заставляла меня чуть ли не бежать, но лишь какими-то нечеловеческими усилиями я старался держаться спокойно и ровно.

В наш с Маккензи дом я ввалился почти без сил, запудрив себе мозги так сильно, что ещё полчаса я попросту сидел на полу у дверей и не мог даже подняться. Я знал, что не был болен. Прекрасно осознавал, что все мои беды рождены ужасом, ядовитым страхом, роднящим меня с загнанным в угол диким животным. Они всё видят. Все они, каждый человек, каждый случайный торговец, башмачник и пекарь – знают, кто я такой, видят меня насквозь, чувствуют чертову силу, изменяющую моё тело!

В таком плачевном состоянии меня и застала Мардж. Она прытко подскочила ко мне и попыталась потянуть за руки, но сил её хватило лишь на то, чтобы поставить меня на колени. Виктор, который слегка пренебрежительно отозвался на зов мисс Мэнсон, в два счёта поднял меня с пола и тут же забросил в кресло, словно я был всего лишь тряпичной куклой.

– Что-то мне нехорошо, Мардж… – слабым голосом почти шептал я.

– Перегрелись, мистер Камен. Да и вряд ли отошли от разгульных вечеров. – сказал Виктор, скорчив недовольную мину.

– Хватит тебе, Виктор! Тут что-то другое. Совсем другое. Уж не болезнь ли?

– Болезнь эта зовётся похмелье, мисс Мэнсон.

Скотина Виктор Холлиуэлл. Если бы не исключительный интерес Маккензи в тех вещах, которые хранились в твоей голове, то я бы давно выставил тебя на улицу. Никакие секреты конкурентов не стоят того, чтобы заносчивый дворецкий насмехался над тобой, проявляя недюжинное хамство.

– Ваше недовольство услышано и проигнорировано, мистер Холлиуэлл. – шикнул я из последних сил. – Мардж, принесите воды и холодную влажную тряпку, будьте любезны.

– Один момент, мистер Камен. – пышная мисс Мэнсон взвилась, расправляя платья и чепец, и засеменила в сторону ванной комнаты.

– Где картина? – спросил я Виктора, указывая на снова целый, но пустой мольберт. – Кажется, я не давал указаний её убирать.

– Может вы и не давали, мистер Камен, но мистер Маккензи крайне настойчиво попросил хорошенько упаковать её и доставить в Королевскую Галерею искусств. – бесстрастно ответил Холлиуэлл. – Надеюсь, вы не забыли, что завтра состоится выставка. Так ведь?

– Мистера Холлиуэлла никто не уговаривал. Он сделал это сам. – ласковый шёпот вновь медленно начал обволакивать мои уши, проникая прямо в глубины сознания. – Мистер Маккензи даже не сопротивлялся. Да и не смог бы. Мы славно потрудились, Ричард. Признай это.

– Да… Славно потрудились. – словно в глубоком трансе ответил я.

Холлиуэлл, казалось, даже не удивился, когда услышал от меня нечто подобное. Он раздражённо мотнул головой, после чего быстро вышел из гостиной в их общую с Мардж комнату, где и заперся.