Ария, или просто Ари
Однажды что-то невесомое и бестелесное коснется моего плеча, я обернусь назад и застыну размышляя. Воспоминания снова всколыхнут поверхность моей души и в памяти восстанет будто из праха мое далекое прошлое, в котором будущее казалось чем-то недостижимым и размытым.
Перед глазами пробегут мои эпохи, словно вагоны пролетающего мимо поезда. Улыбка едва коснется моих плотно сомкнутых губ. Невесомая пелена легкой грусти с примесью ностальгии опустится на заштопанное заживающее сердце. Я вздохну глубоко и удовлетворенно, будто после тяжелой, но приятной работы, окину быстрым взглядом комнату, захлопну крышку ноутбука, выключу свет, и, уходя, навсегда закрою эту главу своей жизни.
Но это будет однажды, а пока что я живу в прошлом, где только-только ступила на тропу, которая приведет меня к неизбежному. Я и есть само прошлое, а будущее для меня все еще неизвестно и далеко, оно до ужаса пугает, ведь таит в себе главную опасность: неопределенность. Страшно туда идти, но и не идти тоже нельзя. Поэтому я пока что собираюсь с оставшимися силами, ищу в себе крупицы храбрости, чтобы не свернуть с дороги, которая приведет меня к тому пугающему, но такому манящему и будоражащему душу неизвестному.
Когда-то давно одна старая цыганка нагадала мне одиночество. Глубокое, бескрайнее, холодное, вечное. Поздно вечером я сидела в полупустой университетской библиотеке, искала информацию для курсовой работы по Конвенции прав человека, передо мной высилась гора книг, справочников, монографий и исследований, а стол был усыпан конспектами и черновиками. Как старуха попала в этот зал, кто ее пропустил – непонятно, но она неожиданно вынырнула из полумрака, подсела ко мне, сразу же схватила руку и, повернув ладонью вверх, цокнула языком: “Одиночество глубокое и безграничное. Одна ты будешь, золотце, кричать будешь, да никто не услышит”. Я ухмыльнулась, не поверила ей тогда, да и с какой стати – мне было 20, я как раз входила в пик своей юности, пользовалась популярностью, имела десяток прекрасных надежных друзей, ездила по студенческим вечеринкам и активно принимала участие во всех клубах университета: дискуссии, журналистика, организация университетских событий… Я была общительной, веселой, полной жизни, планов и амбиций. Это кто здесь будет одинок? Я? Да никогда!
В то время в моем расписании не было ни дня без работы, занятий и развлечений: тренировки, игры, учеба, волонтерство в приюте для животных по четвергам, подработка в небольшом адвокатском сообществе(что засчитывалось не только в карму, но и в стаж). Плюс я всегда хваталась за любую работу, которая могла дать мне ценный опыт, никому не отказывала в помощи и летела по жизни как парусная лодка по волнам – сравнение смешное, и в чем-то даже заезженное, но максимально подходящее. Тогда мне казалось, что я уже на полпути к покорению вершины, что осталось совсем чуть-чуть и диплом адвоката откроет мне дорогу в жизнь. Я была на хорошем счету не только в университете, но и у работодателей и они планировали пригласить меня на постоянную должность после выпуска. А там раз, два и вот я уже вскарабкалась по карьерной лестнице, завела семью, купила дом и состоялась как человек!
Теперь же, спустя пятнадцать лет, я вдруг вспомнила слова, которые произнесла тогда своим прокуренным ртом старая морщинистая цыганка: ты будешь совсем-совсем одна, хотя вокруг тебя будет множество людей, но некому будет тебе помочь…
Дрожь пробежала по моей спине от скрипучего голоса и так легко озвученных ним жестоких слов.
В этом самом настоящем, откуда воспоминания об амбициозных планах казались размытыми и глупыми, я окинула финальным взглядом миниатюрный коридор своей небольшой квартиры, щелкнула выключателем и замкнула за собой двери. Замок, как обычно, тихонько вздохнул и с густым басом повернулся: никто не пройдет! Так в моем детстве закрывался замок дедушкиного секретера, хранившего горы всякого интересного только для меня одной барахла. На секунду при мысли о дедушке по поверхности моей души зарябило, разлилось пахнущее масляными красками тепло, чтобы тут же исчезнуть в сливном отверстии реальности.
Вот уже семь лет каждый вечер кроме вторников и четвергов я неспешно отправляюсь на смену в бар “Ваниль”, который стоит на углу двух маленьких улочек далеко от центра города с его суматохой и неразберихой. Я прохожу мимо ярких витрин, выхватывающих мое размытое отражение из полумрака, стараясь не смотреть на себя, кутаюсь в большой вязаный шарф. Навстречу идет веселая разномастная молодежь, попивая какие-то напитки из разноцветных банок и покуривая черт знает что, прячась за клубами ароматного дыма.
В конце октября темнеет рано и я прихожу в бар уже во мраке, когда весь город утопает в искусственном освещении, фальшивых чувствах и модном, но максимально ненатуральном макияже. Здесь идти-то всего два квартала по одной из самых оживленных улиц района – слишком много шума даже для пятнадцатиминутной прогулки. Но в холодное и снежное время года тут почему-то становится уютней, наш район словно уменьшается до размеров снежного шара – такой же маленький, милый и красивый.
За синей неоновой вывеской сворачиваю в проулок и иду в сторону реки. Здесь намного тише, поздние пешеходы и спортсмены облюбовали этот отрезок для ежевечернего променада. Некоторых я уже знаю в лицо, они кивают мне приветливо, будто мы знакомы. Я всегда киваю в ответ и спешу скрыться из светового пятна очередного фонаря.
Когда же я успела стать такой?
Выдыхаю клуб пара и отпираю двери.
Обычно я являюсь на смену первой. В баре еще темно и пусто, я щелкаю переключателем и на застекленной двери загорается неоновая вывеска: “Бар Ваниль. Футбольные трансляции. Обслуживаем с 18:00 до 3:00”. Затем я скидываю пальто, засовываю в рукав свой длинный красный шарф и вешаю его на трехногую вешалку за стойкой, надеваю передник. Волосы я всегда подбираю в узел – не люблю, когда на лицо падает челка или выбившийся локон. Это всегда пугает меня. Я не люблю спадающие на лицо волосы, даже несмотря на некрасивый давно затянувшийся шрам в виде маленькой рогатинки, который тихонько светится клеймом на щеке под правым глазом.
Затем я по очереди снимаю стулья – сначала со столиков у окна, потом у барной стойки. Я уже давно дала имена каждому из них и, снимая, мысленно здороваюсь: «Привет, Здоровяк! Здравствуй, Хромая дама! Как вам отдыхалось, ребята? Готовы сегодня к беспокойным пятым точкам футбольных фанатов?». От скуки чего только не придумаешь…
Потом я проверяю кассу и открываю бар. Я уже давно зациклила этот подходящий мне алгоритм работы – это маленькие хитрости, которые делают жизнь проще. Когда все готово и остается всего пара минут до открытия бара, приходят Сашка и Марта: он высокий и тучный, она – маленькая милая блондинка. Они сразу же удаляются на кухню, приветливо помахав мне на входе. Щелчок тумблера – и старый музыкальный автомат в углу начинает тихонько жужжать, механическая рука достает откуда-то из-за кулис старую виниловую пластинку и кладет ее в центр, затем на нее торжественно опускается игла и тихий шипящий звук заполняет зал. Несмотря на возраст, автомат отлично звучит и временами под него можно так сладко взгрустнуть. Всегда было интересно где его взяли – я не видела таких в своей жизни, разве что в старых американских фильмах. Очень скоро его место под софитами займет более современный собрат телевизор с трансляцией очередного футбольного матча. Окидываю взглядом бар и невольно вырывается тяжелый вздох. Еще один длинный скучный день почти закончился.
На единственном окне бара ярким зеленым светом горит вывеска “Открыто” и через несколько минут входят первые посетители.
Еще через какое-то время прибегает Нелли – красивая жгучая брюнетка на высоких шпильках. Она официантка, вечно смеющаяся, опаздывающая и пользующаяся успехом у посетителей. Даже зимой она ходит на высоких каблуках и я бы сильно удивилась, однажды увидев ее в кедах или меховых сапогах. Нелли всегда врывается как ураган, вместе с ней в бар влетают суета, громкий смех, и воздух будто становится наэлектризованным.
Нелли всего на пару лет моложе меня, но на первый взгляд между нами разница в десятилетия! Иногда меня даже принимают за хозяйку этой забегаловки – семидесятилетнюю Анну Семеновну. Обидненько, конечно, но справедливо: я действительно выгляжу и чувствую себя дряхлой старухой – волосы давно не крашены и не стрижены, я даже забыла когда в последний раз подводила глаза или выщипывала брови, делала маски для лица… Вздыхая, гляжу на свое отражение в баллоне с разливным пивом и отворачиваюсь.
– Извини, Ари! – Нелли обращается ко мне слишком громко, смеясь, – Я опять опоздала. Все из-за этого водителя! Он заговорил мне все уши и я проехала свою остановку, ну ты понимаешь!
Я киваю в ответ, улыбаясь, будто и правда понимаю то, о чем она говорит.
Нелли удаляется в подсобку, чтобы переодеться, а я тем временем отношу первый заказ, маневрируя между столиками с двумя бокалами пива и пачкой орешков на подносе.
Примерно через час зал уже полностью забит. Здесь очень шумно и накурено. Кажется, у нас остался единственный бар, где все еще разрешено курить. По телевизору показывают футбольный матч, отчего в зале становится то запредельно громко, то до звона в ушах тихо. Нелли плавно и грациозно скользит между столиков, увиливая от шлепков по попе, улыбаясь всем и каждому. Она настолько милая и приветливая, что взгляд так и тянется к ее очаровательной искренней улыбке: всем мужчинам хочется урвать хоть кусочек ее внимания. Время от времени и я отношу заказ, хотя основная моя задача – это бар. Отношу я заказы не так красиво как Нелли и плыву я не как лодочка, а будто старый подбитый ржавеющий баркас. На мне не юбка и блуза с декольте, подчеркивающие красивые изгибы тела, а древние широкие брюки, свободная футболка и кардиган по колено. Вслед мне никто не смотрит и взглядов от экрана телевизора никто не отрывает. Иногда я размышляю над тем, почему Анна Семеновна не уволит меня, чтобы нанять сексуальную девушку. Но потом вспоминаю, что за такой оклад сексуальная девушка работать точно не согласится. Ситуация “вин-вин”.
Я, конечно, не против помочь Нелли в зале, но мне больше нравится исполнять свои прямые обязанности: обычно я стою за барной стойкой и наливаю пиво, виски или водку с лимоном щетинистым пьянчужкам с уставшими глазами, футбольным фанатам, и просто печальным “белым воротничкам”, отдыхающим после тяжелого трудового дня. Я их называю “застойными”. Мне не нужно выходить из-за стойки, не нужно протискиваться среди людей, перекрикивать орущую компанию, чтобы уточнить заказ. Эта особая “застойная” публика усаживается вокруг меня, словно кольцо проклятого одиночества и так мы коротаем вечера.
– Плесни, пожалуйста, – кто-то подставляет свою рюмку и я не глядя наливаю. Затем поднимаю глаза – это один из моих постоянных клиентов, Макс, тоже “белый воротничок”.
На вид ему лет сорок пять, спортивный, всегда гладко выбрит, короткие вьющиеся темные волосы и достаточно симпатичный. В юности он точно был красавцем, но уже начал немного увядать. Хотя, некоторые мужчины стареют красиво и здесь именно тот случай. Макс сидит себе тут несколько раз в неделю, в своем костюме, немного попустив узел галстука, и перекатывая в руках стакан со льдом. Задумчиво потягивает самый дорогой виски из нашего бара и смотрит матч по телевизору у меня над головой. У меня с ним давние приятельские “отношения”, если можно так сказать: в отличие от остальных, он всегда сидит только за барной стойкой, а еще время от времени заговаривает со мной. Обычно, это лишь несколько слов во время того, когда я обновляю его стакан. Что-то типа “Ты сегодня отлично выглядишь!” или “У тебя легкая рука: я все еще не пьян!”. Потом он бросает на меня изучающий долгий взгляд, от которого все внутри переворачивается. Хотя, у меня переворачивается там внутри от любого взгляда, который длится дольше трех секунд.
Такие взгляды встречаешь нечасто, особенно когда тебе очень далеко за двадцать. Слово “очень” подчеркиваю два раза. Если мужчина смотрит на тебя так, как это делает он, то ты, должно быть, особенная. По крайней мере, в данный отрезок времени. Внутри на миг вспыхивает яркое обжигающее сердце пламя, затем мелкая дрожь пробирает до костей, горячая волна прокатывается по телу от самых пяток и до макушки, и приятно тает в районе живота. На мгновение перед глазами вспыхивает какая-то давно заброшенная несбыточная мечта: тихий уютный домик, семья, крепкие мужские объятия. Но на то она и несбыточная, чтобы снова угаснуть через секунду. Этот взгляд… Женщины готовы платить за него огромную цену, но только не я.
Затем Макс отводит от меня глаза, едва заметно улыбнувшись краешками губ, и продолжает смотреть телевизор. Много лет назад я умела делать точно также, не желая обидеть человека – пять секунд вынужденного общения, маленькая милая улыбка и переход к более интересным занятиям. Просто милый флирт, чтобы остаться в глазах собеседника хорошим, ничего больше. И когда взгляд его снова сосредотачивается на экране над моей головой, я чувствую себя круглой дурой, заталкиваю свои глупые мысли подальше в сырой темный подвал, где им и место, хмурюсь и иду в зал на зов пьяных клиентов.
Если обычно на меня кто-то и таращится, то разве что для того, чтобы рассмотреть шрам на щеке. Поэтому, когда взгляды Макса только начались, я терялась, отводила свои глаза, отворачивалась – в них читалось что-то другое, совсем не любопытство по поводу этого уродующего мое лицо знака случившейся когда-то в прошлом беды. Сперва я даже немного краснела – ненавижу пристальные взгляды и внимание в общем и целом. А беззастенчиво рассматривающий меня мужчина – это вообще что-то из ряда вон выходящее. Но потом смущение прошло – я не намерена играть в какие-то странные подростковые игры. С виду взрослый человек, но занимается какой-то дичью, может быть потому что я – бармен и некоторые окружают эту должность определенным романтическим ореолом? Хотя, какой в моем случае может быть ореол? Я снова бросаю взгляд на свое отражение в пивном баллоне, заправляю выбившуюся прядь за ухо, усмехаюсь своей глупости – кажется, у меня слишком много свободного времени для глупых размышлений. Выдохнув, спешу на подмогу Нелли, которой в зале не дают прохода двое подвыпивших парней.
Но машинально делая свою работу, я все-таки не могу остановить поток мыслей. Мой загадочный клиент Макс регулярно уделяет внимание и Нелли, и многим другим девушками, которые подсаживаются к нему за барную стойку. Часто краем глаза я вижу его легкую ухмылку, когда он смотрит на них искоса и угощает бренди или водкой с клюквенным соком. С ними он много общается, они постоянно о чем-то говорят, но я никогда не вслушивалась в разговоры. Казалось бы: девчонки податливые, разве что штабелями не укладываются, выбирай любую хоть каждый день! Но уходит он всегда один. Какой бы красоткой ни была его спутница или новая знакомая, покидает бар он всегда в одиночестве. А еще мне кажется, что он никогда не пьянеет сильнее положенного, сколько бы ни выпил – всегда уходит спокойно, смелой уверенной походкой, бросая на меня прощальный взгляд и подмигивая. Он всегда оставляет щедрые чаевые, которые я отдаю Сашке и Марте, ждущих первенца.
Когда Макс только появился полгода назад, я действительно была смущена и даже однажды позволила себе вольность: угостила его после одного такого испепеляющего внутренности взгляда. Просто почему-то захотелось сделать ему приятное. Он поблагодарил за подарок фирменной милой улыбкой, но шагов никаких так и не предпринял. На протяжении нескольких месяцев он не делал ничего, чтобы показать, что я ему действительно нравлюсь! Он просто приходил, улыбался, перекидывался со мной парой слов и проводил вечер в беседах с другими женщинами. В итоге, я смирилась с безразличием (мне не привыкать), задавила все свои порывы на корню, затолкала подальше только начавшую зарождаться симпатию, и перевела Макса в ранг обычного постоянного приятного клиента. С тех пор мы просто иногда болтали ни о чем, я советовала какой-нибудь виски из нового завоза, а он рассказывал историю напитка. Иногда он помогал Нелли и мне с нашими телефонами – что-то обновить, что-то почистить, ругал нас за не установленные вовремя обновления.
Мы закрываемся ровно в три, даже если в зале есть клиенты. В 2:30 я делаю последнее предупреждение, после которого все засидевшиеся гуляки потихоньку допивают и уходят. Обычно здесь до такого времени задерживаются только безнадежные. Они либо таращатся бестолковым взглядом на давно выключенный телевизор, либо спят лицом на столе. Выгонять их всегда приходится мне – просто меня здесь немного побаиваются… Про меня ходят всякие слухи, а я ничего не отрицаю – зачем? Вот я и стала той самой сумасшедшей бабкой-соседкой, которой родители пугают своих детей. Но такая репутация очень даже полезна для официантки ночной забегаловки – меньше проблем с определенным контингентом! Конечно, есть Сашка, но… В общем, я и бармен, и вышибала, и местная Баба Яга. Чего только я не слышала за это время – ведьма, лесбиянка, бывшая бандитка, отцеубийца, шпионка, старая дева. Но ничто уже не могло меня ранить, проникнув сквозь толстый слой наледи, окружающий мое сердце.
Когда последний клиент покидает заведение, Нелли запирает двери изнутри и выключает вывеску. За окном резко темнеет и становится вроде бы даже тише. Мы вдвоем быстро убираемся в зале, я выношу мусор. Тем временем на кухне тоже все скребется, чистится и готовится к завтрашней смене. Саша делает все вместо жены, пока та, обремененная уже достаточно большим животом, отдыхает после восьмичасовой смены. Мы выходим из кафе где-то в полчетвертого и на улице расстаемся. Женатики идут своим путем, побыстрее желая переступить порог уютной теплой квартиры, Нелли обычно подбирает кто-то из знакомых парней то на машине, то на мотоцикле, и лихо увозит в темноту, взвизгнув шинами. А я всегда иду одна.
Я никогда не спешу. Меня нигде не ждут. Мне нравится неспешно брести по пустой ночной улице. Через несколько часов город начнет просыпаться, готовить смузи, кофе, бутерброды с авокадо, собираться на пробежку, на работу, в школу. А я только буду засыпать, уютно устроившись под своим тяжелым необъятным одеялом – и в этом мое превосходство. Кое-где мне встречаются запоздалые (или ранние?) пешеходы, с угла подмигивают две уже давно знакомые барышни, которым в холода я всегда приношу кофе с булочками – мы все здесь просто пытаемся выжить.
– Привет, Ари! – машут они мне руками.
– Доброе утро, девчонки! – отвечаю я, улыбаясь, киваю и иду дальше, – Пора уже и по домам.
– Еще полчасика и уходим, – смеются они мне вслед.
Я очень люблю утреннюю темноту. Это не тот ночной мрак, когда тяжелое покрывало немой тишины укутывает собой все вокруг, а небо похоже на черную дыру. Ранним утром, напротив, где-то глубоко в темном небе уже зарождается рассвет и сквозь прозрачную материю ночи скромно просачивается первый робкий свет бегущей к нам зари. Люди по одиночке начинают выходить на улицу, еще не полностью вырвавшись из теплых объятий сна – от них веет домашним уютом, сладкими сновидениями и утренним кофе с любимыми. Два-три автомобиля медленно ползут по укрытой первым снегом улице и неуверенно останавливаются у туманно-красного светофора. Фонари тоже светят уже по-другому, приглушенней и тише, и, будто зевая, готовятся к своему дневному сну. В точности как я.
Меня легко можно узнать по длинному коричневому пальто и красному шарфу, которые со мной уже не первый год. Не то, чтобы у меня не было денег на новую и более симпатичную одежду, но я из тех верных, кого очень трудно извлечь из полюбившихся и очень удобных старых штанов и уютного растянутого свитера. Вся моя любимая одежда умирает от глубокой дырявой старости и только тогда я торжественно хороню ее в ровных стопках, выставленных у мусорных баков – вдруг кому-то еще пригодится.
Дома меня никто никогда не ждет. Раньше я специально не заводила никаких домашних животных – был даже момент в моей биографии, когда я думала: сейчас как начну путешествовать, писать блог и публиковать фотографии из разных уголков мира! Вот это будет жизнь, жаль, что в ней нет места коту или собаке! Но тот маниакальный период прошел, пушистого друга я так и не завела, а теперь мне кажется, что я уже не смогу привыкнуть к кому-то живому под боком: убирать лоток, выгуливать и готовить для кого-то другого, заботиться о ком-то и переживать.
Тем временем, я уже поднимаюсь на свой этаж и открываю двери.
Как бы я ни была обессилена, у меня всегда найдется время умыться и почистить зубы. Моя кожа не идеальная и зубы не такие белые, чтобы можно было пустить все на самотек, поэтому я приучила себя еще с глубокого детства следить за здоровьем. Во многом этой полезной привычке поспособствовала и моя мама, постоянно напоминавшая мне, что я девушка и должна выглядеть ухожено и чисто.
Приготовившись ко сну, я ныряю под одеяло и читаю еще где-то полчаса, пока глаза сами не слипаются.
Я люблю свой маленький тихий дом. Мне повезло с мамой – десять лет назад она хотела купить мне трехкомнатную квартиру в центре, с высокими потолками и видом на город, но я выбрала эту кроху в трехэтажном доме на шесть семей – полторы комнаты и два больших окна, подальше от суеты. Вся квартирка похожа на маленький спичечный коробок – десять шагов в любую сторону, и ты уже у стены. Но несмотря на свою миниатюрность, она стала моей уютной бобровой плотиной, защищающей тихое озеро от сумасшедшего внешнего мира. Это именно то, что мне надо, мне так нравится.
В принципе, сейчас лучшее, что может со мной случиться (как бы грустно это ни звучало) – это провести выходные не выходя из квартиры. Здесь каждый уголок пропитан теплом, покоем и обещанием душевного равновесия. Какая же красота в такой день проснуться в пять утра, когда весь город еще спит! Утренняя тишина не похожа на вечернюю – она будто живая, мягкая, окутывающая, снисходительная. В такие часы мне кажется, что в мире только я, и что мир ко мне добр. Да и сам мир сжимается до границ моей маленькой квартирки – два окна, старый деревянный стол, разложенный диван с кучей подушек и кресло для чтения у батареи.
Когда я завариваю первый утренний кофе, аромат заполняет комнату, оживляет ее. В рот сначала отправляются сертралин и прегабалин, а уже за ними следует первый глоток бодрящего нектара. Я пью его неспешно, глядя в окно, за которым медленно пробуждается сонный город. На улице еще полумрак, фонари медленно гаснут, а редкие прохожие уже идут по своим делам. В такие моменты память уносит меня в горько-сладкие дали – в уже несуществующие чудесные места, к исчезнувшим с лица земли дорогим и близким людям, туда, где были такие же тихие рассветы, а летом из ближайшей рощи доносилось звонкое волшебное пение соловьев.
Целый день тишины и одиночества – это подарок. Читать, уютно умостившись под пледом в глубоком кресле, смотреть старые фильмы, спать без расписания, с благодарностью чувствовать, как время мчится мимо. Мне не нужны лишние звуки или компании людей, каждый момент в этой тишине – наслаждение. И я бы смело могла назвать это истинным счастьем, если бы все это хоть на мгновение затрагивало лопнувшие струны моей души. Меня окружал тихий спокойный размеренный мир, держащийся на двух маленьких круглых белых таблетках. Этот мир, с которым я так давно попрощалась…
Иногда, когда все же не хочется так быстро возвращаться домой после смены, я немного сворачиваю с привычного маршрута и направляюсь к дальнему мосту. Ранним утром здесь безлюдно, очень тихо и спокойно. К нему не добегают даже эти консистентные бегуны, которые и в дождь, и в снег бегут, фыркая и посматривая на свои умные часы. Иногда мне даже кажется, что об этом месте никто не знает – за пару часов не проедет ни одна машина, не пройдет ни один человек! Далеко внизу что-то тихо шепчет узкая мелкая речушка, ощетинившаяся острыми валунами. В темноте воды не видно совсем, только слышны едва уловимые всплески, будто русалка выныривает на поверхность. Но я знаю точно, что она, речушка, там. До нее далеко, почти пять метров, а внизу только камни торчат и суетятся на ветру заросли рогоза…
Я останавливаюсь у перил и долго смотрю вперед, не видя ничего кроме звездного неба. Прислушиваюсь к абсолютной тишине, где даже собственного сердцебиения не слышно, застываю на несколько минут, даю уставшему мозгу передышку. Разрешаю ветру поиграть с выбившейся из-за уха прядью, в ожидании ответов смотрю на звезды. Затем, насладившись моментом, медленно иду к своему дому, чтобы укрыться в нем от заданных вселенной вопросов.
Но когда день выдается особенно тяжелым, мне просто хочется перемахнуть через перила и оказаться прямо над пропастью – всего лишь шаг и боль закончится… Но, сказать честно, я еще ни разу не осмелилась даже перелезть через них, не то, чтобы разжать ладони и свалиться вниз, словно мешок с картошкой.
Но в тот день мне было особенно тяжело. Иногда накатывает такое, когда кажется, что ты уже не справляешься. Боль в такие дни как-то по-особенному пробивается сквозь плотный химический занавес антидепрессантов, чтобы в который раз обжечь сердце. Тебя разрывает изнутри, ты не находишь себе места, то и дело смахивая накатывающиеся слезы и сглатывая тяжелый ком в горле. Не можешь сидеть, не можешь лежать, все время нужно находиться в движении, шевелиться, ходить, что-то делать. Не хочешь плакать на глазах у других, но и сил сдерживать слезы уже нет. И вот тут-то приходит МЫСЛЬ. Она крутится в голове сначала маленькой надоедливой мошкой, жужжит, кусается. Постепенно она вырастает в огромную черную птицу, которая вьется над головой и не дает покоя, клюет твое сердце, вытягивает жилы…
И вот я стою на мосту. Вокруг меня ночь, где-то тихонько гудит город, иногда слышны сирены полицейских машин и скорых, откуда-то издалека долетает смех проходящей мимо компании, ветер шумит сухими кронами деревьев, ночная птица ухает из темноты. Жизнь где-то там, но рядом со мной нет никого. Рядом со мной тихо и темно. Внезапно я будто выхожу из своего тела и наблюдаю за опустевшим вместилищем уставшей души: я опускаю на грязный осенний снег свою сумку, поднимаю сначала одну ногу, затем вторую и осторожно перебираюсь через перила. Мне не страшно, нет. Я сотни раз прокручивала в голове этот момент и, честно, была уверена, что сердце будет колотиться, кровь в висках бешено стучать и ноги подкашиваться. Странно, но ничего этого нет. Есть только я и кромешная тьма внизу. Я гляжу туда, держась руками за перила, собираюсь с мыслями и духом, чтобы разорвать этот порочный круг раз и навсегда, чтобы стряхнуть с уставших плеч этот тяжелый золотой песок душевных мук, в котором застряла так много лет назад. Разве осталось еще что-то действительно важное в этой жизни? Изнуренные женские лица на мгновение выныривают из темноты как молчаливое напоминание. Неужели у меня есть что-то, ради чего стоит жить, чем стоит дорожить? Ведь все очень просто, жизнь – это круговорот, в котором мы – просто щепки. Сегодня мы на поверхности, сопротивляемся течению, пытаемся выплыть. А завтра нас уже поглотила пучина и освободившееся место заняли другие. Нет здесь ничего ценного, все хрупкое и переменчивое… Воспоминания – вот и все, чем живет человек. Почти все мы живем прошлым, иначе зачем все эти альбомы с фотографиями, дневники? И улыбку на наших лицах вызывает уже совсем не предвкушение счастливого будущего, а эта сладкая душевная мука, таящаяся в воспоминаниях, с которых время сдувает все плохое и ставит на пьедестал.
Внезапно мое внимание привлекает какой-то призрачный блеск, время от времени вспыхивающий внизу почти около самого берега. Я всматриваюсь в темноту, что есть силы – глаза едва не вылазят из орбит! Мой взгляд вылавливает очертания чего-то непонятного – то ли длинное бревно, то ли…
– Это человек! – кричу я зачем-то, в испуге, разрывая утреннюю тишину, – Держитесь!
Вмиг я забываю обо всем, перемахиваю через перила назад на мост, хватаю сумку и мчусь на берег. Пробираться туда приходится долго – рогоз и острые камни мешают подобраться ближе. Я достаю из кармана телефон и включаю фонарик, но он не помогает. Вон там, за огромным валуном!
– Эй! – кричу я в надежде получить ответ, – Вы живы? Эй!
Но ответа нет. Я набираю экстренный номер и кричу в трубку, что здесь под мостом в воде лежит человек, что я пытаюсь достать его, что я почти добралась! Оператор женским голосом что-то говорит мне, предостерегает, но я уже не слышу. Я тянусь вперед, ставлю ногу между двух камней, с трудом удерживаю баланс и оказываюсь у воды. Здесь ужасно холодно, мои зубы стучат, ноги сводит судорога, но адреналин делает свое дело. Я протягиваю руку вперед, тянусь что есть силы и хватаю что-то мокрое, какую-то ткань, выбиваясь из сил тащу на себя.
– Эй! – снова кричу я, задыхаясь от напряжения, страха и холода, – Вы живы?
Но в ответ опять тишина. Мокрые длинные волосы угрем обвиваются вокруг моей руки. Неприятно, холодно и мокро. Страшно.
Я бросаю сумку, телефон улетает куда-то вниз, и тяну что есть силы. Тело поддается и я с трудом, едва дыша, вытаскиваю его на камни. Легкие горят, нога подвернулась на камне, руки сводит от холода!
И вот передо мной неподвижно лежит молодая девушка с серебряной заколкой в волосах, странно склонив голову и разбросав ноги в рваных капроновых колготках. Луна тускло освещает ее бледное молодое лицо. Она не дышит. В панике я наклоняюсь и прислушиваюсь к дыханию – его нет. Бью ее по холодным мокрым щекам, приоткрываю рот и делаю искусственное дыхание. Затем отрываюсь от нее и жму на грудную клетку:
– Раз, два, три!
Снова набираю полные легкие воздуха и еще раз делаю искусственное дыхание.
Прошло пять минут, а может и двадцать пять, когда темноту над нами разрезают фары подлетевшего автомобиля скорой помощи. Он с визгом останавливается на мосту, кто-то выскакивает из машины и бежит в нашу сторону – это двое врачей. Еще один подбегает и оттаскивают меня, накидывает плед на плечи и расспрашивает о том, как долго тело пробыло в воде, когда я нашла его, что я делала. Я отвечаю автоматически, я не могу оторвать глаз от бездыханного тела молодой девушки на камнях. Но я ничего не знаю, простите, я просто шла мимо!
Через минуту все заканчивается. Они не могут вернуть ее к жизни. В панике я не заметила, но девушка давно уже была мертва – тело ее остыло еще пару часов назад…