Тень ее третьего имени

Оди

Глубокий вдох, Оди. Глубокий вдох. Воздух рвал мне легкие. Я клянусь! Один неосторожный вдох, и я повалилась бы на Ямахочку, а она – на меня. Наше соитие было бы настолько жарким, что сломало мне пару костей, а я бы и дальше тряслась от восторга.

Что это было, черт возьми? Я не собиралась с ним флиртовать, что за детские шалости? Только редактор дошел до двери, только скрылся из виду, как я отвернулась, припала к стене и затряслась от дикого, беззвучного хохота. Вот стерва! Напугала этого очкастого старпера до усрачки, да и сама разрываюсь от куража. Я этого не планировала, не планировала!

Папа у меня чародей – всегда звонит, когда я на грани безумия. Добрый, как слон. Его голос – как шаг назад, от пропасти в реальность.

–

Ну

как

ты

,

Адель

?

Моей

малышке

уже

предложили

миллионы

?

–

Папа

,

–

рассмеялась

я

.

Аж

тембр

голоса

стал

выше

.

Словно

я

и

вправду

стала

милой

девочкой

,

как

когда

–

то

давно

.

С

папой

я

забывала

о

том

пути

,

что

привел

меня

к

«

Оди

».

–

Вышла

забавная

история

,

в

двух

словах

не

сказать

.

Так

что

приглашаю

тебя

бросить

мою мать

,

все ее капризы и исполнять капризы только своей малышки Адель

.

–

Ах

ты

,

лиса

!

–

Да

–

а

–

а

,

–

запрыгала

я

от

счастья

.

Папа

любил

,

когда

я

называла

себя

своим

настоящим

именем

.

Кажется

,

именно тогда он забывал все семейные распри

.

–

Ладно

,

развеюсь

,

так

и

быть

.

Подъехать

к

твоей

пивнушке

?

–

Не

–

е

–

ет

,

я

уже

устала

от

езды

.

Подъезжай

ко

мне

,

я

на

Пятой авеню

.

Мы часто обедали вдвоем.До того, как я поссорилась с матерью, еще чаще. Она и отца хочет держать на поводке, но куда уж там. Он по знаку зодиака Весы – не знает, куда податься. Хочет общаться и с Беатрис, и со мной – попал в капкан между двумя пламенными женщинами. Папа слишком хороший. Слишком! Ни я, ни мать его просто не достойны.

А я шла по залитому солнцем Нью-Йорка и ощущала – грядет новая глава в моей жизни. Сумасшедшая, безумно яркая. Хотя куда уж ярче? Всегда есть куда! Я подставляла едва накрашенное лицо под теплый ветерок и не могла сдержать улыбки. Мой город – самый лучший на Земле. На его улицах держатся на равных банкиры и директора, бизнесмены и госслужащие, порядочные мамочки и такие чокнутые бестии, как я. В Нью-Йорке нельзя стать своим – здесь все чужие. Именно поэтому, как мне казалось, здесь удобнее всего срывать покровы социальный масок и общаться с душами людей. Интересно, какая душа у Тео Ферретти?

У китайского ресторана стоял папин BMW. Черный, сверкающий, совсем ему не подходящий. Моему вечно улыбчивому старику куда по душе был бы фургон! Вот правда, полуржавый обклеенный стикерами фургон или пикап, как у Беллы из «Сумерек».

Подвеска с иероглифами ударилась об колокольчик, когда я вошла. Все присутствующие уставились на меня, пока я искала меж красных стен своего медведя.

–

Адель

!

– махнул

рукой

папа

.

Распростерев

объятия

,

я

бросилась

к

самому

дальнему

столику

у

окна

.

Он

встал

.

Чуть

пошатнулся

,

когда

я

навалилась

на

его

крепкую

грудь

.

Папа

рассмеялся бархатным басом

.

–

Я

уменьшаюсь

или

ты

все

растешь

?

–

оглядел

он

меня

,

словно

мы

не

виделись

пару

лет

.

Я не стала говорить, что все дело в нем. Папа так старался поддерживать в зале форму. Пил морковный фреш за обедом, ложился спать до десяти, даже ходил на массаж лица, но без большой пользы. Возраст давал о себе знать. Лоб папы укрывало все больше морщин, щетина давно превратилась из смоляной в «соль с перцем».

Я знала, в чем дело. И мне было жаль. Это моя мать изводила его своими идиотскими просьбами. Манипуляциями, требованиями вести вместе с ней ее чертов бизнес. Ну, посмотрите на него! Какая реклама? Договоры с клиентами, партнерами? Моему папе сидеть бы где-то в Аризоне, любоваться звездами ночью, а днем писать картины. Забыла вам сказать. Он был потрясающим художником в молодости. Самоучка, рисовал лучше многих выпускников Академии Искусств. Но мать выкинула на помойку его талант. Не позволила даже стать дизайнером в ее компании. Холодная, лживая сука. Ее муж увядает на глазах, лишь бы ей было хорошо, а она всегда все принимает за должное.

Однако говорить это папе бесполезно. У него вообще был свой интересный взгляд на мир, который отчасти впитался и в меня с его колыбельными в детстве. Мы и сейчас заговорили об этом гребаном балансе. Случайно. А началось все с насущных дел, с моего пересказа встречи с Тео. Тайн от папы у меня нет. Я рассказала о своем письме редактору, о том, что я так и не обратилась к нашему знакомому агенту. Лишь попросила почту самого мистера Ферретти.

–

Но

почему

?

–

отклонился

папа

на

диван

.

Сложно сказать. Я ощутила странное наитие. Что нужно быть не как все, что, если я пойду туда, откуда никто не привык ждать ответа, то выиграю куш. И оказалась права.

–

Ты

сильно

рисковала

,

–

покачал

головой

папа

,

разливая

молочный

улун

нам

по

чашкам

.

–

Так

не

поступают

,

Адель

.

Без

агента

в

издательском

мире

делать

нечего

.

–

Да

брось

,

пап

.

Границы

только

у

нас

в

голове

.

Хорошие

девочки

попадают

в

рай

,

а

плохие

,

куда захотят

,

слышал такое

?

–

Куда

захотят

,

но

не

в

рай

,

да

?

Покоя

в

твоей

душе

никогда

не

будет

.

Первый же импульс – все рассказать. О прошлых трех днях, завтраках у реки, о Ривере… В сердце что-то неприятно зажгло. Сожаление?

–

Не

в

рай

.

И

не

в

родной

дом

.

Да

,

папа

?

Вот не хотела же на это выводить. Вопрос закрыт, и нечего вновь ставить многоточие.

Какое-то время папа лишь смотрел себе в тарелку, все не мог подцепить утку в соусе терияки. Куски то и дело падали обратно, а когда официант принес мне манты, то он от неожиданности уронил в блюдо палочки.

–

Спасибо

,

–

как

ни

в

чем

ни

бывало

ответила

я

азиату

.

Тот

улыбнулся

мне

в

ответ

,

так

же

проигнорировав звон посуды об бамбуковый столик

.

–

Твою

маму

можно

понять

,

Адель

.

Она

вложила

огромные

деньги

в

твою

учебу

.

Думала

,

ты

пойдешь

по

ее

стопам

,

поможешь

занять

нам

лидирующее

место

на

рынке

.

Поступать

в колледж было твоим желанием

,

и почему ты решила все бросить на последнем курсе –для нас до сих пор загадка

,

пойми

.

–

Звучит

как

повод

не

впускать

в

дом

родную

дочь

и

запрещать

отцу

видится

с

ней

.

–

Этого

она

мне

запретить

никогда

не

сможет

.

Я лишь слабо улыбнулась на это. Мне хотелось, чтобы эти слова он сказал в лицо ей, а не тут, за много километров от дома. Мне хотелось, чтобы папа выбрал меня, чтобы меня защищали, обо мне заботились…

Но вслух я не сказала ничего. Этого и не требовалось. Для отца на моем лице всегда пробегали субтитры.

–

Адель

,

ты

же

понимаешь

,

вы

обе

составляете

мою

семью

.

В

жизни

важно

находить баланс

,

чтобы

не

потерять

то

,

что

тебе

дорого

.

Только

так

можно

прожить

счастливую жизнь

без

потерь

и

разочарований

.

А

ты

всегда

хочешь

сжигать

мосты

.

Устремляешься

к

своим

мечтам

,

думая

,

что

они

смогут

дать

тебе

все

.

Тебе

бы

ничего

не

стоило

совмещать

помощь маме и написание книг

.

Она

наверняка

предложила бы тебе варианты для

продвижения.

Нет. Меня распирало от желания сказать все, как есть. Что ты, папа, сгубил свой талант, потерял себя, что ты – марионетка в хищных пальцах. Что, выбрав обе стороны, ты растерял весь свой огонь, избавил душу от раздоров, вложив ее в руки дьяволу. Что помощь матери – это значит выказать слабость, а не любовь. Стать ее рабом, потерять искру в творчестве.

Мать выгнала меня из дома не только из-за учебы. Она не смогла принять, что в стенах ее особняка кто-то имеет право на свое мнение. Все в авторском безликом интерьере так и кричало: «Сдайся! Я дам тебе все, только сдайся. И славу, и меценатов, и баннеры с твоим лицом и этой несчастной книжкой, что ты пишешь по ночам, как одержимая. Сдайся,

склонись. А то потеряешься в серой массе таких же самонадеянных неудачников».

Потонув в воспоминаниях, я и не сразу заметила, как папа выжидающе смотрел на меня. Как наш диалог прервался, вышел на новую волну. Мы оба знали, что ничего не решим. У всех нас троих в семье были слишком разные характеры.

–

Послушай,

–

все

же

наклонился

папа.

–

Может,

я

и

вправду

многое

от

тебя

прошу.

В

конце концов, твоя мама далеко не ангел, и есть вещи, которые ты, должно быть, никогда не

простишь.

Он замолчал, застучал указательным пальцем по столу. Мы оба знали – тот день просто нереально простить. Тут на мою сторону встали бы даже священники Сент-Патрика.

–

Но пойми, не бывает полностью свободных людей. Над всеми стоит или начальник, или же их страхи, обстоятельства. И без умения договариваться, находить компромисс, достигнуть

успеха

невозможно.

А

ты

ведь

этого

хочешь.

Какие

бы

татуировки

о

свободе

ни украшали бы твое тело. Как бы ты быстро ни мчалась в ночи. Ты ведь всегда будешь задавать

себе

одни

и

те

же

вопросы.

Но,

может,

лучше

все

сразу

выяснить?

Нужен

ли

тебе успех, сможешь ли ты пожертвовать чем-то ради него.

Я смотрела на отца так, словно впервые вижу его. С тем же шоком, как герои в "Скуби-Ду", когда под маской монстра оказывается милый конферансье или владелец отеля. Тот, на кого никогда не подумаешь.

Если бы такие слова прозвучали от моих пацанов, подруг или даже этого Ривера, я бы разозлилась. Да. Я бы огрела их таким взглядом, что потом будет видеться им во снах, я бы ударила прямо в живот и не общалась бы ни с кем из них. Никогда. Драматизирую. Да. Снова. Да, точно, я и сейчас зла. Но папе, черт бы его побрал, я от чего-то прощала все.

Словно это он был моим сыном. Да и вообще. Он говорил правду.

–

Что

за

день

откровений,

–

улыбнулась

я

сама

себе,

так

и

не

подняв

взгляда.

Шершавые пальцы коснулись моей руки. Крепко сжали запястье, до приятной боли, и только тогда я посмотрела в голубые глаза папы. Пронзительно яркие. Не как мои, утопленные в собственном омуте.

–

Милая, я просто желаю тебе добра. Твои самокопания можно легко решить. Просто перестать

перебирать

варианты

в

голове

и

попытаться

сохранить

все,

что

тебе

дорого.

И мечты, и свободу.

Глубоко вздохнув, я кивнула. Ничего другого мне и впрямь не оставалось.

Мы проболтали с папой почти три часа, вместо возможных двух. Я знала – он не забыл о времени. О том, что мать ждет его в своем офисе, чтобы посовещаться на счет каких-нибудь клиентов, стратегий и прочей, нужной лишь ей, фигне. Он помнил о своих обещаниях, но заставил ее ждать. Ради меня. В тот вечер я считала это своей маленькой победой. Ведь игра в баланс, хождение по тонкому бордюру не может длиться всю жизнь. Рано или поздно тебя заставят выбирать, и тогда кому-то будет очень больно. Тому, кто не

смог удержать свою значимость в чужих глазах. Тому, чьих обещаний оказалось слишком мало.

Ривер

Тень от ее изгибов, этот переход от ягодиц к шее, напоминает трап. По нему можно скатиться и взлететь, зависнуть на мгновение в воздухе. Именно это я представлял, пока Салли или Сэнди, да, я вновь забыл ее имя, скачет на мне все неистовее, касается моих губ, а я лишь утопаю взглядом в переливах ее влажной кожи.

Алый отсвет китайского светильника заполонил всю спальню, и лицо девчонки кажется в полумраке маской. Я словно не здесь, не в квартире на краю Освего, где-то далеко.

Хочется лишь закрыть глаза, вернуть себе связь с телом, насладиться движениями, тем как Салли или Сэнди плотно обхватывает меня своими фигуристыми бедрами, пока я неподвижно лежу, отслеживая игру красных бликов на ее груди, ее влажной плоти.

Происходящее словно транс. Горячий секс от чего-то превратился в медитативное шествие

вглубь разума. Господня милость окатывает меня всего на миг, но этого хватает, чтобы улыбнуться от стонов Салли или Сэнди, дать ей с себя встать и теперь уже расслабленно впиваться взглядом в занавеску из бус у двери.

–

Ты

какой-то

странный

Ривер.

–

Оперлась

о

стенку

Салли

или

Сэнди

так,

что

тени

тут

же нарисовали

на

ее

тонкой

талии

рельефы.

–

Помню,

месяц

назад

ты

не

мог

оторваться

от меня, а сейчас такой отстраненный, будто у тебя обрушился целый мир.

Я через силу улыбнулся. Мое лицо, к сожалению, врать не умело.

–

Сэнди, иди в

душ.

–

Я

Салли!

Все-таки Салли… Зачем-то она доставала из меня слова, воспоминания, заставила окунуться в самоощущение прошлого себя, когда я приехал в Освего свободным ветерком, зашел в бар, и эта красотка раскрасила приятный вечерок самыми яркими красками. Но сейчас мне было все равно. Когда Салли-Сэнди скользнула в ванную, я все не мог встать с кровати, вслушивался в плеск воды, ее мирное журчание, думал, почему после секса ничего не изменилось. Почему я по-прежнему гуляю где-то в лесах Хадсона, слушаю резкий голосок, что разрывает тишину, и все не могу себе объяснить, от чего мне так тепло на сердце.

–

Ривер,

можешь

идти,

–

раздался

голос

Салли-

Сэнди.

Я и не заметил, как смолкла в душе вода. Так и не придумал, как побыстрее отсюда уйти. Мысли вязнут в голове, как мазут, разливаются красочными далекими образами. Мне ничего не остается, как зайти в ванную, встать под душ и отдаться им. Пока тело теряло остатки воли под струями теплой воды, сознание заполонялось всем тем, что я так жаждал отбросить в эту ночь. Находиться здесь – значит обманывать себя вновь и вновь. Все удаляться от правды.

Грубо. Но я бегло попрощался с Сэнди, снял с петель свою ковбойскую шляпу и шагнул в

ночь. Не сразу вспомнил, что зачем-то приехал сюда на автобусе, оставил мотоцикл в Финиксе. Идиот. Впрочем, почему бы не пройтись вдоль леса. Я двинулся туда – к фонарям вдоль трассы, которые каждый метр дороги обещают, что в их игривом мерцании можно что-то найти. Эти обещания проходят сквозь холодные потоки воздуха сотни километров, маня туда, за горизонт, и я вновь иду, обнаруживая пустоту под каждым фонарным столбом. А еще припыленный гравий и скрюченные ветки черной акации.

Ветер обещает дождь. Обещает потоки небесной воды, что сотрут с потертой куртки вонь баров, пыль дорог, утяжелят на ногах чапсы, и я вернусь домой готовым вновь делать то, что должен.

До остановки еще пару километров, а теплый свет из окон кофейни так манит передохнуть от сырого воздуха, внять чему-то выше меня, истерзанного вопросами сознания. Уже со входа внимаю джазу, этим панно с черно-белыми изображениями счастливых пар, ковбоев и звезд прошлого столетия. Стены с деревянными буазери вмещают десятки круглых столиков с брошюрами под стеклом и их верных спутников – лакированных стульев со спинками без обивки. Взяв латте, какой-то муссовый десерт, что отражал на своей глянцевой поверхности свет абажурных ламп, я сел за крайний столик у окна.

Подальше от парочек, что склонились над картой, вслух размышляя, как будут пересекать штат, от сонливых студентов, что готовились к экзаменам под очередным эспрессо, и дальнобойщиков, чей гогот от чего-то сгущал сквозившие здесь краски меланхолии еще больше.

Билли Холидей растягивает припев, словно лавиной настигает одиночество своим тягучим голосом. Заставляет упереться в холодную кожу куртки лбом и потеряться взглядом в ее неоднородных складках. Остановить мысли – это значит внять разговорам людей.

Историям их жизни.

Я завтра усмехнусь своим мыслям. Своей тоске. Я вновь почувствую, быть пустотой очень просто и весело. Никто не разрушит ожидания, потому что их нет. Никто не разобьет сердце – ты никого не любишь. Никто не погасит твою искру, потому что ни у кого нет ниточек, чтобы управлять тобой. Ты пустой. Ты свободный.

Но это завтра. А сегодня воздух распадался в моей груди на токсины. Они оседали на легких смогом и удушали меня. Они кричали, что я не свободен. Ведь я не следую своим инстинктам – я их боюсь. Я контролирую пустоту внутри себя и не даю ей пропитаться искрами. Они кричали, что все должно быть не так. Что тогда свобода – лишь изощренные оковы.

Глубокий вдох, Ривер. Глубокий вдох. Металл мобильника прожигал холодом и без того замершие пальцы. Но я сжимал его сильнее, и становилось теплее. А ведь под пивом было бы куда проще позвонить ей. Или забыть. Но не мучаться от выбора, который может все разрушить.

Передо мной мелькали кадры – блеск фонарей, что проносился по ее лакированной куртке, ее силуэт, вероятно, сейчас склоненный над тетрадью в свете лампы. Компания ее парней…

Нет. Я отложил телефон. Если уже сейчас к едва знакомой девушке я чувствую это, то что

будет потом? Эти игры не для меня. Это я решил твердо. От сердца отлегло, и на радостях я взял себе большой раф в вытянутом стеклянном бокале. Симпатичная бариста плавно выдавливала сливки на поверхность. Посыпала эту сладкую гору шоколадной крошкой.

Возбуждает, черт возьми. Может, дело было в Салли-Сэнди, и со мной все в порядке? Может, я и пришел сюда, чтобы мне дали знак: «Стой, где стоишь. Кайфуй, мальчик».

Подмигнув щекастенькой шатенке, я с улыбкой вернулся за стол. Тогда же сердце стало напоминать сирену скорой помощи. Холодные руки резко вспотели, и я чуть не выронил бокал. Мне звонила Оди О'Шиллер.