В поместье герцога. Роман

В тот же день, когда солнце подошло к горам, Антонин Гласивец свернул тропинкой к берегу реки Упы10ведущей наверх к Находу. Доходящие до колен его пальто спереди распахивалось на ветру.

Небо было ясным, а воздух свежим и сладким от аромата мелколистого чабреца в буйных зарослях. Красный мак и скошенные колокольчики среди сжатой ржи, колыхались от ветра как волны.

Справа перед молодым путником открывалась череда белеющих хижин, за ними излучина реки, за которой волновалась нива, за ней – пролесок, за которым простиралась долина, обрамлённая снизу лесом, а сверху – цепью голубых гор.

Мысли Гласивца прояснялись.

Добрая надежда, которую он лелеял, заставила его сократить утомительный путь из Праги даже до этой глуши, он был окутан собственными пленительными помыслами. Ведь в конце концов они с Элишкой будут вместе!

Ранее из рассказов Вогнаровой он понял, что дядюшка Элишки служил управляющим в Находе. И едва услышав о месте в Находе, он не раздумывая согласился, лишь бы оказаться там, где Элишка с её дядюшкой. Жаль только перед отъездом из Праги он не дождался ответа на своё письмо.

Он и не надеялся так быстро увидеться с милой, и эта неуверенность всё росла. Но завтра он будет заниматься тем, на что уповал, завтра по воле случая у него будет место, о котором он давно мечтал и на которое возлагал упования. Завтра он вступит на путь спокойной, счастливой жизни, по которой вполне может пойти вместе с Элишкой.

Он с признательностью вспоминал профессора Пельцла. С тем своевременным назначением, когда патер Зелены многократно «У короны» приходил, у Каролина встречался. Он был очень был удивлён неожиданной новостью. Профессор поведал ему, что герцогу Куронскому и Заганьскому, хозяину имения в Находе до самого предгорья, о котором шла речь, требуется молодой человек, способный выполнять обязанности секретаря и управляющего. Ни один из кандидатов не мог хорошо владеть французским и немецким, а герцогу также требовался и говорящий по-чешски. Пельцл охотно помог герцогу, вспомнив про Гласивца, которого порекомендовал как достойного кандидата и стойкого патриота.

Патер Зелены благословил на труды. Пельцл изложил суть дел Антонину, принявшему благую весть всем благородством души. Место было отдалённым и таким прекрасным, что и слов не было. Его привлекало будущее, где требовались все его способности, даже если и придётся стать «погонщиком хозяйских подчинённых». А о самом герцоге он слышал много приятного, о его справедливости и милосердии, и конечно же радовался тому, что может быть поближе к Элишке.

Когда он с радостью согласился и сказал об этом Пельцу, не мог дождаться дня, когда предстанет перед герцогом.

Гласивец пребывал теперь в блаженной надежде и радости, довершённой ещё и письмом Элишки из деревни. Его удивило, что письмо было написано сразу по приезде в деревню, но очень долго шло к нему. Но в нём была новость от Элишки.

Её послание было переполнено сердечной искренностью.

Так, получив назначение от Пельцла и узнав, что герцог Куронский ранее задумал уехать в это своё имение, где в целом ничего не изменилось, разве что стоит оговорить положение на с Кладских границах.

Пельцл пояснил радостному Гласивцу, что тот может запросто направляться туда сам – не заблудится. Так и получилось.

Поблагодарив за честь, он отдал поручения высшему учёному совету, собравшемуся в тот вечер в «Чешской короне». там как раз собрались в тот вечер всего друзья патриоты.

На другой день Антонин съездил в Градчаны и, благословившись у пани Вогнаровой и на могиле своей матери, отправился из Праги в путь.

Край расцветал с приближением к нему. Солнышко припекало, а лесной ветерок прохлаждал. И Гласивец непроизвольно запел. А ведь ещё недавно чуть не отчаивался.

– Браво, браво! Только слов не понимаю, – послышалось из-за косматой липы, и навстречу вышел, оправляясь высокий, степенный, важный человек, из-под шляпы которого виднелась седая косичка. Лицо его раскраснелось, а живые глаза искрились радостью. Явно опытный по возрасту, но бодрый и свежий. Одет был просто и довольно старомодно.

Гласивец с улыбкой приветствовал его, приняв за сельского доктора.

– Красивый напев и хорошо поёте! Это ведь по-чешски?

– Народная песня к Вашим услугам.

– Да, простой народ достойно слагает! Заслушаться можно, будто в тени в жаркий день в холодную речку окунуться. Впервые в этих краях?

– Да, только что прибыл.

– А пение Ваше достойно похвалы! А главное, за историческую память. Смотрите, вон там хатки, видите?.. – и он указал на череду белеющих впереди хижин.

– Вижу.

– В Галузине11двадцать один год назад несколько дней гостил знаменитый мастер вальсов Фридрих Великий, когда вёл войска против императора Йозефа.

– Благодарю Вас! Да, великий был человек этот Фридрих Великий! – улыбнулся Гласивец, – Нынче тот дом и местность увековечены, ведь не понять местным жителям тех злоключений и слёз, но человек по истине великий…

– Смотрите, какой талант! – улыбнулся незнакомец, – Запросто мог и героические подвиги вершить и вальсы сочинять!

– Да, но весть восторг пропадает, как понимаешь, сколько бедствий народу принёс…

Незнакомец удивлённо улыбнулся:

– Однако для Крамольни достаточно в этакой деревенской глуши, прямо демократические речи! Редкий у нас гость, не иначе французским ветром занесло!

– Вы меня прямо за какого-то революционера принимаете! Полагаете, что народ…

– Народ, народ… – прервал речь Антонина незнакомец, – Что за модная фраза! Простите, но я не признаю понятие «народ», как таковое. Будучи лекарем из того города, никогда не имел там врагов. Я живу с народом, и потому меня очень огорчает поверхностное суждение о нём, будь то письменно или устно. Я – теоретик, – тут он резко взглянул на Гласивца, – Пишу о благе простого народа, ничего практически не зная, чем он жив. Есть прекрасная теория о правах простого народа, но реальный вклад в дело лучше декламации.

– Не возражаю, пан, но это не так занимает меня в первую очередь, стоит посмотреть хоть куда-нибудь. Не думаю, что наш народ, чешский народ…

Лицо незнакомца сначала нахмурилось, потом прояснилось:

– Наш народ? А что Вы для него делаете?

– Если Вы осведомлены его жизнью, то и проблемы знаете.

– Ладно, я всё же не из дворян и с народом дружу, – улыбнулся доктор, – И знаю, что здесь народу спокойнее.

– Скоро везде так будет.

– Здешнее дворянство – счастливое исключение.

– О, герцога Куронского всюду хвалят! Даже до Праги слухи дошли.

– А Вы из Праги пожаловали? Хозяева недавно оттуда вернулись. Вы познакомились с герцогом в Праге?

– Лично не знаком, меня рекомендовал его друг профессор Пельцл.

– Ах, Пельцл! Да, герцог благоволит учёным.

– И народу. Обедал сегодня в деревенской гостинице и разговорился с некоторыми местными жителями. Они своего пана любят и с теплом о нём отзываются, как о щедром хозяине, но жалеют…

– Ещё и жалеют?

– Да, что управляющий к нему не пускает, ссылаясь, что сам герцог так приказал. А ещё жалеют, что герцог не понимает по-чешски и общается только на немецком.

– В этом много правды, но не забывайте, что простой народ совсем не таков, каким видится.

Не успокоиться, пока всюду всё по-своему не сделает. Неуправляемый, коварный, а если и покорный, то притворно, с выгодой для себя…

– Баламутов всюду хватает, но в целом народ добродушен. И предоставлен сам себе, в целом угнетёт, а тут есть послабления, кое-что разрешено. И так было бы всюду, коли свободу бы дали.

– Полагаете?

– Народ вообще любит жаловаться и сожалеть о подневольном труде. Не будь этого, приободрился бы и радел о другом, а не о той глыбе, которую теперь…

– Полагаете, народ не озабочен ничем более высоким и не способен на большее?

– Не будь той глыбы, не сомневался бы ни минуты. Вот творит, например, прекрасно. А всё сразу не бывает. Если бы удалось преодолеть страхи этой толпы, тогда хозяевам бы удалось положить доброе начало без бунтов и революций.

– Ох, пан, этого скоро не обсудить. Мне свою службу назначили – и солнце к горам приклоняется. Вы же в Наход, да?

– Да, прямо в замок.

– К Мерзавцу из Курляндии? – насмешливо спросил доктор.

От удивления Гласивец не знал, что ответить. К чему это?

– Прошу прощения, к Бирону из Курляндии, – важно исправился он.

И старый балагур расхохотался:

– Ой, Вам не известна вся эта история? Тогда стоит Вам пояснить про ту хижину Фридриха. Когда герцог Бирон приобрёл здесь имение, первым приехал сам, придав всему какой только возможно великолепный вид. На украшенных ленточками лошадях съехались навстречу крестьяне со всего имения и завидев хозяина, звонко приветствовали: «Hoch Kujon von Kurland!12»

Так управляющий велел, узнав про Бирона из Курляндии, а те перепутали со старым немецким словом, – им доктор опять громко захохотал.

– Хотел бы я в этот момент увидеть пана управляющего! – засмеялся Гласивец, – Смешная история! Но народ в целом не знает немецкого, так что случайное имя для него ничего не значило.

– Да и ни к чему ему немецкий знать, – усмехнулся доктор, – Герцог и сам от души посмеялся тогда. Надолго в замок?

– Надеюсь, что да.

– Найду Вас там. Сейчас нужно туда, – он указал на дом, – Там больной. Желаю успешной беседы!

Ответив вежливостью на вежливость, Гласивец зашагал дальше. Оглянувшись, он уже не видел пожилого доктора. Тот затерялся в толпе.

Гласивец долго ещё размышлял об этом пожилом человеке. Пока не дошёл до места своего назначения.

Остановился в удивленьи. Перед ним на небольшом расстоянии вырос большой замок в лучах розового заката. Тот гордо тянулся ввысь среди долины над разбегающимися по ней постройками, а в ясном небе отчётливо выделялась высокая округлая башня с галереей и куполом. Под строгой строгой замка в долине простирался город, который видел Антонин, настоящее цветущее горное поселение. Помедгуйская долина простиралась вдаль, а над ней вверх за макушками леса тянулись могучие вершины Кладских гор, теперь зардевшееся от заходящего солнца. Невольно сняв шляпу со вспотевшего лба, он оперся сложенными руками на трость, засмотревшись на замок и долину.

Здесь Элишка, здесь он может обрести свой дом, если всё сложиться, как задумал. Что ещё ждать?

Герцог Куронский любил театр, особенно комедии. Также он очень любил и музыку, как и герцогиня, которая в основном предпочитала оперу.

Замок в Находе построил герцог Петр вместе с воротами и удобным театром. Напротив сцены сияла прекрасная ложа, на которой блестел вырезанный герб герцога Куронского.

А справа и слева располагались две ложи поменьше, и та, что справа, была увешана богатыми занавесями – это была ложа герцогини. Не бывало лучших спектаклей, когда та появлялась рядом в ложе со своим супругом.

Она приходила сюда, не сказав никому, никем не замеченная, никого не побеспокоившая.

Изредка брала кого-то с собой. Временами она заходила на репетиции, наблюдая в щель между занавесками происходящее на сцене.

Сумрак царил в ложах, пустовал и зрительный зал. Но на сцене и в оркестре было оживлённо. Шум разнообразных голосов, репетирующих каждый свою партию, позвякивание скрипичных струн, настраиваемых музыкантами, на все лады звенящие басы и всюду девичий смех – всё сбивалось в запутанный клубок из созвучий. Во главе оркестра перед пюпитром стоял регент Подгайский. Сжимая в левой руке голубой платок, в правой перебирал между большим и указательным пальцами душистые чётки, к которым время от времени прикладывался. Временами вытягивал шею, поглядывая вверх на подмостки, где были выстроены певцы и певицы. В основном сыновья и дочери местных горожан, вызвавшиеся сами, тем более за их порыв герцог довольно щедро заплатил.

– Йозефек! – позвал Подгайский, – На пару слов!

Из хора вышел тенор и помощник пана учителя Йозеф Коржинек, как называл его Подгайский – Йозефек, да и вся семья величала «паном Йозефеком». Этот был тот самый парень, которого перед мессой трёх королей угораздило неудачно упасть и тем самым подвести своего учителя. Тот был худым и слабым, внешне отличался только острым носом. Но весь облик помощника учителя излучал смирение и милосердие.

А потому быстро выбежал на зов учителя и встал на ступенях подмостков, направляясь в уголок.

– Надо ещё Марженке напомнить, чтобы была повнимательнее.

Йозефек охотно кивнул и снова отбежал вверх.

Учитель зажал нос большим и указательным пальцами, забив его табаком. Его внимание привлёк капельмейстер герцога, с которым тот заговорил.

Йозефек в тени кулис чувствовал себя виноватым вплоть до поднятия занавеса, где собрался девичий хор. Марженка Подгайска стояла с двумя подружками в сторонке, у самых кулис. Предметом их разговора был первый тенор, девушки только и говорили о нём, как о лучшем актёре, и многие их них без конца твердили, что красивее парня за всю жизнь не видали.

Йозефек подошёл к девушкам и сказал важно:

– Панна Марженка, мне нужно Вам кое-что поведать.

– Слушаю Вас, пан Йозефек.

Девчата прыснули от смеха.

– Такого ещё не бывало! Вы только полюбуйтесь! Перед нами пан Йозефек, и этим всё сказано! Тут явно какой-то секрет.

Йозефек вспылил:

– Я с просьбой от её папеньки!

– Ну что, слышали? – улыбнулась Марженка и отступила за кулису, чтобы помощник шепнул ей наставления. И кивнула ему.

– Ничего не забыла.

Шум на сцене усилился, доски подмостков и ступеней заскрипели от обилия шагов.

Марженка тут же выбежала на сцену. Справа подошли две солистки и четыре певца, одним из которых был Арнольди.

Все взгляды, особенно девичьи были прикованы к юному красавцу, тот всех вежливо приветствовал. Помощник учителя заметил, как Марженка смотрит на этого незнакомца, и, конечно, заметил, как смотрели на него все остальные. И это его задело. Свет что ли на нём клином сошёлся? Так, едва заслышав о нём, сразу выскочила, прямо глаз отвести не может! Задетый этим, он отошёл к тенорам.

Капельдинер, постукивая палочкой, каждому указал на его место.

Музыканты закончили настраивать инструменты, певцы скрылись за кулисами. Группа Йозефека была слева, справа стояли певицы, и среди них Марженка, «И почему направо? Почему там поставил?» – размышлял сам с собой Йозефек. Он не слышал, о чём говорили другие, ничего вообще не замещая, уставился направо, где стояла Марженка, а за ней этот Итальянец! Тут заиграл оркестр, полилась музыка, запели солисты и хор.

Вдруг палочка капельдинера застучала, и все разом затихли. Значит, произошла ошибка, и испорченный фрагмент надо повторить и долго учить, чтобы всё шло «как по маслу» по замечаниям пана учителя.

Когда он сегодня собирался на репетицию, позвал Марженку и пояснил:

– Девочка, будь внимательнее на репетиции! Недавно беседовал с этим итальянцем, и его образ не выходит у меня из головы. Конечно, я могу и ошибаться, но уж очень он походит на того… Бенду… – процедил имя доктор.

Жена учителя услышала это.

– Да что вам до этого? Главное, на глаза не попадаться. У меня уже его облик из головы вылетел, как и сам соловушка. Марженка, я уже и сама неоднократно пыталась узнать, что было в том свёртке, оставшемся после него в комнате.

Дочь согласилась.

На репетиции потом играл Подгайский, вдохновенно и пламенно, даже румянец на лице заиграл. Увлёкшись игрой, забыл обо всём. На сцену почти не смотрел, но едва зазвучало большое соло тенора, тут его и осенило. Оглянулся – итальянец!

Да и дочка учителя забыла о своей роли. Едва запел милый голос Арнольди, внимательно рассмотрела его, насколько это возможно было издали, и обнаружив сходство в росте, но Бенда был тогда с бородкой, и всё опустело, такой как из хлопковой нити, странно, но когда снова запел, забыла обо всех предостережениях, увлекшись им как и все прочие.

Арнольди пел так непринуждённо и прекрасно! Временами он поглядывал направо, на малую ложу. Там было темно, шторы будто порваны, но как только он запел свою главную арию, одна из штор дрогнула, и в щели блеснуло что-то стеклянное.

Капельдинер не постучал ни разу, лишь спокойно кивал головой, переворачивая листы партитуры и отбивая такт. Второе действие закончилось. Арнольди вышел в соседнюю избу, где герцогский слуга подавал закуски.

– Стакан вина! – попросил певец. Но едва успел поднести напиток к устам, как заприметил лакея, которого Её Милость пани герцогиня послала за Арнольди, чтобы тот зашёл в её ложу. Он тут же оставил стакан, и поторопился исполнить волю хозяйки. Его шаг замедлил богатый ковёр. Зайдя, он низко поклонился и встал у входа.

В таинственном сумраке было мило и уютно. Герцогиня прилегла на диванчик.

– Подойдите ближе, – мягко и вкрадчиво заговорила она, – Хочу высказать Вам своё мнение. Вы прекрасно спели эту арию. Я в восхищении!

Певец это понял сразу, но не подавая виду, снова низко поклонился.

– Я там немного ошибся, но Ваша Милость так великодушны к моему пению, и я постараюсь оправдать доверие и довести пение до совершенства.

Герцогиня произнесла ещё несколько советов о постановке каким-то неясным голосом.

И протянула ему руку. Будто переполненный её благодушием и милостью, он опустился на колено и прильнул устами к её пухлым розовым пальчикам.

– Что я вижу – дикий цветок? – улыбнулась она, будто только сейчас этот цветок заметила.

– Это мой талисман, Ваша Милость…

– От какой-нибудь принцессы подмостков?

– О, нет, от лесной русалки.

– Вот загадка, – улыбнулась она, испытующе глядя на него.

– Для меня самого загадка, Ваша Милость!

– Таинственная история. Поведаете?

– Сегодня в полдень задержался в лесу в тени больших берёз. И мне пригрезилось, будто меня посетила какая-то неведомая прекрасная богиня. Очарованный её прелестями, я упал на колени, в томлении протянув руки. И тут проснулся. На моей груди алел дикий мак. Вот и вся тайна, Ваша Милость. Кто мне его положил на грудь? Но в память о той прекрасной богине я ношу его как талисман. Мне и в самом деле кажется, что…

– Он уже завял.

– И увядший останется моим талисманом.

– Верю в Вашу загадку. Бывает в лесу заглядишься, да и встретишь какую-нибудь русалку, – улыбалась герцогиня.

На сцене справа зазвенел колокольчик, оглашая, что, перерыв миновал. Арнольди был свободен.

Герцогиня откинулась на мягкую обивку. Шторы не открывала. Всё думал. Спал ли он или заметил?

Улыбалась. Будь что будет! Какой ловкий!.. И красивый!..

В задумчивости она ушла в свою комнату.

«Вспыхнула как алый мак, так и вспыхнула!» – думал наедине с собой Арнольди, проходя на сцену. Он был весел и спокоен.

Почти в семь репетиция закончилась. Певцы и музыканты расходились. В подворье задержались на минутку Подгайский с капельдинером.

– Позвольте спросить, пан капельдинер, этот Арнольди и вправду итальянец?

– Может статься, так петь и играть его валлах научил. А на что Вам всё это?

– Да так… Он ведь и по-чешски понимает…

– Да, и вполне сносно. Давно уже в Чехии.

– А где он был раньше?

– У герцога он уже месяца два. А до этого был членом патриотического общества в Праге.

На том и расстались.

Йозефек стоял, подпирая дверь, из которой выходили хористки.

Марженка последовала за отцом, и Йозефек примкнул к ним. Пройдя через ворота, они свободно вошли в город.

– Ну, Марженка, что ты думаешь об этом Арнольди? – шепнул учитель.

– Да, он действительно очень похож.

– Заметила, да?

– А ещё он такой милый! – и быстро добавила, – Так красиво поёт!

– Толку —то он малого пенёчка росток и пробился, если бы не пел тогда мессу трёх королей прекрасным голосом! Жаль, голос неведом.

– Так ведь Арнольди из Италии.

– Так и капельдинер сказал. Но сходство… И голос! Голос до сих пор в моих ушах звенит!

И регент замотал головой.

Квартира управляющего Враны состояла из трёх комнат. По коридору можно было пройти в его кабинет, из которого двери вели в две остальные комнаты, у который были и отдельные входы. Комнаты особо не запирались. Пан управляющий был старым холостяком и особо не церемонился.

– Изо всех его шкафов и прочей невиданной обстановки мне больше всего по душе обитый железом сундук, – говаривали холоп и слуга управляющего Хатьярек, который был сильно к нему привязан.

Однажды в полдень, когда Гласивец находился перед Крамольней, в замке справа проходила репетиция, управляющий сидел в своей комнате. Всё ещё угрюмый. Из его головы не выходили размышления об Арнольди, неприятно его удивившем. Вспомнил о случае, который тот уж позабыл. Вспомнил вроде без свидетелей. Чему Врана порадовался, и теперь хотел бы навсегда сохранить втайне.

Раньше он служил офицером. Теперь находился «в отставке», в Праге жил скромно как и положено «сотнику в отставке».

Поначалу всячески пробивался, и тяжкой нужды хлебнул сполна, если бы не кузина не подсбила. Пани Марта Шейбова была вдовой важного государственного чиновника, строгой и угрюмой, к тому же бездетной, потому и заботилась с малолетства об осиротевшей Элишке. Так своей и считала. Эту её волю пан Врана неохотно забыл. Да вот Арнольди случайно напомнил. Что надо этому актёру? Врана захаживал в Праге в ту корчму, где играли в азартные игры. Играл недурно ещё со времён военной службы: в бассет13, дурака, немецкого дурака14, тридцать на сорок15, в кости, в банк, «под кучку».16 безик17 и т. д. и т. п., ему не понаслышке было знакомо, «нет таких строгих английских мер измерения ни для высших, ни для низших военных чинов, которые не знают карточных игр и не соизволят к ним прикасаться»…

И всё же «пан гетман», когда не хватало иных финансовых средств, не упускал возможности «подработать».

Так с Арнольди и столкнулся.

Но стараниями кузины наконец нашёл себе место управляющего у герцога Куронского в имении Заганьском, где и прослужил вот уже три года. Обязанности свои исполнял усердно, был строг,. И как только освободилась место старосты в Находе, получил его, опять же пользуясь поддержкой и протекцией. Так и стал паном.

Врана был строгим, «старым капралом», как его за глаза прозвал холоп Хатьярек.

Благодаря управлению Враны герцог получал с имения солидный головой доход, которым был очень удовлетворён…

В дверь постучали.

– Войдите, – пробурчал Врана, и в комнату вошёл его холоп и верный слуга Хатьярек. Узрев слугу, хозяин помрачнел, не только нахмурив брови, но ещё сильнее наморщившись.

– Чего стучишься? Я уже думал какой милостивый пан пожаловал! Стучишься прямо как важная персона, неужто не знаешь, что слугам и без стука можно?

Хатьярек стоял молча, вытянувшись как рядовой перед офицером.

– Что у тебя?

– Там Грюн, еврей, ждёт соизволения милостивого пана.

– Сегодня уже не успею принять, пусть приходят завтра после полудня.

Слуга вышел, а хозяин принялся что-то записывать.

Не прошло и четверти часа, как снова отворилась дверь и в неё вошёл Хатьярек. Вытянувшись по-армейски, ждал. Но пан, занятый делами, не обращал на него внимания.

– Покорнейше прошу…

Управляющий резко обернулся.

– Да что же ты… крадёшься как вор или бандит? Постучал бы что ли?

– Прошу прощения, но велено…

– Приказывал, чтобы приличия соблюдал при этом… Что у тебя?

– Тут какая-то нищая с детьми, Воборникова, которой сегодня отказали Её муж в холодной…

– Что просит?

– Всё жалуется и плачет, что милостивый пан…

– И не знаешь, что делать?

– Я её уже выпроваживал…

– Ну так выстави снова. Герцог у себя?

– Ещё не прибыл, милостивый пан.

– Ступай, и не беспокой меня, пока секретаря не будет, понял?

Управляющий, так и не присев, ходил по комнате.

В третьей комнате обитали женщины пана управляющего: его кузина Марта Шейбова и Элишка.

Когда Шейбова по его приглашению прибыла в Наход, чтобы по его просьбе вести домашнее хозяйство, удивила его тем, что взяла с собой Элишку. А та как изменилась! Из девчонки, которую он видел последний раз, выросла, как говориться, в невесту.

Пани Марте замок в Находе пришёлся по душе. Она бойко управлялась с домашним хозяйством, управляла и приказывала, наводила во всём порядок, и пан управляющий, слегка посопротивлявшись, быстро свыкся, даже странно было, когда понял, насколько стало удобнее. Но в чём пани Шейбова была сильнее всего, так это в том, что всё хозяйство было в её руках, будто она сама была управляющей.