Пролог.
Каждая история начинается с чего-то. Иногда – с боли, иногда – с воспоминаний, иногда – с людей, которые поддержали в самый нужный момент. Эта книга – результат не только моего внутреннего пути, но и силы, которую я получила от тех, кто был рядом. Я хочу выразить особую благодарность тем, кто помогал, вдохновлял, верил.
Анастасии Шестопаловой – за чуткость, внимание к деталям и бесценную консультацию. Благодаря тебе, важные моменты этой истории стали точнее и живее.
Лике Русал – за свет, принятие моей идеи рассказа, за консультации в медицинских вопросах. За силу, быть рядом и за искреннюю веру в то, что эта история должна жить.
Светлане Байдиной – за помощь с текстом, редакторский взгляд и терпение. Ваша поддержка была опорой, когда буквы начинали рассыпаться.
Елене Горбань, Екатерине Сытниковой, Сергею Паутову – за то, что верили в меня, даже тогда, когда я сама сомневалась. Ваша вера – как спасательный круг среди сомнений и усталости.
Спасибо вам всем за то, что были рядом. Эта книга – не только мой голос. Это эхо вашей поддержки, тепла и дружбы.
С любовью,
Лия Юкай.
«В забытых уголках памяти прячутся ответы – но готовы ли мы их найти?"
Обычный вечер.
Мой вечер начался как обычно: бокал просекко, электронная сигарета и удаленная работа консультанта тех. поддержки интернет-магазина. Очередной шквал жалоб от покупателей на все что угодно: опоздал курьер, привезли не тот цвет трусов, повреждена упаковка товара, пришел брак, не улыбнулся продавец и так далее, и тому подобное. Я на автомате отвечала в чат шаблонными фразами, запивая все это очередным глотком шипучего напитка, по-другому я просто не могла работать: профвыгорание, так сказать. Часы показывали пол девятого вечера, а значит, еще тридцать минут до окончания смены. Очередной смены, очередного дня, очередной недели, очередного года жизни, и так далее….
Клавиши, рабочий чат. Я пишу, но это не мои слова. Копипаст. Шум в голове заглушаю пузырьками, остальное – гаснет само… Иногда мне кажется, что я просто баг в чужой системе. Смены заканчиваются, но усталость – никогда.
Просекко, плед и старенький ноутбук – это всё, что напоминает о том, что я всё ещё здесь.
В комнате был полумрак, на улице смеркалось. Комнату в съёмной квартире тускло освещали монитор ноутбука и настольная лампа, которая подсвечивала мне дешёвую, но пока еще рабочую клавиатуру. Видавший виды ноут работал исправно, но уже начинал тормозить, конечно, пора бы его заменить и отправить старичка на покой, но денег не было. Все финансы уходили совсем на другое. Я сидела на стуле напротив старенького деревянного окна без занавесок, местами с отвалившейся краской, напоминавшего далёкое прошлое из детства. Это окно, тоже видавшее виды, придавало некий шарм и антураж. На подоконнике стояла моя бутылка просекко. Апрель был холодный, и отопление уже две недели как отключили, потому холодильник мне не был нужен, да его и не было в квартире. Продолжая копипастить ответы на жалобы клиентов, я поглядывала на часы и считала минуты, когда уже эта ненавистная смена закончится и я прилягу на диван. Я всегда сидела на стуле, поджав левую ногу под себя, пока она не начинала затекать, неприятно напоминая о себе покалываниями, а то и судорогой, от пальцев до бедра. Я мельком взглянула на спасительный одноместный диван, местами прожженный сигаретой, который не раскладывался и больше был похож на тахту со спинкой.
«Ещё десять минут…"
На том диване небрежно валялся тонкий розовый плед, подаренный когда-то давно, уже не помню даже кем, но почему-то всегда путешествующий со мной везде и всюду, как напоминание о чем-то теплом и важном. Скомканная простыня кусками свисала к полу. Хозяйственностью и любовью к порядку я никогда не отличалась. Да и простыня не моя, нашла ее в шкафу хозяина квартиры, которую сняла буквально пару недель назад. У меня и постельного своего не было. Только вот бокал купила для просекко: ну, а что, могу себе позволить!
Помимо дивана, стола и стула, который, к слову, был страшно неудобный, в комнате имелся палас. Палас я уже носила в химчистку, потому эта вещь в комнате выглядела самой чистой и почти новой. В шкафу, напоминавшем больше гроб на ножках, валялся мой рюкзак с пожитками и сумка для ноута. Ну, как бы и все убранство моего замка, но меня устраивало это временное пристанище или вместилище, как я называла каждую съёмную квартиру. Поправляя небрежный пучок на голове, с воткнутым карандашом вместо резинки для волос, мое внимание отвлек…
– Тань, – нам надо поговорить.
"Опять".
Как же мне нравились эти разговоры… всей вселенской ненавистью я ненавидела все это и уже знала, что за этим последует. Меня даже передернуло.
– Тань… Тань… – повторил голос.
«Как будто я не услышала с первого раза…", – скользнула мысль в голове.
Я продолжала печатать, не оборачиваясь к говорившему, ловко манипулируя контрл+с – контрл+в, лишь сняла один наушник, из которого орала музыка, показывая своим видом, что готова слушать, но не намерена подрываться по первому зову.
– Ты знаешь, что мне не нравится, когда меня зовут Таня, – показывая свое пренебрежение, ответила я, продолжая сидеть спиной ко входу, откуда шел голос.
– Татьяна Александровна, не соизволите ли вы обернуться!? – настойчиво и раздражённо продолжил голос.
Я хмыкнула, закатив глаза, но не обернулась. Я так устала решать его проблемы, помогать, брать ответственность… Я, в конце концов, не мама и не жена, ну сколько можно?! Ну почему я! Сосредоточиться на работе, конечно, уже не удалось, но и смена подходила к концу. Хоть что-то хорошее. Часы показывали 20:58. Я намеренно тянула эти последние минуты до окончания смены, чтобы не получить штраф при выходе из рабочей программы ранее положенного времени.
– Тати, ну серьезно, помоги… – голос стал слабее, с какой-то ноткой безысходности, на грани страха и истерики. Шумный выдох, он сел на пол.
21:00
Спешно закрывая рабочий чат, я схватила резинку для волос со стола, иначе карандаш не удержал бы мою копну, а волосы мне сейчас бы очень сильно мешали. Нужно было поспешить, а то придется устраивать снова генеральную уборку с хлоркой, тряпками и замывкой крови. И мне одной, поскольку он будет не в состоянии. Ну как же достало… Он сидел на полу, заботливо отодвинул кроссовками палас, спасибо, что не как в прошлый раз, мне тогда пришлось носить его в химчистку, и спасибо, никто из сотрудников не стал задавать вопросов. Район у нас такой в городе, что не принято задавать лишние вопросы.
Быстрым шагом я пошла в ванну за аптечкой, по пути помыла руки, зная, что сейчас придётся ковыряться с кровью и обработала антисептиком. Он продолжал сидеть на полу, молча смотрел на носки своих кроссовок.
«Не разулся, вот бестолковый".
Я присела рядом на пол, стараясь не вступить в кровь, чтобы не растащить пятна по квартире.
– Давай сюда.
– Спасибо, Тати.
За годы практики я научилась мотать порезы на руках с закрытыми глазами. Сегодня хоть не так глубоко. Каждый раз, когда он ловил стресс, даже лёгкий, и не важно на какую тему, все заканчивалось одним: венами. Порезы задели уже старые многочисленные шрамы, в некоторых местах кожа зарубцевалась буграми. Там, где надо было по-хорошему шить, мы просто бинтовали. Он не хотел обращаться в больницу, за этим следовала полиция и прочие прелести разбирательств при попытке суицида. Вот только это была не попытка, а акт самоуничтожения, самобичевания, наказания.
Я молча затягивала руки бинтами, стараясь не показывать жалости и одновременно злости. Мы сидели на полу в маленькой комнате, как и много раз до этого. Мне пришлось включить потолочный свет в комнате, от настольной лампы, что стояла возле ноутбука, света было недостаточно. Парень с поникшей головой даже не пытался смотреть на меня, сидел послушно и молча пялился на кроссовки. Его черные волосы закрывали лицо, поэтому мне не было видно его глаз, но я и так знала, что там вина, сожаление и… Что еще? Пустота? Одиночество? Его футболка, заляпанная кровью, явно уже не нуждалась в стирке, по ней плакала мусорка, а вот джинсы еще можно было спасти. Я автоматом оценивала его внешний вид, не отвлекаясь от "работы". Уже привыкла, что раз он не потерял сознание и не валяется посреди коридора белым трупом, значит, не все так плохо на этот раз и можно отвлечься, оценить масштабы ущерба одежде.
– Тати.
– Сиди молча, Кость, – бросила я, наигранно демонстрируя агрессию, хотя уже начала успокаиваться, видя, что не все так катастрофично по сравнению с тем, что было на прошлой неделе, – я почти закончила, позже поговорим.
– Ладно, спасибо.
– Угу, – я кивнула, чувствуя, что слишком сильно затянула резинку. По сравнению с карандашом в голове было ощущение, что я подтянула мозжечок ко лбу. Начинала болеть голова.
– Сейчас я помогу тебе раздеться и ложись спать, завтра поговорим на свежую голову, у меня выходной.
Он молчал, соглашался со мной, не противясь моим действиям, хотя у него и не было выбора что-то возразить мне. Я помогла ему встать, он, стараясь сильно на меня не опираться, перевалился на рядом стоящий диван.
"Опять будет спать в моей комнате".
Стараясь не задеть его руки, я осторожно стащила футболку и кинула её на пол, потом выброшу, ей уже не помочь. Костя сам улёгся на диван, по-прежнему не поднимая глаз на меня. Я видела, как напрягаются его мышцы на кубиках торса при попытке повернуться и улечься на бок, но из-за боли он решил остаться лежать на спине. Стащила джинсы, кроссовки и носки, накинула розовый плед.
– Тати, прости.
Я стояла над ним, как и много-много раз, как и в детстве, когда он был еще младенцем и смотрел на меня своими большими синими глазами, с тогда уже черными как смоль ресницами. В то время мы были счастливы, все вместе вчетвером, эти синие большие глаза улыбались, не знали горя, слез, страха и… порезов вен.
Костя наконец-то осмелился встретиться со мной взглядом, мое сердце обливалось кровью, подкатывал ком. Я начала нервничать и, сложив руки на груди, держалась изо всех сил, чтобы дрожь, что била меня изнутри, не выдала, как мне больно смотреть на младшего брата.
Я коротко улыбнулась, погладила его непослушную густую шевелюру, пытаясь не показывать своего внутреннего состояния.
– Костик, я буду спать в твоей комнате, если что, позови меня, я приду.
Он коротко кивнул или мне показалось. Я развернулась, чтобы выключить ноутбук и лампу, но Костя перехватил мою руку в воздухе, будто не было боли и его порезов. Взгляд был тверд и решителен. На секунду я испугалась, не помню, чтобы мой брат, которого я считала размазней, когда-либо был таким собранным, особенно после его этих выходок. Тонкие бледные искусанные до крови губы невротика сжались в полоску, лицо вытянулось, и он коротко сказал:
– Нам нужно завтра бежать.
И отключился.
Знакомство с воспоминаниями.
Вот так закончился один из последних дней того апреля. Последнего нашего апреля, когда мы были вдвоем, когда мы были сестрой и братом. Вдвоем против всего мира, но так было не всегда.
До десяти лет я была типичной розовой девочкой, с мягким характером, бантиком в черной копне волос и непременно с белым мишкой под мышкой. Мишку дарил мне отец, когда мне пришлось одной лежать в инфекционке с кишечной инфекцией. Да, готовить мама не очень-то умела… И однажды просто плохо помыла яйца перед готовкой, наградив меня щедрой диареей и рвотой. С Костей у нас разница 5 лет, тогда он был младенцем, и именно поэтому мне пришлось лежать одной в больнице.
Я часто любовалась им, когда он спал в своей кроватке, такой крошечный человек, невероятно черные ресницы обрамляли синие глаза, и я всегда удивлялась, как возможно выглядеть так взросло в младенчестве?
Отец много работал, чтобы нас содержать: на основной работе водителем автобуса, а вечером брал шабашки по соседям и знакомым, типа мужа на час. Он тоже не мог находиться со мной в стационаре, иначе мы бы просто остались голодными и голыми. Мне пришлось лежать в больнице в отдельной палате из-за того, что у нас в городе была эпидемия коклюша, и меня не могли положить к остальным детям в общие палаты. Было ужасно одиноко и грустно, отец приходил каждый вечер, в промежутках между работой и шабашками, и в один из дней принес мне белого медведя. Маленького, сантиметров 15, белоснежного с черными глазками-бусинками, мягкого и нежного до умопомрачения.
С ним я не расставалась, таскала с собой везде и всюду, никому не разрешала брать, даже Косте, ведь это был подарок от папы, мой личный, сокровенный, напоминающий о любви и доме, в одинокие дни стационара.
У нас было прекрасное, веселое, дружное детство, хоть и бедное. Папа всегда проводил с нами время по возможности, родители старались нас развлекать как могли и как позволял их бюджет. Я всегда помогала по дому, мне было не напряжно, я была счастлива. Я не ревновала и страшно любила брата, я так его ждала.
Помню, однажды нужно было снять показания с электрического счетчика, и мама, уже глубоко беременная, полезла на стол, записать цифры. Счетчик находился под потолком, как у многих, а со стула она не доставала ввиду низкого роста. В какой-то момент она оступилась и упала, я страшно испугалась и сразу побежала к серванту, где у нас стояли иконы. Я молилась. Молилась, чтобы с братом в животе у мамы было все хорошо… Я его уже обожала и боялась за него, хотя он еще не родился.
Ну, а после моего 10-го дня рождения все изменилось и пошло по одному месту. Этот день я помню особенно ярко. Через пару дней после моего апрельского дня рождения отец начал вести себя странно, появилась агрессия, он срывался на маме и нас. Плохо спал по ночам, просыпался с криками, мог всю ночь смотреть телевизор. Мама наверняка думала о любовнице, но со мной, ребенком, этими мыслями не делилась. Я тогда об этом даже и не думала.
Даже не помытая сразу кружка после чая вызывала скандал, при этом он мог пойти на работу в трехдневных носках и с пятном от бутерброда на футболке. Мог проспать будильник на работу, не прийти ночевать домой, мол, отрабатывал штраф ремонтом автобуса в АТП. Шабашки сошли на нет, он перестал их брать. Можно было подумать, что ко всей этой картине он еще и начал пить, но нет. Он не пил и ничего не употреблял, по крайней мере, никогда не был замечен с перегаром и со зрачками размера планетарного масштаба. Да и принцип у него был, если уж не ЗОЖ, то не употребляй, да убит не будешь (веществами и алкоголем, он имел в виду).
Мама начинала нервничать, хотя старалась нам этого не показывать. Появлялся легкий тик левого глаза и тремор рук, когда я спрашивала перед сном, почему нет папы. По обычаю, в нашей детской, с двумя кроватями по разные стороны, отец ставил стул посреди комнаты, чтобы нам было его видно, брал любую книгу в руки и читал сказку перед сном. Он всегда старался это делать и успевать с работы домой к нашему отбою. Но на самом деле он не читал, а придумывал сказки на ходу, у нас даже не было детских книжек, жили очень-очень скромно. Костик был совсем мал, и конечно, не подозревал, что книга в руках у отца – это не сборник сказок, а “1000 и 1 способ приготовления картофеля”. И когда я научилась читать сама и поняла это, эта тайна отца, один с ним секрет на двоих, давало мне ощущение незримой крепкой, нежной связи с отцом, чувства благодарности. Он САМ придумывал нам сказки, ну что могло быть милее?….
Случай, который перевернул наш идеальный мир, произошел первого мая. Костя во время игр раскидал железный конструктор по квартире. Одна из немногих игрушек, что у него были по наследству от меня. Папа, выходя из душа, наступил на детальку. Моментально Костя получил оплеуху, он рыдал так, что слышно было с десятого по первый этаж. Мама была в шоке, мой отец, самый добрый и ласковый в мире, самый сильный и любящий, впервые поднял руку. Щека Кости моментально распухла до невероятных размеров и сразу налилась отеком. Он жутко испугался, не понял, за что получил и что произошло, убежал и спрятался за диван. Отец орал благим матом, что-то типа: “я тебя породил, я тебя и убью”, но в более нецензурной форме. Бублики от пирамидки и вещи бытовой утвари летали по квартире с неистовой скоростью и силой, угрожая угодить кому-нибудь в голову. Я испугалась за Костю, а мать просто сидела в ступоре и не шевелилась, будто потеряла связь с реальностью. Хьюстон не на связи, спутник вышел из строя.
Мне пришлось быстро соображать, ситуация выходила из-под контроля, хотя какой контроль, если отец был не в себе, а мать вообще в прострации. Я выбежала на секунду на кухню, не переставая прислушиваться к крикам отца, схватила стакан со стола и немедленно наполнила его водой из-под крана. Вернувшись в комнату нашей квартиры, где Костик рыдал и прятался под диваном, а мать по-прежнему продолжала на нем сидеть как истукан, я с разгона своего маленького роста плеснула полный стакан в лицо отцу.
Не ожидал. Оторопел. Я заглянула в его пустые глаза, я никогда не видела его таким и мне стало страшно, мелкой дрожью электрического разряда по телу пробежали мурашки. Все мои клетки мозга и инстинкт самосохранения кричали, нет орали, чтобы я так же спряталась за диван, где рыдал брат.
Я, как маленький зверек перед разъяренным львом, драконом, чудовищем, стояла молча, не сводя глаз с отца. Его мокрые волосы спадали на лицо, то ли вода от вылитого мной стакана, то ли слезы, что-то покатилось по щекам. Он моргнул. Ясность и осознанность возвращались к нему медленно и постепенно, плечи стали опускаться, руки как плети бесцельно болтались у бедер. В руке, я только сейчас заметила Кекса, так я назвала медведя. Кекс был беспощадно зажат в удушающий руке отца.
“Это могла бы быть шея Кости”, – вдруг подумала я, и содрогнулась от этой мысли.
Костя продолжал орать, мать тупо смотрела в одну точку за моей спиной. Все, что отделяло их от отца, это маленькая хрупкая, розовая десятилетка с бантом в волосах. Капли со стакана капали мне на ноги, я так сильно сжимала его в руках, готовясь кинуть стакан в папу, если он тронется с места в их сторону, что у меня побелели костяшки.
“Чтобы ни случилось, я буду стоять”, – думала я.
Шумный выдох. Отец шевельнулся. Приходит в себя или готовится? Я напряглась, неотрывно смотря на него и не зная, чего ожидать дальше…. Не поднимая головы (эту же привычку потом взял и Костя, когда был в чем-то виноват) он молча протянул мне Кекса. Медведь был мокрый, скомканный и какой-то уставший, потрепанный. Пару секунд я смотрела на игрушку, которую обожала самой нежной любовью и которая так стала мне ненавистна в секунду. Немая картина продолжалась пару минут, а мне казалась вечностью. Продолжая сжимать стакан в качестве возможного оружия для обороны, я твердо посмотрела на отца и коротко сказала:
–
Нет.
В тот же миг игрушка выпала из руки: удав бросил свою пушистую жертву. По-прежнему ни на кого не смотря, отец развернулся на месте, как солдат и молча вышел из комнаты. Не сходя с места из своей боевой позиции, я слышала, как закрылась дверь в ванну. Оттуда доносился шум воды и всхлипы взрослого мужика. Я начала приходить в себя, уронила стакан на палас и позвала притихшего брата.
–
Костя? Он ушел.
Мать еще двадцать минут молча просидела в ступоре, пока я с братом была за диваном. А потом она, так же молча, открыла окно десятого этажа и вышла в майскую весну на встречу с асфальтом и теплым ветром.
Именно эта ситуация вызвала у Кости что-то вроде ПТСР, из-за которого он резал себя, чувствуя себя виноватым в смерти матери из-за того чёртового конструктора. С того дня начались попытки суицида: я снимала его с окна три раза, доставала из петли четыре раза, а сколько раз вызывала своими пальцами у него рвоту из-за выпитых таблеток, даже сбилась со счёта… С возрастом он продолжал себя винить, но уже занимался истинным вредительством своему телу, но уже без попыток себя убить. Он думал, что именно он сломал и разрушил нашу семью, наш очаг и крепость семейного счастья. С психологом было бесполезно работать, он просто не шёл на контакт и на всех занятиях молчал. Как тогда мать. Неосознанно перенял стереотип поведения её последних минут жизни. В любой стрессовой ситуации он впадал в ступор, молчал и ждал, пока пройдёт буря, а потом шёл решать проблему так, как умел – вредительством себе. Он всегда знал, что я приду ему на помощь. Заменить мать я не стремилась, да и у меня не получилось бы ввиду возраста и опыта, но я, как фурия, защищала его всегда и везде. А делать это приходилось часто. После смерти мамы, вернее, её самоубийства у нас на глазах, его стали обижать в школе.
К слову, мать умерла мгновенно: в полёте она неудачно ударилась головой о кондиционер седьмого этажа, получила кровоизлияние в мозг и сломала шею. Встреча с асфальтом произошла уже с трупом, и если есть счастливые истории о падении с высоты, то это не про нас. Говоря на языке чёрного юмора и знаменитой крылатой фразой "удача – моё второе имя", можно было сделать вывод о моей жизни после десяти лет. Ирония судьбы и вселенной.
Костика мне постоянно приходилось вытаскивать из сомнительных компаний. Отец тогда не особенно проявлял участие в воспитании, да и элементарно в общении, после смерти мамы он стал холоден, отстранён, всегда задумчив. Что было в его голове, нам было неведомо, он практически жил на работе, а точнее, на нескольких.
Однажды парни из класса Кости, кажется, это был 9-ый, закрыли его в кабинке туалета. Он там просидел до вечера, пока его не нашла уборщица. Конечно же, он сидел молча. Нет, он не совсем ушёл в себя, он говорил, и разговаривал, и даже были светлые дни, когда мы могли где-то прогуляться вдвоём, делая вид, что с нами ничего не произошло и всё нормально. Делая вид, что мы нормальные.
Опека отца длилась ещё 13 лет, ровно до 18 лет Кости, и через месяц после его дня рождения, как ни странно, тоже 1 мая, папа так же молча вышел в окно. В то самое деревянное окно со стеклом, уже местами с облупившейся краской от времени и без должного ухода, в той самой маленькой трешке, где некогда мы были счастливы вчетвером….
Кекс.
После того как я выключила свет и услышала мерное сопение брата, пошла сама готовиться ко сну. В маленькой ванной съёмной коммуналки было практически не повернуться: унитаз с разбитой крышкой, крошечная раковина, как в поезде, и душевая. Смыв с себя отвратительную рабочую смену и капли крови с рук после Кости, я мельком глянула на себя в маленькое зеркало, что висело почему-то над унитазом.
“Креативно”.
Мешки под глазами размером с ладошку, чуть ли не до подбородка, щеки опять куда-то ушли. Не мудрено, конечно, если питаться дошиками почти каждый день, то, чего, собственно, я хотела? Ладно, не всё так плохо, у других бывает и хуже – эта мысль меня всегда веселила. Я оторвала пару кусочков туалетной бумаги и намочила в холодной воде, надеясь, что импровизированные патчи немного спасут ситуацию.
–
Рюмку кофе и в постель, – зачем-то вслух сказала я.
Просекко уже давно отпустило, а пустая бутылка издевательски молча осталась стоять на подоконнике старого окна. Обходя дыры без плитки на полу, которые зияли чёрными квадратами, я старалась на них не наступать.
“Пол – это лава”.
Через коридор, который составлял два шага, я вошла во вторую комнату. Она служила нам кухней и вторым спальным местом. Но тут, конечно, стояла реальная тахта, а не лакшери диван, как у Кости. Всё убранство кухни-спальни составляли электроплита, стол, два стула, кошмарно ярко-красные сальные занавески, ну и тахта. Спать на ней было очень неудобно, но и выбора у меня сегодня не было.
Итак, большая кружка кофе, время уже практически полночь, а я ещё планировала поковыряться в старых документах отца. Мне их отдали сотрудники АТП, когда я забирала его вещи с работы. Там попалась интересная находка, которая в целом объясняла его поведение.
Размешивая остатки роскоши последнего кубика сахара, я забрала ноут из спальни, где спал Костя. Все документы я сфотографировала и загрузила на ноутбук, ну мало ли… Плюс это очень облегчало нам жизнь при переезде, не надо было таскать килограммы макулатуры.
Так вот, как оказалось, отец просто набрал кучу микрозаймов, денег катастрофически не хватало, и он видел только такой выход. Когда пришло время платить, платить оказалось нечем. По классике жанра начали поступать угрозы, его караулили, обещали расправиться с нами, и отец просто сорвался, словил помешательство. Вот и весь секрет, однако я нигде не нашла информации о существовании когда-либо этих компаний, что вызывало весьма закономерные и логичные вопросы. С учетом того, что ни печатей, ни подписей кредиторов не было, только подписи папы. Ну ладно, подумаю над этим позже.
“Костя сказал, надо бежать”.
А это значило только одно – нас нашли. Снова.
С этими мыслями я провалилась в глубокий, но тревожный сон. Мне снилось то самое окно в нашей трешке.
Сквозь сон я слышала, что Костя уже встал и шуршит по комнате. Глаза я не спешила открывать, сквозь ресницы прорывался отвратительный красный свет от этих штор на окне, будто красная комната боли.
– Кофе? Правда, без сахара.
– Да.
Поднимая голову с подушки, я уже почувствовала, как ломит тело от неудобной тахты. Я села, закрыв глаза руками, чтобы не видеть эти шторы и окно, волосы растрепались ото сна, но я даже не пыталась их поправить: тут справится только расческа, а пока пойдёт и ручка. Костя продолжал воевать с кипятком и кружками. Я отметила, что выглядит он бодро. Парень стоял задом ко мне в шортах, босиком и без футболки. Бинты на месте. Запахло дешёвым растворимым кофе. Я продолжала сидеть в ожидании, достала из кармана шорт электронку, затянулась. Приятный пар взбудоражил лёгкие, стремительно разгоняя по крови никотин.
– Ваша овсянка, сэр, – пошутил Костя, улыбаясь во все 32, – без овсянки, правда.
– Смешно.
Горячий напиток и никотин начинали меня пробуждать. Костя сел рядом на тахту, и пару минут ещё в тишине мы так и просидели. Нарушил тишину он первый:
– Я думал, мы положили его в гроб отцу.
Я удивлённо посмотрела на брата, судорожно соображая, о чём он мог говорить, вопросительно посмотрела на него, потому что слов у меня как-то не было.
– Ну, Кекс, – Костя, продолжая пить кофе без сахара, посмотрел на меня.
– Так и было, почему ты его вообще вспомнил?
– Потому что он стоит на окне.
Я смотрела на него как на умалишённого, он, видимо, себе вчера вместе с руками порезал и ампутировал кусок мозга. Я точно помню, как сама положила Кекса – маленького медведя, подаренного мне когда-то отцом.
– Не говори ерун…
Костя молча смотрел на меня, в его глазах читалось удивление и… Шок? Я поняла, что он ничего не скажет больше, видя в его взгляде немую фразу:
“Посмотри сама”.
Не прощаясь с кружкой кофе, я вместе с ним пошла в комнату, где ночевал Костя. В лучах утреннего солнца открытого окна, на подоконнике сидел медведь. Такой же, каким я его помню: посеревший от времени и затасканности, с глазками-бусинками. Пару секунд мне понадобилось, чтобы прийти в себя.
“Но я ведь точно сама лично положила его в гроб отцу, как прощание… Этого не может быть…”
– Это какой-то прикол? Ты решил меня добить ещё и этим, кроме своих выходок с руками? – я обернулась, брат стоял в дверном проёме, надевая на себя чистую футболку. Чёрные волосы чёлки были убраны назад, и сегодня я чётко видела его лицо и глаза.
– Да как бы я смог? Мы с тобой вдвоём стояли у гроба, когда ты положила туда Кекса. Ты его забрала в тот день?
– Нет.
Подойдя к окну, я взяла медведя. Да, он такой же, один в один! Как это возможно? Я бы сказала, что он не такой же, а тот же самый…Я села вместе с ним за стол, где вчера работала на удалёнке. Вертела его в руках, разглядывала со всех сторон, даже ковырнула глаз. Поджав ногу под себя по привычке, я затянулась электронкой из кармана шорт и бросила унылый взгляд на пустую бутылку просекко.
“Вот сейчас бы она была к месту”.
Костя сел на пол. Я поняла, что он тут явно не замешан, я знаю, когда он врёт.
– Тати, я не знаю, как это, но это не я, я тебе клянусь. Да и у нас тут нет знакомых и друзей, кто бы мог знать нашу историю, ты на удалёнке, я в ночной на вокзале….
Он что-то там ещё говорил, но я его не слышала, продолжала крутить медведя и тыкать ему в глаза поочерёдно своими натурель ногтями, как будто ждала, что от боли Кекс сейчас заговорит и всё расскажет, как он тут оказался.
–….нам надо съезжать, – это последнее, что я услышала и пришла в себя.
– Да, надо собираться. Иди пакуй свои вещи, нам надо ещё выбросить твою вчерашнюю футболку с кровью.
– Да, я насчёт этого уже всё сделал, пока ты спала.
– Хорошо.
Костя вышел на кухню-спальню паковать свои немногочисленные богатства. Немного ещё посидев с медведем, я вернула его на место. Может, я просто не заметила, и он тут изначально был в квартире? От хозяина? Хотя у него не было детей, вроде, откуда бы ему тут взяться? Прошлые жильцы? Эти вопросы я задавала сама себе, пока искала, во что переодеться попрактичнее, нам надо снова менять квартиру. Хотя вся одежда у меня была практичная: джинсы да шорты.
Спешно кидая в рюкзак розовый плед, я на ходу переодевалась. Белый лиф, белая футболка без принта и синие джинсы: кто-то называет это минимализмом в стиле, я называю это: “спасибо секонд-хенду по акции”.
Кости лифа неприятно давили на рёбра (последствия здорового питания дошиком), даже сквозь ткань футболки было видно острые плечи. Ну ничего, зато удобнее затесаться в толпу в таком невзрачном виде, но ещё минус пару кг, и я начну привлекать внимание, как стильная анарексичка: минимализм во всём, так сказать.
– Ноут закрываю? – послышался голос Кости и далее удивлённое, – ооо, я смотрю, у тебя была продуктивная ночь…
“Да уж, получше, чем у тебя”, – подумала я, но вслух сказала:
– В смысле?
– Шварц.
– Это кто? – убирая пустую бутылку просекко с окна, я бегло оглядела комнату, проверить, ничего ли не забыла забрать. Подушка и простыня казённые – остаются на месте, рюкзак на тощем плече, половина одежды в нём, вторая половина на мне. Документы. Ну и всё. Костя, так же в шортах и босиком, стоял возле ноута, согнувшись напополам в своём высоком росте, и пялился в ноут. В поисковике была открыта одна вкладка с какой-то статьёй и небольшим черно-белым фото, как вырезка из старой газеты.
– Что это?
Я подошла, заглядывая в ноут, пытаясь вспомнить, что я вчера гуглила перед сном, но в голову ничего не шло, я ведь только просматривала документы отца на микрозаймы…
– Так, ну судя по статье, это Шварц Леонид Петрович, 1873 года рождения, проводил какие-то опыты с сознанием человека…. Гипноз, что ли? Это кто? Где ты его взяла? – Костя бегло крутил колесико мышки, пытаясь что-то понять из статьи.