- -
- 100%
- +
Предисловие
Книга Дмитрия Юрьева ставит перед читателями сложнейшие проблемы, связанные с необходимостью посмотреть на постоянно трансформирующуюся систему власти в нашей стране. В ее, во-первых, эволюции за последние пятнадцать лет и, во-вторых, в ее актуальности. Предпринимается попытка представить и обсудить самый масштабный, самый серьезный вызов, который стоит перед всеми нами, перед страной и, может быть, даже перед человечеством – если считать Россию его существенной частью.
Сумеет ли Россия ответить на этот драматический вызов? И есть ли для этого необходимые ресурсы и рычаги? Перед вами – книга чрезвычайной трезвости в анализе всех составляющих социального развития страны. Нелицеприятная, жесткая в формулировках, дающая диагноз практически всем силам, определяющим социальные процессы последнего времени, эта книга ставит те самые вопросы, которыми задается сегодня не только каждый аналитик, гуманитарий, философ, политтехнолог или член политического класса, но и самый обычный человек, способный задумываться о собственной жизни и настоящем моменте.
Мне не очень нравится слово «режим» в названии – поскольку оно, особенно в советской традиции, отягощено рядом негативных смыслов (а это важно – нам потребовалось почти пятнадцать лет, чтобы вычерпать негатив, отягощающий такое понятие, как, например, «бизнес»). «Режимом» называли противоестественную, неправильную власть, то, что не укладывалось в представления о «власти миллионов». «Системный проект Путина» – так бы я определил то, о чем пишет Дмитрий Юрьев. Рассматривается и закономерность появления этого проекта, и его гигантские заслуги, и бесконечные драмы, связанные с его имплантированием в социокультурные матрицы протофеодальной российской реальности.
Мне показалась очень важной тема, которая обсуждается на протяжении всей книги – тема потенциального выхода на объяснение смуты, тема «опричной природы» наших властно-общественных отношений. «Несостоятельность элиты, распад интеллигенции снова ставят страну на грань смуты» – эта короткая формулировка связывает перспективу смуты с огромным количеством источников формирования разного рода социальной, идеологической и – шире – мировоззренческой «туфты» (это – тоже формулировка из книги) и видится мне существенной, потому что я тоже считаю, что «туфта» – это особая форма столь привычного и столь опасного для России вечного воровства.
Есть еще один тезис, который я не встречал ранее и который поначалу может показаться критическим, даже обличительным по отношению к «системе Путина» – точный и по-юрьевски образный тезис об «узурпации ответственности»: «над страной нависает призрак солипсизма», институт главы государства не имеет собеседника, кроме самого себя. Эта, казалось бы, объективная и наглядная ситуация, которую весь интеллектуальный класс России фиксирует на протяжении нескольких последних лет, в книге Юрьева возникает и формулируется как трагическая. Это кажется мне не менее актуальным, чем другой тезис – о том, что «проблема преемника», в которую на ближайшие два-три года втягивается весь истеблишмент России, – проблема если не ложная, то, по крайней мере, второстепенная по сравнению с ответом на важнейшие вызовы, связанные с формированием новой социально-политической реальности в России. То, что в ближайшие месяцы и годы все будут жевать как проблему номер один, по Юрьеву – абсолютно вторично. Проблема преемника может обсуждаться лишь постольку, поскольку само общество – в том числе с помощью Путина – окажется способным найти ответ на вызов новой социально-политической и социально-культурной реальности, на новые мировые контексты. Имеет значение лишь то, сумеет ли Путин как лидер «системного проекта» осознать то, что в книге называется «балансом интересов», и выстроить систему своих действий именно как проект.
Какие-то моменты Юрьев только констатирует. Это, прежде всего, отсутствие на горизонте политических фигур, сомасштабных таким ее разным демиургам, как Ельцин и Путин. Сегодня ни в окружении президента, ни в какой-либо субкультурной среде (интеллектуальных, художественных, экономических «кланов»), не видно лидеров, обладающих тем колоссальным ресурсом воли и ясновидения, который, как об этом говорил де Голль, необходимо иметь для того, чтобы из самой постановки вопросов и просветленного их понимания возникал проектный и деятельный ресурс изменения нашей национальной истории.
В меньшей мере – может быть, это и правильно – описан в книге вариант, альтернативный «прорывному». Путь, который автор образно назвал «фатальным выкидышем». Это – та самая ситуация, когда при отсутствии в стране «партии национального прогресса» активизируются те силы ксенофобского, радикально-националистического характера, которые абсолютно четко, однозначно и – в потенциале – катастрофично противостоят главному стремлению Путина: раскрыть систему, открыть страну, продолжая предоставлять ей максимальные возможности.
Проблема «третьего срока Путина» – и это одна из основных идей книги – не в преемственности власти, а в постоянном выборе. Может быть, речь идет об очередном «квантовом скачке» в российской истории, об уже привычной развилке, на которой мы чуть ли не каждые десять лет осуществляем такой выбор. И книга Дмитрия Юрьева показывает, что, несмотря на достижения путинского «режима» – используем этот термин автора, – несмотря на его ограничения, на долгий путь обуздания «олигархов» (который в книге рассматривается очень подробно), несмотря на все накопления роста, которые сегодня есть в стране, нужный стране результат этого главного выбора все-таки возможен. Хотя очень и очень проблематичен. Я имею в виду выбор, который сделает страну действительно современной и впишет ее в тот цивилизационный контекст развития человечества, из которого пути назад уже не будет.
Даниил Дондурей,
главный редактор журнала «Искусство кино»
От автора
Режим Владимира Путина – каков он есть на исходе первой половины второго срока правления второго президента России – подводит черту под очередным этапом российских трансформаций. Этот режим – реальное, живое социально-политическое образование. Он не имеет отношения ни к официозным пропагандистским клише, ни к оппозиционным страшилкам, у него – свое историческое наполнение.
Парадокс восприятия путинского режима сегодня в там, что, как это часто бывает в России, общественное мнение живет сегодняшним днем, мгновенно забывая о вчерашнем и с ужасом вглядываясь в завтрашний. И поэтому достаточно очевидные и значимые результаты первой путинской пятилетки – выход из тотального кризиса власти, реабилитация российского национального суверенитета, существенное снижение уровня прямой угрозы конфедералистского распада и социального хаоса, в общем, сохранение России для будущего, – меркнут перед охватывающей массы тревогой в преддверии этого будущего.
Между тем, режим Путина – это не только живая, но и достаточно сложная реальность. Она складывается из разных факторов – объективных и субъективных; она уже прошла через несколько этапов: от «комитета кремлевского спасения», в отчаянии сплотившегося в коридорах Старой площади летом 1999 года, через «центр стратегических разработок» и всевозможные проекты либеральной модернизации 2000–2002 годов к «сентябрьской политической системе» 2004 года, которая кардинально меняет структуру имотивацию деятельности власти в России после Беслана, украинской «революции» и «монетизации льгот».
И вовсе не столь важно, каковы личные устремления ключевых фигур режима – в том числе самого Путина. Не столь важно и то, пойдет ли Владимир Путин на третий срок и если не пойдет, то будет ли он воспроизводить операцию «преемник». Важно другое – даст ли путинская постдемократия шанс на преемство жизни России. И в этом смысле итоги правления Путина по состоянию на сегодняшний день – это далеко не подведенная черта. Будущее начинается сегодня, хотя и вырастает из «вчера».
Предлагаемая вашему вниманию книга – попытка системного взгляда на реальность режима Владимира Путина в его историческом, психологическом и социальном единстве.
Эта книга сложилась из нескольких частей. Одни тексты – новые, написанные специально для книги в течение последнего года, другие стали результатом переработки статей, опубликованных в 2000–2005 годах в журналах «Эксперт», «Деловые люди», в «Русском журнале» и в газете «Известия» как за моей подписью, так и в соавторстве. Я искренне признателен Александру Асмолову (важные идеи из совместной публикации в «Эксперте» за апрель 2000 года использованы в четвертой главе этой книги) и Наталье Савёловой (фрагменты совместных публикаций в «Эксперте», «Деловых людях» и «Новом мире» за 2000 год использованы при подготовке II–V глав). Я благодарен Модесту Колерову – соавтору идеи этой книги, а также Максиму Мейеру и Кириллу Танаеву за содержательные обсуждения.
Дмитрий Юрьев
ДО И ПОСЛЕ БЕСЛАНА
Мы все ожидали перемен. Перемен к лучшему. Но ко многому, что изменилось в нашей жизни, оказались абсолютно не подготовленными. Почему?
Мы живем в условиях переходной экономики и не соответствующей состоянию и уровню развития общества политической системы. Мы живем в условиях обострившихся внутренних конфликтов и межэтнических противоречий, которые раньше жестко подавлялись господствующей идеологией. Мы перестали уделять должное внимание вопросам обороны и безопасности, позволили коррупции поразить судебную и правоохранительную сферы. Кроме того, наша страна – с некогда самой мощной системой защиты своих внешних рубежей – в одночасье оказалась не защищенной ни с Запада, ни с Востока.
…В общем, нужно признать, что мы не проявили понимания сложности и опасности процессов, происходящих в своей собственной стране и в мире в целом.
Во всяком случае, не смогли на них адекватно среагировать. Проявили слабость. А слабых бьют.
…Мы обязаны создать гораздо более эффективную систему безопасности, потребовать от наших правоохранительных органов действий, которые были бы адекватны уровню и размаху появившихся новых угроз. Но самое главное – это мобилизация нации перед общей опасностью.
Владимир ПутинОбращение к народу (4 сентября 2004 г.)Кремлевский след террористических атак. – Медийные задачи террора. – Непримеченный слон (забытая история генерала Дудаева). – Атавистический реванш. – Мюнхенский синдром против логики Нюрнберга. – Террористический вызов и рождение нации.
То время в истории России, которое будут связывать с именем Владимира Путина, не сводимо к трагедии Беслана – равно как оно не сводимо ни к трагедии «Норд-Оста», ни к триумфальной поддержке президента на выборах 2004 года, ни к последним месяцам ельцинского президентства, удивительным месяцам неуклонной трансформации общественного мнения от раздраженного отчаяния к охватившей всех и сразу надежде на неминуемое и скорое лучшее будущее.
Однако начать придется с Беслана. Просто потому, что именно в тех трех черных сентябрьских днях в 2004 году сконцентрировалась острейшая государственная недостаточность России – недостаточность, вызвавшая к жизни общественные ожидания, которые стали основой для прихода Владимира Путина к власти в 1999–2000 годах, недостаточность, как никогда остро осознанная и провозглашенная президентом в его телеобращении 4 сентября 2004 года.
Общественное сознание, оглушенное и взорванное бесланской трагедией, было в те дни не готово услышать президента. В какой-то степени не услышало оно его и по сегодняшний день. Слишком несоизмеримыми представляются российскому обществу ужасы массового детоубийства – и проблемы недееспособности государственного механизма.
Возможно, президент Путин нашел не лучшую форму для своего заявления. Он довольно часто – особенно в последнее время – бывает не очень точен в выборе слов и интонаций. Но очевидно и другое – по существу он в те дни говорил действительно о самом важном. О колоссальном кризисе государственного строительства. О нарастающей угрозе национальной несостоятельности России как социально-политического организма. О том, что под удар поставлена надежда, охватившая многих в те сентябрьские дни 1999 года, когда он, новый глава правительства России, в первый раз высказался публично, резко и от первого лица – по мнению многих, неудачно и грубовато, по мнению большинства, в самую точку: потому что общество не могло больше выносить отдельного от государства, незащищенного существования, не могло и не хотело оставаться беззащитным перед лицом террористов, воплотивших в своей звериной силе всю безнадежность государственного бессилия.
Шрам Беслана – как прежде шрамы «Норд-Оста», Каховки и Буденновска – останется надолго, возможно, навсегда. Продолжатся расследования – удачные и не очень, честные и лживые, профессиональные и имитационные. Продолжатся мучительные воспоминания одних и циничная пиаровская эксплуатация этих воспоминаний другими. Тем очевиднее становится, что спустя год (и годы) тема Беслана, равно как и тема «Норд-Оста», и в целом тема террора, – останется самой болевой точкой российской государственности, точкой, под углом зрения с которой рассыпаются политические теории и административно-бюрократические планы, пиаровские и силовые спецоперации. Потому что с этой точки зрения особенно очевидным становится реальный смысл российских трансформаций, не сводимый ни к политическим реформам, ни к идеологическим спорам. Смысл, заключающийся в решении самого жесткого вопроса о будущем страны и проживающих в ней людей.
КРЕМЛЕВСКИЙ СЛЕД
Забытый сегодня герой вчерашних дней Тельман Хоренович Гдлян[1] в свое время любил отвечать на вопросы о прославившем его «узбекском деле» словами: «Это не узбекское дело. Это московское, кремлевское дело!» Слова Гдляна, как это ни прискорбно, в полной мере относятся к Беслану – равно как и к «Норд-Осту», и ко всем минувшим и будущим террористическим атакам на Россию.
Речь здесь вовсе не идет о пустых банальностях вроде «террористов, которые не имеют национальности и религии» (еще как имеют). Речь не идет и о конспирологических домыслах. Речь идет о совершенно конкретном сюжете, о достаточно простых, лежащих на поверхности вещах: о специфике террора, о его легко прогнозируемых результатах и об общеполитическом контексте, в котором все происходит.
Во-первых, стилистика и специфика терактов. Выбор объектов для захвата – выбор очень точный, очень символический и очень технически грамотный. Беслан – дети, собравшиеся вместе в радостный и торжественный день. «Норд-Ост» – действительно «первый русский мюзикл», оптимистичный, гармоничный проект, можно сказать, первый прорыв к новому, постпереходному национальному самосознанию. Осквернение и унижение этого проекта – равно как и растаптывание детского праздника – удар едва ли не более разрушительный для национального духа (применительно к России), чем удар по нью-йоркским «близнецам». Но для того, чтобы все это понять и просчитать, нужно смотреть исключительно из Москвы.
Прежние чеченские террористические спецоперации были начисто лишены такой содержательной и технической изощренности – вторгнуться в пределы России и захватить побольше заложников (Буденновск и Кизляр), пойти на захват сопредельных территорий (Дагестан), затерроризировать мирных жителей (Москва, Каспийск и Волгодонск) – вот типичные стратегии, рожденные в основном на Кавказе или на Арабском Востоке. «Норд-Ост» и Беслан стали терактами прежде всего медийными, ориентированными на решение главной PR-задачи – задачи разрушения национальной души.
Конечно, целью атак в Москве и Беслане были вовсе не проект «Норд-Ост» и не захваченные дети. И даже не действующая российская власть. Совершенно очевидно, что за минувшие после Буденновска и Первомайского годы военная мощь России, оперативные возможности спецслужб вряд ли возросли. Изменилось другое – появилось определенное общественное спокойствие, базирующееся на кредите доверия к президенту. Теракты в Беслане и в Театральном центре на Дубровке, то, как они были спланированы и как реализованы, с очевидностью имели единственной целью демонстрацию бессилия власти и лично президента – вне зависимости от того, какой вариант действий они выберут. Положение изначально и целенаправленно выстраивалось как безвыходное – именно для того, чтобы власть (в лице Путина) в принципе не смогла никуда деваться.
Вспомним Буденновск. Там у банды Басаева была четкая и ясная цель, лежащая в рамках военных действий в Чечне.[2] Захват заложников в Буденновске позволил добиться решения поставленной задачи – в течение нескольких дней. Наступление российских войск было остановлено, время для перегруппировки получено, переговорный процесс российской власти навязан. И – попутно – нанесен еще один удар по общественному доверию к государству и армии.
В случаях с Бесланом и «Норд-Остом» все было совершенно не так. Уже к концу 2002 года в Чечне не происходило ничего, что нужно (и возможно) было бы остановить единомоментно. Боевики рассредоточены и неподконтрольны. Российские спецслужбы существуют стационарно и время от времени вступают с боевиками в эпизодические столкновения. Вывод войск – предположим, что он бы действительно начался – не просто многомесячный процесс, но процесс, не имеющий «стартовой точки» (вроде остановки боевых действий летом 1995 года). Да и поведение террористов в обоих случаях вовсе не было похоже на вполне прагматичную в своей людоедской сути логику поведения Басаева образца 1995 года: неопределенность, невнятность и постоянная смена содержания их требований заставили бы думать об отсутствии четко осознанной цели терактов – что никак не согласуется с их профессиональным, четким и хорошо просчитанным планированием. То есть цель, конечно, была. Но она была другая – и вовсе не вывод войск из Чечни.
Более того, сегодня легко понять, что при любом исходе терактов в Москве и Беслане о возможности какого-либо мирного урегулирования в Чечне, подразумевающего переговоры с представителями боевиков, не было бы и речи. Компромисс – через уступки и публичное унижение России – или трагедия с заложниками – и то и другое привело бы разве что к резкому росту античеченских настроений, к дальнейшей эскалации, к новой санкции со стороны общественного мнения на исключительно силовой вариант решения «чеченской проблемы», в конце концов – к усилению силового давления на чеченских террористов (что, в конечном счете, произошло).
Нет, с очевидностью – в обоих случаях – Путину устраивались обычные бандитские «вилы», и при любом исходе кризиса должна была быть подорвана основа того мандата, который в конце 1999 года выдало президенту российское общество.
Вот почему мы говорим о «кремлевском», а не чеченском следе – потому что цели, задачи и последствия террористических атак вполне ясны, но расположены исключительно в «кремлевском поле» и нацелены исключительно на внутрироссийскую проблематику. А это может быть в единственном случае – если авторами «проекта» являются субъекты российской, центральной, кремлевского уровня политики.
Вот мы и дошли до общеполитического контекста, в котором развивается драма. А контекст этот состоит из самых разных вещей. В частности, из известного пророчества о том, что президенту Путину не пережить и половины его первого президентского срока.[3] А также из новостной ленты, с которой начался день 23 октября 2002 года, закончившийся норд-остовским кошмаром[4] (вот тут, в отличие от боевых действий в Чечне, действительно было что-то, что нужно пресечь и остановить немедленно – а то поздно будет! – как чеченским боевикам в 1995 году).
Впрочем, ограничивать контекст «Норд-Оста» и Беслана темой исключительно Березовского не стоит (хотя очень уж разит – в бесланском случае, с изготовленными заранее для переговоров Масхадовым в Чечне и Закаевым в Лондоне, – особенно). Вопрос в другом – единственный результат, который могли и должны были обеспечить любые варианты развития событий после Беслана и «Норд-Оста», – это политический переворот, это сокрушительный удар и по нынешней конфигурации власти, и по всей системе власти в целом, это атака, направленная на решение глобальных задач, задач, среди которых смена государственного руководства страны – далеко не единственная и даже не главная.
ИХ ПРАВДА – В СИЛЕ
После Беслана и «Норд-Оста» отступать стало не то чтобы некуда – а даже и незачем. Москва (и Россия) не позади, она – непосредственно под ударом.
Кстати, сразу же после «Норд-Оста» некоторые «комментаторы», включая бывшего министра культуры и госбезопасности «Чеченской Республики Ичкерия» Ахмеда Закаева (против которого политкорректная и демократичная судебная система Великобритании не имеет ни малейшего заслуживающего доверия судебного материала), принялись рассуждать о том, что за терактом в Москве не могли стоять Аслан Масхадов и его бандгруппа, потому что «не могли же они не понимать, что после такого их позиции только ослабнут и ухудшатся – и в России, и в мире».
Подобное утверждение можно было делать только в такой России и в таком мире, где массовое сознание вечером стирается, чтобы утром заполняться по чистому листу, каждый раз – с новой телекартинки. Потому что весь предшествующий опыт чеченского бандитизма свидетельствовал ровно об обратном. Вся история «чеченской войны» – это вовсе не история неуступчивости или экстремизма со стороны российской власти (вариант) или российской власти и ичкерийских сепаратистов (другой вариант). Это – история раскручивающейся спирали уступок (вариант – сдач, вариант – предательств) со стороны российской власти и нарастания давления (при одновременном усилении позиций) со стороны бандитов. С единственным (временным) выпадением из этой логики в конце 1999 года. Это – история добровольного (хотя и вынужденного) предоставления политической площадки для использования ее в качестве инструмента реализации глобальной диверсионно-криминальной программы, направленной на исключение России из правового и политического поля современной цивилизации вообще.
Традиционное чучело истории «чеченской войны» всем хорошо знакомо: самодур-Ельцин, не найдя (потому что самодур) времени для небольшого разговора с почти что советским генералом Дудаевым, предпочел, под давлением своих недалеких и непрофессиональных советников (Грачев, два десантных полка, далее везде…), начать войну. И пошла накрутка взаимных жестокостей, ненависти и вражды. А счастье было так возможно!
Реальная история выглядит немного по-другому Начиная с 1990 года отказы от сотрудничества с российской властью раз за разом следовали за очередными демонстрациями слабости, уступчивости, готовности к переговорам.[5] Всякая слабость или уступка России влекла за собой не просто ужесточение позиций – но остервенение Дудаева. Публичные заявления «советского генерала» ничем не отличались от более поздних филиппик Масхадова, Басаева, Удугова, Мовсара Бараева или бесланского «полковника»: откровенная демонстрация предельного презрения к федеральной власти, столь же демонстративное прощупывание этой власти «на слабо» (грубыми угрозами, расистскими выпадами в адрес России и русских, публичными беззакониями – вроде силового разгона умеренной оппозиции в Грозном или смертных казней с выставлением напоказ отрубленных голов на площадях аулов).
Как и возобновление боевых действий в 1999 году, ставшее последней попыткой удержать терроризм хотя бы в пределах Чечни, так и конец 1994 года всего лишь подводил черту под развитием событий в предыдущие два года – когда из месяца в месяц, раз за разом захватывались автобусы с заложниками в южных районах России – с последующим уходом снабженных деньгами бандитов на территорию Чечни; когда разворовывание поездов, нефти, поставленный на поток коммерческий киднеппинг, а также изгнание русского населения из дудаевской Чечни нарастали лавинообразно.
Позор Буденновска в 1995 году влечет за собой не только провал в Первомайском, но и изменение характера войны: преданные общественным мнением собственной страны и не имеющие решительного руководства российские солдаты противостоят с этого момента обнаглевшим и почувствовавшим новый, федеральный масштаб своего разбоя собеседникам премьера Черномырдина. Сдача Грозного в августе 1996 года и хасавюртовский сговор ведут не только к преступному оставлению без помощи и защиты со стороны российского государства законопослушных чеченцев и русских жителей Чечни – «легитимное руководство Ичкерии» раскручивает криминальный бизнес (в том числе такой, как нарко– и работорговля), устанавливает связи с международным террористическим конгломератом, а главное – формирует на территории Чечни и России криминально-террористическую инфраструктуру, включающую стационарные лагеря подготовки боевиков, налаженные каналы проникновения в пределы России арабских и талибских эмиссаров, поставок оружия и поступления финансовых средств. Свободная Ичкерия, практически не скрываясь, готовится к реализации «плана имама Шамиля» – захвату и исламизации Дагестана, всего Северного Кавказа. При этом бывшие участники рейда на Буденновск, палачи русских солдат и убийцы мирных жителей – «премьер-министр Ичкерии» Шамиль Басаев, министр безопасности Турпал-Али Атгериев и др. – преспокойно общаются с официальными лицами России, а некоторые (тот же Атгериев) даже посещают Москву – под официальные гарантии безопасности со стороны российских силовиков. Именно тогда – во времена свободной Ичкерии – формируется московская (да и общероссийская) бизнес-составляющая кавказского террора, создается мировая сеть «представительств Ичкерии».