- -
- 100%
- +
Заречный представил себе такую маленькую, худенькую девчушку, похожую на Золушку из старого советского фильма, которую злые родители эксплуатируют по полной программе, не давая даже передохнуть от работы.
– А сколько лет твоей внучке? – спросил он, ещё находясь под впечатлением созданного им образа.
– Недавно как за сороковое лето перевалило.
Образ девочки вмиг рассыпался вдребезги, словно разбившаяся хрустальная ваза.
– Тогда муж её где, почему он ей не помогает?
– Ты вот что, – уклонился от ответа Велимудр, – долго не рассиживайся. Пойдём-ка во двор, там для тебя работёнка есть, чтобы, сидя на лавке, жирком не заплыл, да заодно и силушку свою бывшую восстанавливать пора.
– Да уж, – ухмыльнулся Иван, – на вашем питании разжиреешь…
Однако отказываться от работы не стал – как-никак, а старик его вылечил и продолжает о нём заботиться. Мужчины вышли во двор, и Велимудр указал Заречному на гору чурбаков, лежащих возле сарая. Рядом с ними стояла большая дубовая колода, в которую был загнан колун с длинной, отполированной от многочисленного применения ручкой. Невдалеке лежал косолапый охранник. Увидев вышедших из дома людей, медведь рыкнул, возможно, так приветствуя хозяина, после чего вновь опустил голову на лапы и закрыл глаза.
– Вот, Ваня, потрудись чуток, – старик указал на чурбаки, – надобно заготавливать для печи. Зимы у нас тожеть не то, что в вашем мире, не такие, стало быть, лютые, и морозов, почитай, никогда не бывает, да токмо запас он всегда пригодиться может. Для готовки ведь дровишки тожеть нужны.
Иван подошёл к колоде, снял с себя рубаху, обнажив и подставив палящему солнышку своё худое тело, и, осмотревшись вокруг, повесил её на приоткрытую дверь сарая. Картинно поплевав на руки, как это делают мастера перед работой, он взялся за ручку топора. Однако, как ни старался, вытащить его из колоды не смог. Улыбнувшись, наблюдающему за ним старику, мол, это была только проба, а сейчас я покажу на что способен, он взялся за колун двумя руками и, приложив гораздо больше усилий, дёрнул его на себя. Результат оказался таким же – топор будто врос в колоду и даже не пошевелился. В это время за его спиной раздался тихий женский смешок. Заречный резко обернулся. Возле ворот стояла невысокая женщина лет тридцати пяти – сорока в длинном, расшитом причудливым орнаментом сарафане, выгодно подчёркивающим её бюст. Яркие, рыжие волосы, укрытые лёгким, светлым платком, были собраны сзади в тугую косу, а на румяных щеках, словно солнечные брызги, рассыпались веснушки.
– Дедушка Велимудр, ты же мне глаголил, что у тебя воин живёт, – насмешливо, но как-то вовсе не обидно, обратилась она к хозяину дома, – а он вона какой хлипкий, топора поднять не может.
От её высказывания лицо Ивана залилось краской, а в душе появилась злость на своё бессилие. Старику явно не понравилось появление незваной гостьи, и он нахмурил брови.
– Анастасия, – строго обратился он к женщине, – ты за каким делом возвратилась? Я тебе чего говорил?
– Так я вот, – она, увидев недовольство деда, враз перестала смеяться и указала на плетёное лукошко, покрытое белой холстиной, – лепёшек свеженьких принесла да сметанки.
– Я же тебе токмо вчера глаголил, что рано ещё моему гостю такое есть.
– Так ты сам покушай, я же горяченьких, с пылу с жару, только что испекла, – оправдывалась внучка, тем временем бросая короткие оценивающие взгляды на чужака.
– И я тожеть попощусь, покуда мой гость не начнёт питаться как следует – полезно для здоровья будет. Мы твоей похлёбки покуда поели и туда далее ещё посербаем, и хватит нам на сегодня.
Анастасия сделала вид, что расстроилась, но её голубые, как небо, глаза по-детски искрились любопытством и задором. Было понятно, что лепёшки и сметана были только предлогом для того, чтобы хоть мельком взглянуть на постояльца, поселившегося у её деда. Велимудр это прекрасно понимал и, хотя запретил внучке появляться здесь в присутствии гостя, но раз уж пришла, не стал её за это сильно укорять. Бросив на женщину ещё один строгий взгляд, он всё же сменил гнев на милость и уже спокойно сказал:
– Ты, внучка, не смейся над Иваном, ослаб он после хвори тяжкой, токмо-токмо силы начал набирать. Коли такая прыткая, то возьми да покажи как надобно.
Заречный бросил скептический взгляд на женщину. Она хотя и не была модельной внешности, скорее даже наоборот, с крепкой, но не лишённой талии приземистой фигурой, однако и на атлетку тоже вовсе не походила. Вот только вопреки его ожиданиям Анастасия не стала отнекиваться, а, поставив лукошко у порога, уверенно подошла к колоде и играючи, одной рукой, выдернула из неё колун. Лицо Ивана вновь залила краска стыда. Старик, конечно же, знал о способностях внучки, и его предложение вынуть топор было ещё одним щелчком по носу гостю. Но злиться или расстраиваться он не собирался, так как и сам, будучи командиром роты, не раз применял такую методику для стимуляции внутренних резервов у своих подчинённых. Это было что-то вроде, как взять на слабо.
– На, держи, воин, – женщина протянула топор Заречному, одновременно, в который раз, стрельнув в него своими большими глазами.
– Спасибо, – буркнул он, принимая из её рук инструмент.
– Будь здрав, – ответила Анастасия и, демонстративно развернувшись, направилась к воротам. Проходя мимо Велимудра, спросила:
– Так мне завтра не приходить?
– Нет, не нужно. На завтра у нас ещё еды хватит, – ответил тот.
Он проводил внучку взглядом до ворот и хотел уже было идти в дом, но негромкий окрик Ивана остановил его.
– Велимудр, так ты так и не сказал, где муж твоей внучки?
Старик обернулся. Помолчал некоторое время, а потом всё же ответил:
– Знатный воин был её муж да сгинул в походе Хана Батыя супротив крестоносных бусурман в Силезии, аккурат недалече от местечка Легнице. Тьма народу славянского сгинуло в этой битве, но и супостатам сладко тожеть не пришлось. Порубили тогда бусурман наши полки в капусту, не дали на земли русские напасть. Упредили, стало быть, их коварные замыслы. Долго ещё голову их предводителя Генриха, на копьё надетую, напоказ возили для назидания оставшимся в живых.
– Постой, я ничего не понимаю, – возразил Заречный, – при чём тут славяне, когда поход был монголо-татарский?
– Тьфу ты, – с досадой сплюнул старик, – хорошо же вам в вашем веке кривду в голову-то втемяшили. Кто токмо придумал всю эту нелепицу. Ты мою внучку видал?
– Ну да, – смутился Иван, увидев, что расстроил своего спасителя.
– Вот она, как и я, чистокровная моголка! Обрати внимание, не монголка, как у вас там глаголят, – Велимудр сделал ударение на букве «н» в слове «монголка», – а моголка. Вот и скажи мне, мил человек, похожа она на татарку, коих у вас на картинках рисуют?
– Та нет, – ещё больше смутился Заречный, вспомнив рыжую косу, маленький, курносый нос и блеск светлых глаз внучки старика.
– Так вот, я тебе и глаголю в который раз, что Хан наш Батый совместно с западными славянами очищал земли сарматские от засилия католических бусурман. И помогали ему в этом полки князей православных, кои не признавали эту самую веру бусурманскую. Когда Хана-то оповестили, что готовится большой крестовый поход на земли сарматские, то он, объединившись с прочими славянами, не стал ждать, пока чужеземная рать сплотится. Первым взял и нанёс удар по супостатам. В том походе, где муж Настеньки сгинул, основной удар нанесли именно полки смоленские, а царевич Байдар, внук славного Хана Чингиса, со своим войском врага-то и добил.
– Ты токмо давай не отлынивай от работы, вопросы он задаёт! – старик сделал вид, что сердится. – Вопросы и во время отдыха позадавать можно. А покуда дрова колоть будешь, то хорошенько и подумай, кто кому друг, а кто ворог! Кто землю нашу матушку оберегал, а кто её захватить хотел, да веру свою бусурманскую на земле нашей установить.
Велимудр укоризненно взглянул на своего гостя и, больше не сказав ни слова, ушёл в дом. Иван поставил на колоду большой, высохший на солнце чурбак и, размахнувшись, ударил по нему острым колуном. Тот с треском разлетелся на две половинки, испугав задремавшего невдалеке медведя. Охранник нехотя поднялся и не спеша перешёл в другое место, подальше от колоды, туда, где было поспокойнее и не палило солнце. Работник же, приободрившись таким началом, принялся энергично махать топором, заваливая пространство возле колоды пахучими сосновыми чурками.
Глава 4
Прошло пять дней с того момента, как Заречный поднялся на ноги со своей лежанки. За эти дни, ежедневно занимаясь заготовкой дров для Велимудра, он значительно окреп. Его тело, регулярно находящееся на солнышке, приобрело красивый, равномерный загар, а волосы и до этого не слишком тёмные посветлели ещё больше. Исхудавшее после голодного сна лицо с ввалившимися щеками посвежело, округлилось и тоже потемнело от загара. Многодневная щетина превратилась в небольшую бородку, а ясные глаза светились живыми огоньками. На шестой день, проснувшись, как обычно, с восходом солнца, Иван, прежде чем приступить к зарядке, которую он в своей прошлой жизни последний раз делал ещё в годы службы в армии, но возобновил два дня назад, решил сделать пробежку к озеру. Лекарь не стал возражать, но поинтересовался, запомнил ли тот дорогу.
– Короткую запомнил, – улыбнулся Заречный.
– Ну тогда пробегись, разомни ноги, да токмо долго не задерживайся.
– Да я только искупнусь и обратно.
Он вышел за ворота и лёгкой трусцой побежал по второй, такой же малозаметной тропинке, по которой они с Велимудром возвращались с озера домой. Бежать было приятно. Лёгкие наполнялись живительными флюидами соснового леса, а достаточно окрепшие ноги, да при пониженной силе притяжения, легко воспринимали эту небольшую нагрузку. Немалую роль в его нынешнем самочувствии играли, как он предполагал, и целебные зелья, которыми его поил старик. Теперь, когда его ум прояснился и стал не менее внимательным и сосредоточенным, чем в годы его военной службы, Заречный подмечал всякие тонкости и мелочи, которые при его первом походе к озеру оставались за пределами его сознания. Легко ступая по мягкой хвойной подстилке, он почти не нарушал природную, вечно сумрачную тишину леса, наполненную лишь пением птиц и далёким шелестом верхушек исполинских деревьев, не пугал появляющихся на его пути всевозможных мелких и крупных зверюшек, не тревожил сидящих на ветвях разнообразных птиц. Цепкий взгляд разведчика улавливал малейшее движение как на земле, так и среди густой растительности. Вот за кустом притаился заяц, и лишь движение одного его уха выдало местоположение зверька, а вот кусок сухой ветки, лежащей в траве, при его приближении вдруг превратился в змею и бесшумно юркнул за ближайший камень.
Так, наслаждаясь жизнью и здоровьем, он добежал до озера, на ходу сбросил рубашку, затем, остановившись, стащил шаровары (свою одежду из будущего он не одевал, а по-прежнему носил вещи хозяина дома) и, разогнавшись, нырнул в воду. Учитывая прошлый опыт, Иван не стал заплывать далеко, а проплыв под водой несколько метров, вынырнул и сразу же подплыл к берегу. Окунувшись в студёной водице ещё пару раз, он вышел на берег. Водные процедуры были окончены, и теперь он с наслаждением подставил солнышку совсем белую, в отличие от торса, нижнюю часть тела. У него мелькала мысль спросить у хозяина разрешения сделать из шаровар шорты, обрезав у них калоши, но потом засомневался, не будет ли такой вид слишком вызывающим в данную эпоху, да и портить чужую, добротную одежду тоже не хотелось. Пока тело высыхало и принимало солнечные ванны, взгляд Заречного невольно обратился в сторону, где виднелось поселение местных жителей. «Интересно было бы там побывать, познакомиться с людьми, посмотреть их быт, – подумал он, всматриваясь вдаль, – книги книгами, а увидеть вживую то, о чём пишут и сравнить с реальностью, это совсем другое дело, тем более старик постоянно упрекает в том, что кто-то из каких-то корыстных побуждений нам нашу историю подменил».
Переведя взгляд с посёлка в сторону леса, Заречный увидел, как на небольшом валуне грелась на солнышке серая ящерка, замерев, словно неживая. Но её блаженство вскоре прервал едва различимый треск сухой ветки, донёсшийся из леса, и она вмиг исчезла где-то между камней. Всё это Иван наблюдал с неподдельным интересом, так как за последние пару дней он с немалым удивлением обнаружил, что его зрение намного улучшилось по сравнению с тем, каким оно было до попадания в прошлое. Но всё же больше всего он был поражён даже не этим, а тем, что вчера утром, после завтрака, как обычно, полоща рот водой, его язык нащупал появившиеся на месте отсутствующих новые зубы. Сказав об этом лекарю, он однако ничуть того не удивил.
– Ты думаешь, почему у вас там зубы, когда выпадут, во второй раз более не растут? – спросил Велимудр, и сам же ответил. – Да потому, что ваши тела с детства отравляются всякой гадостью, которая летает в воздухе, находится в пище, а главное, сидит в вашей голове в виде ядовитых мыслей. Вот организму-то и некогда выращивать новые зубы, так как всю жизнь приходится бороться с этими ядами. Здесь на природе да на здоровом питании ему не с чем бороться, вот он и занялся построением новых клеток. И это касается не токмо зубов, но и всех твоих органов. Они с радостью избавляются от всего больного да слабого и замещают крепким да здоровым.
Заречного в этом объяснении больше всего поразило знание старика о клетках, которые, если ему не изменяла память, только в семнадцатом веке были открыты каким-то англичанином при помощи микроскопа. Судя по тому, что сейчас были, как называют современные историки, времена монголо-татарского ига, то до изобретения микроскопа ещё предстояло прожить около четырёх веков. Откуда же в этом затерянном таёжном уголке, в котором не то что микроскопа, но и обычной лупы ни у кого не было, могли быть такие знания, оставалось для бывшего разведчика загадкой. Меж тем горячее солнышко и тёплый летний ветерок высушили его тело. Иван, перед тем как одеться, ещё раз взглянул на далёкое поселение и лишь только подумал о населяющих его людях, как в его памяти вдруг всплыл образ Анастасии. Перед ним вновь возникли живые, светлые, искрящиеся любопытством и лукавством глаза, а также блестящая на солнышке тугая, рыжая коса. Нельзя сказать, что внучка Велимудра была красавицей, но она подкупала своей природной естественностью и природной женственностью, лишённой всевозможных ухищрений его времени, таких как макияж и различные аксессуары для одежды, придуманные для привлечения взглядов особей противоположного пола. Задумавшись на мгновенье, Иван вдруг ощутил движение ниже пояса. В течение последних лет он уж и позабыл про свои первичные половые признаки. У него давно не возникало никакого плотского желания, кроме как поесть, и он давно позабыл, когда имел какие-нибудь отношения с женщинами, разве что с Марией Адольфовной, да и то в виде дружеских бесед. Заречный опустил голову и увидел, как неумолимо растёт и набухает его плоть. Его лицо вдруг, словно у подростка, залилось краской, и он, бегло оглядевшись по сторонам, словно подозревая, что за ним может кто-то следить, одел шаровары и рубашку.
– Ну вы, блин, даёте, товарищ капитан! – улыбнувшись, произнёс он фразу из запомнившегося ему фильма.
Иван бросил ещё один взгляд на далёкое поселение и, развернувшись в сторону леса, таким же лёгким бегом потрусил назад к «заимке».
Вернувшись домой, он под одобрительное рычание охранника сделал интенсивную разминку и, ополоснувшись из бочки приятной, прохладной водой, вошёл в дом. На столе его уже ждал незамысловатый завтрак – маленькая миска гречневой каши да полчашки сметаны. Изготовленная из домашнего молока сметана была такой густой, что оставленная в ней ложка не падала, и такой жирной, что магазинная по сравнению с ней казалась не жирнее воды из-под крана. Возле двух чашек лежало по куску чёрного хлеба, аромат которого чувствовался уже с самого порога. Аппетит в здоровом организме разыгрался не на шутку, и Иван, пододвинув свою табуретку, присел за стол. Еды было, по его прошлым меркам, совсем немного, к чему он уже привык, но зато она была весьма калорийная, и к тому же Велимудр научил его есть медленно. В своей прошлой жизни, а именно так он теперь делил прожитые годы: на прошлую жизнь, до попадания в этот мир, и новую, нынешнюю, ему никогда не удавалось посидеть за столом и насладиться вкусом приготовленной пищи. В детстве, скрепя сердце, всегда торопился съесть ненавистную манную кашу, чтобы побыстрее пойти гулять, а в армии были уже другие законы – не успел быстро поесть, остался голодным.
Теперь старик заставлял его каждую порцию пережёвывать по шестьдесят четыре раза. Почему именно столько, Иван не знал, а наставник не стал объяснять, вот только пока он делал именно столько жевательных движений, пища не только становилась редкой, как вода, но и во рту её становилось значительно меньше. Как пояснил Велимудр, если человек долго жуёт, пища, обработанная элементами слюны, частично успевает усвоиться через слюнные железы. Но самое главное было то, что теперь ему не только хватало весьма маленькой порции, но даже иногда ещё и оставалось, так как насыщение приходило гораздо раньше.
Мужчины молча принялись за еду. Не разговаривать во время приёма пищи, это тоже было одним из законов и условий здравого питания, которые поставил перед Заречным его лекарь и наставник. Но сегодня ученик всё же не выдержал и, проглотив очередную порцию тщательно разжёванной гречневой каши, сдобренной ароматным сливочным маслом, всё же нарушил запрет и спросил:
– Велимудр, я вот не пойму, почему ты столько возишься со мной? Какой тебе от этого толк, какая выгода?
Старик ответил не сразу. Он тоже тщательно пережевал одну ложку каши, затем ещё одну и только потом, строго взглянув на Ивана, всё же ответил вопросом на вопрос:
– А сам-то как думаешь?
– Так вот я и не могу ничего придумать. Ты уж позволь, но я буду с тобой откровенным. Иногда мне кажется, что это моё попадание сюда ты устроил специально, и если бы не то, что предшествовало всему этому, я имею ввиду этих малолетних недоумков, то это была бы моя основная версия. Но для чего, я всё равно, хоть убей, никак не могу взять в толк.
Старик, вновь было принявшийся за еду, оторвался от своего занятия и посмотрел на Ивана таким невинным и непорочным ангельским взглядом, что тот немного сконфузился, и ему даже стало неловко перед лекарем за свою основную версию. Однако и что-то незаметное, явно противоречащее созданному Велимудром образу, на мгновение промелькнуло в этом взгляде, вот только произошло это так быстро, что сидящий напротив собеседник, несмотря на опыт разведчика, ничего не успел заметить.
* * *
Над Нижнереченском сгустились сумерки, и на небосводе появилась полная Луна. Она бросала свой бледный, холодный взгляд на землю, отчего все тени, отбрасываемые домами и деревьями, казались таинственными и таящими какую-то неведомую угрозу. Возле разверзшейся чёрной пасти дверного проёма в подъезд старого аварийного дома, жителей которого давно расселили по новым квартирам, стояли трое подростков лет пятнадцати. Лица двоих время от времени освещались огоньками от сигарет, третий, который был шире всех в плечах и выше других на полголовы, только что выбросил свой окурок в разбитое окно первого этажа.
– Стрёмный какой-то этот старик, – сказал он, сплёвывая себе под ноги. – Гвоздь, может ну его, этого бомжа, деньги-то уплочены, на кой нам нужен этот геморрой.
– Ты, на, прямо Пушкин, стихами, на, разговариваешь: на кой – геморрой, – ухмыльнулся самый щуплый из всех троих, который, несмотря на свою невзрачную внешность, был предводителем этой троицы. – Тебе чего, на, жалко этого бомжа стало? Я бы их всех, на, давно бы расстрелял, на. От их только вида блевать хочется, на, и это если ещё не принюхиваться. Слушай, Толстый, а может ты просто забздел, на?
Гвоздь скривился в презрительной усмешке.
– Ничего я не забздел. – возмутился здоровяк. – А вдруг он не пьяный будет, я слышал, что он в Афгане служил.
– Ну и чё, что служил? Ты чё, думаешь, там все такие крутые служили?
– Ну, я не знаю.
– Не, пацаны, – вмешался в разговор третий, – дед сказал, что он точно пьяный будет. Он каждый день пьяный сюда ночевать приходит. Я тоже его трезвым редко когда видел.
– О, слышал, чё Кот говорит! – поддержал товарища Гвоздь, – так что не бзди, на, развлечёмся чуток, может тогда дед ещё когда какую-нибудь работёнку подкинет да бабок подбросит.
– Слушай Гвоздь, – обратился к вожаку подросток по кличке Кот, – а на кой этому деду вся эта бадяга нужна? Нахрена ему нужно, чтобы мы этого бомжа побуцкали да в яму сбросили? Он чего зуб на него имеет?
– Да какая разница, на. Тебе бабки дали? Дали, а там уже не наше дело зачем да почему, на. Там пусть сами разбираются.
– А если он в ментовку на нас заложит? – с сомнением в голосе произнёс Толстый.
– Кто? Этот бомж, на, – рассмеялся Гвоздь и, сплюнув себе под ноги, мастерски забросил докуренную сигарету на второй этаж дома.
Окурок, щелчком запущенный в полёт, во мраке, ещё больше сгустившемся из-за зашедшей за дом луны, словно маленький фейерверк рассыпая искры, скрылся в чёрном оконном проёме.
– Тихо, на, – прошептал вожак, резко прекратив смеяться, – кажется, идёт!
Вдали действительно послышались неуверенные шаги изрядно выпившего человека. Подростки прижались к стене дома, а когда шатающийся силуэт мужчины почти поравнялся с ними, Гвоздь шагнул ему навстречу.
– Дядя, – вызывающе произнёс он, – закурить не найдётся?
– Не, ребята, я не курю, – заплетающимся языком произнёс пьяный мужик, обдав стоявшего напротив подростка густым запахом перегара.
– А зря, – оскалился хищной усмешкой Гвоздь и, что есть силы, ударил мужчину в солнечное сплетение.
Тот, видимо, не ожидал такого подвоха, поэтому был не готов к удару. У него перехватило дыхание и от боли согнуло вперёд.
– Мочите его, – скомандовал Гвоздь, – и Толстый с подскока первым заехал в так удачно подставленное под его ногу лицо.
Дальше уже не было ничего интересного. Подростки пинали ногами упавшее на землю тело куда попало, не разбираясь в темноте, куда именно они бьют.
– Хорош, на, – наконец, скомандовал предводитель и напоследок ещё раз смачно пнул жертву в живот. – А то ещё убьёте, на.
– Слышь, Гвоздь, а он, кажется, и вправду не дышит, – испуганно произнёс Толстый, наклоняясь над неподвижно лежащим телом.
– Да и хрен с ним. Тащите его к яме.
Толстый и Кот схватили мужчину за руки и поволокли к предварительно открытому канализационному люку. Там им пришлось немного повозиться, пока обмякшее от побоев тело не полетело вниз.
– Всё, на, сваливаем, – подал очередную команду Гвоздь, и все трое метнулись вдоль стены заброшенного дома подальше от этого места.
Добежав до освещённой фонарями улицы, подростки остановились и немного отдышавшись, уже обычным шагом направились в сторону ночного торгового павильона.
– А, как я его уложил! – похвастался Толстый, когда волнение немного спало.
– Ну, ты ж у нас герой, на, – похлопал товарища по плечу Гвоздь, – отчего только в начале мандражировал?
– Так я это, я же не знал, как оно будет.
– Не знал, – передразнил его вожак, – ладно, на, все молодцы! Сейчас пивасика возьмём и отметим наше удачное дело.
Троица подошла к павильончику, площадка возле которого была ярко освещена лампочкой дневного света. Гвоздь постучал в окошко и, оглянувшись на своих товарищей, улыбнулся. Те тоже заулыбались, предвкушая приятное продолжение вечера, а точнее даже ночи. Окошко распахнулось, и в нём показалось заспанное, круглое лицо продавщицы Глафиры.
– Тёть Глаш, – обратился к ней Гвоздь, – нам, пожалуйста, три литрухи пива и три баночки энергетика, ну и три пачки Мальборо.
Он протянул продавщице несколько купюр и вновь, улыбаясь, посмотрел на топтавшихся рядом подельников, однако вместо заказанного алкоголя он услышал:
– Гена, ты что, меня совсем за дуру держишь, или ты думаешь, что я слепая?
Улыбка мигом слетела с лица подростка, и он непонимающе уставился на продавщицу.
– Чего глаза свои бесстыжие на меня вылупил? – всё больше распалялась торговка. – Что ты мне бумажки вместо денег суёшь?
Женщина швырнула купюры обратно, и теперь Гвоздь тоже увидел, что это были вовсе не деньги, а куски какой-то грубо порванной газеты.
– Дед, сука, – прошипел он, поднимая с земли и всё ещё в растерянности рассматривая бумажные клочки. – Обманул, на!
Лица товарищей тоже враз погрустнели, и они, словно чувствуя на себе вину за этот обман, исподлобья поглядывали на своего предводителя. Тот ещё немного постоял, словно о чём-то размышляя, а потом швырнул обрывки газет на дорогу и, резко развернувшись, зашагал прочь.
– А ну не мусори мне здесь! – послышался строгий окрик из окошка.