Князь Владимир разгоняет гарем

Время уже давно перевалило за полдень, а конный отряд только подъезжал к непомерно большим палатам, стоявшим неподалёку от берега Везелки. К палатам вела широкая и ровная дорога, спускавшаяся с холма, на котором остановилась дружина.

Владимир, сидя на коне, смурно глядел вниз, на постройку, и не заметил подъехавшего к нему Добрыню.

– Что, княже, не пора ли нам в хоромы? Всего и делов-то, девок погнать да стены подпалить. – сказал Добрыня, со свойственной ему прямотой.

– Не пора! – огрызнулся Владимир. – Скажу, когда будет пора.

Стоя на вершине холма и оглядывая красивый терем, который венчал княжеские палаты, Владимир с горестью вспоминал былые вольные времена ещё до той роковой осады Корсуни, которая принесла ему союз с Царьградом и… жену. В те дни он чувствовал себя полновластным хозяином своих земель. Зимами он разъезжал с дружиной по просторам Руси, взимал дань с городищ и не забывал останавливаться в палатах, где жили его женщины… много женщин.

С самой юности он любил наслаждаться жизнью: брага лилась рекой, красавицы всегда были рядом и не было, казалось, ничего невозможного; ведь если постараться, весь мир ляжет у его ног. Пресытившись зимними утехами, по весне, он возвращался в стольный град и готовил дружину к походу, а летом шёл за воинской славой в неведомые края.

Но, с недавних пор, всё пошло наперекосяк, хотя начиналось очень хорошо. После взятия Корсуни князь вынудил гордеца-басилевса отдать себе в жёны его сестру Анну, милую и скромную девушку. Союз с могущественной державой был скреплён династическим браком и не было в Ойкумене равных ему, Владимиру, сыну рабыни-ключницы! Мыслями князь витал в эмпиреях, но недолго. После возвращения в Киев и бурных празднеств в честь новой жены эта самая жена начала потихоньку устанавливать свои порядки.

Начала Анна с того, что по приезде, потупив глазки в пол и сложив руки в замочек, стыдливо попросила князя выделить место её свите, прибывшей с ней из Царьграда: пятнадцати женщинам (самым благонравным и воспитанным, каких только можно сыскать!) и советнику Никифору. Никифор, высокий, черноволосый, с козлиной бородкой мужик лет сорока от роду, сразу не понравился Владимиру. То ли хитринка в его умных и внимательных глазах, то ли жесткость, проступавшая в чертах лица, но что-то при взгляде на этого мрачного грека наводило на мысль о том, что хлопот с ним не оберёшься.

Однако, просьба звучала разумно: раз уж у него теперь жена, то надо и её и её людишек куда-нибудь да разместить. «Пусть себе корни пускает – подумал князь – лишь бы под ногами не мешалась».

Не прошло и месяца, как княгиню полюбила вся дворня. Бояре и дружинники при каждом удобном случае поминали «разумную и прекрасную» Анну и подозрительно нежно поглядывали на её свиту. А однажды так и вовсе, он наткнулся на Тихомира, известного на весь Киев похабника и кутилу, недалеко от комнат одной из компаньонок Анны. Князь тогда прошёл мимо, недоумённо посмотрев на смутившегося боярина. «Может они не такие и благонравные, девки эти» – подумал в тот момент Владимир.

Впрочем, всем этим обстоятельствам князь не придал большого значения. «Пусть себе тешатся» – думал он, с усмешкой. Сам же он свою жену недолюбливал. В постельных утехах Анна была холодна, строга, не любила распаляться и не позволяла ему разного рода вольностей; а ещё, она не пила ни браги, ни вина. Поэтому, прошло совсем немного времени и князь вернулся к своим прежним развлечениям с дворовыми девками забыв и думать про жену.

Прошло ещё два месяца, и он стал замечать, что отроки, отбираемые в дружину, стали, как на подбор, красивы ликом, ухожены и стройны. Если раньше князь гордился лихим и необузданным видом своих младших дружинников, то теперь он никак не мог понять, что же случилось с подрастающим поколением. «Неужто, богатыри на Руси кончились?» – подумал князь и со своими сомнениями пришёл к Добрыне.

– Не боись, княже! – ответил ему Добрыня, с улыбкой. – Сделаем из них богатырей, и года не минет!

– Да и княгиня мальцов ой как хвалила! – добавил он и посмотрел на Владимира, будто ожидая благодарности.

– Смотри у меня! – грозно сказал ему Владимир. – Чтобы к лету смогли на поляков идти!

Приезжий грек Никофор всё это время тоже не сидел сложа руки. Князь то и дело видел его шныряющим по палатам, шепчущимся с боярами и пишущим какие-то письма.

Как-то раз жена, уже по-свойски, вошла в его покои и завела разговор про возведение в стольном граде новой церкви. Она больше не смотрела с ложной скромностью себе под ноги и не раздавала ему лестных и хвалебных эпитетов, а просто рассказывала о том, что ему, великому Владимиру, нужно сделать! Разумеется, князь сразу же отказал ей и велел удалиться. Но не прошло и двух дней, как на совете тот же вопрос поднял Никифор. «Как он, кстати, оказался в совете, шельмец?» – удивился князь. И тут выяснилось, что исключительно для блага государства и ради укрепления союзных отношений с Царьградом совершенно необходимо возвести ещё одну церковь, да не простую, а самую, что ни на есть величественную, каких ещё не знал стольный град. Бояре, посудив да порядив, полностью поддержали Никифора.

– А деньги-то откуда возьмём? – резонно спросил Владимир.

По зрелому размышлению оказалось, что для благого дела придётся вдвое сократить количество пиров, устраиваемых князем весьма часто. Владимир был вне себя от злости, но бояре стояли на своём. Ему тогда пришлось уступить и это было началом конца. Власть медленно, но неуклонно перетекала из рук Владимира в руки его дражайшей супруги.

И вот, в одну из тёплых весенних ночей, которые так часто случаются над Киевом Анна заглянула в княжеские покои. Надо отметить, что князь в этот момент предавался неистовой страсти с Лучезарой, нагловатой, страстной и очень ладной поварихой, на которую он давно уже положил глаз. Лучезара стонала и охала так, что слышно было не то что на весь Киев, но и на все деревеньки окрест. Вдруг она замолчала и побледнела. Князь оглянулся и встретился взглядом со своей дражайшей супругой, которая с насмешкой наблюдала за забавами незадачливой пары. Не проронив ни слова, княгиня вышла прочь, а утром началось…

Ни свет ни заря, в княжеские покои вбежал взъерошенный Добрыня.

– Княже! Княже! Поднимайся скорее! Княгиня уезжает…

– Куда ещё она собралась? – недоумённо спросил Владимир, пытаясь прогнать из головы туман, навеянный, брагой и бессонной ночью.

– Знать в Царьград! Девки-то все с ней, пёс этот, Никифор, тоже. Скарб собрали и лошадей готовят.

Проснувшаяся и внимательно прислушивающаяся к разговору Лучезара тихо соскользнула с ложа и улизнула из покоев. Князь вскочил, накинул рубаху и со всех ног ринулся во двор. Однако, он опоздал; процессия уже покинула палаты и двигалась к причалу.

– Да и пусть себе едет! – с облегчением в голосе сказал князь. – Уж больно бойкая.

Владимир радостно поспешил назад, в опочивальню, но не успел он сомкнуть глаз, как в покои ворвалась целая толпа бояр. Бояре галдели и обеспокоено переглядывались.

Слово взял Добрыня, который напомнил князю о пятнадцати кораблях с рабами из Булгарии. Корабли вот-вот должны были отправиться в Царьград. Целых три седьмицы княжеский двор и царьградские чиновники обсуждали, в какой пропорции должно поделить поборы с купца между двумя державами. Царьградцы несколько раз и вовсе грозились запретить торговлю булгарскими рабами в пределах всей Империи. Товар был скоропортящийся, и, пока велись переговоры, купец потерял пятую часть рабов, а Владимир – пятую часть мыта. Но, кроме рабов, на подходе был куда более ценный груз китайского шёлка.

Да к тому же, этой зимой польский князь Болеслав грозился походом на Киев, и, по слухам, собрал немалую дружину. Как назло, почти вся казна ушла на постройку злополучной церкви. Деньги были жизненно необходимы Владимиру к лету, когда должны были начаться бои с ляхами и разрыв отношений с Царьградом ставил под удар не только порядком опустевшую казну, но само существование Руси.

Порт перекрыли и к Анне, которая даже не садилась на корабль, послали делегацию бояр. После длительных уговоров, уничижений и извинений (это деликатную миссию с блеском выполнил Тихомир) Анна со свитой изволила вернуться в палаты, однако, через Никифора, смиренно попросила князя о небольших уступках.

– Негоже столь великому и славному христианскому правителю, на которого смотрит, ни много ни мало, весь мир, давать почву для сплетен и насмешек. – говорил Никифор, умело облекая требования княгини в одежды лести и покорности. – В целях укрепления отношений двух великих держав…

Долго ли, коротко ли, но корабли с невольниками всё же были отправлены в Царьград, а вот вопрос с шёлком оставался открытым. Теперь отбирать дворовых девок полагалось только княгине. Не успевшую сбежать Лучезару прилюдно высекли и отправили вместе с булгарскими рабами в Царьград на продажу. Князю же следовало отправиться во все палаты, в которых он содержал своих женщин, и «разогнать срамных блудниц, позорящих честь княгини да опустошающих государственную казну».

Той же ночью Владимир направился в покои княгини, дабы предаться с ней утехам, но у дверей его встретил Никифор, заявивший, что Анна занемогла и никак не может принять князя.

Незаметно, к Владимиру и Добрыне, стоявшим на холме, подъехал Никифор.

– Дружина ждёт твоих распоряжений, светлейший князь! – нетерпеливо сказал он.

Князь выпрямился в седле, обернулся, с ненавистью посмотрел на грека и поднял руку, призывая воинов.

– Братия! – громко сказал Владимир – Мы с вами войдём в палаты, скоро и внезапно, затем я скажу… – голос князя предательски дрогнул – скажу, что более не желаю никого, кроме своей жены… После этого, вы выведете всех женщин наружу и сожжёте палаты дотла! Ничего сложного. За мной!

Князь и дружина двинулись к хоромам.

Въехав во двор воины спешились и решительно двинулись к хоромам.

Первой выбежала любимая наложница князя, подаренная ему булгарским царём, черноглазая Варига.

– Здравствуй, княже, здравствуй! – звонким голосом пропела она, тут же упав перед Владимиром на колени и страстно целуя ему руку. Её роскошные чёрные волосы водопадом омыли княжескую длань.

– Здравс… – начал было Владимир, но Варига тут же продолжила.

– Ой и забыл ты нас, горемычных! Забыл совсем, властитель ты наш! Мы без тебя ночи не спавши, не пивши, не евши!

Князь с сомнением взглянул на ладное тело Вариги. Полные перси, выдающиеся и едва скрытые полупрозрачной накидкой, колыхались в такт её дыханию, щеки алели, подобно закатному Солнцу в тот самый миг, когда оно вот-вот исчезнет, уступив место ночному светилу.

– Без тебя нам и солнышко не светит, и день не мил! – продолжала голосить Варига.

На её звучный и сильный голос во двор выбежали Красава и Кудряна. Кудряна, пухленькая, но фигуристая баба, с красивыми карими глазами, подбежала к князю, обняла его, отстранилась и завопила во весь голос:

– Деееевоньки! Князь приехал!

Тем временем, Красава, изящная и стройная, как молодая берёзка, черноволосая татарка, неспешно, немного покачиваясь, подошла к Владимиру и облокотившись ему на плечо прошептала с придыханием прямо в ухо:

– Любимый…

От Красавы за версту разило брагой. «Ничуть не изменились» – с умилением подумал князь.

Из палат послышался громкий шум от падающей посуды, отодвигаемых скамей, топающих ног и всей той возни, которая поднимается во время переполоха. Вскоре, во двор поправляя шлемы выбежали караульные; один из них, Гореслав и вовсе был с непокрытой головой. В окне терема на мгновенье появилось и тут же пропало лицо Молчаны, худой и очень язвительной сероглазой блондинки.

Женщины, одна за другой, стали выходить во двор. Нетвердой походкой к князю подошла Огнеслава, стройная, страстная и рыжеволосая:

– А мы как ждали тебя, Святославич! И стол уже готов! – она широко и искренне улыбнулась.

За Огнеславой тихо вышла Евпраксия, статная и обольстительная.

– Здравствуй, великий князь. – только и сказала она, и растянув рот в улыбке холодно посмотрела на князя большими голубыми глазами.

– Пожаловал, наконец! – послышался справа недовольный голос Рады.

Князь обернулся. Сверкнув изумрудным взглядом Рада повернулась к Добрыне.

– Как ты, Добрынюшка? Тяжело ли под Корсунью пришлось? – нарочито громко спросила она, убирая выбившуюся прядь волос.

Забегали туда-сюда дворовые девки, закружилась круговерть пёстрых нарядов и нежных голосов. Варига с Кудряной под руки увлекли Владимира в хоромы; за ними шли Рада и Добрыня, неспешно ведя беседу о тяготах военных дел; позади, зло смотря себе под ноги, плёлся Никифор.

Дружинники с недоумением смотрели друг на друга и перешёптывались, когда к ним подошли Огнеслава и Евпраксия.

– Что стоите, как не родные? – спросила Огнеслава, обводя воинов взглядом полководца. – Заходите, будьте как дома.

– Копья с правой стороны от ворот ставьте. – командовала Евпраксия – Нет, не вплотную! Так, чтобы удобно хватать было, если нападут. Мечи, кольчугу, щиты и шлемы туда! – она махнула рукой на длинный сарай – Конюшню сейчас покажу.

Начался пир.

Очнулся Владимир уже после полуночи. Он поднялся, с удивлением озираясь по сторонам. В голове шумела вчерашняя брага. Осмотревшись, рядом с собой он увидел спящих в обнимку Красаву и Кудряну. Возмущение, смешанное с ревностью, едва не захватило его целиком, но потом он вспомнил, как сам же научил их женским забавам для услаждения своего взора.

Стараясь не шуметь, он оделся и тихо вышел из покоев. Не пройдя и нескольких шагов, князь наткнулся на Никифора, шедшего ему навстречу.

– А я везде ищу тебя, светлейший князь! – почему-то зашептал Никифор. – Куда же ты с пира пропал?

– Почивать пошёл, только заблудился. Давно тут не был. – неловко соврал князь, молясь про себя, чтобы Никифор не заглянул за дверь.

– Если так и дальше пойдёт – сказал Никифор – княгиня сильно горевать будет…

От злости руки Владимира сами собой сжались в кулаки. «Корабли с шёлком…» – стал повторять про себя князь. «Корабли с шёлком…казна пустая».

– Завтра со всем разберёмся. – успокоившись сказал он. – А пока что, пойди спать.

И он грозно взглянул на Никифора. Поёжившись от княжьего взгляда Никифор поспешил в свои покои.

Ближе к полудню во дворе собрались все. Дружинники стояли неровными рядами, потирая болящие головы. Добрыня сидел на перевёрнутом ведре, согнувшись и опустив голову на руки. В те редкие моменты, когда он выпрямлялся и обводил взглядом собравшихся, он старался не смотреть на Раду. Женщины же наоборот, стояли с улыбками на лицах и выглядели свежими и довольными.

Князь вышел на середину двора и, повернувшись к женщинам, постарался придать себе гордый и неприступный вид.

– Многое изменилось за последний год. – зычным голосом начал князь – Я принял новую веру. Я принял нового бога. Единого бога. Я взял себе в жёны сестру самого императора Царьграда… И с этих пор негоже мне знать других женщин, кроме неё!

Князь замолчал и посмотрел на женщин. Никакой реакции. Будто он и не говорил ничего. Только левая бровь Рады иронически взмыла вверх.

– И с этих самых пор я не прикоснусь более ни к одной из вас… – его голос стал слабее.

Дружина молча взирала на происходящее. Женщины молчали.

– Вы же посвятите остаток жизни служению…

– Не люююбит! Не любит! – громко, перекрывая голос Владимира, вдруг запричитала Варига.

Слезы покатились по её красивым скулам, и она побежала прямо к князю, обронив по пути накидку, которая скрывала её соблазнительный наряд – шелковую полупрозрачную сорочку на голое тело.

Подбежав к Владимиру, Варига упала перед ним на колени.

– Чем? Чем я тебе не мила? – вопрошала она, смотря на князя.

Огнеслава с презрением взглянула на Варигу и отвернулась. Женщины столпились вокруг Молчаны, скромно стоявшей в некотором отдалении, и стали перешептываться. Каждой из них Молчана что-то сказала, а затем, неторопливо вышла вперёд.

– Ну что же ты, светлейший наш, так суров да жесток? – с насмешкой в голосе проговорила она. – Нас не любишь, так хоть её бы пожалел. – она кивнула на Варигу, скривив губы – Мы все души в тебе не чаем, ждём, тоскуем, целыми днями у окон сидим; все очи уже проглядели. А ты приходишь и без ножа режешь. Расскажи нам, неразумным, что за новую веру ты принял в Корсуни? Уж не христово ли учение?

– Да… – удивлённо промолвил князь.

– Так ведь и мы все готовы открыть Христу наши сердца. – Молчана оглядела стоявших поодаль женщин и те согласно кивнули – Будем молиться за тебя, пост держать, а ты нас будешь тут навещать… по-братски.

– Знаю я, как вы пост держите… – начал было Владимир.

– Уж не жена ли тебя к нам в гости отправила, радость ты наша? – спросила Молчана – А ведь сказано в Писании: «а жена да боится своего мужа».

Владимир вспыхнул. Дружинники, услышав последние слова Молчаны понурили головы и стояли молча. Незаметно, к князю подошла Огнеслава и приобняв его начала увещевать:

– Да не слушай ты злыдню эту. Мы тут все тебя любим. Захочешь – мы и веру новую примем. Пошла вон! – заорала она на Варигу, всё ещё сидящую и всхлипывающую у ног князя.

Варига поднялась и обижено отошла к другим женщинам, которые не замедлили от неё отстраниться. Князь только сейчас обратил внимание, что каждая из его наложниц выбрала самый соблазнительный наряд, подчёркивающий прелести, кроме того, все женщины были расчёсаны и благоухали.

– Ты для нас всегда будешь самым лучшим и самым желанным… – продолжала Огнеслава, поглаживая князя по спине и прижимаясь к нему своим отрочески-стройным телом.

С другой стороны к Владимиру подошла Евпраксия, и, приобняв его нежно положила голову князю на плечо.

– Я скучала… – только и сказала она, тепло улыбнувшись.

Евпраксия загадочно посмотрела на него своими большими красивыми глазами и замолчала. Она была будто только что скошенная луговая трава – свежа и мягка, хотя князь не понаслышке знал о её непростом характере.

Красава и Кудряна тоже подошли к Владимиру.

– Хватит сердиться, любимый. – сказала Красава, проведя рукой по его щеке – Пойдём в хоромы. А что сказать жене твоей мы все вместе придумаем.

Даже Молчана, стоявшая поодаль улыбнулась.

Князь воспламенился и подался чуть вперёд, но потом снова выпрямился. «Корабли с шёлком; казна пустая. Корабли с шёлком; казна пустая» – повторял он про себя.

Рада незаметно подошла к Добрыне и что-то ему прошептала, а потом снова отошла.

– Может и правда, княже, пойдём в хоромы? Солнце припекает… – неуверенно сказал Добрыня Владимиру.

– Но князь! Что же это такое! – возопил Никифор.

– Я сейчас тебе пойду в хоромы! – заорал Владимир, вырываясь из цепких женских рук и сделав несколько шагов в сторону Добрыни.

Он резко повернулся и посмотрел на наложниц.

– Управы на вас нет! Распустились совсем! Всех разгоню! – крикнул он.

Тут Варига не выдержала, и сорвав с себя сорочку осталась полностью нагой. Её пышные груди возмущённо взымались и опускались, а полные бедра колыхались в такт шагам, когда она направилась к князю. Все дружинники, затаив дыхание следили за каждым её движением.

– Это что же такое! – заголосила Варига, подойдя к князю – Да он по миру пустить нас хочет! Хочешь ведь? – продолжала она кричать, гневно смотря на Владимира. – Смотри! Смотри на меня! Нешто я хуже жены твоей?! – и сорочка полетела князю в лицо.

– Коня мне седлай и к реке веди! – сказал князь дружиннику и как был, без кольчуги, быстрым шагом покинул двор, не обращая внимания на возмущённые женские голоса.

Дойдя до берега Владимир встал на колени и опустил голову в прохладную речную воду. Немного придя в себя, он улегся на прибрежную траву и стал смотреть в небо, стараясь ни о чём не думать.

Коня князю привёл Никифор. Князь поднялся, и стараясь не смотреть греку в глаза вскочил в седло.

– Они там подрались… бабы твои. – тихо сказал Никифор – Совсем от рук отбились. Управы на них нет.

Владимир промолчал.

– Князь! – обратился к нему Никифор – Я готов их прямо сейчас унять. Тебе совсем необязательно при этом присутствовать.

– Завтра. Всё. Решим. – сдержано сказал Владимир и погнал коня рысцой.

Ночь князь провёл в крестьянской избе, в деревне, находившейся в трёх верстах от палат. Весь вечер он ходил из угла в угол, никак не мог заснуть и пол ночи ворочался с боку на бок. Не помогла и большая кружка браги, выпитая на сон грядущий.

Поднявшись с восходом солнца Владимир оседлал коня и поскакал к палатам. Подъехав к палатам, он спешился и заколотил кулаком в ворота.

– Подъём! – раздражённо закричал князь.

Войдя во двор, он зло глянул на полусонного дружинника.

– Веди ко мне Добрыню. – только и сказал князь.

Тяжёлой поступью из палат вышел Добрыня и, боязливо поглядывая, подошёл к Владимиру.

– В общем так – сказал Владимир – всех дружинников подними и построй двумя рядами по бокам от двери в хоромы. Как построишь – выводи девок прямиком ко мне. Всё понял?!

– Понял. – пробурчал Добрыня и пошёл выполнять приказ.

Наконец, окружённые дружиной наложницы предстали пред светлые очи князя.

– И что на тебя нашло-то, ни свет ни заря ссору затевать? – недовольно сказала Огнеслава.

– Молчать! – прикрикнул на неё князь. И, обведя глазами остальных женщин добавил: «Всем молчать!».

– Хватит с меня возиться с вами! Уже третий день спасу от вас нету! Собирайте пожитки свои и прочь с глаз! – грозно сказал он.

– Ох ты ж храбрец какой выискался! – зло сказала Рада. – Не тяжко ли тебе, княже, с бабами-то воевать? Давеча в нас души не чаял, а теперь разлюбил? А может сила мужская тебя подводит? Может жёнушка-то твоя уд твой срамной у тебя взяла да в сундучок положила? Из себя-то ты не красавец, а самому только красавиц и подавай! Думаешь, рылом своим в цветнике повозил, а теперь пора и честь знать? Псина ты подзаборная, а не князь!

Рада не кричала, но говорила то презрительно, то с ненавистью, говорила так, что каждое слово впивалось в сердце калёным железом. Дружинники в ужасе воззрились на Владимира. Князь зарделся, подошёл к Раде и замахнулся.

– Я тебе сейчас…

– Что ‘я’?! Что ‘я’?! – закричала Рада – С наследником своим что будешь делать?! Тоже погонишь прочь?!

Владимир опустил руку.

– С каким наследником? – удивлённо спросил он.

– Да с таким! Сам заделал и знать себе ничего не знает! Ты к Живороде-то заходил, осёл булгарский?

В гневе Рада не скупилась на эпитеты. Владимир повернулся к Добрыне и велел привести Живороду, которая все эти дни не показывалась, ссылаясь на немочь.

Вскоре, появилась и Живорода, крупная светловолосая девка, затравлено смотрящая по сторонам. Было видно, что она не ровен час должна разрешиться от бремени.

– Здравствуй князь. – тихо сказала она.

Владимир смотрел на Живороду и мучительно вспоминал, когда же он успел зачать с ней дитя. «Может на пиру браги перепил и позабыл?» – думал он.

Добрыня подошёл к князю и зашептал: «Что-то тут нечисто, княже. Мы же на Корсунь в Брезень1 месяц пошли, а сейчас уже Травник2».

– Молчи уж, дубина ты стоеросовая! – огрызнулся князь.

И тут он вспомнил. Он вспомнил, как в прошлый год собирал дань, объезжая свои владения. Вспомнил, как на пути в стольный град напоследок пришёл в Белгород. Вспомнил, как они с Варигой провели всю седмицу неразлучно, будто пара уток. Вспомнил, как они скакали на конях по замерзшей Везелке. Вспомнил, что было это в месяц зимобор.

– Одинова елда! – заорал князь – Ах вы ж…

В гневе князь забывал о новоприобретённой христианской вере и выкрикивал такие слова, от которых Никифору становилось не по себе. Владимир продемонстрировал недюжинное знание самых разных частей тел богов скандинавского пантеона и самых необычных способов совокупления.

Все стояли оцепенев, молча выслушивая потоки брани, подобно горной реке неистово извергающиеся из уст Владимира. Князь подбежал к ближайшему дружиннику и выхватил у него меч.

– Убью! – в запале закричал он, направляясь к наложницам.

Тут уже Добрыня и старший дружинник схватили князя под руки и повели прочь со двора.

– Никииифор! – в исступлении блажил князь – Никифор, гони их всех вон! Вон отсюда!

Никифора не нужно было долго упрашивать. Быстро раздавая короткие команды дружинникам он подобно молнии метался по двору. Женщин вывели в чём они были, не дав собрать пожитки.

– Что с ними делать-то будем? – спросил у Никифора вернувшийся Добрыня.

– Уж дай мне с палатами разобраться, а их я найду куда пристроить! – быстро ответил Никифор.

Позже летописцы напишут, что именно Никифор основал в Киеве первый женский монастырь.