- -
- 100%
- +
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
1832. М. Лермонтов
– Серёжа, – позвала мама. – Иди скорей, ужин стынет.
Со второго этажа спустился мальчик лет десяти с вытянутым, несколько хмурым лицом. Не очень выразительные, но умные глаза, острый подбородок, узкий рот. Парень пока ещё не был тем красавцем, которого Элеонора видела на картинах.
– Его ведь можно поставить на автоподогрев, – сказал Серёжа. – А вот физика сама себя не сделает.
Элеонора улыбнулась. Такой серьёзный молодой человек… Его несомненно ждёт большое будущее. Биография подсказывала, что его интерес должен был только усиливаться, но у него в голове была только физика. Ничего, План всё стерпит, всё исправит.
– Что было нового в школе? – спросила она мягко. С гениями вообще нужно вести себя очень осторожно, она об этом прочитала достаточно литературы. Не как с особенными детьми, конечно. Однако – соблюдать меры предосторожности. Направлять, насколько это возможно. В последние месяцы Элеоноре начало казаться, что направлять гения – всё равно что сесть за руль болида Формулы-1, только получив права в ГИБДД. Под капотом (или что там у Формулы) сотни лошадей, но вот чтобы раскрыть их мощь… Нужно самому быть гением. Хоть в чём-то. Элеонора себя к гениям не относила.
И всё-таки, когда у неё созрел план, она не могла от него отказаться. Было что-то такое в глубине души, глупая, наивная уверенность, что именно она сможет. Первая женщина в истории, которая вырастила идентичного гения. Муж называл её в меру честолюбивой. Но на самом деле именно меры она и не знала, и прекрасно это понимала. Её план был больше, чем просто грандиозным. Она бросала вызов самой истории.
– Ничего особенного, – ответил Сергей.
– Может, тебя что-то беспокоит? Тебе нужно только сказать, и я тебе помогу. Или папа. Если мы не сможем, мы найдём того, кто сможет.
– Спасибо, – мальчик выдавил из себя улыбку. «Он явно подавлен», – отметила Элеонора. Она понимала, что не сможет всегда быть рядом с мальчиком, когда у него будут проблемы, но всё ещё готова была как львица броситься их решать, независимо от их сложности и масштаба. Да и какие проблемы могут быть у десятилетнего юнца? Что-то с кем-то не поделил, девочка не обращает внимание.
Элеонора тут же одёрнула себя. Ей нужно было постоянно вручную отключать подобные мысли. Иногда материнский инстинкт… Ладно, никаких инстинктов у человека нет – она это очень хорошо знала. Докторская по эволюционной биологии не даст соврать. Не инстинкт, желание заботиться брало верх над здравым смыслом и её великим планом. Она видела перед собой уже не идентичного гения, а маленького, смышлёного и самостоятельного человечка с небольшими проблемами с дисциплиной. Хмурого, но обаятельного.
– Мам, а кем я стану, когда вырасту? – не выдержал он наконец и задал мучивший его вопрос.
«О, нет», – Элеонора мысленно глубоко вздохнула. Ну почему именно сегодня?
– А кем бы ты хотел? – ответила она, изображая жизнерадостность.
– Ну… – мальчик ковырял котлету вилкой и болтал ногой. – Мне нравится физика. И языки. Особенно немецкий.
– Отлично! Поедешь в Швейцарию тогда. Я слышала, новый коллайдер запустят уже в следующем году.
– Пока я вырасту, он устареет, как предыдущий. И кто знает, где поставят новый? – удручённо сказал Сергей. Элеонора отставила чашку с недопитым кофе и пристально посмотрела мальчику в глаза. Она не могла нарадоваться его непоколебимой логике и здравому смыслу. Мальчик, несомненно, был слишком умён для своего возраста. Именно поэтому по настоянию отца он уже два года учился в специальной школе. Пусть, лишь бы мозг не ржавел без дела. С планом это соотносилось хорошо – школа была закрытой и, при некоторых финансовых вливаниях, управляемой средой
– Немецкий и физика всё равно пригодятся. Языки ведь сейчас не для общения учат, а для души. Хочешь общаться – есть же цифровые помощники. Любые языки в твоём распоряжении.
Мальчик хмыкнул. Он явно немного успокоился, но в душе всё ещё сохранял неуверенность.
– Может, тебе нужно просто отдохнуть? Согреться душой. Как на это смотришь?
Серёжа кивнул, но Элеонора никогда точно не знала, соглашался он искренне или так, чтобы от него отстали. Мальчик рос очень скрытным, как будто что-то подозревал.
– Компьютер, включи нам музыку. Что-нибудь из избранного.
В юности Элеоноры голосовые помощники только начинали свой робкий путь в массы, и её муж постоянно потешался над тем, когда её голос менялся при даче команды.
Заиграла прелюдия си минор.
Серёжа заёрзал на стуле.
– Опять тёзка, – протянул он.
– Что за произведение, ты помнишь?
– Прелюдия какая-то. – ответил мальчик уверенно.
– Из какого опуса? – упорствовала Элеонора.
– Кто ж их считал… Кстати, про счёт, ты знала, что можно считать до бесконечности и дальше? Первое такое бесконечное число называется омега. Ну, это из счётных.
Серёжа активно пытался сменить тему. «Плохо», – подумалось Элеоноре. Мальчик не хотел проникаться музыкой. Возможно, она – и музыка, и мать, – давила слишком сильно.
– Ну хорошо, а что бы ты хотел послушать?
– Вторую сюиту! – воскликнул мальчик. – Ну, или что-нибудь из Баха.
Неожиданно, нужно будет написать заметку об этом.
– А ты точно не хочешь послушать что-нибудь из того, что твои сверстники слушают? – Элеонора решила перестраховаться. Она ни в коем случае не хотела ничего навязывать. Всё должно было произойти естественно.
Взгляд мальчика был красноречивым. Не было никаких картинных вздохов. От этого взгляда на душе Элеоноры потеплело. Надежда на план пока была жива. Часть его как раз касалась противопоставления мальчика большинству и его изоляция таким образом от общества ровесников.
– Переключаю, – последовал мягкий голос домашнего центра.
Заиграли бравые аккорды второй сюиты.
– Знаешь, чьё исполнение? – уточнила Элеонора. Она сама не могла бы назвать наверняка, слишком много их было в коллекции.
– Похоже на Аргерих. Я узнаю этот огонь, – ответил Серёжа. – Кто за вторым роялем, не знаю.
Элеонора глянула на свой планшет. Парень оказался прав. Опять.
– Хочешь так же играть? – И эту победу она попыталась превратить в ещё одну. – У тебя через час занятие.
– Но, мам! – спорил он всегда горячо, хоть и знал, что в некоторых вопросах мать не переубедить. – Физика! Ты не представляешь, сколько там делать!
– Много задали? – уточнила она.
– Не то чтобы… Я это ещё вчера сделал. Там просто интересно. Я сегодня про бесконечности читаю. Их так много! Когда-нибудь я найду их в нашем мире, а не просто в математике.
«Глубоко, – подумала Элеонора. – Уж если кто и найдёт, то это будет он. Но в Плане не предусмотрено.»
– Хорошо. Два часа на чтение! Но через два часа к инструменту, и чтоб как штык был!
– Всегда готов к бою, но морально устарел? – съязвил мальчик и практически одномоментно испарился из-за стола.
-–
В музыкальном зале стояли рояли. Один из них большой. Концертный! Чёрный, конечно, какой же ещё. Стейнвей, из современных американских.
Второй – отреставрированный, дореволюционный Бехштейн. Скромный, кабинетный.
Серёжа любил оба и играл на них по очереди. Конечно, в те дни, когда он не отвлекался и не убегал в свою комнату «срочно прочитать что-то важное». Не сказать, чтобы он обладал какой-то неуёмной энергией, но вот любопытством… Когда ему что-то внезапно становилось интересно, ничто прежнее его удержать уже не могло. Музыку так и вовсе он считал, похоже, пройденным этапом. Шутка ли, его учили с трёх лет.
Расчёты Элеоноры на тот период были невероятно точны. Мальчик делал невероятные успехи. Только в последний год проработанный во всех микроскопических деталях План начал давать трещину.
Серёжа сегодня решил сесть за Бехштейн.
Элеонора аккуратно усадила себя за Стейнвей. Каждый раз, когда она оказывалась за этим инструментом, она вспоминала, на каком раздолбанном «Petrof» ей приходилось заниматься в молодости, в перерывах между сессиями в МГУ, в редкие свободные часы. Этот же инструмент казался неземным. Отзывчивым, тёплым, мягким.
Она взяла несколько случайных аккордов. Серёжа механически произносил ноты. Такие упражнения уже давно были ему скучны. Наверное, пора было от них отказываться.
– До, ми бемоль, соль бемоль, си бемоль, до. Странный аккорд!
– И куда бы ты его разрешил?
– Ля бемоль, ре бемоль, фа, ля бемоль, до.
– Ты уверен? Так не лучше?
Элеонора сыграла до, ре, фа, ля бемоль, до.
– Не, как-то неправильно звучит. Сухо.
Мальчик был категоричен. На него иногда такое находило. Это, впрочем, было хорошо, это было на руку Плану.
– Чем будешь заниматься сегодня?
Снова вопрос. Иногда мальчик чувствовал, что его окружают одни вопросы – знаки даже периодически ему снились. Элеонора знала, что спрашивать необходимо. Сначала ты спрашиваешь у человека, потом он постоянно спрашивает себя. Так рождается сознательность, взращивается совесть. Так появляется истинная свобода.
– Я думаю, начну с ХТК. До мажор и си минор, первый том. Потом поработаю над сонатой Шопена.
– Насыщенно, успеешь за 3 часа?
– Ха!
Мальчик заиграл.
До-ми, соль-до-ми-соль-до-ми. До-ми, соль-до-ми-соль-до-ми… С первых же нот было понятно – это уже Его стиль. При всех шероховатостях, при всём том, чему ему ещё предстояло научиться, было слышно: гены брали своё. Не услышать этого мог только глухой.
Оставив Серёжу заниматься, Элеонора направилась прямиком в свой кабинет. Ей предстояло написать несколько отчётов.
«С сентября мальчик проявляет повышенный интерес к точным и естественным наукам. Его увлечение математикой и физикой, вероятно, каким-то образом связано с врождённой (подтверждённой) предрасположенностью к музыке. В дальнейшем рекомендуется…»
Весь проект родился из сговора. Сложно было достать образец тканей. Остальное – дело техники, отполированной за прошедшие десятилетия. Генетический материал из соматической клетки покойного гения, помещённый в живой ооцит, затем суррогатное материнство. Элеонора вызвалась, будучи основательницей и идейной вдохновительницей проекта, ей же в итоге и досталась честь выносить гения, а позже – воспитать. Она всем доказала, что у неё наибольшие шансы. Сначала – на пальцах. Потом с помощью статей – так уж принято. Расписала и экономически, и с точки зрения современной психологии, и даже теории воспитания. У неё был идеальный возраст, положение в обществе, голос и музыкальные способности. Каждая деталь будущей матери была важной и подходящей.
Конечно, проект держался в секретности до определённого момента. Мало кто о нём знал, кое-какие власти были подкуплены, кто-то в научной среде молчал из чистого уважения, большинство же вообще не верили в успех и потому отмахивались.
Всё изменилось три года назад, когда была опубликована монументальная статья. Э. Осташковская, Р. Форд, Г. Креспер и др. – 2052, «Об изучении формирования гениальных способностей на примере клонированного индивида». С соблюдением конфиденциальности, разумеется!
Научный мир взорвался. Робкие эксперименты с клонированием высших животных проводились с тридцатых годов, людей – с середины сороковых. Настолько дерзкого эксперимента и помыслить было нельзя! Генетическая идентичность в данном случае была лишь частью проблемы. Технической, сложной проблемы, но решаемой. Проект был куда масштабнее – он ставил целью смоделировать жизненный путь гения – в том числе поле его деятельности. Его результаты. Реплицировать не просто гены, но сам след в истории!
Конечно, в статье не указывался точный прототип. Не указывалась даже страна. Всему виной этика. По всеобщему консенсусу эксперимент был признан абсолютно неэтичным, мешающим свободному самоопределению клонированного организма. Не говоря уж о таких мелочах, что взятие биоматериала не было согласовано с семьёй донора. Ни одна комиссия по этике ни одного университета никогда не дала бы согласие на такой эксперимент, поэтому всё было произведено на частные деньги и в частных лабораториях – благо, их год от года становилось всё больше.
Элеонора с консенсусом не была согласна. Наоборот, она прилагала все усилия, чтобы переубедить сообщество. Тем способом, которым умела – с помощью написания ещё большего количества статей. Снова под псевдонимами. «Идея создания идентичного гения, – писала она, – имеет в своей основе научное представление о важности повторения процесса для его полного изучения. Изучение неповторяющихся событий также, безусловно, возможно, но несёт в себе массу ограничений…»
Не то чтобы она считала сообщество косным. В чём-то оно было право, Проект много где перегибал палку, и она это прекрасно знала. Но Элеонора была уверена, за подобными экспериментами большое будущее. Дать гениям прошлого второй шанс, разве в этом нет чести? Достоинства? Пусть это жёстко, особенно лишать их нормального детства, но после первого эксперимента будет второй, пятый, двадцатый. Природа гениальности будет изучена и зафиксирована в таких деталях, в каких это только возможно изучить и зафиксировать. А потом, чем чёрт не шутит, почему бы не сделать гениями всех детей на планете? Создать новые, улучшенные теории воспитания… И чтобы как у Стругацких.
Из мечтаний и размышлений Элеонору вырвали доносящиеся из музыкального зала аккорды. Они были грубыми, диссонансными и будто бы хаотичными. Но между ними угадывался ритм. Незнакомый в целом, но какой-то интуитивно понятный. Резкие диссонансы растворились так же непредвиденно, как и появились, и от этого защемило в груди.
Открыв новый файл, Элеонора подумала: «Надо будет переслушать. Что-то в этом есть». В музыкальной комнате стояло записывающее устройство, и не одно.
«С. демонстрирует интерес к импровизации. При детальном сравнении с биографией выясняется, что текущий интерес ниже ожидаемого. Вероятно, увлечение С. математикой даёт вклад в наблюдаемые отклонения. Время отклонения и увлечения сходится…»
Ниже она продолжила: «Что до характера импровизаций, тут нельзя не отметить влияние академических музыкальных стилей конца 20 и начала 21 века, к которым мальчик имеет повышенный интерес. Детальный анализ я предоставляю своему коллеге, музыковеду и историографу Гэри Кресперу, одному из основоположников Проекта {ссылка}.
По большей части мальчик не ощущает никакой связи с оригинальным С. Однако некоторая его музыка находит отклик, особенно приподнятая и всепобеждающая по характеру (Вторая сюита для двух фортепиано, финал третьего концерта). Очевидно, крупные и мелкие события (связанные, например, с эмиграцией, не говоря уже о плачевном состоянии медицины тех лет), составлявшие негативный эмоциональный фон оригинального С., повлияли на настроение его творчества и привели к созданию более трагических его сочинений. Подобных событий в жизни идентичного С. Не наблюдается: его окружает современная медицина, информационные технологии. Вследствие этого его потенциал, похоже, увеличен, однако предпосылок на создание будущих шедевров искусства на данный момент не наблюдается. Дальнейшие наблюдения…»
Звуки из гостиной стали ещё более резкими и грубыми, при этом чередуясь с совершенно невероятными мелодическими линиями, которые внезапно обрывались на полуслове и снова переходили в долбёжку аккордами.
«Заметка: Идентичный С. предпочитает импровизацию сочинению. Приближающийся ранний пубертатный период даёт вероятный вклад в применяемые техники и настрой. Характер импровизаций отдалённо соответствует оригинальному С. за исключением описанных в предыдущих параграфах стилистических влияний. Тут стоит заметить, что целью Проекта никогда не была точная репликация стиля зрелого С., но создание равного по художественной силе гения в той же области с применением новейших генетических и поведенческих технологий. Тысячелетиями гении рождались на нашей планете случайно, как сорняки, и давали непредсказуемые результаты. Наша ключевая задача максимально изучить и подчинить себе эти спорадические процессы, чтобы поставить гениальность на службу прогрессу и перестать оставлять такой важный аспект жизни на волю случая».
Элеонора перечитала последний абзац. Он плохо подходил для научной статьи. Куда больше – для революционного памфлета. Ей всегда было немного обидно, что приходилось объяснять самые очевидные для неё вещи. Пуристы, кричавшие об этике, обвиняли её в бесчеловечности. Говорили, что она взяла слишком много власти. Утверждали, что она хочет добиться евгенического контроля общества.
Всё это было неправдой. Единственное, чего она хотела – это внести свой вклад в прогресс. Путь мальчика был под контролем, это правда. Но разве это не так для большинства людей? Для многих семей? Особенно – для более авторитарных. Элеонора хотя бы пыталась быть хорошей матерью. Она достаточно знала о матери оригинального Сергея, и кое-что пыталась переносить. Конечно, на нынешние реалии не всё ложилось хорошо.
Кроме того, жизнь мальчика всегда была под наблюдением – самым, наверное, тщательным наблюдением за личностью в истории. Целые ИИ были написаны для того, чтобы анализировать его привычки, настроение и поведение. Сотни моделей строились и тестировались за считанные дни. Они учитывали малейшие изменения и регистрировали все предсказания с тем, чтобы проверить их с невероятной точностью. Всё это делало маленького Серёжу одним из самых изучаемых людей на планете, Элеонора знала НИИ, которые бы удавились за такие подробные наблюдения и измерения жизни ребёнка. Возможно, продажа в будущем этих данных окупила бы сам Проект или даже вывела бы его в плюс. Муж Элеоноры бы очень обрадовался, учитывая, что он был одним из главных инвесторов…
Основной же опасностью было узнавание Сергеем о своей сущности. Для контроля информационного пространства его и окружения применялись новейшие методы тонкой фильтрации. Те же ИИ тщательно следили, чтобы лишняя информация, которая может навести Серёжу на след о его корнях, была скрыта везде в пределах его доступности.
Дверь в кабинет неслышно открылась. Элеонора по обыкновению закрывалась на ключ, но сегодня неожиданно забыла это сделать.
– Мам.
Голос ребёнка вывел Элеонору из раздумий в один миг. Она резко откатилась на стуле.
– Отложить работу, – скомандовала она. Все рабочие файлы зашифровались и закрылись. – Что такое, солнце моё? Ты позанимался?
– Ну, почти.
– Хорошо, я слышала, как ты импровизировал. Я тут заработалась. Не заметила, как время пролетело. Ты умница.
Серёжа просиял.
– Но я и занимался тоже.
Серёжа соврал. Он не приступал к двум третям запланированного, и по большей части просто импровизировал.
– Сергей, – начала мама, но тут же осеклась, увидев, что он готов был расплакаться.
– Мам, мне нравится одна девочка…
Элеонора изогнула бровь. Она знала, что у него будет влюбчивый характер. Редкие мутации, обеспечившие особенную работу гормональной системы – обычное дело.
– Она об этом знает?
– Да! – Ответил Серёжа. – То есть не совсем. Но она очень хорошая, мы с ней вместе делаем математику в классе. Никого быстрее нас нет.
– Здорово! Может, ты тоже ей нравишься?
– Может, – мальчик стоял посреди кабинета и не знал, куда себя деть от смущения. Но и не поделиться с матерью этим он тоже не мог. Опытному глазу Элеоноры было видно, что его беспокоит не только это.
– Мам, а я приёмный? – спросил он вдруг.
– Ну что ты такое говоришь, Серёжа. Я тебя выносила. Хочешь фото покажу?
– Да не надо, – махнул он рукой. – Но что-то же со мной не так!
– Почему ты так думаешь, мой маленький?
– Я не маленький! – ощетинился Сергей. – Я уже почти взрослый мужчина! Если я не приёмный, почему я так не похож на вас с папой?
– Я тебе уже говорила, солнце. У тебя диагностировали заболевания, нам пришлось редактировать твои гены. Внешность тоже изменилась.
– А что тогда это? – Сергей резко протянул ей распечатанную на принтере бумажку. Молодой Рахманинов смотрел на неё теперь с распечатки и в реальности. Сердце Элеоноры забилось, и ей почему-то захотелось провалиться под Землю. Куда угодно, только бы не объяснять десятилетнему мальчишке, что он возник как научный эксперимент с глубокими причинами и не менее глубокими последствиями.
– Откуда это? – спросила она глухо.
– Мы с Катей посидели да покумекали. Она первая обратила внимание. Она очень умная. Потом мы поняли, что вы контролируете весь наш поток информации, и скорее всего всех детей и учителей в школе тоже, и членов их семей. И вряд ли вы оставили бы такие видные улики на видном месте. Поэтому однажды мы просто улизнули с уроков и попросили у прохожего телефон и ручной принтер.
– Наверное, я должна объясниться. Мы с твоим папой познакомились много лет назад. Думали, что у нас всё впереди, но оказалось, что мы не сможем иметь детей. Генной терапии для взрослых до сих пор толком нет, поэтому выбор у нас был небольшой. Но мы не были бы учёными, если бы не смотрели дальше. Мы всегда обожали музыку Рахманинова, и в какой-то момент поняли, что есть возможность услышать её вживую. Нужно просто было добыть материал и… И появился ты. Мы очень ждали именно тебя, Серёжа. В тебе, в твоих генах скрыт огромный дар, и мы помогаем тебе его раскрыть. Если ты этого хочешь, то станешь таким же великим, как и твой прародитель! А, может, и затмишь его.
Мальчик хлопал глазами. При всём своём интеллекте и почти взрослой сдержанности он всё ещё был ребёнком, и сейчас балансировал на грани срыва.
– Мама! – Наконец воскликнул он и рванул к ней, обнимая её с разбега и сжимая так, как только позволяли его детские ручки с сильными пальцами пианиста. Элеонора обняла его в ответ.
Она рассказала ему не всё. Умолчала она и про своё (и мужа) честолюбие, и про научный интерес. В этой выхолощенной для ребёнка истории остались лишь эмоции, и всё это было правдой. Вот только не всей.
– Ты не сердишься?
– Нет! – Серёжа замотал головой. – Если бы не ты, меня бы не было.
– И что же ты будешь делать? – спросила Элеонора, размазывая непрошенные слёзы по щекам. План рухнул. Полностью и безоговорочно. Оставался лишь горизонт неизведанных дорожек – и новый, вовсе не идентичный гений, стоящий на распутье. Там, где гении чувствуют себя уютнее всего – в неизведанном. – Если ты хочешь, то можешь стать математиком. Или физиком.
– Я не знаю, – ответил он. – Но я знаю, что что-нибудь придумаю.
«Конечно, придумаешь. Я не сомневаюсь в этом ни секундочки. Ведь ты, чёрт возьми, Сергей Рахманинов!»
Photo by Matthew Henry from Burst