Посвящается Софье Синицыной
Наденька Бескрылова, двенадцать лет
Во мне родилось желание стать актрисой.
Это произошло внезапно: прогуляв физкультуру, я сидела и смотрела клипы по «Культмьюзик». Песни были в основном на английском, а мы его начали проходить только год назад, в пятом классе, поэтому смысла их никто не понимает, но, честно говоря, не заморачивается.
Маме некогда, и она позволяет смотреть что угодно. Только если матом не орут, как на «ДваК», – но это, вправду, уже перебор.
Однажды она пыталась понять меня, посмотрела с минуту и сказала, что певица Лама – пошлая. Это было смешно, потому что я и другие девочки в классе любим Ламу, ведь она безумно красивая, а мама просто не в теме – и это ещё больше сближает нас с подругами.
Свою любимую песню, название которой не смогу воспроизвести верно, я пробовала перевести по словарику, но получился набор слов. Да они и не нужны. Мало кто ищет смысл – сам ритм музыки возбуждает эмоции. Хочется поставить на повтор. С экрана модные песни звучат несколько раз на дню. Каждый понимает их по-своему и чувствует так, будто они написаны исключительно про него, для него – как саундтрек к собственной жизни.
Общую тему подсказывают клипы: чаще всего в них обрывки секса. Вот женщина кидает тонкую вазу в мужчину, когда тот уходит. Ваза разбивается, сверкающие брызги и осколки разлетаются в замедленной съёмке. Кадры быстро меняются. Мужчина смотрит в окно, в котором женщина, повернувшись спиной, снимает с себя лифчик, затем – чёрные трусы из тонкого кружева.
При просмотре испытываешь смущение, оно нарастает, становится глубинным стыдом внутри – как глухая пробка. Смутно вспоминаешь, что учительница, мама и вообще взрослые говорили, что такое – неприлично, плохо. Но ведь это показывают, а значит, вместе с тем, это – нормально? В детских сказках всегда был либо злодей, либо герой. Как может быть такое, что плохо и нормально одновременно?
Преграда сломана. Всё гадкое уже приятно. Я бешусь в танце, как ведьма, повторяя вслед за певицами кач бёдрами. Музыка требует действий. Скидываю школьную кофту и джинсы, выворачиваю мамину бельевичку, примеряю наряды, крашу губы малиновой помадой, глаза – голубыми тенями, тушью. Я лучше всех, красивее мамы, её высохших подруг, – значит, достойна лучшей доли, чем гнить на заводе в нашем Мухосранске. Мне всё должно достаться легко. Певец, мчащийся на полной скорости и давящий пешеходов, когда те в ужасе разбегаются, утверждает меня в моих стремлениях.
Так я захотела стать актрисой. Хотя училка по русскому и литре никогда даже не предлагала мне участвовать в конкурсе чтецов, подруге – да.
Конечно, я уеду в Голливуд и буду гулять там по алому ковру.
Чтобы оценить свои возможности, не переставая извиваться, подхожу к зеркалу и критически заглядываю себе в глаза. Перепад в настроении происходит чересчур быстро – я теперь вспоминаю, что уродливой себя стала считать с шести лет. Ровно полжизни назад.
Тогда я смотрела на диснеевских принцесс, на куклу Барби и сравнивала узкие талии, длинные ноги со своим покрытым детским жирком тельцем. Я поняла тогда, что даже когда я вырасту, мне не достичь их уровня, не стать такой же красивой. Их лицо всегда идеально: Барби мило улыбается, а принцессы, даже если плачут в трагические моменты, сохраняются беззащитно-невинно-безупречными.
Вспоминая их, я смотрела в зеркало и понимала, как была тогда права. Мои глаза были большими – но недостаточно, не на половину лица, само его строение было другим.
Я понимала, что я человек, но рисованная принцесса до такой степени влюбляла в себя, что хотелось облиться серной кислотой от того, что я – не она. Даже не самая красивая девочка в классе. Ни один мальчик в меня не влюблён.
Грудь уже начала набухать, таз расходится, и месячные недавно начались. Вместе с тем бёдра начали покрываться другим, женским слоем жира, вырос «пивной» животик, усугублённый дешёвой едой с добавками. Мама покупает товары только по скидкам. Это всё враки, что бедные – худые. Сейчас в моде анорексия: голливудские звёзды и модели тощие, они все сидят на диетах.
Я тоже сижу на них. Пыталась питаться, как кумиры, но в списках часто попадаются странные продукты – у нас в магазинах такое не продают.
Часто после уроков есть очень хочется, и болит живот, – я срываюсь и съедаю всё, что нахожу в холодильнике. И толстею ещё больше. Жирной я чувствую себя постоянно: при росте один метр шестьдесят три сантиметра вешу сорок девять кило. Подруга называет меня «шоколадная наркоманка» – я зависима от шоколадок, поэтому на диетах меня все и всё бесит.
Однажды на истории нам показывали документальные фотографии голода в Российской Империи – на них голые крестьянские дети были с раздутыми животами. У меня похожая фигура. Даже грудь меньше, чем пузо.
Первая красавица у нас – моя подруга, Лена Кислицына. Парни носят ей сумку, дарят мягкие игрушки, зовут гулять, стараются рассмешить. Я при этом всегда третья лишняя.
У Лены большие, как у меня, глаза, подруга красивее, но мы не конкуренты – она всё равно хочет идти на дизайнера.
Клипы с «Культмьюз» манят и заставляют неотрывно смотреть на идеальных людей – это просто боги: десятки длинных, стройных ног бодро маршируют, у всех женщин точёная фигурка, каждая полураздета: без штанов или с пышной грудью, которая пикантно вывалилась. Часто на девушках короткая кофточка, оголяющая плоский, совершенный живот. Я ненавижу их всех, завидую им. Я хочу, чтобы это мне, мне одной другие так завидовали, как я сейчас, – пусть чёрной завистью, плевать. После просмотра хочется взять нож и срезать собственный жир с живота и ляжек.
Когда я вырасту, я сделаю себе пластическую операцию: вырежу два ребра для точёной талии – по одному с каждой стороны, раздроблю и удлиню на несколько сантиметров ноги, откачаю жир, накачаю грудь и губы.
Тогда я стану как настоящая диснеевская принцесса.
Некоторые звёзды сделали себе пластику и теперь такие прекрасные. Есть те, кто умер под ножом хирурга или стал уродиной, но они просто неудачницы.
А я хочу быть не человеком, а стать богом. Чтобы мне все поклонялись. Чтобы в меня были влюблены, все парни бредили мной. Чтобы мне посвящали песни музыканты, в которых говорили бы, как не могут забыть ту минуту, как увидели меня. Хочу сниматься в голливудских мелодрамах – это мои любимые фильмы о настоящей любви. Например, «Красотка».
Понимаете, мечта стать актрисой – она решает всё. Ты – актриса, значит, ты красивая. Это истина вне споров. Как то, что параллельные прямые никогда не пересекутся. Стать актрисой – это заставить людей тебя любить.
Я представляю, как стою на сцене одна, освещаемая софитами, перед тысячным залом для элиты. На мне обтягивающее чёрное платье с большим вырезом, открывающим бедро. В руках я держу золотую статуэтку «Оскара». Каждый мой вдох, каждый удар сердца транслируется в режиме реального времени на весь мир. Я говорю: «Хочу передать привет своему папе – Николаю Анатольевичу Бескрылову, который бросил нас с мамой, не платил алименты и который в меня не верил. А теперь я стала крутой голливудской актрисой!».
Щурю глаз и выдавливаю прыщик на носу. Я обязана стать актрисой.
Надюха, четырнадцать лет
Я никогда не была в театре. У нас его нет. Только Дом Культуры. В него редко приезжают забытые певцы. Я была лишь на новогодних утренниках в детстве. Однажды в детском садике Дед Мороз заблевал ёлку.
Я выпустилась из садика, переходила из класса в класс, росла телом и мозгами, а сюжет утренников оставался таким же: Баба Яга украла у Деда Мороза Новый год, и детям вместе с внученькой Снегурушкой предлагалось спасти праздник.
Только сладкий подарок – конфеты в пакете – никогда не надоедал. Настоящего спектакля я не видела никогда, а так хочется!
Я бы любила все-все спектакли и все театры.
В этом ДК есть театральный кружок. Я решила не сидеть сложа руки и ждать, когда позовут в Голливуд, хотя у многих звёзд, как читала в журналах, было именно так – они просто шли по улице или зашли в кафе выпить чашечку кофе, их выделил среди всей массы людей режиссёр и пригласил сниматься без проб.
Недавно со мной было то же: мы с классом поехали на «Лыжню России» в посёлок. Отмотав свои километры и замерзая, я, потеряв ребят, зашла в первую попавшуюся местную забегаловку погреться. Помещение было рассчитано человек на пять, не больше – в него втиснули два столика, накрытые нечистыми, дырявыми клеёнками. Один из них заняла компания подвыпивших мужчин. За барной стойкой толстая работница разливала вонючее мутное пиво ещё одному посетителю в потёртой кожаной куртке. Не могу вспомнить его лица, потому что он был старый – возраста родителей. Он представился режиссёром и предложил угоститься пивом.
В нерешительности я посмотрела на него, а толстая барменша хихикнула и спросила, много ли тот фильмов наснимал. Её хохот передался всем посетителям. Сопровождаемая смешками, я выбежала. Но до сих пор сомневаюсь – вдруг я упустила свой шанс?
Теперь я решила больше не ждать, взять судьбу в свои руки, делать шаги к мечте – записаться в театралку.
С благоговением подходя к старому зданию Дома Культуры – с его большими колоннами, пусть и облупившейся краской, зато с замысловатыми узорами на лепнине – я впервые ощутила себя всего лишь маленьким, ничтожным человечком.
Приняли меня прохладно. Как не была я популярной в классе, так не стала нужной в кружке. Это был уже сложившийся коллектив, который ездил на гастроли в саму Москву. В коротеньких маечках и шортиках мы бегали в полутьме по сцене под родные песни с «Культмьюзик». Разогрев под них раскрепощал – хотелось бегать вовсе голой.
Проходящая мимо администраторша – старая тётка – цеплялась к девочкам, говорила, что те жирноваты, а она худа. «Примой» царила её племянница. Большинство участников, мои ровесники – по двенадцать–четырнадцать лет – были очень развратные и пошлые. У некоторых из них уже пропитые и прокуренные голоса, несмотря на запрет режиссёра курить. У одной девочки на всю жизнь палёным спиртом были обожжены голосовые связки. Её глухой, сиплый бас, совсем как у мужчины, был приметен издали – его невозможно было спутать ни с каким другим. Как и десяток остальных, она тоже мечтала стать актрисой.
Театралка нисколько не стыдилась этой своей особенности – никому вообще не было знакомо такое чувство, как стыд. Напротив – девчонка обратила её в достоинство, своеобразную местную достопримечательность. Под дружный смех и улюлюканье всей честной братии она звонила парням других девочек и представлялась их любовником. Это было одним из развлечений кружковцев.
Все поголовно ругались матом. Вообще держали себя разнузданно, развязно. Девочки могли при всех начать снимать с себя последнюю одежду, и никому не было до этого никакого дела. Никто и ничто не смогло бы смутить этих маленьких стариков.
Про сорокалетнего режиссёра ходили слухи, что пару лет назад он соблазнил шестнадцатилетнюю воспитанницу.
Девизом театралки было: «Оставь скромность, всяк сюда входящий». Это первое правило, которое должен был заучить новичок.
У нас в классе почти все ещё, кроме самых последних двоечников, были девственниками. Тут же многие занимались сексом (правда, двоечниками были тоже).
Я не была ни в том, ни в другом лагере – когда в школе девочки мечтали о парне, в первый раз целовались, я берегла себя и мечтала продать девственность режиссёру за роль.
Деятельность нашего кружка состояла в проведении тех же утренников для малышей, организации Дня города или Масленицы – никому не интересного языческого праздника времён, когда по земле бегали динозавры. Все жрали блины, а потом сжигали чучело. Мы вели конкурс, кто больше всех этих блинов съест, и победитель, спустя четверть часа, умер от переедания.
Прима торжественно, «с выражением», ставя ударение в каждой строке, декламировала очередные главные роли – Снегурочки, Весны и проч.
Мне тоже удалось сыграть крошечную роль мыши в массовке. Всего минуту я постояла в костюме на сцене, открывая рот. Мы выступали под фонограмму. Это был позор.
Потом я заявила учительнице русского и литературы, что хочу, как Лена, участвовать в конкурсе чтецов. Она взялась «ставить» со мной стихотворение Пастернака.
Я потрясающе декламировала от мужского имени, упорно, настойчиво размахивая рукой – и жутко была горда за саму себя. Конкурс я провалила.