Поколение апатрид

© Ефим Захаров, 2021

ISBN 978-5-0055-1955-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Описанная история от начала и до конца является продуктом фантазии автора. Все имена и события вымышлены и ничего общего с реальностью не имеют, совпадения названий случайны.

Глава первая

Дотлевшая до фильтра сигарета обожгла пальцы и на несколько секунд вернула в реальность, ровно на столько, сколько нужно для того, чтобы сделать жадный глоток самогона из стеклянной пивной бутылки без этикетки, достать из пачки новую сигарету и щёлкнуть зажигалкой. Остекленевшие глаза вперились в желтую полоску бамбуковых обоев, пепел падал прямо на грудь, а скатившаяся до подбородка слеза замерла перед падением, запутавшись в недельной щетине и оставив на щеке жирную мокрую полосу.

Из подключенных к ноутбуку колонок играла «Fade to Black», а по подоконнику барабанил мелкий тёплый майский дождь. Илюха обожал Metallica, знал тексты и сам играл эти песни на гитаре. Пять лет назад, в конце апреля, Илья вытащил его в Москву на концерт. Это было охренительно. Сам Олег никогда раньше не бывал на таких шоу и то, что он впервые увидел в свои тридцать пять, заставило его подумать, что самая лучшая часть жизни прошла без чего-то важного и интересного. Звук, свет и энергия, которую вырабатывали четыре уже далеко не молодых человека, как вместе, так и каждый по отдельности, подхваченная забитым под завязку «Олимпийским», и возвращенная на сцену, умноженная многократно, тут же бросалась обратно в зал, взрывала тебя изнутри и давала ощущение прикосновения к чему-то великому и уникальному, свидетелем чего ты был, но это уже больше не повторится. Ты – особенный, ты видел Metallica. «Это лучше, чем секс и кокс», – сказал он тогда сорванным в хлам голосом, выжимая мокрую от пота майку после концерта. Илья ничего не ответил, просто улыбнулся глазами, как умел только он.

Но Илюхи больше нет.

Они были самыми близкими друзьями, хотя и не ходили семьями друг к другу в гости (их вторые жены, молодые, амбициозные и высокомерные барышни, терпеть друг друга не могли, а как же иначе, ведь они – жёны судей), да и общались в последнее время достаточно редко, в основном по телефону и по делу, но присутствие надежного друга в своей жизни, бывшего рядом на всех этапах продвижения по карьерной лестнице, Олег постоянно ощущал на протяжении последних восемнадцати лет. Познакомились они летом девяносто седьмого в пыльном коридоре третьего этажа четырехэтажного здания на улице Севастопольской крымской столицы перед кабинетом начальника отдела кадров прокуратуры Крыма, где ожидали известий о своём трудоустройстве. Илья, симферополец, окончивший Харьковскую юракадемию, получил направление в прокуратуру Керчи, а он, уроженец восточного Крыма, который учился в местном госуниверситете, остался в Симферополе. Поначалу ездили друг к другу, отжигая по клубам и дискотекам, потом перестали, обзавелись семьями и детьми. Созванивались редко, в основном по необходимости, иногда бывали друг у друга на днях рождениях. В 2004, не сговариваясь заранее, оба сдали квалификационный экзамен и через год стали судьями, попав в один Указ Президента. Илье повезло больше – был назначен судьей районного суда Симферополя, родители помогли, а Олег вернулся в свой родной город, с его рабоче-крестьянским происхождением столичные суды оставались несбыточной мечтой. В 2010, незадолго до поездки в Москву, вместе съездили в Киев, где Верховная Рада без проблем избрала их на должности бессрочно.

Как-то всё у них в жизни синхронно получалось. В один год женились, потом почти одновременно развелись, и снова обзавелись семьями. Дети – ровесники, у обоих мальчик и девочка от разных жён, только у Илюхи мальчик старший, а у него наоборот. Казалось бы – жизнь удалась – живи, работай и радуйся. Хер там.

Страх, проявившийся в конце февраля 2014 вместе со слухами о выдвижении на полуостров «Поезда дружбы» с боевыми отрядами «Правого Сектора», сменился истеричной радостью. Ура! Ура! Ура! «Зелёные человечки» защитили нас от фашистов и националистов, Крым и Севастополь возвращаются в родную гавань. Щас заживём, молочные реки по кисельным берегам потекут. Без сожаления сдали украинские паспорта и налегли на изучение российского законодательства, с улыбками и надеждами шагая на работу, где с чувством гордости выносили решения именем Российской Федерации и ждали завершения «переходного периода» и «российских зарплат». Звоночек, прозвеневший практически сразу, когда таких же мужиков из прокуратуры «их призыва – конца девяностых», дослужившихся до заместителей и прокуроров городов и районов, носящих на погонах две, а кто и три, большие звезды, выперли из ведомства без объяснения причин, не дав доработать до заслуженной пенсии даже не годы, а месяцы, мозги не отрезвил. Нет, не может быть. Мы же судьи, избранные парламентом, с нами так поступить не могут, нам ведь обещали, что всё будет хорошо. Люди из Москвы приезжали, коллегами называли, улыбались искренне. А мы верили. Лохи. Могут, ещё как могут.

В октябре четырнадцатого был первый раз, когда большие московские дядьки с важными лицами и осознанием собственной важности, в ультимативной форме поведали крымским судьям, что каждый четвертый из них остаётся без работы. Не только Олег и Илья, а ещё четыре десятка коллег. Шок. Кое-кто обжаловал такие решения в Москву. Бесполезно. Против лома нет приёма. Что произошло? Почему так? Почему именно мы? Подключили все возможные связи – кое-что узнали. И здесь у них с Ильей практически одинаково – секретная справка ФСБ об их коррумпированности. Таким не место в кристально чистой судебной системе России. А что в ней написано – никто не знает. Вернее кто-то то, конечно, знает, для кого-то ведь они и пишутся, эти справки, однако достоверной информации – ноль. Но всё по-доброму, ласково так. Работайте, пока, граждане судьи, не волнуйтесь. Возможно, произошло недоразумение, разберёмся, исправим. У вас будет ещё возможность подать документы. И правда. Подали документы ещё раз, в декабре, но в марте пятнадцатого всё повторилось. Вежливо, доброжелательно, с намёком на улыбку: «До свидания, вернее прощайте, Ваша Честь». То, что вместе с ними стали безработными ещё полсотни крымских судей, утешение слабое. И ведь как всё было изначально продуманно: украинские паспорта забрали, дали поработать и скомпрометировать себя в глазах Украины вынесением решений именем Российской Федерации, чем отрезали дорогу назад, а потом выгнали вон пинком под зад, не оставив никакого шанса на трудоустройство в «системе» ни прежнего, ни теперешнего государства, сделав из умных и работоспособных людей изгоев.

А ведь им обоим оставалось меньше трёх лет до пенсии. То, на что положено двадцать с лишним лет – растоптано, а цель, к которой они шли всю сознательную жизнь и которую достигли, исчезла, как будто её и не было вовсе, став фантомом, который уже невозможно материализовать. Но ведь этот мираж ещё вчера был реальностью, и, надо сказать, достаточно успешной реальностью. Уже забылось. Всеми. И прежде всего теми, у кого получилось этот фантом сохранить. «Я не смогу жить жизнью обычного человека», – сказал ему Илья сразу после того, как они вышли из зала, где окончательно решилась их судьба.

Олег «квасил» почти неделю, уничтожая самогон, выгнанный бабой Маней с соседней улицы, сидя в трусах на полу на балконе собственной трёхкомнатной квартиры, выходя из дома только в магазин за сигаретами, или в гости к бабе Мане за пополнением запасов. Самогон он пил не из экономии, денег на водку или виски пока хватало, ему просто нравился вкус «натурального продукта», да и голова от него утром болела меньше, чем от «казёнки». Жена и сын сразу после похорон уехали к тёще на майские праздники, и общение за неделю свелось к минимуму, с каждым днём сокращаясь наполовину. А вчера жена, кажется, вообще не звонила. Голос старшей дочери он не слышал уже месяц, может больше. Взрослая стала, занятая, про папку сама и не вспомнит, только когда что-то нужно.

Но он живой. Хоть и пьяный, опустившийся и вонючий, но живой. А Илюха – нет. Не выдержал. Не смог. Рассыпался. Сгорел. Заперся в ванной, когда жена на работу ушла и дочку в школу отвела, и вены себе вскрыл. Под «My Friend of Misery», свою любимую композицию. У него всегда мурашки по коже бежали, когда акустический гитарный проигрыш звучал. Всё осознанно. Готовился он к этому. К нотариусу сходил, завещание написал, счета в банках обнулил, все деньги, которые припрятаны были, домой принёс, на стол положил и сверху записку – «Я так жить не могу».

Зачем всё? Зачем…??? Похоронили Илью Первого Мая, в День солидарности всех трудящихся, мать их так. Почти никто из тех, кто друзьями себя считал, кому повезло больше, кто при работе остался, на похороны не пришёл. Стыдно, наверное. Каждый только о своей заднице думает. Почти все, за исключением пары человек, из тех, кто на должностях российских закрепились, отвернулись, звонить перестали, а при встрече в городе старались сделать вид, что не узнали, потупив спрятанные за стёклами тёмных очков глаза. Зачем с ними общаться? Они теперь никто.

Самогон закончился, и бутылка покатилась в угол балкона к куче таких же опустошенных, как и он сам, стекляшек, смятая пачка «Marlboro» полетела следом в том же направлении. Телефон, поставленный на беззвучный режим, завибрировал. Олег поморщился, закрыл крышкой поллитровую стеклянную банку полную окурков, которая стояла около правой ноги и жутко воняла, взял телефон. «Настя». Жена.

– Ты всё бухаешь? – ни «привет», ни «как ты?», ни «как дела?», сразу к делу – выносить мозг. Это у неё получается лучше всех в мире.

– Ну. Чё хочешь? – раз она так, тоже сюсюкать не буду.

– Заканчивай, давай. В животное уже превратился, квартиру засрал так, что я туда возвращаться не хочу…

– Не хочешь – не возвращайся, – перебил Олег супругу.

– Ты ох… л, муж мой? Все мозги пропил. Это моя квартира.

– Это моя квартира, я её покупал. За свои кровные, а то, что на тебя оформил – дурак был. И вообще, иди в жопу. Все неприятности из-за тебя, жизнь мне испортила … – жена отключилась, а Олег подумал, что Настя, в принципе, ни в чём не виновата, просто она единственная, кто позвонил ему сегодня. За что он её так, дурак? Правда, скотиной стал.

Встать удалось с трудом. Ставшая непослушной и ватной от долгого сидения в одной позе нога не хотела сгибаться, и он пошатнулся, ударившись губой о дверной косяк. Кровь стала заливать подбородок и капать на пол.

– Пи… ц, допился, – Олег снял майку, зажал губу и, как мог, побежал в ванную.

«…The Ultimate in Vanity

Exploiting Their Supremacy

I Can’t Believe the Things You Say

I Can’t Believe, I Can’t Believe the Price You Pay

Nothing Can Save You

Justice Is Lost, Justice Is Raped, Justice Is Gone

Pulling Your Strings,

Justice Is Done

Seeking No Truth

Winning Is All

Find it So Grim, ..........So True, ..........So Real…»

Остановив кровь и постояв под холодным душем, Олег вышел из ванной комнаты и, прислонившись к стене, дослушал «… and Justice for All» до конца, внимательно вглядываясь в своё отражение в зеркале.

– А я буду жить. Я не сломаюсь, – взяв мусорный пакет, куда бросил окровавленную майку, он вышел на балкон и услышал громкие хлопки.

Небо озарилось яркими вспышками. Маленькие белые точечки, взмыв в небо, взрывались и превращались в огромного белого паука, лапы которого росли и вытягивались вниз, после чего кончики лап снова взрывались и весь паук распадался на искры, а новые маленькие беленькие точечки всё взмывали и взмывали в небо, меняя паука на оранжевый цветок или сказочное дерево, раскинувшее свои разноцветные ветви. Финальный залп салюта в честь Дня Победы, раскрасивший небо яркими узорами, подвёл черту под праздником, который закончился.

Глава вторая

Настя вернулась на следующий день вечером. Одна. Сын остался у бабушки. Они так не договаривались, Ваньке же в школу надо, ну да ладно…, лишь бы орать не начала. Крики супруги Олега в последнее время бесили неимоверно, он начинал трястись, срывался, сам начинал кричать и хотел её ударить, но пока сдерживался. Нервы за полгода превратились из канатов в тоненькие ниточки, рвущиеся даже от малейшего контакта с действительностью. Супруга молчала, приняла ванну и ушла в спальню. Дверь закрыла. Ни слова. Олег понимал, что жену он обидел, но признаваться в своей неправоте не хотелось. Сама виновата, понимать надо в каком он состоянии. А молча даже как-то лучше.

С ней он жил уже десять лет, в браке – восемь. После развода с первой женой, с которой почему-то не заладилось сразу, а несколько лет, прожитых вместе, вспоминались скорее с оценкой «минус», чем «никак», Настя оказалась тем единственным существом, которое вернуло его к осознанию того, что с женщиной может быть хорошо, научила любить и понимать друг друга с полуслова, с намёка, шёпота или полувзгляда. Страсть, которая захлестнула их тогда, десять лет назад, он вспоминал часто. Он засыпал её цветами, подарками и вниманием, а она дарила ему себя двадцатилетнюю, ненасытную и жадную до любви, без остатка, каждый раз, как последний. Время вдвоём пролетало как один миг, и он часто обнаруживал себя только в тот момент, когда уже нужно собираться на работу. Странно, но спать не хотелось, а вечером он снова был готов любить её, любить столько, сколько мог выдержать его подорванный работой и алкоголем тридцатилетний организм. Куда всё это делось?

Анастасия была младше его на девять лет, эффектная, с длинными ногами, упругой, несмотря на рождение ребенка, грудью, небольшими бёдрами, выпирающей попкой и вьющимися золотистыми волосами. В уголках глубоких голубых глаз уже скапливались морщинки, но это её не портило, скорее наоборот. Мужчины на его жену смотрели с желанием. Олег поначалу ревновал, потом перестал. Зачем? Если она захочет ему изменить, всё равно изменит, и его ревность этому не помешает. Зачем терзать себя лишний раз?

Встретились они случайно, а как же может быть по-другому. Олег только что развёлся и пребывал в состоянии «между прокуратурой и судом», все экзамены и документы сдал, ждал только Указа Президента о назначении на новую должность, о которой мечтал класса с восьмого, и все свои действия выстраивал в соответствии с когда-то поставленной перед собой целью. Он уже написал рапорт об увольнении из прокуратуры и отрабатывал последние две недели, когда ему позвонили из приёмной заместителя председателя Апелляционного суда Крыма и попросили заехать. Он примчался почти сразу, но заместитель внезапно уехал на какую-то незапланированную встречу, и ему было предложено подождать. В ожидании и волнении Олег зашёл подстричься в рядом расположенный салон красоты. Как назло, ни одного мужского мастера не было на месте, но его согласилась подстричь женский мастер, молодая девчушка с пухлыми щёчками и золотистыми волосами в плотно облегающих джинсах. Он оставил тогда щедрые чаевые, и девушка мило покраснела, опустив глазки.

Встреча с зампредом республиканского суда оказалась пустой и далеко не судьбоносной, а девчонка из парикмахерской запала глубоко и даже снилась пару раз ночью. Он продержался неделю, потом заехал в салон в конце рабочего дня и… началось. Теперь она хозяйка двух салонов красоты и практически не зависит от него материально. Красивая. Самостоятельная. Гордая. Истеричная. Особенная. Всегда Уверенная Только В Своей Правоте. С достоинством несущая своими руками водруженную на чело «корону». Королева, б… дь. Молчит. Из опыта Олег знал, что молчать Настя может долго. Не в первый раз.

Он тоже молчал. Принял душ, в одиночестве выпил сладкого чаю с лимоном и лёг на диван перед телевизором в большой комнате. Олег не брал в рот спиртного уже почти сутки и перед приездом жены вынес мусор и лично убрался в квартире, вытерев пыль, пропылесосив, вымыв полы и посуду. Самогон выходил через поры кожи обильно и за время уборки он дважды поменял футболку. Вся его сущность хотела выпить, мышцы крутило, а головная боль становилась нетерпимой, словно говоря ему: «Сто грамм и ты снова – огурец, ну что же ты медлишь, всего „соточка“ – и будет хорошо». «Нет», – отвечал он себе, забросил в рот две таблетки «Спазмалгона» и залил стаканом воды, перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку. Боль отступала медленно, но сон пришёл быстрее, чем он ожидал.

Он сидел в своем рабочем кабинете в судейской мантии и готовился к предстоящему процессу, читая судебное решение, вынесенное вышестоящими коллегами по аналогичному делу, как вдруг дверь открылась, и на пороге нарисовались три молодых человека с автоматами, в камуфляжах и высоких ботинках, с красно-чёрными повязками на рукавах и трезубцах на груди.

– Олег Петрович Уваров, – начал один из них, как видимо старший, – Ви зрадили інтересам України і добровільно перейшли до стану ворога, приймаючі судові рішення іменем Російської Федерації. Тепер, коли Крим повернувся до складу України, таким як Ви не місце в судовій системі держави. Крім того, рішенням Кримського українського революційного комітету, за державну зраду Ви засуджені до смертної кари через повішення, і це рішення буде негайно приведено до виконання. Пройдемо з нами1.

Олег намеревался что-то сказать, но два бравых молодца схватили его за руки и попытались вывести из кабинета. Он сопротивлялся как мог, пытаясь сбросить с себя руки, как клещи схватившие его чуть выше локтя, мантия задралась, потом порвалась и её стали стягивать через его голову. Под мантией Уваров оказался абсолютно голым. Когда последний лоскут ткани был сорван, он увидел, что вместо украинских военных напротив него стоят три молодых крымских татарина, в джинсах и кожаных куртках, с голубыми повязками на рукавах.

– Олег Петрович Уваров, – по-русски сказал старший из них, с бородой, – Крым, наконец-то, стал крымско-татарской республикой, и мы приступили к формированию новых судов. Вы, как человек, который не запятнал себя служением в российских структурах во время оккупации, нам подходите. Но для того, чтобы остаться в занимаемой должности, Вам необходимо принять ислам и сделать обрезание, к чему, собственно, мы сейчас и приступим.

Бородатый достал из кармана скальпель и стал медленно приближаться к Олегу. Уваров зажмурился, а когда открыл глаза, то обнаружил себя в обществе двух немецких солдат и офицера, который с легко узнаваемым акцентом из старых фильмов про войну, произнес, глядя прямо ему в глаза:

– Олег Петрофич Уфарофф. Полуострофф Крым решением Совета Безопасности ООН временно передан под юрисдикцию международных организаций, и нам, немцам, поручили сформирофать у фас судебную систему. Нам известно, что Фы – честный и порядочный человек и судья, и мы предлагаем Фам сотрудничество, но, так как Крым стал частью сфободной от предрассудков Европы, то судьями могут стать только люди, которые лично на себе познали любоффь и мужчины и женщины, в противном случае, это может привести к дискриминации по половому признаку при принятии решений, что недопустимо. Имеющийся небольшой недостаток Фашей биографии мы постараемся испрафить прямо сейчас.

Офицер рванул на себе мундир и остался в кожаных трусах и подтяжках, а двое солдат вывернули Уварову руки и, придавив плечи, положили грудью на стол. Когда офицер похлопал его ладошкой по ягодицам, Олег закричал и… проснулся.

Он всё так же лежал на диване перед телевизором, передающим новости с юго-востока Украины, липкий пот струился по всему телу, знобило, в глазах мутилось и жутко тошнило. Он в три шага добежал до туалета, где освободил желудок, потом залез в ванную и встал под душ. Трясущимися руками Олег несколько раз переключал воду с горячей на холодную и, сколько хватало терпения, стоял под струёй. В завершение водной процедуры, постояв под горячим душем до тех пор, пока озноб не унялся, он выпил воды из-под крана, смешно изогнув шею и подставив рот под струю, вернулся в комнату и снова упал на диван, ощущая под щекой уже остывшую мокрую противную подушку. На этот раз он уснул мгновенно, и ни украинские националисты, ни татары, ни немцы, ни кто-либо ещё его уже не беспокоили.

Глава третья

Когда Олег открыл глаза, солнце освещало комнату ровным жёлтым ярким светом, а из открытого окна доносилось чириканье птиц. Насти уже не было, и электронные часы над телевизором показывали «8.42». Голова ясная, но руки и ноги болели, будто он вчера разгрузил вагон картошки, как когда-то в студенческие годы. «Нужно возвращаться к жизни. Хватит. Нарасслаблялся», – сказал он вслух, упал на пол, отжался двадцать раз и пошёл в душ. На кухне, к его удивлению, был заварен чай, а ещё тёплые сырники, накрытые разноцветным пасхальным полотенцем, стояли на столе. «Вот это уже лучше. К вечеру, надеюсь, вообще всё будет в порядке», – улыбнулся он и подумал, что неплохо бы порадовать жену каким-нибудь подарком, да и Ваньки пока нет, можно вечер вдвоём провести. Он взял телефон, чтобы написать Насте приятное смс, но увидел три неотвеченных вызова – два от «Толоконников И. К.» и один от абонента «Надежда Михайловна». Звонки были вчерашние, но он их не слышал – телефон весь день был в беззвучном режиме. Жуя сырник, обильно политый сметаной, он думал, кому перезвонить первому, и решил, что Толоконникову, он всё-таки звонил дважды.

Игорь Кириллович, бывший коллега по судейскому цеху, которому повезло больше других, работал в одном суде с Илюхой и после «крымской весны» сохранил не только свою должность, но и остался одним из немногих, которые в меру своих сил и возможностей поддерживали коллег, оставшихся не у дел, добывали всякую информацию и делились ею, надеясь, что она как-нибудь поможет изменить ситуацию.

– Привет, Олежек. Как ты? – сразу ответил Толоконников на звонок.

– Нормально. Как сам? – Олег отхлебнул из кружки остывший чай.

– Да у меня-то всё в порядке. Я не звонил на майские, видел тебя на похоронах, понял, что звонить не нужно.

– Угу. Я вчера из пике выходил, звонок не слышал. Что хотел то?

– Помощь твоя нужна.

– Моя? Тебе? – Олег удивился.

– Твоя, твоя. Но не мне. Лучше тебя в Крыму специалистов мало, а обращаться к кому попало, я не хочу.

– Спасибо на добром слове.

– Тебе сейчас, я так думаю, делать особо нечего, заезжай ко мне, я на работе.

– Когда?

– Чем раньше, тем лучше.

– Одеваюсь и еду.

– Жду, – Толоконников отключился.

Через десять минут он сидел в автомобиле. Десятилетний дизельный серебристый «Land Cruiser» годом и месяцем своего выпуска напоминал о первой встрече с Настей, да и вообще много всего было, что связывало жену и машину. А главное, что поводов для мыслей о замене ни одна, ни другая не давали.

Пока машина грелась, Олег набрал тёщу. Надо сказать, что его отношения с Настиной мамой складывались на редкость удачно, виделись они редко и симпатизировали друг другу. Поговорив с Надеждой Михайловной, которую он называл на «вы» и исключительно по имени-отчеству, заверив, что с его здоровьем всё в порядке, с Анастасией они помирились и поводов для беспокойства у неё нет, Олег несколько минут поболтал с сынишкой, просившего как можно дольше не забирать его от бабушки, потому что у неё весело и не надо идти в школу. Договорившись, что на выходные они с Настей заедут за Ваней, Олег бросил телефон на пассажирское сиденье и вставил в щель магнитолы диск «Високосный год».

Дождавшись припева первой песни, Олег сделал звук громче и нажал педаль газа.

«…Если я правильно помню

И моя память не спит с другим,

Авторство этого мира

Принадлежит им.

Они ни в кого не верят

И никогда не плачут

Бог, открывающий двери,

И Ангел, приносящий удачу…»

Дорога до столицы Крыма заняла три с половиной часа. Трасса Керчь-Симферополь, ставшая за последний год «дорогой жизни», полностью отвечала своему названию. Поток машин в обоих направлениях ослабевал только тогда, когда вследствие непогоды не работала паромная переправа, а состояние дорожного полотна вызывало исключительно ненормативную лексику. Ежедневно разбиваемая фурами и военной техникой трасса с двумя полосами для движения, по одной в каждом направлении, просто не справлялась со своей функцией. Новый асфальт укладывался понятными только работникам «Автодора» участками и слоями, и разница между «старым» и «новым» асфальтом могла достигать десяти сантиметров. Одуревшие от многочасового ожидания на переправе водители просто не замечали «особенностей» дороги и благополучно «вылетали» в кюветы и поля, разбивая свои машины. Добравшись до Феодосии, Олег насчитал четырех «лётчиков». Чуть не доезжая Грушевского перевала, он увидел покорёженную красную «Mazda», вернее то, что от неё осталось. Приехавшие на место ДТП «скорая» и полиция создали огромную пробку, и машины с трудом разъезжались по одной оставшейся незанятой обочине. Аварии со смертельным исходом на «дороге жизни» уже стали обычным явлением. Бесконечные медленные гружёные фуры создавали на горной узкой и недостаточно обзорной дороге с многочисленными запрещающими знаками и сплошной разделительной полосой километровые «поезда», вынуждая нетерпеливых водителей идти на рискованные обгоны, которые зачастую заканчиваются трагедией.