Летопись Кенсингтона: Кенсингтонский народный фольклор
- -
- 100%
- +
– Ну, так он, наверно, всю лысину ошпарил, – скребуче засмеялся Фредди. – Стоп. Отставить смех. Отдай мою пластинку!
– Взя-али! – вдруг раздался рев марала, которым оказался, как вы уже догадались, старьевщик Дэвид Гэхен. – Йэпс!
С этими словами они с Гором подхватили хмельного Фредди под руки и потащили куда-то. Фредди сучил ногами и не особо сопротивлялся.
А хулиганы притащили его к кабачку, недавно открытому в честь победы при Ватерлоо. Правда, сам знатный ресторатор – Элтон Джон – считал немного по-другому, утверждая, что его заведение было открыто в честь хорошего урожая кабачков, которые он, Элтон, собрал, и на деньги, вырученные от продажи которых и был открыт этот ресторан, в принципе, и названный-то в честь именно этого события «Кабачком». Но посетителям было наплевать, в чью там честь был назван кабачок, главное – что он был открыт.
Так вот, негодяи, притащив Фредди к кабачку, раскачали его и, с воплем: «Йэпс!» за руки-за ноги вбросили его в витрину. Так что Фредди, пробив навылет два стекла, врезался прямо в живот официанту, который чинно и вальяжно проходил как раз мимо окна. Вместе с работником подноса Фредди пролетел через весь зал, два лестничных пролета и… врезался в дубовую дверь. Это открытие так пошатнуло его внутренний мир, что Фредди встал, волоча за собой официанта, потом швырнул его в аквариум, а сам направился к бару – выпить с устатку. Каково же было его изумление, когда он обнаружил у стойки Гора и Гэхена!
– Салют, мессир! – вскричала неугомонная парочка, и Дэвид замахал пластинкой.
У Фредди при виде его собственности всплеснулось, о чем он и объявил немедля.
– Неужели? – подмигнул Гор.
– В самом деле! – отозвался Гэхен.
Они вновь схватили бормочущего что-то про качели-карусели Фредди под микитки и поволокли куда-то. Притащив его к закрытому в честь позднего времени «Шинку», они раскачали дорогое тело и, все с тем же гнусным криком: «Йэпс!», швырнули его в окно. Тут же завыла сигнализация (в лице барана, спавшего обычно под стойкой), и на шум выскочил Фил в засаленном ночном колпаке.
– Удалить! – вопил он, – Разорили! Пенальти! Дрын достану щас! Вот я вас палкой! Дискоквалифрицируваю! – вывернул язык он. – Вы недостойны носить мою майку!
А надо вам сказать, что Коллинз расщедрился и в честь юбилея «Шинка» выпустил в свет майки с изображением рогов (барана) и копыт (собственных) и роскошной подписью «Шенок». Теперь все завсегдатаи сего почтенного заведения носили эти майки, а сам Коллинз – даже две. Или три – это зависело от настроения и погоды. Сейчас же на Филе было, по крайней мере, пять маечек. И вот что было дальше:
– Витрина! Моя витрина! Арррр! – и Коллинз, завыв от ярости, разорвал пополам верхнюю майку. Всех начало трясти. Даже Кокер, появившийся было из-за угла, с поклоном ретировался. Гор и Гэхен быстро-быстро, боком-боком, как два краба, также удалились. Фредди тоже было начал смазывать пятки, но тут на него налетел разъяренный Фил, вцепился ему в глотку и стал жать масло. Фредди беспомощно хрипел и лягался.
Тут на втором этаже показалась сонная физиономия миссис Коллинз. С надсадным «Мм-у-хх» она подняла над головой злосчастный чан и вылила на спорщиков все содержимое. Фредди хохотал и прыгал в дожде любимого напитка, а вот с Филом определенно творилось что-то непонятное. Он сморщился. Он посинел. Он стал похож на маленького осьминога. Все подумали, что Фил сейчас примется честить благоверную, на чем свет стоит. Но все повернулось отнюдь не лицевой стороной. Фил неожиданно опустился на колени, и —
– Бё!!! Бё-ООО! – дикий клич оповестил район о неблагонадежном состоянии желудка шинкаря. Фредди отвернулся, баран в ужасе залез под стойку, а мадам Коллинз, взвизгнув, выбежала на улицу и быстро увела бледного, как череп Боба Марли, мужа домой. Фредди же, трижды повернувшись на каблуках – от сглазу и порчи – тоже ушел домой. Так и не узнав причину неописуемого поведения Фила. Этот секрет мы с вами узнаем позже. А пока – о ворюгах.
Мартин Гор и Дэвид Гэхен перепродали диск обратно Полу Маккартни. Фредди, который не знал об этом акте милосердия, подстерег их поодиночке и так извалял в грязи и отбросах, что Гэхен стал колоться черти чем, а потом, дабы избавиться от навязчивой галлюцинации в виде осла в кальсонах и панаме, являющейся к нему по утрам с приветственным криком, наколол себе на плече татуировку, изображающий процесс грязнения. А чтоб уж заодно – на другом плече наколол осла. А Гор… Нет, Гор – это вообще кадр. Он – знаете, что он сделал? Не знаете? Ну, так нечего вам и знать. А зря. Такое, надо вам сказать… Гррмм. А Маккартни опять подарил пластинку Фредди. А Фредди на следующий день выплавил из нее отменное кашпо!
P.S. Утренний осел Гэхена так и не покинул.
P.S.S. А если Дэвид пытался от него сбежать – осел искал его, плакал, расспрашивал прохожих, до тех пор, пока не находил, а уж тогда, с приветственным криком…
/ – стих №4 – / Ринго, или Буонапарте мне спинку, пожалуйста! /
Однажды Ринго Старр решил,
Что он – Наполеон.
Надел на голову треух
И стал гордиться он.
– Эй, вы! – кричал он кенсингтонцам.
– Ну-ка, поглядите!
Но отвечали все ему,
Что он – свинья в корыте.
Наш Старр обиделся, и вот —
Глядите-ка! – вприпрыжку
Бежит он, длинноносенький,
Похожий на мартышку!
Его ловили всем районом,
А когда поймали —
Две пачки галоперидола
С квасом ему дали.
Он проглотил, упал без сил
И в тот же миг уснул,
Проснувшись же, совсем забыл,
Про что тогда загнул!
Он взял свой жезл, и взял свисток,
Высоких полон дум,
И всех, кто рядом был, замел —
Сам черт ему не кум!
Ну а потом надел треух
И, новых полон сил,
– Ну, как насчет Наполеона? —
Вот как всех спросил!
Ну, все ему, конечно, хором:
– Ты – Наполеон!
– Вы врете, – хмуро Старр сказал.
– Наполеон – вот он!
И барским жестом указал
На Дикона-водилу,
Который за рулем сидел,
И глазом поводил он.
– Нет, я не Бонапарт! – тотчас
Наш Джоныч возмутился.
А Кенсингтон-район тогда
На землю опустился
И начал отбивать ему
Сто раз свои «салям»,
А Ринго меж рядов ходил,
Бил жезлом по рукам.
И щупальца у всех распухли,
Как гусячьи лапы.
И кенсингтонцы стали вдруг
Чернее, чем мулаты!
А почему? А потому, что
«ДЕДКО» выхлоп дал,
И от прибавки смога Лондон
Дуба чуть не дал*!
(*А потом еще удивляются – чего это во всегдашней теплой и сырой Англии вдруг снежные бури и заносы! Все из-за недостатка экологии и хулиганской выходки некоего г-на Дикона.
P.P.S. «ДЕДКО» – это кенсингтонский омнибус номер двадцать девять, о нем и его шофере Диконе вы прочтете чуть позже.
P.P.P.S. Рифма «дал – не дал», конечно, несколько остра, но ее не мы придумали, честное скуперфильдское! – прим. авт.)
/ – легенда №1 – / Альпинист, или Трубочист /
Однажды в Кенсингтоне появился необычный трубочист. Был он странен – весь в белом, весь в черной шапочке и с ледорубом за спиной. Опознать загадочного человека не мог никто. Сотни раз его подстерегали с сетью и фонариками, но трубочист растворялся в воздухе или с таинственным шипением сдувался в маленькую гусеницу, которая чрезвычайно быстро уползала.
Самым рьяным охотником оказался Ангус Янг. Он был глубоко убежден, что паскудный Альпинист ворует у него прокладки для гусаков и переходники для шлангов. Янг строил такие ловушки и засады, так мастерски маскировался в тенях труб и антенн, что все просто диву давались – вот стоит Ангус, и вдруг раз! – на его месте уже одиноко возвышается длинная, поперечно-полосатая дециметровая антенна. Даже Боуи не выдержал и написал про него песню «Палас Атена», объясняя очевидную неграмотность полным отсутствием у себя блох. Непонятно, но доводы Боуи убедили не всех, а сомневающиеся переводили песенку, как «Отель «Афина». Глупо, но речь сейчас идет об альпинисте-трубочисте, так что попросим г-на Боуи убраться со своими Антеннами и Афинами.
Единственным, кого смог залучить* Ангус в свои сети и силки, был дворовый кот по кличке Бармалей, случайно залезший на подопытную крышу в поисках чего-нибудь вкусненького.
(*В прямом смысле – приманкой служил крымский синий лук. Непонятно одно – какого шницеля он понадобился коту?! – прим. авт.)
Бармалей был отправлен на экспертизу, коя вынесла следующий вердикт – «невиновен», кота отпустили, а Ангус с удвоенной энергией принялся бдеть.
Тем временем Альпинист был и активно действовал. Имели место таинственные уханья и гуканья в печной трубе Мэри Остин, а также звук прочищаемого дымохода у Стинга. Кто-то сорвал антенну в кенслесмолкомхозе, а затем – по-видимому, он же – залез в «Шинок» через каминную трубу и основательно попортил ЧАН, изгадив его непристойными словами и картинками со скабрезными подписями.
Даже Фредди забеспокоился – к нему среди ночи ворвался какой-то субъект с ледорубом и в неприличных выражениях попросил «набздынькать на посох». Фредди набздынькал ему гипсовым слепком своей левой ноги, доселе лежавшим у него на ночном столике. Ночной пришлец с проклятьями и воем, а равно с похищенной бутылкой «Кеглевича» выскочил в окно, а Фредди с ногой в обнимку лег досыпать.
Непорядок – наконец-то решил Ринго. Нарушать не позволим, даже если штрафа взять не с кого. Собрав рюкзак и взяв бессменную книжечку с квиточками, Старр сам полез на крышу и засел там на ночь.
Как он узнал, что именно на его крышу нынче покусится таинственный незнакомец? Очень просто. Он переписал все дома, в которых замечалось появление призрака-трубочника, и пришел к потрясающему выводу. Преступник, выбирая очередную жертву почищения и покушения, действовал по сложной и тщательно выверенной системе – по квадрату. Следующей по квадрату жертвой как раз предполагалась старровская крыша.
Так вот. Ринго устроился на крыше, справедливо рассудив, что, чем трубочист грязнее – тем труба чище, а его, Ринговская труба, по праву считалась одной из самых грязных в городе, и, следовательно, ее-то лиходей-трубодей миновать никак не сможет.
И вот, как певал наш незабвенный Леннон, имэджин – темная ночь. Слышен только храп Стингова медведя – умаялся, бедолага, брюкву по полу клетки гонять. Ринго пьет чай с лимоном из термоса и заедает оный пирожком со вкусным мясом. Лепота, хотя и весьма холодно, плюс два, заморозки, на дорогах гололедица. И вдруг – стук-стук-стук! Шкряб-шкряб-шкряб! Лезет! Страшно! Но Ринго – мужик что надо! Он откладывает термос. Он отбрасывает чертов пирожок вместе с его чертовым мясом. Он вынимает квиточник. Раскрывает его. Достает ручку. И строго, но справедливо, начинает вещать. Слова его – грозные, тихие, но полные скрытой мощи, разносятся по району и улетают куда то далеко-далеко:
– За покушение на честь, достоинство и печные трубы кенсингтонского народа! За мерзкое надругательство над жителями последнего! За порчу всенародной собственности мерзкими непристойностями! За…
Долго читал Ринго. Как острые ножи, впивались слова в темную фигуру с ледорубом за спиной. И, наконец, когда последнее слово уже готово было сорваться с ринговых губ, незнакомец разомкнул свои. Он сказал, и даже Старра потрясло величие и подчеркнутое достоинство сказанных им слов:
– А, это ты, Блюстик! Я-то стою и думаю – трубочист, не трубочист! А это вона кто! Чего ж ты делаешь на крыше? Внимание! Рядом с антенной поставил я лисий капкан, а напротив дымохода – волчий! Не споткнитесь.
Ринго молча развернулся, молча улез в дымоход, и о нем ничего не было слышно в течение недели. Переживал, наверно. Ангус никому ничего не рассказал. Только Филу. Тот занес сообщение в «3олотую книгу», откуда и пошла легенда, и мы узнали, собственно. И вам рассказали, только вы – ни одной живой душе, ладно?
Альпинист буянил еще долго, пока всех однажды не потрясло следующее событие. Как-то посреди ночи, когда почему-то мало кто спал (было всего-то полтретьего утра первого января), все шлялись по улицам, в основной своей массе, правда, пребывая в «Шинке». Лилась спокойная светская беседа, пока общий гул и битие кружками по выям не прекратил дикий рев Дэвида Ковердейла:
– Глядите! Глядите же, не будь я знатный ковровец! Это же просто хрущ какой-то!
Все приникли к окнам. Это был не хрущ, ибо хрущи посещают Великую Британию исключительно в июне, отчего и зовутся июньскими жуками. Напротив – по крыше дома г-на Дикона медленно брел Трубочист. Теперь, при свете фонарей, можно было отчетливо разобрать хотя бы очертания Альпиниста. Был он в неширок в плечах, высок, худ и в лыжной шапочке. Глубокое впечатление на всех произвел нос призрака – большой, чуть отвисающий, издали он напоминал тюбик клея «Уникум». В худых руках с огромными ладонями призрак держал ледоруб.
Всех затрясло, и именно это, возможно, и дало толчок всему помещению, которое, по принципу костяшек домино, передало толчок далее, в результате чего сотрясение дошло до дома, по крыше которого карабкался наш общий друг. Не удержавшись на скользком обледенелом скате, Трубочист закричал и полетел вниз. Хорошо, что январь выдался снежный. Хотя трубочисту было все равно – в сугроб он не попал, а гукнулся спиной об табличку «По газонам не ходить – ноги выдерну!». И замер.
Когда все высыпали из «Шинка», незнакомец не подавал признаков жизни. Внезапно он зашевелился, но не по своей воле – из-под чужестранца выкарабкался Дэвид Боуи. Бросив: «Будет жить», он, прихрамывая и суя за пазуху пресловутую табличку, направился в питейный дом. А прочие кенсы подошли к паданцу, чтобы как следует рассмотреть грозу района. Кто-то – кажется, Фредди – сдернул с него шапочку, и —
– Ах!
– Ох!
– Не может быть!
А застигнутый врасплох человек изо всех сил зажал лицо ладонями. Фредди взял его ладони своими и резко развел их в стороны. Заглянув за них, он скривился и изо всех сил – питч! – плюнул в нахальную рожу со знакомыми пугливыми глазками, после чего с чувством выполненного долга закрыл обратно ладони разоблаченного Брайана…
– Нет, я все могу понять и простить, – кипятился несколькими минутами позже Фил Коллинз, отогревая несчастного Мэя глотком крепкого теплого грога. – Но зачем чан-то портить? Чан-то мой тебе чем не угодил?
– Зачем водку спер? – злился Фредди. – Зачем в глаз дал? Собака переодетая.
– Наитие, – бормотал Брайан в спасительную кружку глинтвейна. – Наитие Божие. Так само собой вышло. Я не хотел, но сделал!
– Вот отскребешь чан… – холодно сказал Фил.
– Вернешь винище! – хищно продолжил Фредди.
– Публично извинишься перед Ринго, – поддакнул Ангус.
– …И только тогда мы поймем и простим, – сухо закончил Дэвид Боуи.
Мэй поперхнулся вином, вскочил, раскланялся, каркнул: «Мерси!» и упорхнул…
– …А почему – Трубочист? – задал вопрос Джо Кокер, до этого примерно и не перебивая слушавший легенду.
– Потому что Мэй, будучи уволенным из пожарной части и временно не занимаясь выпуском гитар собственной фирмы, так сказать, подрабатывал левым путем. Он чистил трубы и проверял отопление.
– А водку? – недоумевал Кокер. – Зачем брать водку? И откуда ледоруб?
– Выпить хотел. А ледоруб… Ты же знаешь, он никогда не расстается со своей гитарой каминного происхождения. Вот и замаскировал ее.
– Нет, нуахули? – Кокер явно был в ударе, поэтому и заговорил по-новозеландски.
– Ладно, – захлопнул большую заплесневелую книгу Хранитель Одного Из Кенсингтонских Склепов, – ты мне и так уже весь распорядок дня и ночи в бебеху сбил.
– А продолжение? – приставал Джо. – Про Черного Психиатра? Про Кровавый Омнибус На Двадцати Девяти Колесиках?
– Иди, иди, – проскрипел Склепарь, щелкая суставами. – Сегодня ночью больше ничего не будет, даже сигарет и кофе.
Джо Кокер понурился, вышел и пошел по району, как прежде, выкликая свою старую присказку: «Ти-ихо в Кенсингтоне! Кенсингтон спи-ит!». А двери склепа гулко захлопнулись за его спиной под жуткую музыку и душераздирающее хихиканье Склепаря…
/ – картинка №8 – / Кто осквернил Блюстителя, или Натуральное маврокордато! /
Однажды Элтон Джон… Впрочем, история не о нем. Хотя начинается все с него, так что выкинуть мы его никак не можем.
И не просите.
И не заикайтесь даже!
Так-то лучше.
Вот и.
Однажды Элтон Джон вышел, зевая, из своей керосиновой лавочки и начал без видимой причины подбрасывать и ловить несколько мелких монет. Тут же, как из-под земли, рядом о ним вырос суровый Блюститель.
– Что делаешь? – строго и отрывисто вопросил он.
– Так, – удивился Элтон. – В «Шинок» хочу сгонять, пельменей поесть. А что?
– Почему не работаешь? – продолжал сурово вопрошать Ринго.
– Перерыв потому что!
– Пошто?
– Желаю яства и пития вкусиху!
– Пошто?
– Отвяжись, морра.
– Так. Как обычно – «3а оскорбление при исполнении…»
– Старр! Стоп! Спрячь книжку! Морры – это родовое имя финских королей!
– Нда? Ладно. Прощаю. Так почему ты не работаешь?
– А потому, маврокордато ты синее…
– ЧТООО?!!
– Хорош драться! Вон у тебя на лбу написано, синим фломастером – «Маврокордато»!
– Дай зеркалце. Убери зеркалце. ТЫ НАПИСАЛ, УБОИЩЕ?!!
– Причем тут я? Вон, у Мэя спроси!
Ринго со всех ног поскакал к Мэю и длинной рукой закона схватил его за горло.
– Ты написал, гускварна?!!
– Что?!! Какая скварна? Это ты меня швейнкерлем обозвал?
– Мало того – еще и швейнбублем! Заслужил. А «Гускварна» – это швейная машинка такая. На ней шьет жена моя, Барбара.
– Марволо?!! – и глуховатый Брайан очень быстро побежал, но Ринго был начеку и не дал убежать далеко. Вскоре Брайан успокоился настолько, что смог вопросить:
– Так твою жену и вправду зовут Том Марволо Реддл?
– Барбара ее зовут, – прорычал Ринго. – За оскорбление жены Блюстителя… Ну-ка, повтори ту гадость, что ты про нее говорил!
– Не повторю, – с чувством ответил Мэй. – Это Имя Нельзя Называть. Очень страшно. Накличу еще.
– Это точно, – кивнул Ринго. – Барбару накличешь – тут тебе и бах!
– Что?
– По башке тебе будет, что! От жены моей, и имя ей – Барбара Бах.
– Какая жена? Причем тут машинка? Это я-то – швейнкерля? – вернулся Брайан к прежним баранам.
– Она самая, если не скажешь мне, кто написал!
– Про Тома Марволо Реддла? Еще никто не написал, но напишет обязательно, что же теперь – хорошему имени пропадать?
– Поросиный! На лбу у меня написал! Вот это! Читай!
– Старричок… Да я ж это… читать не умею… И пишу плохо.
– Да? А кто же тогда?
– А ты у Фреда спроси! Вон он идет – все руки чем-то синим измазаны.
Ринго выпустил Брайана и погнался за Фредди, который, насвистывая, шел куда-то по своим фреддинским делам.
– Стой, попался, отвечай – почему малевал у меня на лбу слова?
– Где? Вот это, да? Фу-у, какой ты – позволяешь писать у себя на лысине страшные слова!
– Да я не позволяю, они сами… Тьфу, это же ты написал!
– Я?!!
– Да, ты! Вот и доказка – пальцы-то сини!
– Ну, а тебе-то что с того, что сини? Убери грабки! Убери сейчас же! Они у тебя пахнут луком!
– В жизни не брал в рот луку!
– А вот уж на это, милейший, мы вам скажем решительное «чегось?»! Кто третьего дня у Харрисона на именинах прямо пучками в рот закидывал?
– А ты не уходи от ответа!
– Сам не уходи от ответа!
– Ну, я. И что, мне теперь, повеситься?
– Разумеется! Какой же ты тупой, право!
– Я не туп!
– Ты туп. И вот тебе второе доказательство…
– Почему – второе?
– Потому что даже твое имя – Ринго – навевает подозрения.
– И что же дальше?
– А дальше то, что… Неважно.
– Важно! Мне все важно! Говори, не то пропорю тебя вилами!
– Убери вилы! Быстро убери от меня эти вилы, а то я за себя не отвечаю!
– Говори!
– Хорошо, уже говорю. Лук едят только тофслы, вифслы, дедки, бабки, буратины, а также знаменитый русский писатель Иван Сергеич Тургенев! Ясно тебе?
– Ну, а я вот что скажу – написал ты, шантрапа! И посему штраф как можно скорее!
– А я не даду!
– Дадошь! Я вот в суд квиточек пошлю, тебя и к ногтю! Как блоху! Блоха! Хахахахаха! Блоха!
– Ну, как я тебе докажу? А! Знаю как! У тебя ничего не выйдет!
– Че это?
– Вот! Я рисовал план загона для кроликов.
– Я слышу фальшь. У тебя нет кроликов.
– Что же, если у меня нету кроликов, я уже и загона для них не могу построить?
– Почему, можешь. Только этим ты докажешь, что ты не только невменяемый, ты еще и просто недоразвитый бифидок.
– Сам кисляк! Я в загон кошек посажу. А это вот, на рученьках трудовых, на левой – тушь, а на правой – чернила!
Ринго, сверля Фредди подозрительным взором, вынул из кармана два маленьких полиэтиленовых пакетика и стеклянную лопаточку, собрал с обеих ладоней Фредди пробы грязи, сложил в пакетики, запечатал и свистнул в свисток особым манером. Тотчас же от своего лотка с медикаментами прискакал доктор Пит.
– На экспертизу, – коротко бросил Ринго.
Габриел кивнул, забрал пакетики и убежал. Через несколько минут его тоскующий крик пробудил кенсингтонцев от дневного сна:
– Прове-е-рено! Мин нет!
– А что есть? – вопросили хором Фредди и Ринго.
– Есть свежие булочки! – материализовался рядом Элтон Джон.
Ринго тщательно проверил его руки, потом забрал все двадцать три булочки, тщательно отслюнявил Элтону три пенса, а сам вторично осведомился:
– А что е-е-есть?
– Есть черни-и-ила и ту-у-у-ушь! Черни-и-и-ила и ту-у-у-ушь!
Эти «и-и-и» и «y-y-y» так долго раздавались в ушах у Ринго и Фредди, что, казалось, они никогда не закончатся. Но, наконец, и они умолкли после громкого крика и гулкого удара дубиной по спине. Ринго вынул пальцы из ушей и жалобно спросил:
– Фред, а что же мне делать-то?
– Сотри флом, и дело в шляпе, – легкомысленно предложил Фредди.
Ринго аж передернуло от такого явного незнания кенсингтонских законов.
– Справедливость должна быть восторжествована, – чуть не плача, сказал он. – А преступность – наказована. А как же она будет наказована, если наказуемого нет?
– Тогда, – приосанился Фредди, – нужно воспользоваться дедуктивным методом. Как мой любимый сыщик.
– Шерлок Холмс? – наивно сказал Ринго.
Фредди самодовольно подкрутил усы.
– Бери выше, – сказал он важно. – Знаменитый кенсингтонский сыщик!
– Дэвид Боуи! – догадался Ринго.
Фредди поморщился и даже немножко посерел.
– С каких это пор Дэвид Боуи стал кенсингтонской легендой? – сварливо осведомился он. – Наш знаменитый сыщик – это Фредерик Бульс. Все об этом знают. А кто не знает, тот у нас кто?
– Я знаю, – быстро сказал Ринго. – Честно.
– Так вот, займемся дедукцией…
– Может, не надо? – трусливо поджал хвост Ринго.
– Надо, – стальным голосом сказал Фредди. – Надо, Рингик. Внимай. И отвечай. По возможности быстро.
– Хорошо-о, – тускло ответил Старр. – Хорошо-о.
– Итак, – сказал Фредди (ужасно, на взгляд Ринго, надменно). – Как это все у вас развивалось – ступенчато? Где ты был сегодня с утра, до того, как встретил меня?
– Это просто, – сказал Подписанный Лоб. – Дело было так. Выйдя утром из дома, я немного поболтал со своим собратом по группе Джорджем Харрисоном – у его дедушки начали трескаться пятки, и он шел в аптеку за мазью, а я знаю одно верное средство – оно изготовляется из сложной смеси аммиака, птичьего помета, стружки с лосиных рогов, обрывков копирки…
Фредди в течение пятнадцати минут с идиотским выражением лица внимал сложному рецепту приготовления мази против трещин на пятках, а по окончании оного спросил:
– А потом ты встретил меня, да?
– Нет, потом я пошел на выставку собак, собрал с посетителей несметное количество штрафов за нахождение не на лекциях и не на заутрене…
– А потом – сразу ко мне?!!
– Да нет, потом я увидел спящего под тачкой Хетфилда и стряс с него штраф за спанье в неположенном месте…
– Так вот, когда ты к нему нагнулся, он и намалевал у тебя на лобе! Дело закрыто!
– Не, я не наклонялся, он мне монету из-под тачки кинул. А потом…
– А потом ты и увидел меня! Я сразу догадался!
– Нет же! Я потом сам зашел на лекцию, послушал Боуи, крупно повздорил с ним по поводу произношения слово «латифундия»…
– И побежал ко мне?
– Нет, в церковь.
– Зачем тебя туда-то потянуло?
– Как – зачем? На обедню. Я же запевал! На хорах!
– А, ты же у нас – хе-хе – певун!
– Это ты – Петрус-певун, а я – певчий! А потом я пошел в баню…
– И не отмыл свою гадость со лба? Стыдно!