Латка на сердце
Ещё вчера деревья радовали глаз своими пёстрыми кафтанами с золотой росписью, но в ночь ударили первые крепкие морозы, и по утру всю листву будто магнитом притянуло к земле. Лежит, ковром прикрывает недавно распухшие от грязи дороги.
С самого утра Лида не находила себе места. Раз за разом забиралась на забор, перегибалась через низкий штакетник и вглядывалась в улицу: не идёт ли Матрёна – почтальонша с потёртой холщовой сумкой, в которой могла скрываться весточка… маленький клочок бумаги, что был дороже золота. Он мог бы сказать: живы. Или молчать, как приговор.
Полгода, как они с матерью, Марией Ивановной, остались вдвоём. Летом ещё держались: бахчевые убрали, тыкву собрали – думали, перезимуем. А теперь… всё чаще между делами молча вздыхали. Зима обещала быть тяжёлой, как никогда.
Старший брат Василий ушёл на фронт в первый же день. Только окончил военное училище – и сразу командировка на Западно-Украинский фронт. Писал редко, сдержанно – военная цензура не дремала. Строчки, выцарапанные карандашом на жёлтых, пахнущих землёй листках, Лида перечитывала до дыр, словно слова сами становились руками, обнимающими издалека.
Отец ушёл добровольцем, когда нависла над Сталинградом чёрная туча. Хоть возраст уже не призывной, но война – как крик по родной земле – не дала ему остаться. Прошёл две войны, знал, что Родина зовёт каждого. Даже старика.
И теперь каждый день Лида, с замиранием сердца, ждала эту сумку, всё более худеющую, но от этого – всё более долгожданную. Письма из окопа пахли керосином, дымом, хлебом, потом, землёй… и надеждой. Она вчитывалась в них, как в молитву, пересказывала матери десятки раз, запоминала почти наизусть. А с каждым письмом в её сердце крепло решение…
Она знала, что мать не справится одна. Особенно зимой, когда снег до пояса, когда воды из колодца не натаскать, когда коза требует ухода. Но сердце не унималось – будто сама земля звала её, кричала в уши надрывным стоном: вставай на защиту!
Не дождавшись Матрёны, Лида сняла на крыльце отцовские калоши и вошла в дом. Пахло печкой, хлебом и материнскими руками.
Мария Ивановна, сидя на кухне, штопала старые Васины носки – вдруг приедет хоть на денёк в отпуск. Лида подошла и тихо опустилась у её ног, положив голову на колени. Мать погладила дочь по волосам.
– Ты чего, донюшка?
– Мамочка… Я решила. Пойду на фронт. Я там нужнее.
Рука матери на мгновение застыла. Лида почувствовала, как напряглось всё её тело. Как хотелось матери прижать её, удержать – до конца, навсегда. Но та только снова провела ладонью по волосам:
– Я понимаю, доченька… Я всё понимаю.
– Ты тогда мне собери… что папке собирала. Через два дня у сельсовета сбор.
Лида поцеловала её ладонь. Запомнить хотела навсегда – как пахнет она хлебом, шерстью и тяжёлым трудом. Как борозда от иглы над большим пальцем превращается в тонкую дорожку… И вышла из комнаты, унося с собой тепло, которое станет для неё оберегом.