Леха. Современная повесть о настоящем человеке

© Закутаев К.О., 2023

© Книжный мир, 2023

© ИП Лобанова О.В., 2023

Автор выражает благодарность всем, кто помогал, мотивировал, критиковал.

Всем, кто выжил и сохранил человеческое достоинство.

Всем, кто не дожил, но навсегда остался в памяти.

Пролог

Дождь, сочетаясь с набираемой поездом скоростью, размывал запыленное окно купейного вагона. Леха сидел в мягком отсеке в одиночестве. Попутчица вышла переодеться в туалет, а другие соседи ожидались не ранее чем через три часа, на остановке в Тихвине. Как это часто бывало, после принятия судьбоносного решения, голова становилась восхитительно пустой. Обрезки мыслей, ошметки эмоций и пепел постоянного стресса вымело легким росчерком собственного автографа на рапорте в адрес командующего. Возможно, это решение было сиюминутным, необдуманным, как и все остальные. В парке Мира, в вологодском областном военкомате или на джалкинском блок-посту. Скорее всего, оно было и неверным, но уже изменить ничего было нельзя. Наверное, надо начинать использовать складывающуюся ситуацию под себя, а не наоборот, получать от окружающей действительности по полной. Леха был спокоен. Впереди целый месяц на планирование жизни в новых обстоятельствах. Встречи с родителями и друзьями, ночи с Мариной, возможность восстановить подорванное здоровье и купить уникальный протез с возможностью игры в теннис. Так, кажется, рассказывал ему Миша, сосед по госпитальной палате в Ростове-на-Дону.

Институтское, полноценно гражданское, пятилетнее прошлое вдруг сжалось до размеров трехдневного боевого выхода. Годы семинаров, лекций, спортивных сборов, подработок в кабаках и бандитских «стрелок» оказались короче марш-броска от Хасавюрта до Бедено. Эти свойства памяти и времени Леха так и не смог понять. Порывшись в новеньком камуфляжном бауле, он вытащил два замкнутых в кольцо шнура. Четки, подаренные ему людьми из разных миров, планет, вселенных. Тяжелая каменная мусульманская святыня легла на купейный столик справа. Легкий, чуть потрескавшийся православный атрибут из мореного дерева слева. «Двое незнакомых между собой людей. Один человек Войны, а другой – Мира, глядя на символы прожитого и пережитого», – подумал Леха. Получив в подарок пару дней назад соловецкие четки, он, на следующее же утро, отчетливо вспомнил, откуда взялись первые, правоверные. Оба дарителя несли в себе противоположные заряды, но каждый из них сыграл в лехиной судьбе важнейшую роль. Малыгин взял ожерелья в простреленную руку и, ощущая синергетический посыл, откинулся на стенку. В любом случае, Леха понимал, что других решений в своей жизни он принять не мог. Отскочить от разборки с «макаровскими»? Косить от армии? Бросить комбата умирать на дороге? Не было других вариантов, не было.

Постукивающие рельсы несли его по старой дороге в новую жизнь. Леха уже не казался себе калечным потерпевшим. Внезапно появившаяся «невеста» накачала его тестостероном, растянув грудные мышцы и увеличив размах плеч. Ощущал Леха себя преторианцем, вернувшимся из дальнего похода и потребляющим заслуженную награду. Он уже хотел в родной спортзал, не боксировать, нет. Взять в руки штангу, отжаться на брусьях, поработать на тренажере. Хотелось почитать книгу. Любую от Агаты Кристи до Проханова. Прошлые рефлексии ушли на далекий третий план, согласившись на поминальное касание. Малыгин не забыл никого из погибших, просто рана покрылась струпом, естественным для человеческой сути. Банально – время лечит. Но Леха знал точно, что любое неосторожное движение и вскрытая поверхность душевного рубца вновь будет кровоточить. Забывать не надо, но и прошлым жить уже не стоит. Надо привыкать к этой реальности. Как сказал ему старый зек, в общем вагоне поезда «Москва – Санкт-Петербург»: «В тюрьме самое главное, надо найти какую-нибудь канитель, тогда и срок быстрее пройдет». Будем искать новую канитель. Будем жить.

Глава 1

– Фамилия? – в голосе коменданта общежития скрипнула старуха Шапокляк.

– Малыгин… – Леха, придерживая сползающую с плеча сумку, протянул свой паспорт, – из Ярославля, там должны были сообщить.

Он зачем-то неуверенно кивнул в направлении расхлябанного гроссбуха, архивно развалившегося на потрескавшейся столешнице забарьерного стола.

– Да мне хоть из Хренабля! – почему-то озлилась мини-начальница.

Грузная и неопрятная она, наконец, поднялась из-за стола: – Первый курс? Истфак?

Алексей ещё раз кивнул, решив в этот раз не утяжелять жесты текстом.

– Меня зовут Зинаида Полуэктовна, – нашаривая что-то в ящике стола, молвила комендантша, – я здесь всё решаю и за всё отвечаю. Я могу одним телефонным звонком выселить любого. Я даже могу отчислить. Если очень захочу. И еще…

Она на секунду замолкла, продолжая шебуршить обеими руками в выдвижном ящике. При этом Зинаида Полуэктовна имела сосредоточенный взгляд патологоанатома, наощупь определяющего причину смерти стотысячного за сегодняшний день пациента. Леха, помимо воли, улыбнулся неуместному сравнению.

– Не веришь мне, первак? – от зоркого ока не ускользнула неполиткорректная мимика.

– Тик у меня, нервный, – на всякий случай ляпнул Леха, – не климатит мне, адаптация к вологодскому воздуху…

– А-а, – протянула комендант, наконец выудив искомое – «ушастый» ключ на затрепанной веревочке, – вы, «пскавские», такие, вялые вечно.

Она вышла, нет, скорее вывалилась, из-за барьера, и только тут Леха понял, что Зинаида Полуэктовна безнадежно пьяна, крива и неустойчива.

Она несколько агрессивно осмотрела его с ног до головы, хмыкнула и скомандовала:

– Пятый этаж, 18-я комната, пшел!

Замшелый дух ликеро-водочного завода с тридцатилетней историей обдал обоняние семнадцатилетнего парня. Пристроившись в могучую корму танкера «Зинаида», студент первого курса исторического факультета Вологодского педагогического института Алексей Малыгин пошагал в свою новую самостоятельную жизнь.

От обычного ярославского парня Леху отличали, пожалуй, первый разряд по боксу (что, кстати, в Ярославле не было такой уж редкостью) и постоянные победы на общегородских олимпиадах по истории. Его отец, Михаил Петрович, уважаемый в городе ученый-химик, до самого окончания школы не смирившийся с противоречивой и мятежной натурой сына, принял единственно, как ему казалось, верное решение – отправить Алексея учиться в военное училище. Любое. Желательно такое, где за нарушение дисциплины полагаются шпицрутены. Однако он не учел гуманитарную изворотливость головного мозга своего наследника. Клятвенно заверив родного отца, в том, что последние полгода школы он, посвятит сбору документов для поступления в погранинститут, Алексей самозабвенно предался спорту. При этом для себя он решил, что как правильный пацан, сначала, по окончании одиннадцати классов, отслужит в армии, а уж потом с восторгом предастся в руки любого военного училища. Немаловажную роль в этом сыграл и круг общения Малыгина-младшего. Выросший в спальном районе Брагино (воспетом ещё Данелия в бессмертном «Афоне») и водивший дружбу с парнями старшего возраста, Малыга (так его прозвали ещё по розовому детству) впитал в себя тягу к знаниям и пацанские понятия о настоящей мужской линии поведения. А когда в его жизни пошла череда проводов дворовых друзей в армию, то тут уж сожаление о собственном допризывном возрасте защемило совсем не по-детски. Пьяные гуляния, перерастали в жестокие драки на дискотеках с такими же рекрутами, девчонки, контуженные либидо-взрывом стриженых без пяти минут вояк, дарили тепло своих прелестей, а родители, кто, суровея, кто, причитая, на законных основаниях ставили на праздничный стол водку и портвешок.

А он учился в школе. И хотя этап дружеской агитации в техникумы и ПТУ уже давно прошел, Леха в своей компании всё равно ощущал себя, недавно вытершим сопли, малолеткой. Друзья обучались настоящим мужским профессиям, активно осваивали женские общежития, подтягивались на общение к «старшим». Выходцам из их района, не изменившим армейским прическам, в куртках из кожи, многие из которых вдруг становились обладателями красивых двухдверных «восьмерок». Очень часто эти парни заглядывали в спортзал, куда, начиная с седьмого класса, ходил Малыгин. Происходило всё это, в основном, по окончанию основных тренировок, когда даже «сборники» завершали тренировки традиционными отжиманиями на брусьях. Мазав школяров грубыми взглядами, пришедшие давали понять, что начинающим спортсменам пора убираться. Именно у них Леха впервые увидел перчатки «EVERLAST», боксёрки «LONSDALE» и бинты «Green Hill». Почти все они были выходцы из клуба, отслужившие в армии и пожинавшие ныне нелегкую ниву какого-то опасного бизнеса. О том, кто они такие Леха знал разве что из дурацкой песни Асмолова: «…Мы бывшие спортсмены, а ныне рэкетмены…»

Всё это было рядом и далеко одновременно. Когда он после школы часами просиживал в некрасовской библиотеке, то пригороды украинского Луцка времен «брусиловского прорыва» казались ему ближе и роднее брагинских девятиэтажек. В то же время вечером, когда они с пацанами собирались в переоборудованном в «качалку» подвале, обсуждение предстоящего похода «по хореографам училища культуры» с возможностью кулачных стычек с конкурентами захватывало его с не меньшей силой. В школе, ввиду дружбы с подвальными качками, Малыгина уважали и побаивались даже старшеклассники. А когда в девятом классе он занял первое место на городских соревнованиях по боксу и «засветился» в областной газете, то руку ему стал пожимать и сам Александр Андреевич – «главный» учитель физкультуры. К выпускному классу статус Алексея в школе окончательно был сформирован, что позволяло ему без риска репутационных потерь появляться на уроках с фингалом (на тренировке, мол) или в час ночи провожать девочек-хореографов после дискотеки в общежитие («кто, если не я?»). К слову, заметить, свой первый «судорожный» опыт Леха и получил на скрипучей общажной койке училища культуры. Веселая и пьяная третьекурсница из Костромы, Катька-Аэропорт, с хмельной легкостью увлекла, пустившего слюни, школяра во временно пустующую комнату, где и расправилась с его рвущейся эрекцией. Правда, гораздо быстрее, чем ей этого хотелось. Надо отдать должное будущему преподавателю хореографии, она не стала хохмить в стиле «Леша, это были лучшие 10 секунд в моей жизни…» и даже периодически подбрасывала, как она выражалась, «любимому десятикласснику» свободное от других, более статусных, мужчин своё любовное время.

Была она в этом плане не жадная и озорная. В случае с Лехой Катька воспринимала себя женским вариантом Пигмалиона, любуясь сухим и жилистым торсом на застиранных простынях с лиловыми печатями. Алексею эти немногочисленные встречи помогли сформировать своё мужское эго, позволившее поглядывать с тайным превосходством на одноклассников и, с гендерным цинизмом, на лиц противоположного пола. Естественно, это был короткий роман и разбитная хореографиня, закончив учебу, умотала в свою Кострому. Лехе же оставалось почти целое лето на подготовку к экзаменам. Идею отслужить в армии после школы он уже оставил и, наверное, сожалел, что обманул родителей, забив на сбор документов в военный вуз. Было уже поздно как-то исправлять ситуацию и ему пришлось наврать отцу про некоего мифического горе-прапорщика из районного военкомата, потерявшего, по пьянке, личное дело будущего курсанта Малыгина. А сдача всей необходимой документации закончилась месяц назад. Михаил Петрович, хоть и не обладавший крутым нравом, тем не менее имевший определенные связи, схватил было телефонную трубку, дабы разрулить ситуацию, но отпрыск сдержал его порыв, пояснив, что прапора выгонят из войск без пенсии и прочих средств существования. А у того трое детей. Милосердие, почти по Булгакову, постучалось в сердце Малыгина-старшего и телефон вернулся на коридорную тумбочку. На дальнейшем семейном совете было принято решение не терять год болтанием без дела и, во избежание грядущего призыва, поступить в какойнибудь гражданский вуз, пересидеть там, а потом спокойно, без дерготни и нервотрепки, направить свои стопы в избранную военную колею.

И здесь не обошлось без принципиальных противоречий. Родители настаивали на любом ярославском вузе, Леха готов был ехать во Владивосток, лишь бы удовлетворить позывы своей мечущейся натуры. Отец настаивал на физтехе, физмате или, черт с ним, факультете физической культуры. Сына же непреодолимо влекло к отечественной истории либо, Бог с ней, юриспруденции. Победил, в конце концов, младшенький, правда, как это и положено при компромиссах, малость уступив. Остановились на Вологде (всего 200 км плюс многочисленные знакомые и родственники) и историческом факультете местного пединститута (по данным старшего, выпускники этого вуза очень часто поступали на службу в органы госбезопасности). Экзамены прошли как по вологодскому маслу, благо количество грамот олимпиад по истории превышали количество медалей, полученных вследствие обмена ударами на ринге.

Вот, собственно, так затейливо и непросто Леха оказался 30 августа 1994 года в общежитии Вологодского педагогического института на ул. Горького.

Первый этаж общежития напоминал о своём предназначении разве что коридорным форматом расположения дверей. В его полутьме навстречу Лехе попадались какие-то сильно небритые кавказцы в кепках, на дверях белели куски картона с надписями типа «ТОО Глория» или «ИЧП Махарадзе», колени бодали острые углы деревянных ящиков.

С грацией пьяного бегемота Зинаида Полуэктовна оплывала препятствия, успевая при этом матюгнуть беспорядок или многозначительно мигнуть очередному кепконосцу. Воз-несясь на пятый этаж, Леха, ведомый комендантом, остановился около, аляповато окрашенной в убогий зеленый цвет, деревянной двери с цифрой 18, исполненной мелом. Первое что бросалось в глаза, это литровые и пол-литровые банки возле каждой двери в комнату. Забитые, где до отказа, где наполовину окурками, они, очевидно, исполняли роль пепельниц. А прокуренное пространство коридора – место для курения. Так как искомая комната находилась в конце коридора, то самой дальней точкой Алексей разглядел дверь с анахроничной надписью «Место для курения».

– Заходи, – комендант толкнула незапертую дверь, – здесь твоя обитель… Ик!

Служение при высшем учебном заведение наложило свой отпечаток на речь Зинаиды Полуэктовны, не сумев, правда, совладать с её манерами.

– Повезло тебе, костромской, – обозрев четыре панцирные кровати, стоявшие по углам запущенной комнаты, ухмыльнулась Зинаида Полуэтовна, – вчетвером жить будете.

– А как ещё бывает? – помещение произвело на Леху гнетущее впечатление.

– Вдесятером! Я могу, ведь, и вьетнамцев подселить… Такая вот я, кавээнщица…

Зинаида Полуэктовна, оставив Алексея одного в раскрытой пасти студенческого логова, балетно (в её понимании) упорхнула в сторону лестницы.

– Матрас получишь послезавтра, когда выйдет кастелянша! – д онеслось от лестничного пролета, – и не бухать!

Леха никогда не был маменькиным сыночком, но в этой ситуации растерялся. Комната представляла собой мышиную нору, элементами цивилизации были разве что кровати и плакат «Рокки 4» на внутренней стороне двери. Всё остальное могло служить объектом археологических раскопок. Шкаф, подернутый паутинкой, двое разношенных кроссовок 45‐го размера, обе на левую ногу, картонные коробки, практически во мху, доверху забитые какими-то бумагами. Венчали «образцовый порядок» лужицы засохшей блевотины в дальних углах нового лехиного пристанища.

– Черт побери… – коротко – горестно резюмировал Леха и опустился на ближнюю койку.

Панцирная сетка, ослабленная за годы нещадной эксплуатации, безвольно сопроводила задницу до пола, при этом приложив усталого путника коленями в нос.

– Черт! – уже в сердцах чертыхнулся Леха и выбрался из эмбрионального положения.

Дурацкое полупадение привело его в чувство. Обозлившись на свою, давшую сбой, координацию, он бросил сумку на кровать и решительным жестом взялся за створку облупленного шкафа. Найти веник, швабру, тряпку. Провести полномасштабную генеральную уборку и постараться жить в санитарных условиях. Руководимый этим благородным порывом, он рванул дверцу.

Всё что, видимо, не принимали в пункты стеклотары, горным оползнем обрушилось на новоиспеченного студента. Квадратистый «Ройял», нелепая «Ламбада», пузатый «Слынчев Бряг», нерусская «Кремлевская», смуглый «Амаретто» и еще какая-то экзотика, накрыла запашѝной просроченной консервации. Да и хрен-то с ним, с запахом, но стеклянный поток вывалился со всех полок. Пустая тара звонко саданула по макушке, чувствительно пронеслась в области паха и пребольно челомкнулась по колену. А приземлившись, алмазно разлетелась на искрящиеся осколки.

Леха, схватившись за набухающую на голове шишку, отступил к «Рокки 4». Дурацкое «это крах» вертелось в загудевшей голове. Помимо воли, затряслись губы, и захотелось домой. К маме и папе. Сдерживая эмоции, выбитые стеклянным углом «Ройяла» в краешках глаз, он вышел в коридор. Постояв перед дверью в свою комнату, направился в сторону общей кухни. Сменить обстановку и успокоиться.

– Черт… – уже шепотом, потирая ушибленную голову, резюмировал потерпевший от стеклопада.

Кухня с четырьмя электроплитами стойко и сразу ассоциировалась с городской свалкой. При этом плиты были равнозначными элементами её декора, как и обязательная стеклотара, изломанный коробочный картон или, опаскуженные и похватанные ржой, тазы и кастрюли.

Леха тормознул на пороге, выбирая из помойных зол меньшее. Вернуться в комнату и всё-таки попробовать навести без каких-либо подручных средств порядок. Или же перевести дух на новой территории. Мыслительный процесс не был длительным – на лестничной площадке раздались голоса, поднимаясь к пятому этажу.

Несколько беспомощно оглянувшись на человеческие звуки, Алексей увидел двоих молодых парней примерно, плюс-минус пара лет, его возраста. И ещё одного лет под тридцать, костистого и хмурого мужчину. Даже его, житейски неопытного взгляда, хватило, чтобы понять: эти трое не претенденты на получение высокого педагогического статуса. Лица молодых, несмотря на относительную свежесть, были уже подернуты некой инакостью, а, стянутая желтоватой маской «блатной-уголовный», физиономия старшего сразу же заставляла напрячься.

– О, свежачок… – полулениво протянул, зашедший первым номером, – что пирожки мамины из жопы вылезли? Покишкоблудить потянуло?

Был он самый крепкий из всех, на полголовы выше Лехи, раза в два шире в плечах, с набитыми костяшками мощных кулаков. Леха молчал, не зная отвечать что-то или подождать продолжения опросной процедуры.

– Погодь, Буча, – скрипнул старший, придержав за рукав олимпийки, двинувшегося вперед «бычка», – может с понятием чувачок, может уделит на общее, не кобенясь…

Что такое «общее» Леха знал, правда, понаслышке. Но как-то себя объектом рэкета он точно не ощущал. А то, что парни принадлежат к представителям бандитской фауны, подтверждали расписанные синими перстнями фаланги старшака, манера держаться и соответствующая лексика.

– Откуда?

В голосе, взявшего переговорное лидерство, блатного не было интереса, скорее присутствовала формальная фальшь. Что-то типа обязательной, но не очень нужной процедуры.

– Из Ярика… – Леха чуть отступил назад, прикидывая расстояние между своим визави.

– Кого знаешь там? – чуть напористее продолжил тот, – «иванчиков», «диких», «македоновских»?

– Особо никого…

– Лошина, – коротко прикончил Буча, – не в коллективах, не уделял.

Алексей не понимал причины агрессии в словах своих первых вологодских знакомцев. Ни здрасте, ни пожалуйста. С ходу «включение быка» и перспектива физической расправы.

– Я с «добряковскими» в спортзале занимался, – наконец нашелся он, – в Брагино…

– Не знаем таких, – чуть помедлив, процедил возрастной, – с портсмены, по ходу, пустоголовые…

Буча, подавшись вперед, амортизируя бицепсами, постукивал кулаком в ладонь. Третий молодой, после слов о спортзале сместился левее, оказавшись между двух загаженных электроплит.

– Хера с ним говорить, – рыкнул Буча, – бабки есть?! А, бес?!

Его лицо настолько приблизилось к лехиному, что тот ощутил несвежий выхлоп давно нечищенной полости. К знакомым ощущениям предстоящей драки примешивалось чувство противного страха. Всё-таки один и в чужом городе. Никто не поможет. И убежать некуда.

– Откуда… – Алексей отшагнул и уперся поясницей в кухонный подоконник, – на следующей неделе родаки приедут. Привезут…

Он, скорее, уловил движение воздуха, нежели увидел летящий кулак третьего безымянного. Нырок, уход и нога, предательски угодив в кучу мусора, потянула Леху в сторону. Пытаясь удержать равновесие, он свалился на колено и тут же пропустил.

Буча, по-боксёрски финтанув правой, влепил мощного крюка левой. В голове пушечно взорвалось маленькое солнце. Цепляясь сознанием за край вспышки, Малыгин увидел летящую, обутую в белый кроссовок, ногу. Болезненным усилием выставил блок, но всё равно зубодробительный пинок наполнил рот соленой кровью. Самое плохое – потемнело в глазах. Леха оттолкнувшись коленом от пола, рванул вверх – влево. К третьему, к тому, кто по-подлому пытался его вырубить. Ещё одна вспышка, на этот раз в кулаке, импульсом отозвалась в мозгу. Прямой правой достиг своей цели – соперник завалился между плит. Но и Леха, очевидно, повредил лучевую кость. Правда, этой боли, он не успел до конца прочувствовать. Буча – центнер живого веса, сконцентрировавшись в одной кулачной точке, свалил его на запаршивленный пол общажной кухни. Тут же, словно в формате кузнечного цеха, посыпались удары с двух сторон. Помощнее от Бучи, побольнее от старшего.

Угасая, Леха краешком заплывающего глаза, удовлетворенно отметил неподвижность лежащей фигуры одного из «блатных». Последним усилием воли подтянул колени к лицу, закрыв голову руками.

– Вы что, охренели?!

Полуматерная фраза, где-то далеко, за плотной стеной минваты отбитой головы спасительно царапнула слух. Поток ударов прекратился, но Леха не спешил отрывать руки от головы. Прижатые ладони дарили иллюзорное ощущение защищенности, не давали пульсирующей боли разбрестись. Да и желания возвращаться в реальный мир не было. Рот постепенно наполнялся вязкой кровью, надорванное ухо саднило, голова колокольно гудела. Запах мытого раз в год пола, вперемешку с амбре мусорной кучи, навязчиво поглаживал обоняние.

– Харлам, ты бы не вписывался… – голос старшего зазвучал не то, чтобы испуганно, но с меньшей уверенностью, – этот непуть, вон, Грифа рубанул, да на Бучу дернулся…

– Непуть твой, по ходу малолетка ещё, – невидимый Харлам не робел, но и Робин Гуда из себя не корчил, – завтра папа-мама заяву в ментовку накатают, опять на годик в бега подадитесь…

– Если никто не подскажет, не накатают, – неуверенно прозвучал Буча, – с ним просто познакомиться хотели, потереть за жизнь…

Судя, по голосам, оба блатных находились к Лехе спиной, в углу, поднимаясь, кряхтел Гриф.

Алексей осторожно убрал ладонь от лица. Одним, неповрежденным глазом, чуть туманясь, разглядел своих оппонентов и, стоящего на пороге кухонного помещения, высокого, крепкого парня. На студента он был не очень похож. Майка-тельняшка, татуировка «меч-щит-звезда» на плече и короткая стрижка.

Тренировочные штаны с пузырями на коленях, полотенце на шее и зубная щетка в руке, завершая образ, позволяли предположить, что живет-то он точно в этом общежитии.

– Живой? – Харлам подшагнул к Лехе, оказавшись между его оппонентами.

– Ну… – М алыгин глухо кивнул в сгиб локтя.

Крепкая ладонь ухватила за плечо и потянула вверх. Алексей, пошатнувшись, встал и прислонился к подоконнику. Взгляд плыл, во рту солонило, голова кружилась.

– Терпилой будешь? – парень в тельнике пробежался глазами по лицу и фигуре Малыгина.

– Не планировал, кх… – всё-таки не смог Леха сдержать густой кровавой слюны.

Тягуче сплюнул на пол кухни. Его оппоненты уже не так агрессивно, но всё ещё далеко немиролюбиво сплотились перед входным проемом. Буча, откровенно свирепел и бил копытом. Старший что-то зло «гонял», переводя взгляд с Харлама на Малыгина, Гриф морщился от боли, отходя от пропущенного удара.

– Хер с ним… – веско обронил, наконец старшак, – пусть дышит, но если он к мусорам дернется спрос, Харлам, с тебя будет… Как с понимающего…

– Разберемся…

Харлам остро глянул в глаза Малыгину и полностью развернулся в сторону блатных. Взгляду Лехи теперь предстала лишь мощная, в бело-голубую полоску, спина.