Вам не казалось, что в семье, где родились, вы чужой? Случайный или подкидыш. И приходится бороться за… За мамину любовь.
И пытаешься разобраться… Пазл не складывается. Что ж я делаю не так? И для чего здесь?
Так думает каждый, пока ничего не предвещает беды.
– Ма-а-а-а-ама. Ма-а-а-а-а-ама, – закричала мама сквозь сон.
Когда я поднялась, ее кровать пустовала. Куда-то всматриваясь, мама стояла у окна, на кухне. Взяв за руку, я потянула ее в спальню. Она присела на кровать, но не легла. Я долго спрашивала, что случилось. Она молчала, словно не слышала. Только под утро, когда светало, она прилегла, и, обняв ее, я уснула на краешке кровати.
Утром мама рассказывала папе, что снился страшный сон. В нем она оступилась и провалилась в пропасть. Так весной 1977 года начались мамины бессонные ночи, и все стало непредсказуемым.
Односельчане работали на полях и огородах, а мама, раньше здоровая, красивая женщина, выглядела задумчивой и ко всему безразличной. Очень похудела, и одежда на ней обвисла. Меня пугали ее круги под глазами и запавшие щеки. Мама часто обнимала младшую сестру и, отворачиваясь, тихонько плакала. Можно было подумать, что обидел папа, но он уже давно приходил домой трезвым и не скандалил.
Такой же она была пять лет назад, когда папа решил оставить нас и уйти к другой женщине. Тогда ее рыдания заставляли плакать всех. Мы с братом ее жалели, обнимали и убеждали, что справимся без него. Вскоре тяжело заболела сестра, и мама надолго уехала с ней в больницу. Папа вернулся и остался с нами. Так семья не распалась. Сейчас же мама прятала слезы и нас сторонилась, а с папой тихонько о чем-то шепталась. Так продолжалось больше месяца.
Сестре недавно исполнилось семь лет. Она росла слабой и болезненной. С рождения мама не отпускала ее от себя, а после того, как попала в больницу, панически боялась любой простуды. Мы же с братом росли крепкими и самостоятельными. Благодаря упрямым характерам часто ссорились и ни в чем друг другу не уступали. Мама нагружала нас домашней работой, но это не мешало найти нам причину и время для драк.
Однажды, в воскресенье, мы с братом резвились на улице в гурьбе друзей. Часть мальчишек под его руководством спряталась под сиренью и, после недолгого обсуждения, помчалась в наш палисадник. Через минуту с забора все шестеро взбирались на огромную березу. Заметив это, я подалась к ним.
– А ну, уйди-и-и-и! Слазь! – приказал брат, как только увидел меня на нижней ветке.
– И не поду-у-умаю, – прокричала в ответ я, но поняла, что брат настроен воинственно. Я всегда играла с мальчишками. Вот и сейчас мне очень хотелось карабкаться за ними, но путь был прегражден.
– Сейчас сле-е-е-езу… Прибью, – он осторожно спускался.
– Не прибьёшь. Мама дома. Я все-е-е-е расскажу, – угрожающе повысила голос я. Мне понравилось рассматривать местность с высоты.
Брат толкал меня ногой, пытаясь заставить спуститься. Я упиралась. Держась за ветку, хватала его за штанину и дергала вниз в надежде, что он отстанет от меня. Он злился.
В какой-то момент его рука соскользнула, и он повис на суку, зацепившись рубашкой. Ткань недовольно заскрипела и разорвалась, а брат свалился на кучу хвороста под деревом. Мне нужно было бежать. Брат стонал, но поднимался.
В доме я оказалась первой. Брат вскочил следом и остановился у порога. Весь красный, в царапинах и в порванной одежде, он сжимал кулаки. Его огромные карие глаза злобно впивались в меня. Я села рядом с мамой.
– Это мой стул. Здесь кукла, – сестра потеснила меня подальше. Я знала, что от мамы отходить нельзя, ведь только ее присутствие сдерживает брата от драки. Я стала щемиться к ней под руку.
– Хорошо, что вы пришли, – мама стояла у стола, не поднимая на нас глаз. Брат махал кулаком в мою сторону и сжимал зубы. – Мне нужно вам кое-что сказать… Я завтра еду в больницу.
Мы с братом замерли. Он разжал кулаки и опустил руки. Мое тело наполнялось оцепенением. Так уже было, когда мама уезжала с сестрой. Я помнила то одиночество, холод и незащищенность. Мы с братом ждали их днями, выбегая к каждому прибывающему автобусу. И хотя папа готовил еду, помогал с уборкой по дому и покупал сладости, вечером мы засыпали в слезах. Мы очень скучали.
На следующий день, собираясь, мама убеждала, что едет ненадолго, но сама выглядела грустной и растерянной. Отведя меня на кухню, она подала кошелек.
– Здесь деньги. На них нужно будет купить школьную форму. Ты большая… Ты сможешь выбрать… Мы же всегда вместе все покупали, – мама сказала почти шепотом, но эти слова меня напугали. До школы оставалось два месяца.
– Мам, а ты? – ко мне подступали возмущение и чувство брошенности. Я не хотела соглашаться с мыслью, что мама не вернется к первому сентября.
– Это на всякий случай, – она опустила глаза, а затем потянула меня к себе, сильно прижала и заплакала. Я изо всех сил сдерживала слезы. По телу пробегала дрожь, и руки немели, сжимая кошелек. Вырвавшись из ее объятий, я убежала в спальню.
Папа суетился в соседней комнате, помогая складывать сумку. Сестра настаивала, что дома без мамы не останется. Она плакала, кричала и, вцепившись в мамину юбку, ходила следом. От этого мы с братом спрятались в другой комнате и расплакались, закрываясь подушками на своих диванах.
Вскоре пришла бабушка и, оторвав сестру от мамы, в истерике унесла ее к себе домой. Мы с братом пошли проводить маму до остановки.
Мама и папа шли впереди. Мы мельтешили следом. Папа нес небольшую сумку. По его подтянутой, стройной осанке можно было сказать, что это молодой, спортивный парень. Рядом шла худая, сутулая, плохо одетая женщина – моя мама. Казалось, ее плечи несли невидимый груз. Светило солнце, мы с братом были легко одеты, а мама пряталась в длинном вязаном свитере. Ее костлявые, бледные кулачки выглядывали из-под широких рукавов. Тяжело дыша, она старалась идти быстро. Мы спешили, чтобы не опоздать на автобус.
– Мам, я буду писать письма, – тихо, сквозь слезы, сказала я, когда она обняла меня и расплакалась. Мне очень хотелось ее утешить. Брат прильнул к ней и долго не отпускал. Он всхлипывал, крепко уткнувшись лицом в мамино плечо. Случайные прохожие останавливались, бросали в нашу сторону взгляды и перешептывались.
– Там нет адреса. Мы будем иногда заказывать переговоры. Маму позовут, – поспешно заговорил папа и потянул маму за руку. Автобус подъезжал. – Пойдем. Нужно ехать.
Как только автобус тронулся, мы с братом умчались домой, спрятались друг от друга и разрыдались. В тот день не выходили на улицу. Сестра осталась ночевать у бабушки. На маминой кровати уснул брат. Закрыв все окна и двери на защелки, я обняла кошку Василису и немного успокоилась. Я лежала в темноте, и случайные звуки меня не пугали, как это было раньше. Теперь меня пугали только тревожные мысли о том, что мама не вернется. Текли слезы, и вскоре мне пришлось перевернуть подушку. Я старалась вспомнить случаи, когда обижала маму. Чувствовала, что виновата, ведь наши драки с братом злили ее. Она могла нас успокоить только ремнем. Конечно, больше доставалось брату. Ему было тринадцать, старше меня на два года, а значит, и сильнее. Теперь я была готова терпеть все его понукания. Только бы мама вернулась. Впервые, неосознанно, я обратилась к Богу.
– Боженька, пусть мама быстрее вернется! Пожалуйста! Боженька, не забирай ее у меня! – шептали губы.
В школах в то время запрещалось посещать церкви и отмечать религиозные праздники. Я, как староста класса, на Пасху должна была следить, чтобы на второй день никто не приносил крашеные яйца и куличи. Их приносили все и прятали в партах. Это походило на игру, которая могла нам обернуться школьным собранием. На нем таких ребят выводили на сцену и называли темными, недоразвитыми сектантами. Этого клейма мы боялись.
В ту ночь я чувствовала себя потерянной, заблудившейся в непроходимом лесу. Меня душили страх, слезы, холод и одиночество. Я искала выход. Чтобы брат не услышал, я ушла на кухню, за штору у печки. Там, в темноте, смогла плакать и молиться. Вспомнила один давний эпизод.
Это произошло за два года до маминой болезни. Воскресенье. Я одна в чисто убранной комнате. В руках пяльцы. Я вышиваю яркий букет цветов. Такое у нас домашнее задание по трудам. В комнату входит бабушка и замирает в возмущении.
– Ты что делаешь?
– Вышиваю! – я радостно сорвалась с места, чтобы показать свое рукоделие.
– Не смей сегодня шить! Большой праздник! – закричала она и оттолкнула меня.
Она всегда казалась молчаливой и злой. В тот день я еще больше в этом убедилась. Мне захотелось сказать, что она плохая. Но…
– А что вы мне сделаете? Я хочу и буду шить, – таким был мой ответ.
– Не смей! Сегодня нельзя. Бог накажет тебя! – она кричала.
– Бог? Нет никакого Бога. Нам в школе все рассказали, – наступала я с ухмылкой.
– Не сме-е-ей так говорить! – ее лицо стало красным.
– А что он мне сделает? – я рассмеялась. Ее лицо окрасилось в багряный цвет. Руки тряслись. – Вы, наверное, в школу не ходили. Вот и …
Она швырнула из сумки охапку изношенной детской одежды, которую забирала, чтобы пришить заплатки.
– Вот ваше дранье! Не-е-ехристи! – закричала бабушка и быстро пошла к выходу.
Хлопок закрывающейся двери прозвучал, как оглушительный взрыв. Как прямой удар молнии, он оставил подо мной выгоревшую яму. Я схватилась руками за голову и долго оглядывалась на раскиданное тряпье. В теле гудела пустота.
Сейчас я была в таком же состоянии, в темноте, словно в той яме, на пепелище. Вокруг меня, на многие километры, никого. Чувствую запах гари. От холода по телу пробегает дрожь… Я молюсь.
– Боженька, пожалуйста, верни маму! Боженька, если ты есть… Если ты есть… Пусть она вернется! – я, сидя у печки, то умолкала, то плакала. Всю ночь. До рассвета.
Так моя жизнь перевернулась. Я замерла, чтобы присмотреться и понять, что произошло. Что-то главное сломалось, остановилось. Мне казалось, с меня сняли кожу и холод, и боль, и одиночество подступали со всех сторон. Что будет дальше?
В то время онкологическое заболевание в моей далекой белорусской деревне имело только одно название – рак. Это был третий случай на весь наш большой поселок. Первые два уже давно унесли жизни женщин. Но тогда я не знала, что эта болезнь сродни катастрофе. Катастрофа только надвигалась. Она вырвет меня из потока повседневности, швырнет за невидимую дверь в клетку, где смерть будет смотреть мне в глаза. И только тогда я пойму, что та прошлая жизнь со всеми мелочами и недостатками – и есть счастье.
Соседи обходили наш дом стороной. Ребята, которые всегда собирались у нашего двора по вечерам, теперь резвились на другой улице. Мы с братом не понимали, почему. А когда через неделю к нам пришли люди в белых халатах и попросили выйти из дома для дезинфекции его от рака, то и папины родственники исчезли надолго.
Папа приехал поникший и хмурый. Он сел на кухне за стол и облокотился на руки. Мы окружили его, чтобы узнать, как дела у мамы и когда она вернется. Он прятал усталое, осунувшееся лицо. Шло время. Я потянула сестру к себе, чтобы увести, но она подошла к папе и попыталась вскарабкаться к нему на руки. Он усадил ее на колени и обнял. Второй рукой снова закрылся. В тот день ничего не сказал, просидев до глубокой ночи.
Никто из нас не обиделся. Неразговорчивый, простой деревенский мужчина, он всегда много работал на кирпичном заводе. К тому же родители недавно начали строить новый дом. Им приходилось рано утром уходить и возвращаться поздно. Папа часто оставался на две смены. Так они копили деньги на строительство.
Первую неделю папа оставался дома с нами, а затем вернулся к работе, как обычно. Поскольку домашнее хозяйство было большим, у каждого, кроме сестры, обязанности увеличились. Благодаря этому дни не казались длинными. Мы с братом помогали друг другу и никогда не ругались. Лишь изредка, когда он видел слезы в моих глазах, строго приказывал успокоиться. У меня не получалось. В ответ он бросал работу и убегал. Я знала, что тоже расплакался. Сестра везде ходила за мной и играла с куклой, которую купила мама перед отъездом. Так она когда-то ходила за мамой. Я понимала, что мне нужно вести себя как мама. Это было не трудно, ведь с детства я носилась с ней.
Спустя месяц папа поехал в больницу и взял с собой сестру. Мы ждали их два дня. Надеялись, что с ними вернется мама, но этого не случилось. После первой операции ее не отпустили. Предстояло еще облучение и курс химиотерапии. Так сообщил папа по приезде. Как маленький воробушек, сестра еще больше стала жаться ко мне, словно пряталась от нависшей над ней опасности.
Папа за это время осунулся, похудел и стал очень задумчивым. С нами не разговаривал, а когда приходила бабушка, его мама, он срывался на крик, злился на нее и уходил из дома. Мы не понимали, что происходит; только после таких вспышек гнева он возвращался под утро пьяным.
Началась уборка урожая. Бабушка, всегда строгая, помогала нам, не позволяя отвлекаться. Тяжелый труд изматывал. Мы должны были выкопать и перенести в погреб горы картошки, выбрать и связать в венки лук, засолить огурцы и помидоры в бочки, то же сделать с яблоками, сорвать фасоль и очистить для просушки, сварить варенье, выбрать свеклу и морковь. Домашние дела и заготовки не заканчивались до зимы. Это будет осенью, а пока…
Август. Пришло время купить школьную форму. Папа и бабушка не стали этим заниматься. Я должна была справиться сама. Помню этот день, как вчера. Я взяла сестру за руку и повела в магазин. Наблюдая за нами, зеваки отходили подальше. Я привыкла к этому и уже научилась держаться отстраненно. Я знала, что люди боятся заразиться. В то время считали, что рак передается, как простуда.
Денег хватило только на покупки для сестры, но зато она была полностью готова к школе. Мы с братом решили, что наша одежда с прошлого года еще сгодится. Вот только зимняя обувь оказалась мне мала, но я очень ждала маму. Папиной зарплаты хватало только на хлеб и корм для скота, который нужно было закупать впрок.
Первое сентября. Теплый солнечный день. Я веду сестру в школу. Она в белом переднике, белых воротничках на школьном платье, белых колготках и черных туфельках, с большими белыми бантами. В руках – букет георгин. Брат давно убежал вперед. Я чувствую себя не ученицей пятого класса, а мамой – своей строгой, ответственной и заботливой мамой.
Самая маленькая по росту в своем классе, я вдруг стала большой и взрослой. В этот день мое детство исчезло, растворилось, словно его никогда не было. Я больше не была ребенком, но во мне бушевали две силы. Одна часть меня была занята чувством огромной ответственности, собранности, стремления выжить и дождаться маму. Она вытесняла вторую, которая плакала, теряя опору и защиту.
Школа выстроилась на линейке. Я подвела сестру к первоклашкам и передала руку ее первой учительнице.
– Значит, мама не приехала? – тихо спросила она, склонившись ко мне. Я покачала головой.
Учительница осторожно прижала сестру к себе, но та ухватила меня за руку:
– Не уходи!
– Хорошо, – прошептала я и посмотрела на людей, стоявших позади будущих учеников. Кивнула в их сторону. – Я буду там.
Устроившись в шеренгу взрослых теть, я не отводила глаз от сестры. Она успокоилась. Рядом кто-то начал шушукаться и всхлипывать, но я не разворачивалась. Знала, что могу заплакать, но жалеть себя нельзя, и моих слез никто не должен был видеть. И только тогда, когда пригласили первоклашек выйти на площадь, в центр линейки, я шмыгнула к своим. Там меня ждала моя подружка. Она потеснила стоявших рядом. Мы крепко обнялись, и я почувствовала, что этого мне очень не хватало. Кто-то отдернул подружку. Это была ее мама. Она что-то долго и строго говорила ей в сторонке. Подружка вернулась расстроенной, но незаметно протянула руку, и мы сцепились мизинчиками.