- -
- 100%
- +
© Аркадий Застырец, 2018
ISBN 978-5-4493-2091-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Чудо
– Надейся на чудо, – священник сказал.
Но доктор учёный ему возражал:
– Чудес не бывает, чудес не бывает, —
И губы в гранитную ниточку сжал.
Не долго дрались их во мне голоса,
Я докторский мрак одолел в полчаса:
Конечно же, чудо и не было б чудом,
Когда бы у нас чудеса. бывали
Радио ночью
Радио ночью, ах, радио ночью!
Медной антенны врастяжку спираль,
И ничего-то не надо воочию —
В кончиках пальцев громадная даль.
На лакированный ящик ложится
Наша советская хищная пыль.
Ловишь и ловишь, как синюю птицу —
Кто там, напомни… Тильтиль и Митиль?
Радио ночью, сквозь лампы и платы,
Мне бы ВЭФ-10 хотя бы, а тут…
Ухо – к динамику хриплой «Кантаты»,
Через помехи и тихо – «Хэй, Джуд!»
Время, как воду в песок, проливаю,
В свете сокровищ глубокого дна
И – точно воздух хватаю – зеваю,
Дрогнет рука – и уходит волна,
Схлынет, неверная, с треском и свистом —
Вдруг по-испански – о чём говорят?
А на стекле золотисто-лучистом —
«Прага – Варшава – София – Белград».
Военный альпинизм
13 февраля 1943 года шесть военных альпинистов сбросили фашистские флаги с западной вершины Эльбруса (5642 м). 17 февраля 1943 года четырнадцать альпинистов второй группы сорвали остатки немецких флагов с восточной вершины (5621 м) и водрузили флаг СССР. <…> Из героической двадцатки военных альпинистов уже никого в живых не осталось.
(Михаил Бобров)
Может запросто быть
Нищетой изумруд,
Где, ломая гранит,
Эдельвейсы цветут,
Где кончается воздух
И смерти страда
Наступает на хвост
Как комете звезда,
Где гора, как живая,
В закате лежит,
Вроде спящего льва
И слепая на вид.
Кто угодно ослепнет
От этих снегов
Близ вершины, где хлеб
Наш насущный таков:
Не тушёнка из банки,
Не хруст сухаря —
Растворяет обман
Киноварным заря,
Мажет по небу плотно,
Как маслом ладонь,
Беспощадно кладёт
На сугробы огонь,
И в глазницах землян —
О белилах забудь! —
Замутили багряное
Сера и ртуть.
Но для выжегших страх
В яром пламени том
Будет дом в небесах —
Золотой в голубом…
Хронометраж
Ох, не точны красивые часы,
Упавшие с вокзального развала
В мазут и снег минувшей полосы,
Прекрасной всем, чего недоставало.
Отважные рожать своих детей,
За вечером мы вечер избывали,
И разве что случайные детали
До мозга пробирали нас костей.
Уже зияли лозунги и знаки,
Сулившие вот-вот переворот,
Мы шли и шли, лунатики, зеваки,
А время всё, казалось, не идёт.
А кровь напротив – ниточкой бежала —
То из носу, то набело по льну…
И всё, чего тогда недоставало,
Пошло сегодня на небо ко дну.
Подверженность
Крестьяне, свиньи, астронавты*,
Как душу рёвом ни трави —
Пожалуй, тут внезапно прав ты —
Мы все подвержены любви…
Нужде, влечению, желанью —
Не божества, так естества,
Что нашу спесь и гордость ланью
Гнёт о сустав, как дважды два.
Земля – увы, не Переландра,
Не избежать на ней рожна.
Тонка смородина скафандра,
И плазмалемма – ох, нежна.
А митохондрии – послушай! —
Шумят, как прибалтийский лес…
Но ближе чем к ядру, тем глуше:
Шероховата ЭПС**.
И пыль тут кажется живою,
В ней брезжит тщательный расчёт,
И, если что, то всё – травою,
Мясистым трыном порастёт.
________________
*Намек на название альбома рок-группы «Kula Shaker» – «Peasants, Pigs and Astonauts» (1999)
**ЭПС – эндоплазматическая сеть.
Fêtes galantes
Орлом назвал тоскливых чисел решку
И наречён в истории Земли
Галантным веком. Видимо, в насмешку
Над перегноем алчности и тли.
Там сладкий дым неспешного кажденья
Сменяли смрадом пир и кавардак
И тайну несчастливого рожденья
Закладывал во мраке тайный брак.
Европа с мушкой, до смерти под мухой,
Глумясь над мушкетёром и слугой,
Не то что молодящейся старухой,
А впавшей в детство пялилась каргой.
Запутан в кружевах, слегка придушен
Поблёкшей паутиной слабых строф,
Вольтером в горло за полночь укушен,
Галантный век отнюдь не был таков:
Доднесь его соблазнов живы бесы,
Берущие за гузку не судом —
Капризом подменяют интересы
И брезгают рассудком и трудом.
Миссия
Из Египта и Марокко,
Из Туниса и Магриба,
Паруса воздев высоко,
Полетит корвет, как рыба,
Поплывёт быстрей, чем птица,
Над лиловыми волнами,
Наберёт, чтоб нам лечиться,
Трав целебных в Суринаме.
Чтобы мыться и плескаться
Нам с тобой в чудесной ванне,
Трюм завалит – умотаться! —
Красной солью на Тайване.
Купит наш купец надёжный
Зелье дивное в Калькутте,
Сложит, скроет в осторожный
Рундучок в своей каюте.
Встретим с башни на рассвете
Тень спасительного груза,
Рады новому, как дети,
Шагу нашего союза.
Утёс
Тихо морем берег сносит,
В соль смывает не спеша,
А навстречь – то рака бросит,
То медузу, то ерша.
Нежный шелест вод прибрежных,
Визг и смех издалека…
Отступает строй мятежных
Исподлобья и с виска.
Вот одни – и вдруг другие,
Волны моря и людей,
Чьи тела полунагие
Полны радостных идей.
Ты – и то, хоть неподвижен
И в песок белёсый врос,
Преходящ и корнем сближен
С прахом, каменный утёс!
Ходом времени подлунным
Свален будешь, но пока —
Подставляешь плечи юным
Для отважного прыжка.
Межа
Уж всяко больше половины
С тобой мы прожили уже,
А всё мне слышен запах глины
В ночной невидимой меже,
Где я лежу до полусмерти,
Сражён безвременьем хмельным,
А надо мной дерутся черти
До крови с ангелом моим.
Скопленья звёздные взметая,
В разгон молекулы-миры,
То грохнет вечность холостая,
То лопнут времени шары.
Под дых оглоблей пробужденья —
И водка выветрится вмиг…
До воскресения с рожденья
Не проберёшься напрямик.
Как далеко во мгле вчерашней,
С лучом от фары, быстр и чист,
Мотором тарахтит над пашней
Кристально трезвый тракторист!
Ты могла бы…
Ты могла бы остаться на море
И, не встретив, покинуть меня
В Мариуполя тесном разборе,
В мелководье морского коня.
В белой-белой соломенной шляпе
С невоспитанно красным цветком —
На колени к немёртвому папе,
По траве и песку босиком.
Ты могла бы остаться в солёном,
Загасившем волною гортань,
Ни на миг ни испугом, ни стоном,
Ни движением в грязь или дрянь…
И тебя не нашёл бы я сроду —
И вовек, не подумав искать,
Во свою бесконечную воду,
Что ни миг, погружаясь на пядь,
Кабы ангел-хранитель прохожий
Не схватил тебя за локоток
И не вытянул – Что ж это? Что же? —
Не давая уйти в водосток.
Март
Открою окно, потому что внутри уже стало
Совсем невозможно и попросту нечем дышать.
Открою – и пусть воцаряется скрежет металла
И c улицы ввалится смрадная с гиканьем рать.
Пускай раздаются направо, кругом и налево
Рычание поршней и пение лживых гудков
И в комнату рвутся, из зимнего вылетев зева,
Удар урагана и хватка морозных тисков!
Да врежет, визжа, продиктованной низом измены
Об верное сердце сломавшая зубы фреза!
Пускай расшибутся об кухни нагретые стены
Свирепые смерчи и снов ледовитых гроза!
За всем этим вихрем, за старой, как мир, круговертью
Я вижу, я чую распухшей от гриппа ноздрёй —
Весна наступает, и наново в битву со смертью
Март-месяц кидается, как безрассудный герой.
Он выпил вина сорок чарок, ни много, ни мало,
И в путь на закате выходит, и в полночь идёт,
И тигр его ждёт, притаившись на дне перевала,
И тигра он спьяну рукой безоружной убьёт.
Сибирское море
Ах, понятная даль
Академгородка!
Только юности жаль,
Да и жизнь коротка.
Отдаём и взамен
Ничего не берём.
Лаборант – супермен,
За углом – космодром.
Яшин круче Пеле,
В полной радуге лиц
Не найти на Земле
Краше наших девиц.
Даже те, что глядят
Через колбы стекло,
Не вмещаются в ряд,
Дай хоть каждой весло.
Коммунизма леса —
Легковесный каркас,
Но в воде – паруса
В приполуденный час.
Поднимаюсь бегом
На знакомый этаж,
Да и вниз босиком
С волейболом на пляж.
Моря пресного бег —
Рукотворная ширь.
Жалко, лето не век:
Сдох и высох мизгирь.
Но ракеты летят,
Ускоритель гудит,
И забыт Герострат,
И никто не забыт.
Рисунок
В моём простом карандаше,
По-птичьи, что ли, долгоносом,
Как жук в лавандовом саше,
Как Ленин в утлом шалаше,
Измучен финским сенокосом,
Уснул маяк…
Напрягом трёх пурпурных крон
Транзистор в нём горел, как призма,
О том, что бытие не сон,
Близка победа коммунизма,
И космос будет покорён…
И вдруг иссяк.
И я объёмную морковь
Вонзил с размаху в лист альбомный,
Пролив с кистей на контур тёмный
Медовой акварели кровь.
А вот войны смертельный ход
В листа того же обороте —
Горит над танком самолёт,
И лупит пушка по пехоте.
А вот с огромной высоты
Глядит лохматое светило
Туда, где взрывы, как кусты,
И смерти золотая жила…
И вот чего там только нету!
И тьме найдётся цвет, и свету…
А нет – убежища душе
В моём простом карандаше.
Бессонница
Привидится же чудище
В расселине дымов!
Убожество, приблудище
Из тайного и снов.
Холодный воздух лопает,
Как дынный мармелад,
И мокрой лапой шлёпает
Часам настенным в лад.
И пасть его ощерена,
По-волчьему полна,
В пустых глазах затеряна
Неполная луна.
Мои надежды нежные —
Мол, жить ещё и жить —
В объятия безбрежные
Готово заключить.
И чем душа в груди моя
Держалась бы в ответ,
Когда бы не любимая,
Лелеющая свет?
Лунатизм
Есть океан на левой стороне
Того, кто по ночам без света волен
И ходит высоко в глубоком сне
По крыльям крыш и рёбрам колоколен.
Есть океан и вечная тропа
На побережье тёплыми камнями.
Издалека на ощупь и слепа,
Всё видит ночь, летающая снами.
Есть океан и стаи пёстрых рыб,
И водорослей лес непроходимый,
И тёмный хоровод придонных глыб,
В парении медуз неопалимый.
Есть океан у спящих на ходу.
Вагон метро. Упала на пол книга —
И острие несущегося мига
Горящей спичкой чиркнуло по льду.
Прощание с зимой
Утро взмыло – и снова не промах,
Час-другой в темноте погодя.
И мерещится в мутных проёмах
В тихом омуте пламя дождя.
Закипает земля под карнизом
На веселье костру моему —
Не спеша разгорается низом
Поджигающий холод и тьму.
Не спеша, полегоньку, помалу,
По молекуле – как помело,
Отдавая судьбу опахалу —
Ветру, марту, в песок и стекло.
Ладно, пусть под небесным пожаром
Паром, парусом вверх, невесом,
Монгольфьера невидимым шаром…
Погляжу на покинутый дом —
И готово. Поехали, братцы! —
Атмосферы пронзая апрель,
Чтоб в открытом летать и скитаться,
А не прахом и порохом в цель.
Изображая Чкалова
Железа или зарева
По нотам зная звук,
Сквозь дерево и марево,
И под гору без рук
В чужой портрет пикировать,
Разинув юный рот,
И Пушкина цитировать
От дома до ворот!
С девчоночьими визгами
И смехом в разнобой,
Весны облиты брызгами,
Довольные собой,
Изображая Чкалова
На крыльях под мостом,
В великое из малого
В потоке золотом!
Могли б и до Америки
С крестом и без креста —
На довоенном велике
И в шлеме «от винта».
Дворовая
Я дворовый зверёк. Не бесстрашен, но зайца храбрее.
Вот, как ветер, лечу по забора пожарной гряде,
И по пояс хожу за рудой в разъярённом пырее,
По колено в крови и гудроне, по горло в воде.
Под стеклом у меня золотые зарыты секреты,
Мусульманин, цыган и еврей в батальоне моём.
Оттого и свободны, и песенки наши не спеты,
Что по-русски мы хором заразные песни поём.
Кормим лошадь травой или хлебом, коли не без хлеба…
– Ах,ты мой! хабиби – Кадерле, яв кэ мэ, мэхабэк!
Всё в песке да земле, а с устатку в открытое небо
Поглядим – и видать: в облаках-то летит человек.
И ни камнем его из рогатки, ни серой с болтами
Не достанешь никак и с тугой синевы не собьёшь.
Может, он – самолёт или шмель над густыми цветами,
Где лежишь от жары – ни любви, ни потери не ждёшь…
_________________
* хабиби – любимый (турецкий)
** кадерле – дорогая (татарский)
*** яв кэ мэ – иди ко мне (цыганский)
**** мэхабэк – обнимаю (иврит)
Гляжу и жду
Сквозь тёмное, неровное,
Сквозь дымное стекло
Гляжу на солнце кровное,
Чуть утром рассвело.
Гляжу и вижу в будущем
Детей моих детей,
Позёмку беспробудную
Рождений и смертей.
Гляжу и жду затмения
Сквозь дымные слова,
Но только на мгновение
Одно иль много – два,
От той до той доплыть ещё
Обители теней,
Счастливее родителей,
Но сердца не умней —
Чтоб мысли дно тяжёлое
С пути не увело
И чтоб из рук ольховое
Не выпало весло.
Ньюфаундленд
Утопи ты свои корабли
В этих водах слепых и угрюмых.
Не бросай якорей, не юли,
Не ищи себе ценного в трюмах.
Сухари и разбавленный ром,
Кипы чёрного мокрого джута…
Утопи их под звёздным крестом.
Удиви своего баламута.
Всё – на дно вместе с гневом твоим,
Как комар полуночный, писклявым.
Не суди, будто сам не судим.
Хватит плавать маршрутом корявым.
Снова солнце с луной потеряв,
Что ты делаешь там с парусами?
Ты не лев и тем паче не прав,
И дрейфуешь на запад частями.
Утопи все мосты и труды
И в хромой протекающей шлюпке
Правь туда без еды и воды,
Где границы морозны и хрупки
И звенят одиноко слова,
Повисая в белёсом просторе…
Правь туда, где надежда мертва
И свинцово открытое море.
Только там и увидишь свою,
Как нигде, невозможно яснее…
Только там, на отвесном краю,
В темноте и во льду цепенея…
Вокзал, буфет
Ты сочиняешь «Книгу перемен»,
А за окном и льдом – тебе знакомо? —
Составом тёмным вылинявших стен
Маячит пароход родного дома.
Пятиэтажный долгий силуэт
В тумане зим и летнем балагане…
Предъявишь проводнице свой билет,
А на перроне – пёстрые цыгане;
Мундир на майке, курит отпускник;
Осталось три минуты остановки;
Мужчина в тапках и командировке
Бежит за лимонадом напрямик;
По радуге внизу мазутных пятен
Путеобходчик походя стучит…
А проводница смотрит и молчит:
Ей твой билет просроченный невнятен.
Давай о Китае
Давай о Китае. Я верю в пекинское утро,
Где солнце касается светом изогнутых крыш…
Ну ладно, я не был. Мне снилось, как будто, как будто…
Такое бывает – всё видишь, как будто не спишь.
И видишь, и дышишь, и гонишь полночную змейку
На небо, а небо такою грозит синевой,
Что крепко берёшь на балконе железную лейку
И льёшь – поливаешь фиалку, пион и левкой.
Давай о Китае. С рассветом спешат на работу
Борцы, водоносы и дворник с лохматой метлой…
Забудем про Гамбург. Давай по пекинскому счёту
Столкнём и оценим шмеля с неусыпной пчелой.
Давай о Китае, на память и смерть обречённый,
Зачем на земле мы короче дождя и травы?
Кровавому цвету границу рисует зелёный
И медленно пасть разевают бетонные львы…
Послушник – наставнику
Если бы ясно вначале мне Силы сказали:
– Вот тебе небо и море, а после конец…
Стал бы я спорить? Спросил бы у Бога в печали:
– Где твоя лодка и где твоя птица, Отец?
Что мне за то полагается? Что мне за это?
Даром ли белое буду на свете терпеть?
По сердцу ль осень и лучше ли душное лето?
Весело ль будет метели испробовать плеть?
Кстати, зима. Может, хочется мне холоднее?
Или совсем отменить холода в Новый год…
Утру ли вечера быть для меня мудренее?
Ночи ли ум неусыпный забрать в оборот?
Если бы воля дана мне была до рожденья,
Чем бы ответил на планы творенья Творцу?
Лучше ли сна мои самые светлые бденья?
Лучше ль овце, чем нашедшему в яме овцу?
Лесное
Рака в раковины раке
Аз, ныряя, сторонюсь
И боюсь, как злой собаки,
Жгучей нежности медуз,
И дрожу, когда мне рыба,
Мимо кинувшись тишком,
Жаброй тронет рёбра, либо
Ногу – острым плавником.
Не моя ты, море, доля,
Хоть и с образом небес!
Мне полей милее воля
Да в июле светлый лес,
Где пригреет солнце сладко
Через листьев облака,
И лисы кустом украдка,
А в ветвях – бурундука.
Мягко стелются иголки,
Будь то ёлка или ёж…
А случись навстречу волки —
Белой бабочкой порхнёшь.
Айболит
Сходишь к врачу – и захочется жить,
Дышится легче с рецептом в кармане,
Точно суровая в пуговку нить
Вдета и накрепко – в облако ткани.
Не оторвёшься, душа моя, врёшь!
Снова крадётся любовь к изголовью,
А в рукаве у ней – ведомо – нож,
К марту по снегу притянутый кровью.
Ох, и хорош он! Медвяная сталь
Непререкаема в солнечном блеске:
Каждую высветит в пальцах деталь —
С долу клинка до клейма арабески.
В каждый прицелится сердца удар,
В самую точку зеницы вглядится…
«Я, – говорит, – тебе радость и дар».
«Аз, – проповедует, – синяя птица».
Ты и поверишь и с нею летишь
В Грецию греться, в Италию таять,
В Англию – что?.. За окном рассветает
И на прощание капает с крыш.
С биноклем
С биноклем было хорошо!
В окно глядишь, а видишь море,
Где горизонта ровный шов
Не параллелен шву на шторе.
И там дома – как корабли:
Стоят на рейде целым флотом
Еще в виду цветной земли
Перед космическим полётом.
В волнении по росту ряд —
Планеты яркие крупицы,
А в стратосферу львы и птицы,
Опережая всех, летят.
Едва рассветом темень смыло —
Под ледяной вставать пора,
И всюду с золотом белила
Велосипедные с утра.
Если уходишь
Если надел и шнуруешь свои башмаки,
А разговор продолжаешь, но вот он – порог.
Ночи и ветру, и времени в нас вопреки
Надо идти, и в прихожей теперь – эпилог.
Долгие проводы в долгих слезах сокращай.
Если твой плащ прошуршит на прощание так,
Точно порывистым шёпотом скажет «Прощай!» —
Значит, пора. Значит, вышел тебе оверштаг.
Впрочем, и эта надежда на новое – самообман.
Просто пора. Просто весь израсходован свет.
Три папиросы и спички засунешь в карман,
Где ещё медь и на поезд картонный билет,
Просто пора. Сколько можно в прихожей стоять?
Вот и часы шестерёнками в рельсы стучат…
Может, успеешь в смущении нас приобнять,
И – угасая – в подъезде шаги отзвучат.
Хлопнет тугая к пружине прибитая дверь,
Снегом повеет, и ключ повернётся в замке.
Может, и встретимся… Веришь? А впрочем, не верь!
В гору дорога, и лучше шагать налегке.
Зимним утром
Зимним утром тихий разговор.
Кожа звуком бережно задета.
Холодок имперского рассвета —
В тёмных складках бабушкиных штор.
И лежишь, прижав ладонь виском
И сквозь морок сонный понимая:
До воскресных сердцу далеко —
Может, даже дальше, чем до мая.
Нет, ещё надеешься дойти
За часов настенных точным следом,
И в горячей держится горсти
Золотой, оставленный мне дедом.
А в шкафу заветном – горяча,
Точно с прошлой Пасхи не остыла —
Формы для земного кулича
Вся в крестах таинственная сила.
Венера и Марс
На Марсе жизни нет —
Я верю марсоходу.
Бьёт в камни смерти свет,
И не отыщешь воду.
Живым на Марсе – швах
Согласно Голливуду.
В твоей обшивки швах
Лучи – как иглы вуду.
И никому твой флаг
Со звёздами не нужен,
Где ада красный шлак
Бездушьем отутюжен.
Сто сорок дней пути
Сквозь чёрные пустоты —
Умри, а долети!
На то и звездолёты.
Но вместо жизни жесть
Там нашу ждёт ракету…
На Марсе жизни нету,
А на Венере – есть.
Ещё не край
Ещё не край, поверь, ещё не крышка.
Скачи, скачи, свердловский воробей!
Пускай в глазу апрельская ледышка
Застыла и не тает, хоть убей.
В пустых ладонях – лёгкая привычка,
Но щели в лодке – как ни соберу:
Невероятно вспыхнувшая спичка
Без продолженья гаснет на ветру.
Короткая свечения виньетка
Не жарче алогрудых снегирей.
Со строчкой быстро движется каретка,
В строки начало – во сто раз быстрей.
Не слушайте меня, в рукав молчите
И, положив под белое крыло,
На берег моря по небу свезите.
Где мёрз Овидий, будет мне тепло…
Канун воскресения
Всё в общем как прежде, обычно.
Как было не раз и всегда.
Безверие нагло и зычно,
Слетается на провода.
По новой – Содом и Гоморра,
Кошмару не видно конца.
Рвёт горло безумная свора
Во имя златого тельца.
Взрывчатка не чувствует боли,
Не знает смертельных обид…
Но что-то в весеннем раздоле
На дым не похоже дымит.
Собрание в омуте тихом
Готовит последний мятеж.
Набат раскачался над лихом —
Не встать ему спящему где ж!
И время идёт не по мере,
И небо – не то, что вчера.
Четвёртые сутки в пещере…
Пора тебе, Лазарь, пора.
Кем быть
Сперва хотел я водолазом,
А космонавтом – не желал,
Невинным впитывая глазом
Базар, плотину и вокзал.
Не романтически мечтался
Себе в свинцовых сапогах,
А – наводнения боялся
И так рассеивал свой страх.
И с погружением бездонным
За острым взглядом в глубину
Под тёплым ливнем заоконным
«Вот дудки, – думал, – не усну!»
Глядел на рыб – их было много,
И сквозь подвижную траву