Брызги первых дождей. Невыдуманные истории

Что-то вроде вступления

Началось это банально, как и полагается начинаться всяким интересным делам. Во время моего пребывания дома на каникулах я подошел к Надежде Ивановне и попросил ее сводить на весенние каникулы штабье в какой-нибудь дальний поход, на Кваркуш, Конжак или еще куда. Она загорелась. Мы говорили в райкоме около часа, потом шли по улице, и разговор не прерывался ни на минуту. Был январь, шел холодный крупный снег, и темнота лежала на городе, а разговор пробуждал к жизни воспоминания и заведомо несбыточные мечты. Такого вдохновения я не видел в ней раньше: казалось, она без конца готова говорить только о походах, планах, схемах, людях с рюкзаками, плохой и хорошей погоде, высоких горах и быстрых реках… Подытоживая, сказала: 1 2

– Андрей, если у тебя в жизни будет два настоящих увлечения, работа и туризм, ты будешь вполне счастлив!

О семейной жизни я уточнять не решился.

Н.И. сказала, что сама вести не может, но попросит одного из своих воспитанников, бывшего штабиста, Влада. Она же привела его на штаб, куда пришли и родители желающих, чтобы решить, стоит ли отпускать своих чад в такое путешествие. 3

Ох он запудрил им мозги. И идти-то там совсем ничего, и спать-то в избах, а Денежкин – как на третий этаж по лестнице… Странные люди родители. Я не допускаю мысли о том, что штабье не рассказывает дома о прошлых походах, а, стало быть, папы и мамы должны понимать, что наобещанные блага цивилизации – лапша на большие уши. Но ведь сидят, довольно кивают и дают «добро» только, когда услышат заверение руковода, что ничего плохого в пути не случится. Что стоит такое заверение, и неужели без него не ясно, что кэп будет стараться сделать все, чтобы не было печали? Santa simplicitas! 4 5

Влад не хотел брать много народа, заранее предчувствуя, что группа получится тяжелой на подъем. Но просились и просились, и под конец набралось 16 человек. Ничего себе. Одно утешение – девчонок шестеро! Кого другого на край положим, а сами в серединочку. Впрочем, насчет края я иллюзий не питал. Народ собирался молодой, необстрелянный, померзнут ведь…

Выход назначили на 23 марта утром. 21-го вечером собрались все, и были веселы и слегка взбудоражены предстоящей кругосветкой. Танюша с кэпом опоздали – раскладывали дома у него продукты, и их ждали что-то около часа. Рюкзаки подобрали ничего, нормально, большинство «Ермаков». 6

Поначалу я слегка терялся, не зная, куда себя девать, говорил на отвлеченные темы с окружающими. Потом все общество разбилось на зоны по интересам, и разговоры стали специфичнее. Сережа все хотел показать, какой он большой и сильный, толкался налево и направо. Девушки стояли в сторонке и балагурили. Было бездельно, а потому скучно.

Влад сначала мне чем-то не понравился – не то своей «туристостью», манерами поведения, присущими «истому» туристу, но не вяжущимися со штабными привычками, не то медлительностью и опозданием, а может быть, тем, что ему не нужны были никакие советы: он знал все сам. Я как-то привык слегка хотя бы демократизировать решение любых вопросов, а кэп имел другой стиль. Впрочем, большинство народа было вполне довольно им, а себя я поприжал. 7

Девушки веселились не по делу, одна Таня ходила неизвестно на кого обиженная и, по приказу кэпа, выдавала мешки с продуктами. Все это тянулось очень долго, как мне показалось, можно было вдвое быстрее. Нас с Витей приписали третьими номерами к уже готовым парам дежурных для страховки. Мы покричали для вида, весело повозмущались. Я попал, кажется, к Наташке – ничего, жить можно. Впрочем, не все ли равно? Перспектива вставать на час раньше не из приятных, но на обильный сон и так рассчитывать не приходится, так что часом больше, часом меньше… 8 9

Влад сказал: нужно раскладывать людей по спальникам. Я слегка удивился: помнится, после одного инцидента принудительную раскладку отменили. Она, конечно, не вымерла, но происходила негласно, а тут… Ладно, ему виднее, «жираф большой».

– Всем пофиг, как спать, или нет? – задал решающий вопрос командор.– Ну, раз всем, то я калибровать буду. Татьяну… – решительная отметка ручкой в списке, – я беру под свою опеку.

И так далее. К нам с Витей попали Юля с Ириной, а в мужской спальник, кроме всех прочих, попал Слава. Боже, как у него вытянулось личико!.. Сейчас заплачет. Витька увидел, обозлился, резко подошел к нему и оборвал на полуслове какую-то реплику. (Славка воззрился с недоумением: раз обошли, да еще обижают – ох и хам же он трамвайный!). А Витька сказал кэпу, чтобы клал его и меня вместо Славки и еще кого-то в мужеской спальник. Кэп не протестовал. Славик расцвел, зараза. Вот бы ему…

Перспектива моноандрического спальника меня не шибко обрадовала. Сказать откровенно – пусть-ка молодежь прозябает (даже не от слова «зябнуть») в нем, а нам, старикам, можно бы (выразительное многоточие)… 10

– Витя, похоже, ты перестарался, – только и сказал я ему.

Опосля этой разборки и калибровки мы сбежали по-английски не попрощавшись. Подготовительный день, а особенно, его финал, н произвел на меня приятного впечатления, о чем я Витьке и сообщил. Он пофыркивал, но тоже был не совсем доволен. Хотя насчет финала говорил, что так будет еще и лучше. Интересно, насколько правдиво? А я решил так: когда некто там, наверху, если таковой есть, решает судьбу крупной удачи или неудачи, то он учитывает мелкие обломы, вроде этого – алгебраическая сумма счастья и несчастья всегда равна нулю, это, к сожалению, закон. Так что, может быть, и в самом деле – к лучшему.

День 1: 23 марта 1988 г., среда

Ночью я спал часа три. Около полуночи вышел проверить, попробовать лыжи, и благополучно сломались крепления. Бегом начал подлаживать, пригонять беговые, сажать на шурупы на эпоксидке крепления, мама шила бахилы, а еще рюкзак собран только наполовину… Веселая была ночь.

Утром к шести часам, как слегка рассвело, пошли с мамой в гараж смолить эти беговушки. Еле-еле хватило остатков смолы, и бензин в паяльной лампе кончился в обрез. Лыжи после просмолки напоминали леопардову шкуру. На вокзал приехал самым первым, и мы с мамой еще успели взять билеты на Пермский, на второе апреля, чтоб ехать назад, в Москву, прежде чем съехались туристы.

Все, как всегда, были веселы. Витька водрузил на себя бинокль Юли Маленькой с явным намерением с ним не расставаться и оглядывал «секретные объекты» в окрестностях станции. Сергей слишком громко шутил и смеялся. Эдик держался в обычной своей манере «слегка не от мира сего». Костя был спокоен, он еще не осознал, куда поехал. Девушки держались стайкой, понакупили аляповатых значков и раздавали всем-всем-всем. Кэп был флегматичен. Таня и Надя забыли дома, с недосыпа, вареных кур, а потому рванули за ними.

Ох уж эти куры! Помнится, почти год назад на Усьву тоже взяли пару кур на предмет сварить и съесть. Я тогда выступал рьяным противником этой авантюры, так что на сей раз Таня позаботилась о том, чтобы заранее успокоить мои чувства, возникающие при виде розово-голубоватых тушек престарелых цыплят. Это она делала с максимально возможной дружеской нежностью, не опускаясь до фамильярности. Зря старалась. Ибо если я и протестовал когда-то вплоть до того, что коллектив под моим руководством окрестил съеденных «голубые гомозиготные куры Шабановской породы» и придумал еще много нелестных прозвищ их тощим косточкам, невесомым, эфемерным волокнам мясца на них и дебелой бегемотьей коже с закостеневшей остью, так вот – если я и протестовал, то для вида и для шума, а не для того, чтобы выкинуть этих цыплят… Ведь если зампомначхоз решила, что будут куры, то или будешь глодать крылушко и вспоминать Щукаря и вустриц, или будешь жевать все, что захочешь и что вокруг найдешь. А пошуметь-то оно приятно: сразу в центре внимания, а если что дельное сказать (правда, редко это бывает), то услышав, мимо ушей не пропустят; сказав же пошло, прощен будешь, ибо все помнят мудрое правило – не скользит тот, то не едет. 11

Кэп слегка нервничал по поводу завхозов, так как они явились только непосредственно перед поездом, и мы уже собирались закидывать их рюкзаки в вагон, а там уж как им Бог пошлет добираться. Но они благополучно приехали перед самым отходом и законно попали в черный список.

Сидим в поезде. Места заняли удачные, одно купе целиком наше. Я поспал пятьдесят минут, когда отъехали немного, и почувствовалось, что глаза слипаются. Потом хотел поспать еще чуть, но не сумел не прислушаться к разговорам в соседнем купе, и сон слетел сам собой. В основном, вниманием там владел Витька: громко разговаривал, верный принципу разговорной анархии, пел всяческое, в том числе похабщинки про поручика Голицына, и не сумел, или не счел нужным, остановиться на фразе 12 a capella

Я слез, пришел в общую толпу. Таня с Надей спали вобнимку. Эдик сидел на второй полке и читал или притворялся. Наташа глядела в окно и, вроде бы, мало обращала внимание на происходящее. Сергей «шутил», подобно Вите. Я же что-то не мел большого настроения, если и смеялся, то через силу, если шутил, наверное, глупо.

Поезд мчит. Дорога знакома: до Усьвы ездили не раз (а если конкретно, то пять раз), а от Усьвы до Чусового рукой подать. Снега вокруг, за окнами, подозрительно мало, увалы оголились, и где снег еще остался, там натоптанные за долгую зиму тропы возвышаются миниатюрными темными хребетиками, чернеют от грязи – видно издали. Солнце слепит вовсю, и даже в вагоне, за грязными стеклами Казанского поезда, довольно светло. Я даже кое-что поснимал кинокамерой. Надя проснулась, приподнялась, села, потягивается и не замечает, что потихоньку стрекочет камера. Вокруг глухо смеются. Увидела, отвернулась, пытается спрятаться, будто ей бедная кинокамера смертельное оскорбление наносит. Вот ведь неужели это столь неприятно, что с души воротит? Смею предположить, что нет, а так, поиграться хочется, вот и вся причина этих ужимок. Таня тоже проснулась, села, сразу увидела, что идет съемка, и, недолго думая, высунула язык. Очень мало людей перед фото- или кинокамерой могут себя вести естественно. Кое у кого это безусловный рефлекс: как заметят, что их снимают, так в лице меняются и страшные становятся, будто… 14 15 16

Толпа приутихла. Едем уже прилично, и первые эмоции на исходе. Кто бесился – спит, кто спал – не бесится, потому что не с кем: спят. Таня и Эдик лежат на соседних верхних полках. У Татьяны веселое настроение, она полезла щекотать Эдика, а тот уж и скорчился-скрючился, словно ему от той щекотки смерть смертная. Вобщем, сошлись в желании поиграть. Ему приятно, что до него девушке внимание есть, а ей только дай волю… Я еще, сдуру, начал Эдику деловые советы давать, как ее с полки легче обрушить, и все удивлялся поначалу, что ж он так пассивен. Витя сделал проще: с бокового места уперся унтом в верхнюю полку и задвинул ее вместе с ухажером почти что до конца. Мне понравилось. Я дурашливо заорал «Бис!» и схватил камеру. Витя с полным удовольствием сделал на бис, и кадр вошел в историю. Эдику это не понравилось: одно дело, когда Таня пальчиком, и совсем другое, когда Витя – да сапожищем.

– Витя, ну мы же комсомольцы, – укоризненно изрек он, что, впрочем, не произвело никакого впечатления. Интересно, как сюда может относиться комсомол?

Сидели, пели, немного дурачились. Когда перепели и дельное, и всякую муть, мы на пару спели «Интернационал» Матвеева и по привычке, как делали в общежитии, перешли на нормальный, общепартийный, Интернационал. Вокруг сразу появились такие выражения лиц, что мы так до конца и не допели. А после нам, не отходя от кассы, сделали внушение – мол, петь нужно не здесь, не так, не в таком настроении, а лучше вообще не петь, как бы чего не вышло. Конечно, мы допустили несколько циничную ситуацию, но вот что интересно. Кто-то протестовал против этого распевания искренне, но, не указывая особо лиц, можно с уверенностью сказать, что искренне возмущались не все. И когда мы привели неопровержимые доводы «за» типа того, что в дореволюционные времена его еще не так пели, и не там, и не тем составом, нам никто ничего толком возразить не смог. Вот ведь идеологи, а попадись им, так сказать, настоящий крепкий духом идейный враг, и пролетят, как фанера над Памиром. А интересно все же: с глубоко моральной и логической точки зрения, можно ли петь Интернационал или гимн не для случая, а для души, или даже не для души, а просто так? 17 18 19 20

…Чусовой залит солнцем. Мы стаскали лыжи и рюкзаки к желтой стене какого-то железнодорожного здания, в вокзал не пошли: там шустро копошился цыганский табор. Кэп пошел за билетам, оставив всю массу у вещей и сурово предупредив: глядите, кабы чего не украли. Отсутствовал он довольно долго, и я, справедливо предположив, что он занят осмотром достопримечательностей местного буфета, нашел его там и спросил, не сводить ли людей в столовую. Года два назад был я в Чусовом несколько часов и запомнил, где круглосуточная столовая. Командор разрешил сводить туда народ группами.

В столовой были цыгане. Бог мой, какая непотребная, грязная и убогая национальность! Поглядеть на них, так станешь националистом. Кричат по-своему, по-русски и совсем по-русски в голос, того им давай, этого. Одна цыганочка, лет шестнадцати, взяла две тарелки с кашей, подумала и аккуратненько выгребла серым пальцем пшенку из одной на другую. Толстуха в засаленном платке, багровея лицом, на всю столовую доказывала, что кассир не в ладах с устным счетом и прочей начальной арифметикой. Цыганченок, взявши загорелой от грязи ручонкой сомнительный биточек, жевал его, не отходя от кассы в буквальном смысле, и поглядывал красивыми, но абсолютно пустыми черными глазками на окружающих. Все наше внимание, за исключением самой малой части, потребовавшейся на отвлеченные разговоры, ушло на цыган да еще на то, что кэп с Танюшей, придя питаться, уселись как раз в противоположном от нас углу зала, делая вид, что с нами не знакомы. Ладно… 21

Шли назад, обсуждали проблему цыган дальше. Ни один большой русский писатель не прошел мимо цыганской темы – ни Пушкин, ни Лермонтов, ни, тем более, Горький. И всем казалось, что это нация душевная, свободная, самая свободная из всех возможных и невозможных народностей, еще бы – поле, верный конь, гитара, «эй, нанэ, нанэ, нанэ-нанэ-нанэ»… Посмотришь на них на вокзале, так ограничил бы им свободу передвижения конем и полем… 22

Вторая группа ушла есть и ко времени прихода электрички не вернулась. Кэп при помощи наиболее рьяных и верной Тани уложил уже лыжи в большие чехлы, чтоб удобнее таскать было, все готово, а народа – половина. Мы с Витькой что-то слегка вспылили по этому поводу и пошли, так сказать, навстречу. Смотрим, идут, как бы нехотя, не спеша, и мило беседуют. Вот народ! Командор ясно объявил время электрички, наверняка они слышали, как только что проматюгали прибытие, и – не спешат. Придали им ускорение и обнаружили, что еще кого-то из девчонок нет. Сделали пару кругов в районе вокзала, вернулись на платформу, а рюкзаков нет. Они уже в вагоне, и девчонки там же. Вот и вышло прямо по той морали: не перестарайся, усердствуя. Если бы кэп оттянул не их, а нас, за то, что пришли за три минуты до отправления, был бы прав. Вредная привычка беспокоиться за других.

Сначала я, Витька, Лена и еще кто-то ехали в тамбуре. Кого-то я не запомнил, потому что не видел, потому что мы сидели на ступеньках вагона и любовались пейзажами. Электричка шла медленно. Мимо плыли медные под закатным солнцем сосны, рыхлый снег, хранивший и проявивший от тепла все следы, оставленные на нем за долгую уральскую зиму, откосы, уже освободившиеся от снега, и голубое вечернее небо накрывало эту красоту. Куда там любой кремлевской стене, любому Китай-городу до простого уральского леса, где ели острее, чем готические шпили, а сосны рельефнее любого барокко! Воздух был свеж и текуч, и разговаривать о пустяках под стук колес было приятно. Дорога петляла, увалы по сторонам напоминали о том, что поезду предстоит проехать через хребет, а вернее, через три хребта Европейский, Главный Уральский и Азиатский. 23 24

В вагоне толпа сама собой распалась на несколько групп по интересам. Одна группа, вкупе со мной, Витькой, Надей, Наташкой и Леной веселилась культурно. Пытались поставить оперу про «раз-два-три-четыре-пять», водяного, вспоминали «Бременских музыкантов» да так, что почтенные пассажиры вагона оглядывались и недоумевали – и откуда ж таких выпустили? Вторая группа, включая кэпа и молодежь, играла в кинга. Интеллектуальная игра. Третья группа была представлена наименьшим составом, но привлекала мое (и не только мое) пристальное внимание. 25 26

Эдик постепенно терял голову. Он первый раз пошел со штабом в поход и слегка одурел от близкого присутствия девушек, которые были совсем не прочь поиграть с ним. Сначала он просто подсаживался поплотнее к Ирине. Интересную он цель выбрал: сколько я помню с лагеря, она была всегда одной из строгих блюстительниц нравов. Для начала он скинул ботики и вскарабкался на скамейку, где она сидела, под предлогом похолодания. Ирина посмеивалась; на противоположной скамейке Юля Маленькая смеялась громко. Ей тоже было интересно, а и что же будет дальше. Когда я обернулся в следующий раз, Эдик уже возлежал головой на коленях Ирины, а она вкупе с Юлькой чесала ему патлы. Надо было видеть, какое тонкое эротическое наслаждение было на физиономии Эдуарда! … (выразительное многоточие.) Мне стало не то чтобы противно, но что-то около. Витя громким голосом, нимало не смущаясь, произнес: «Какая пошлость!!» Они не среагировали. Мы намекнули Наташе как идейному руководителю, что сие действие никак нельзя оставить без пристального внимания. Она сделала вид, что не оставит. 27

Наступила ночь. Проехали Теплую Гору, Европейскую, и небольшой контингент откололся в тамбур смотреть на геодезический знак Европа-Азия. Мы с Витькой тихо пошлили по поводу Эдика, который дремал, объяв Ирину. Славик дремал, объяв Надю. Татьяна, возбужденная недосыпом, ходила кругами. Юноши из молодых были снулые от малости сна. Коля стоял с нами и внимательно слушал, изредка забывая закрывать рот. Помнится, говаривали мы в рамках дозволенного, но на грани того, что в штабе считалось недопустимым. Он такого еще не слыхал, по молодости, и внимал, учился.

Сначала за знак приняли какой-то фонарный столб, и громко прокричали «ура». потом ошибку поняли и исправили, троекратно восприветствовав настоящий знак, белый, похожий на маленькую буровую вышку. Он мелькнул так быстро, что подробностей я не разглядел. Электричка разогналась и бежала километров восемьдесят, не хуже столичных. Ледяной ветер холодил до печенок, а над горным лесом стояли яркие звезды зимнего неба, великолепный Орион, и Сириус холодно переливался, будто маленький яркий шарик перекатывался по черному бархату небосвода. Луна была в зачаточном состоянии и уже скатилась так низко, что не мешала видеть звезды. Глядели мы на них в бинокль, с которым Витька не расставался, хотя и препоганый он был – все в изжелта-зеленых тонах показывал, а воздух был чист, и у каждой звезды, до самых малых, простым глазом можно было различить цвет. 28

День 2: 24 марта 1988 г., четверг

В Гороблагодатскую приехали к полуночи. Выгрузились. Занесли вещи в вокзал – на улице было свежо, предстояло несколько часов ждать поезд Свердловск – Бокситы. Поели в весьма средней по качеству и количеству круглосуточной железнодорожной столовке. Продолжалось обсуждение Эдика и Ко, да и он сам подавал определенный к тому повод, чрезмерно картинно заботясь о ней. Довольно весело, не сказать – смешно, было наблюдать это козыряние в воскресной школе.

Вышли из столовой, слегка насытившись. У Тани было хорошее настроение, ей хотелось слегка постоять на ушах. Витька решился предоставить ей такую возможность, точнее, с целью оценки ее массовых характеристик, предложил запрыгнуть к себе на ручки. Таня не преминула. Витя устоял, хотя и пошатнулся, после чего посоветовал ей искать кого другого, кто ее на ручках носить будет.

В зале вокзала пытались уснуть. Скамейки в Горе были до невозможности неудобными, с разделительными подлокотниками, чтобы одна персона сидела, а другая к ней присесть не могла. Дизайнеры заботились о чистоте нравов.

Витя плюнул на пол и на такой сидячий, с позволения сказать, сон, раскинул пену на кафеле пола, вторую – под голову, накрылся ватником и заснул. На скамейках же творилось нечто интересное. Я скромно уселся в уголок и нескромно начал наблюдать за обществом.

Наташка с Надей вложились в две ячейки скамьи, со всех сторон закидались куртками и отрубились.

Сергей крючился-крючился на седалище и умудрился-таки уснуть.

Лена сидела рядом со мной и попыток спать не делала.

А вот за ней, дальше, происходило то, на что стоило посмотреть. Эдик, чтобы обеспечить Ирине крепкий и здоровый сон, поукрывал ее куртками, возложил ее голову на себя. Сидел он к ней подозрительно близко – уж не в одной ли ячейке, что само по себе парадокс, учитывая суммарные габариты. С другой же стороны на него облокотилась Юля Маленькая. Но по неопытности своей, мягкого лежбища Эдик из себя изобразить не смог, и Ирина все время пыталась устроиться поудобнее, а Эдик ее пытался угомонить тихим нежным шепотом. Кончилось это тем, что возмущенная помехами ее сну Маленькая вскочила, сказала:

– Ну что такое! Как только я начинаю засыпать, они тут же принимаются мурлыкать! – и ушла гулять со Степаном, которому тоже не спалось… 29

Реплика насчет мурлыканья мне понравилась, к тому же, Ирина с Эдиком, оказывается, беззастенчиво прозвали себя кошечками. Итак, теперь проблема – как сообщить Эдику, что он – мартовский кот, так, чтобы побольше народу вокруг, и чтоб к случаю, а не как штукатурка с потолка? Думаю, это будет действенно. Сон так и не соизволил придти ко мне вплоть до самого прибытия поезда до Бокситов, чему я был не слишком рад. Хочется, не хочется – ночь существует для того, чтобы спать, пусть сидя, пусть стоя. А денек, сдается, будет не из легких. Кэп обещал на сегодня километров несколько, а первые километры – они, говорят, самые трудные. 30