Все права защищены.
Никакая часть этой публикации не может быть воспроизведена, распространена или передана в любой форме и любыми средствами, включая фотокопирование, запись или другие электронные, или механические методы, без предварительного письменного разрешения издателя.
История, имена, персонажи и происшествия, изображенные в этой постановке, вымышлены. Никакая идентификация с реальными людьми, живыми или умершими, местами, зданиями и продуктами не предполагается и не должна подразумеваться
Глава 1
Лиза
– Ты что, совсем не нервничаешь? – Алиса, моя соседка, наклоняется ближе, сжимая кружку чая. Её голос дрожит от удивления, будто она сама на грани паники. – Я бы на твоём месте с ума сошла!
Я молчу, сосредоточенно засовывая синюю ручку в узкий карман потрёпанной кожаной сумки. Старая привычка – выстраивать ручки, как солдатиков: синяя, чёрная, красная, каждая на своём месте, как в школьном пенале. Поворачиваю синюю ручку, чтобы её серебристый колпачок выровнялся с остальными, и только тогда поднимаю взгляд. Улыбаюсь, натягивая маску уверенности, хотя внутри всё холодеет.
– Да ладно, просто ещё одна доставка, – говорю я, стараясь звучать легко.
Алиса фыркает, чуть не расплескав чай на белый свитер.
– Ага, доставка! Это, знаешь, не пакет с маркетплейса, а дело жизни и смерти! – Её тёмные глаза блестят, как мокрый асфальт, в них смесь восхищения и тревоги.
Я пожимаю плечами, возвращаясь к сумке. Проверяю содержимое – ритуал, успокаивающий дрожь в руках: кошелёк с потёртым уголком, телефон с треснувшим экраном, планшет с царапинами, два зарядника – один обмотан скотчем, карта «Тройка» с облупившимся краем и перцовый баллончик, мой талисман за шесть лет работы почтальоном. Без него я уязвима. Захлопываю сумку с глухим щелчком и ловлю взгляд Алисы. Она улыбается, будто я героиня фильма – смелая, непобедимая. Это подбадривает. На секунду.
Героиня? Нет. Я напугана до чёртиков. У подруг были бы шансы получше, если бы не я была последней надеждой. Но выбора нет – только я. Может, Прохор Агатов, бизнес-магнат с ледяным сердцем, выслушает. Может, передумает сносить наш дом. Шесть лет разношу письма, и я знаю: люди иногда удивляют. Обычно в хорошем смысле. Но это Прохор Агатов – злодей с обложки Forbes, без улыбки, с волчьими глазами.
Вздохнув, я расстёгиваю сумку для последней проверки. Всё на месте. В прихожей поправляю кудри, вечно лезущие в лицо, и прикалываю к блузке любимую брошь – чёрный бархатный галстук-бабочку в винтажном стиле. Потёртая, но красивая, с мягким отливом, как крылья ночной бабочки. Алиса подходит сзади, её чёрные волосы собраны в тугой пучок, как у балерины. Она смотрит на моё отражение и стонет.
– Только не начинай, – обрываю я, зная, что последует.
Два года я здесь, и два года подруги – Алиса, Настя, Катя – подшучивают над галстуком. «Библиотекарь из прошлого века!» – смеётся Настя. «В Москве так не ходят», – вторит Алиса. Им кажется, он нелеп, но мне нравится его практичность – не платок, не галстук, а что-то своё. Сегодня он нужен, чтобы не потерять себя.
Я боюсь. Без почтовой формы – синей куртки, брюк и кепки с логотипом – я уязвима, будто без брони. Форма всегда придавала уверенности, даже под дождём или в спорах с клиентами. Но я придумала замену: элегантный брючный костюм, подчёркивающий фигуру, и галстук-бабочка для изящества. У меня коллекция – синий, как ночное небо, серый, как туман, бордовый, как вино, горчичный, как осенние листья. Сегодня синий – самый серьёзный. Есть ещё юбка с блузкой, подсмотренная у Насти, для выходов. А дома – йога-штаны и выцветшие футболки.
– Тебя надо в лагерь моды, чтобы выбить эту любовь к галстукам! – смеётся Алиса, скрестив руки.
– Посмотрим, – отвечаю я, стараясь казаться беспечной. – Может, когда всё закончится…
Её лицо мрачнеет. Я жалею о словах. Будущее пропитано тоской из-за Агатова. На прошлой неделе пришли уведомления о выселении – холодные, на гербовой бумаге. Наш дом – с облупившейся краской, скрипучими полами, заклеенными окнами – скоро станет щебнем. Мы боролись: ходили к юристам, писали письма, звонили в его офис, слали петиции. Напрасно. Агатов – неприступная стена.
Но я попробую.
– Забудь, ты мило выглядишь, – говорит Алиса, обнимая меня. Её волосы пахнут лавандой. – Удачи. Справляшься.
Двенадцать станций метро – гул поездов, толпы, запах резины – и двадцать минут пешком по ветру, пробирающему до костей. Я перед зданием Агатова. Шесть этажей чёрного мрамора блестят, горгульи наверху скалятся. У стеклянных дверей сжимаю сумку, пальцы белеют.
– Я не чужая, – шепчу, хотя без формы чувствую себя самозванкой. Выпрямляюсь, откидываю плечи и шагаю внутрь.
Вестибюль – как собор: чёрный мрамор, золотые бра, фонтан с зазубренным валуном, будто из гор. Вода сверкает, как серебро. Как затащили эту глыбу? Голоса и шаги отдаются эхом, смешиваясь с плеском. Иду по гладкому полу, обходя людей в костюмах. Сумка бьётся о бедро, сжимаю её и пробираюсь к лифтам.
На полпути останавливаюсь у таблички-справочника. Делаю вид, что изучаю, хотя знаю: шесть этажей, АО «Агат» занимает все, офис доставки на первом. Это не мой маршрут, но я запоминаю детали. Нужно собраться.
Гул голосов стихает. Напрягаюсь – стрелок? Пожар? Оборачиваюсь, сердце колотится.
И вижу его.
Прохор Агатов. Узнала бы без фото – по тому, как его люди идут позади, как тени короля. Но фото не подготовили к нему.
Он красив. Ужасно. Тёмные волосы, зачёсанные назад, блестят, как асфальт под фонарями. Кожа на резком лице светится – здоровьем или злостью. Серые глаза, как грозовые тучи, горят, устремлены на лифт, будто он подчинит его взглядом. Чёрный костюм облегает, как вторая кожа. Я должна отвернуться, но не могу.
Его уверенность – как ветер в грудь. Человек, владеющий воздухом.
Сжимаю сумку, ногти впиваются в ладони. Как заговорить? Убедить? Показать видео на планшете? Может, Алиса права, и галстук душит разум?
Хочу сбежать. На работу, в мир посылок, где я знаю, что делать. Но стою, глядя на него.
Я люблю работу. Размеренную рутину – забирать почту, прокладывать маршрут, раскладывать письма, наклоняя их для удобства жильцов. Это ритуал, дающий покой. Начальница не верит, что я взяла отгул. Я никогда их не беру. Работа – моя стихия, моё место в хаосе.
К Агатову подходит женщина – строгая, с портфелем. Он останавливает её жестом, как властелин. Она показывает телефон, отблеск света выхватывает её лицо. Они обмениваются фразами, заглушёнными фонтаном, и расходятся. Агатов идёт дальше – неумолимый бог среди расступающихся масс.
Он близко. Его тень падает на мрамор, воздух тяжелеет. Мой шанс – единственный. Попросить минуту, вымолить внимание. Сжимаю сумку, как щит. Но ноги вросли в пол, как корни.
Вестибюль гудит, пот липнет к рубашке. «Мы просто два человека», – твержу, но слова тонут в шуме дыхания. Затея обречена. Я сама её придумала. «Ты правда думала, что сможешь?» – насмехается внутренний голос.
Но я цепляюсь за уловку: закрываю глаза, вижу лица. Незнакомцы, ждущие писем, их улыбки, что я рисовала, чтобы не бояться. Теперь это подруги. Катя на подоконнике с чаем, Миша, теребящий очки. Они рассчитывают на меня, ждут, затаив дыхание.
Я – их последняя надежда. Если провалюсь, дом рухнет – не только стены, но и наша жизнь. Мы разъедемся, как осенние листья. Будем созваниваться, придумывать посиделки, но это не то. Не будет Насти, кричащей: «Ты не поверишь, что было!» Не будет тихих минут, когда мы просто вместе.
Это не просто дом. Это семья. Людмила Васильевна с лимонными руками и рассказами. Дядя Валера с матросской фуражкой, ворчащий, но дарящий конфеты. Елена с малышом Димкой. Кто поможет ей?
Я маленькая в этом вестибюле с запахом одеколона, но в груди горит упрямство. Не могу сдаться. Ради них. Они – мой якорь. Если не остановлю Агатова, не покажу, что он рушит судьбы, кто это сделает?
Наш дом на 2-й Строительной – не просто здание. Это жизнь. Инна сняла видео-сувенир: вечеринки, встречи, старые кадры. Мы рассказываем, что любим в доме, как любим друг друга. Все плакали, глядя его, – может, из-за игристого. Но это было эмоционально. Я два года там, но не представляю потери.
Той ночью, среди споров и чая, я вскочила. Свет люстры дрожал, ветер выл за окном. Я выпалила, что, если Агатов увидит видео, его нервы дрогнут. Он не посмеет снести дом.
– Ты наивная, милашка, – протянула Вика, крутя кружку. Настя фыркнула, что мне надо пожить в городе, чтобы забыть деревенские фантазии. Кира и Алиса хором назвали это милым и грустным.
Но я была на взводе. Серьёзность прожигала.
– Когда люди слышат живые истории, их сердца меняются, – сказала я, задыхаясь. – Агатов – не исключение. Если он увидит видео, его проберёт!
Все улыбнулись, кто-то хихикнул, но я была непоколебима. Кто не дрогнет перед слезами и голосами?
– Олег говорил, у Агатова есть другие варианты, – крикнула я. – Ему не обязательно сносить наш дом! Если он поймёт, что он для нас значит, найдёт другой путь. Я верю!
– Хорошо, профессор, – бросила Алиса, швырнув попкорн.
– Он должен увидеть видео, – упрямо сказала я. – Я заставлю.
Лида хихикнула:
– Только если привяжешь его и подопрёшь веки спичками.
Комната взорвалась смехом. Я закатила глаза.
– Не знаю, как, – потирая висок, сказала я. – Но не буду стоять и смотреть, как экскаватор рушит дом, не попытавшись. Худшее – он скажет «нет». Или вышвырнет. Я рискну.
Я повернулась к Инне:
– Скинь видео. Загружу на планшет.
Она кивнула, и скоро планшет мигнул уведомлением.
В сумке карточка с речью, но слова кажутся чужими, когда Агатов близко.
– Могу помочь? – низкий голос за спиной.
Вздрагиваю, оборачиваюсь. Охранник – огромный, с бородой, глаза цепкие. Понял, что я чужая?
– Нет, спасибо, – выдавливаю, стараясь звучать уверенно.
– Дела в здании? – Он скрещивает руки, куртка натягивается.
– Встреча с кем-то, – бормочу.
Он машет к лифтам.
– Приём на втором этаже. Зарегистрируетесь, получите пропуск.
– Спасибо, – сжимаю ремень сумки, костяшки белеют.
– Девушка! Смотрите, куда…
Не слышу конца. Врезаюсь в кого-то. Сумка падает, всё разлетается: планшет, карточка, салфетки, ключи с енотом.
– О боже, мне так… – Извинение замирает. Передо мной серые глаза Агатова, холодные, как зимнее небо. – Извините. Не видела, куда иду…
– Ожидаемо, когда идёшь задом, – тихо говорит он. Мягкий голос ускоряет пульс.
Вблизи он невероятен: мрачное обаяние, острый нос, грозовые глаза. Приседаю, собирая вещи. Он, к удивлению, помогает. Задыхаюсь от его мощи – мускулы обтянуты тканью.
Мой шанс. Но в голове пусто. Раскладываю вещи по местам – порядок спасает.
Поднимаю взгляд – его глаза пронзают. Они скользят к шее. К галстуку. Почему я не послушала Алису?
Он поднимает телефон и кладёт в боковой карман сумки – точно туда, где его место. Задыхаюсь. Откуда он знает?
– Эврика, – шепчу горячо. И ужасаюсь. Я сказала «эврика»? Но это так мило – он угадал. Сжимаю сумку.
– Спасибо, вы очень добры, – выпаливаю.
Он смотрит – яростный, хмурый. Кто-то фыркает, он уходит.
Поздно понимаю: шанс упущен. Бегу к лифту, но двери закрываются.
– Это не общественный лифт, – бормочет охранник, кивая на другие.
– Спасибо, – шепчу, щёки горят.
– Второй этаж.
Киваю.
Глава 2
Прохор
«Не зная броду, не суйся в воду» – старая мудрость, проверенная временем и кровью. В древней Руси головы насаживали на пики вдоль дорог – зрелище не для слабых. Кровь стекала по дереву, мухи гудели, вонь заставляла ворон морщиться. Приветственный знак: подумай дважды, прежде чем лезть туда, куда не звали. Смотри под ноги, принюхайся к ветру, выясни правила и играй по ним, если не хочешь стать украшением пейзажа.
Иногда эти головы принадлежали отморозкам – ворам, убийцам, переступившим черту. А иногда – бедолагам, оказавшимся не в том месте. Система была проста: не увернулся – проиграл. Жестоко? Да. Эффективно? Ещё как. Идеальный способ сказать: «Держитесь подальше, тут не курорт».
Это и моё правило. Держитесь подальше. Под «людьми» я подразумеваю себя.
– Вы очень добры, – сухо повторяет Максим, мой помощник, когда двери лифта закрываются.
– Так добры, – подхватывает Лиля, мой адвокат с языком острым, как лезвие. – Не то здание, Красная Шапочка, не тот лес.
Я смотрю в телефон, листая сообщения, но чувствую себя не в своей тарелке. Каганов заходит на четвёртом этаже, лифт едет дальше.
– Очень, очень добры, – тянет Лиля, растягивая слова, как жвачку. Она лучшая в своём деле, но её сарказм порой хочется засунуть в её же папку с делами. Кидаю на неё взгляд – тяжёлый, как бетон. Ухмылка слетает с её лица.
– Что происходит? – Каганов вскидывает бровь, оглядывая нас, как детектив на месте преступления.
– Прохору Алексеевичу пришлось спасать девицу в беде, – говорит Максим. – Маленькая серая птичка врезалась в него и растеряла пёрышки.
– А Прохор Алексеевич помог их собрать, и она такая: «Вы очень добры», – добавляет Лиля. – Не узнала его, наверное.
– Очень добры, – хмыкает Каганов, находя это забавным. – Прямо волк, только с бумажником вместо клыков.
– Скорее скорпион на черепахе, – Лиля выгибает бровь, её голос становится масляным, а басня звучит, как пошлый анекдот из подворотни.
– Я не плачу целое состояние охране, чтобы они пускали всех в вестибюль? – рычу я, чувствуя, как раздражение закипает в горле. – Может, кто-то проверит их работу? Или они теперь раздают пропуска каждому встречному?
– Займусь, – кивает Максим.
Я смотрю в телефон, но перед глазами – та девушка. Раздражающая, не смотрела, куда идёт. Максим ошибается, думая, что она не знала, кто я. Она знала.
Я избегаю внимания, но люди всё равно узнают. Это видно по мелочам – их лица напрягаются, плечи замирают, подбородок приподнимается, иногда делают шаг назад, сами того не замечая. Инстинкт. Я ловлю этот щелчок на циферблате их эмоций. Видел его слишком часто, чтобы ошибиться.
Люди слепы. Плывут по жизни, как рыбы в мутной воде, тычась в стекло аквариума. Поэтому я богат, а они – жалки.
Эта девушка… Её взгляд – открытый, прямой – выдал, что она узнала меня. Не шелохнулась, не отступила. Смотрела без страха, будто бросала вызов, даже когда я присел перед ней.
«Вы так добры».
Её голос – не робкий, не заискивающий, а твёрдый, с лёгкой насмешкой. Она не из тех, кто кланяется. Это зацепило. Я привык к двум типам: тем, кто боится, и тем, кто лебезит. Она – ни то, ни другое.
В её глазах мелькнуло что-то… любопытство? Упрямство? Она не просто врезалась в меня, как растяпа. Она была там с целью. И этот дурацкий галстук-бабочка – чёрный, бархатный, как из старого фильма. Кто так одевается в Москве? Это не случайно. Она хотела, чтобы её заметили. Или чтобы не забыть, кто она.
Я видел её сумку – потёртую, но организованную. Телефон в боковом кармане, куда я его положил. Она не удивилась, не дёрнулась, только шепнула это «эврика», будто я разгадал её секрет. Странная. И слишком смелая для той, кто столкнулась с человеком, которого боится полгорода.
– Прохор Алексеевич, – голос Лили вырывает меня из мыслей. – Вы слышали? Совет директоров хочет отчёт по новому проекту к понедельнику. Снова.
– Пусть ждут, – отрезаю я. – У них есть цифры за квартал. Этого хватит.
– Они настаивают, – Лиля щурится, как кошка перед прыжком. – Говорят, без отчёта не подпишут финансирование.
– Тогда напомни, кто платит за их кофе и кожаные кресла, – бросаю я, не отрываясь от телефона. – Они подпишут. Всегда подписывают.
Каганов хмыкает, Максим молчит. Лифт останавливается на шестом этаже. Мой этаж. Двери открываются, и я шагаю в коридор, где свет льётся из панорамных окон, а мрамор под ногами блестит, как лёд. Мой мир – холодный, чистый, под контролем.
Но эта девушка… Она не вписывается. Её лицо – кудри, выбившиеся из-под заколки, большие глаза, горящие решимостью, – застряло в голове. И этот галстук. Чёрт, он нелепый, но на ней выглядел… уместно. Как часть её. Она не из тех, кто растворяется в толпе. Это раздражает. И интригует.
– Максим, – говорю, не оборачиваясь. – Узнай, кто она. И почему была в вестибюле.
– Уже, – отвечает он, листая планшет. – Охрана говорит, какая-то Лиза, без пропуска. Сказала, что на встречу, но не зарегистрировалась. Они её отправили на второй этаж.
– Лиза, – повторяю я, пробуя имя на вкус. Оно простое, как хлеб, но в нём есть что-то твёрдое, как кость. – Найди всё. Кто, откуда, зачем.
– Может, просто курьер? – предполагает Каганов. – Упала сумка, там планшет, ключи, всякое барахло.
– Не курьер, – отрезаю я. – Курьеры не смотрят так. И не носят такие галстуки.
Лиля фыркает, но я игнорирую. Вхожу в свой кабинет – стеклянные стены, чёрный стол, вид на город, где всё моё. Сажусь, открываю ноутбук, но мысли возвращаются к ней. Она знала, кто я, и не дрогнула. Это не случайность. Она пришла за чем-то. И я хочу знать, за чем.
Мир – это шахматная доска, а я всегда на три хода впереди. Люди – пешки, ферзи, иногда кони, но всегда предсказуемы. Они хотят денег, власти, безопасности. Их мотивы читаются, как открытая книга. Но эта Лиза… Она – фигура, которой нет на доске. Пока.
Я откидываюсь в кресле, глядя на город. Москва гудит внизу – машины, люди, суета. Все они мои, если захочу. Но её взгляд – прямой, дерзкий – не даёт покоя. Она не боится. Или боится, но не показывает. Это редкость. И опасность.
– Максим, – зову снова. – Если она ещё в здании, приведи её. Немедленно.
– Понял, – кивает он и выходит.
Лиля смотрит на меня, прищурившись.
– Что? – рычу я.
– Ничего, – пожимает она плечами, но её глаза смеются. – Просто интересно, что за птичка заставила скорпиона задуматься.
Я не отвечаю. Открываю отчёт, но буквы расплываются. Перед глазами – её лицо, кудри, галстук. И это «эврика», произнесённое так, будто она нашла что-то важное. Может, она и нашла. Меня.
Я не люблю загадки. Но эту я разгадаю. Лиза, кто бы ты ни была, ты уже на моём радаре. И я не отпускаю добычу.
Вы так добры.
Это едва ли можно было назвать добротой. Просто она была такой… зажатой, словно застегнутой на все пуговицы, до самого бантика у горла, который будто кричал о её стремлении к порядку. Она судорожно собирала свои разбросанные вещи, раскладывая их с маниакальной точностью. Я смотрел на неё и чувствовал… что-то необъяснимое, какую-то искру, которая заставила меня инстинктивно схватить ее телефон. Я знал, что она хотела бы, чтобы он оказался в кармане – именно там, где ей было бы удобно. И, разумеется, я оказался прав.
Мне нравится быть на шаг впереди. Уметь читать людей – мой козырь. Это то, как я побеждаю.
Это был просто эксперимент, проверка гипотезы, ничего больше. А она… она была как открытая книга, едва ли пытавшаяся защититься от таких, как я.
– Вы так добры, – сказала она.
Недостаток инстинкта самосохранения. Не самый лучший образ для женщины.
С этими мыслями я отмахнулся от нее.
И все же мои коллеги ошиблись, называя ее «серой птичкой». Как же поверхностно они ее оценили! Серая птичка – это что-то обыденное, неприметное, а она была совсем не такой. Она напоминала песчаник – бледный, с теплым золотистым отливом. Ее волосы, чуть темнее россыпи веснушек, усеявших лицо, словно звезды в сумеречном небе. Нос с легким изгибом, будто намек на лыжный склон. А как ловко и уверенно двигались ее тонкие, сильные пальцы – этого они точно не заметили. И ее аромат – что-то вроде малины с кокосовой ноткой, наверное, шампунь.
И этот чопорный бантик у воротника. На долгий, странный момент я представил, как развязываю его.
Развязать бант. Разгадать ее. Словно распаковываешь невинный подарок. Снять ткань с ее бледной шеи, обнажить кожу. Расстегнуть одну пуговицу. Затем еще одну. Веснушки, пылающая кожа, пальцы, скользящие по ней, вытаскивающие все ее маленькие секреты из всех ее потайных кармашков.
– Вы так добры.
Что нужно, чтобы ее раскрыть? Как бы выглядел ее открытый, прямой взгляд, если бы он загорелся страстью?
И, главное, почему я все еще думаю о ней? У меня миллион дел, и она точно не входит в их число. Мне нужно сосредоточиться на слиянии компаний – я даже выделил время в дороге, чтобы обдумать это.
Я подношу телефон к лицу. Когда передо мной экран, это сигнал: не трогайте меня. Моя версия головы на пике. Потому что второй секрет моего успеха – жесткий тайм-менеджмент.
Я опускаю телефон и касаюсь шеи.
– И что это вообще было? То, что на ней было? На шее?
– Это называется бабочка, – отвечает Лиля. – Женский галстук-бант.
Я жду продолжения. Не дождавшись, повторяю:
– Женский галстук-бант.
Секрет, чтобы заставить людей говорить, – повторить их последние слова. Нет ничего более вдохновляющего для человека, чем звук его собственной речи.
Лиля, хоть и видела, как я использую этот прием сотни раз, все равно поддается.
– Да, женский галстук-бант, что-то в стиле дешевой распродажи из 1989-го. Немного корейская школьница, немного деревенская мышка, идущая на воскресную службу. Никто бы такое не надел.
– Женщины теперь носят галстуки? – вмешивается Каганов. – Оставьте хоть что-то нам, мужчинам!
– Нет, это не мужской галстук, – объясняет Лиля. – Бабочка – это широкий бант с длинными концами, свисающими вниз. Представь тонкий шарфик, завязанный в бант у шеи. Хотя держу пари, он у нее был на клипсе. Это так в ее стиле – серая птичка.
Я хмурюсь. Клипса определенно рушит мою фантазию – такой бант нельзя медленно развязать, потянув за кончик, не получится дразняще вытащить его из-под воротника.
Если бы она была моей, я бы настоял на настоящем длинном куске ткани, завязанном вокруг воротника, который можно развязать, словно распаковывая подарок – ее полную и абсолютную капитуляцию. Я бы медленно вытащил его из-под воротника. Убрал бы в сторону. А затем пуговицы – одна, вторая, третья. Кусочек простого белого бюстгальтера, без всяких изысков.
Лифт останавливается на шестом этаже. Мы выходим, и я иду в свой кабинет, мысли кружатся вокруг этой деревенской мышки.
Клипса или завязанный бант? Завязанный был бы лучше – развяжешь, и ткань останется. Всегда полезно для… игривых затей. Я бы поднял его, показывая ей. Изменился бы тогда её взгляд? Почувствовала бы она наконец тревогу?
Хотя в банте на клипсе тоже есть своя прелесть. Женщина, которую я мог бы воспринимать всерьез, выбрала бы клипсу. Мода – пустая трата времени. Женщина, которую я уважаю, ценит эффективность и порядок, а не возню с завязыванием банта.
И вот у меня уже две лишние фантазии о какой-то деревенской мышке, которую я больше никогда не увижу.
Или увижу?
Кто она такая? Что она здесь делала? Мой бизнес – это множество разных направлений. Может, она шла в отдел кадров?
Я беру бумаги со стола. Это документы, которые нужно подписать. Изменения в контракте отмечены закладками.
Я хватаю ручку, представляя, как провожу языком по изящному изгибу ее носа. Представляю ее, распростертую подо мной, с волосами, словно песчаниковое сияние вокруг головы, распущенную, задыхающуюся, обнаженную в моей постели. Или обнаженную, но с этим бабочкой-бантом.
Я сглатываю, пытаясь унять сухость во рту.
В кабинет заходит один из помощников.
– Ой, простите, – говорит он.
Он пришел за контрактом.
– Нет, подожди.
Я просматриваю изменения, подписываю и передаю ему.
– Скажи, в отделе кадров сегодня проводят собеседования?
– Собеседования на что? – спрашивает он.
– На работу, – отвечаю я. – Узнай.