Сны под стеклом. Бортжурнал капитана Зельтца
- -
- 100%
- +
© Капитан Зельтц, 2019
ISBN 978-5-0050-8614-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие предисловия
Случилось так, что в 1993 году от Рождества Христова, в декабре месяце, я дожидался автобуса из Арада в Эйн-Букек. Был полдень. Солнце не светило, а жарило так, как будто вознамерилось обратить город Арад в плазму. Вместе с жителями, уродливыми четырехэтажками, автобусной остановкой и с автором этих строк.
Белый воздух вокруг автобусной остановки дрожал, накаляясь с каждой минутой всё сильнее. Вода закончилась. Можно было бы купить ещё бутылку в ларьке, но в кармане у меня была огромная сумма в 20 шекелей, и я не мог позволить себе такую роскошь. Возникало серьёзное опасение, что пока рейсовый автобус доберётся до этой остановки, он найдёт лишь прозрачный вибрирующий эфир.
За обочиной шоссе справа и слева, насколько мог охватить зоркий взгляд путешественника, простиралось бескрайнее жёлто-белое море песков.
Я вдруг увидел прямо перед собой бедуина в свободных белых одеждах. «Парень, наверное, со времен Саладдина не менял гардероб…». Я не успел удивиться его столь внезапному появлению – казалось бы, человек не может выйти из пустыни на шоссе незамеченным – как бедуин направился прямо ко мне и сунул мне в руки какую-то потрёпанную толстую тетрадь.
Кисти рук и лицо кочевника были темно-коричневые, морщинистые, как будто вырезанные из красного дерева.
Совершенно машинально, я взял тетрадь и, с трудом ворочая пересохшим языком, спросил: «Что это, брат? Зачем?»
Бедуин молча и отрешённо проследовал мимо меня, как будто никого рядом вообще не было, и растворился в песках за шоссе.
Тетрадь была исписана от корки до корки мелким почерком. Кое- где почерк был неразборчив, но мне удалось понять, что ко мне в руки попал какой-то дневник. Устроившись на удобном сиденье рейсового автобуса, я углубился в чтение.
К сожалению, ни имени, ни даже инициалов автора дневника я нигде не обнаружил. Вместо этого, на внутренней стороне обложки было несколько телефонных номеров. Я потрудился обзвонить абонентов, но большинство оказались посредниками по съёму дешёвых квартир; был ещё один, явно пьяный, автомеханик и две раздражённые чем-то девушки. Никто из них не мог сообщить никакой информации относительно загадочного бедуина, вышедшего из пустыни с полинялой тетрадью. Я даже отодрал выцветшую клеенчатую обложку, пытаясь найти хоть какую-то зацепку – но тщетно. Дело в том, что я проникся какой-то симпатией к автору. Меня, правда, немного раздражало то, какие необъяснимые обстоятельства предшествовали появлению загадочной рукописи.
«Дневник русского репатрианта… и вдруг – какой-то бедуин?!»
Кроме того, мистическим образом, некоторые события казались мне точным изложением того, что произошло со мной.
Но нужно ли стараться непременно понять всё и возможно ли это: достичь тотального и завершенного понимания? Индусы уверяют, что такое возможно, необходимо только выполнить 7 миллионов асан. Я же давно решил для себя, что жизнь нужно принимать такой, какая она есть, и не пытаться докопаться до сути вещёй, ибо суть эта изменчива и понимание наше – эфемерно.
Но вернёмся к автору. Местами, увы, слишком лаконично, он описывал свои впечатления о репатриации в Израиль. Потом переключился на социалистическое детство и юность в СССР. Затем шли воспоминания о работе в психиатрической больнице, о службе в Армии Обороны Израиля и в Израильском Управлении Тюрем.
Кажущиеся поначалу точными, фактические описания вдруг перемежались с записями снов, а кое-где казались явными выдумками и казусами.
Мне захотелось сохранить рукопись, и даже, возможно, опубликовать её. Будь я писателем или журналистом, я мог бы превратить эту рукопись в неплохую книгу – так думал я. Но Бог (или ДНК) не наградил меня литературным талантом, крылья моей фантазии тяжелы и неуклюжи. Кроме того, в Израиле, как и в любом другом месте на Земле, манна небесная не падает на голову среднего потребителя (единственное исключение описано в древних книгах, произошло более чем три тысячи лет назад, и вероятность повтора ничтожно мала). Поэтому, мне пришлось в поте лица своего зарабатывать на хлеб насущный, и было совсем не до писанины.
Прошли годы. Рукопись практически полностью выцвела, и я начал понемножку перепечатывать её. К тому времени я уже разбогател настолько, что, после долгих лихорадочных размышлений и подсчётов, рискнул приобрести «Пентиум-1» с огромным, в 2 ГБ хард-диском.
Местами исправляя, по своему разумению, немногочисленные ошибки, местами дополняя «выпавшие» из логической цепочки повествования моменты, я начал реставрацию рукописи. Главного героя и автора я решил назвать «капитан Зельтц», поскольку именно от лица капитана Зельтца изложены некоторые события.
Прошло ещё несколько лет, восстановление рукописи закончено. Поскольку истинный автор нам неизвестен, я, как корректор (и в какой-то степени – соавтор) предлагаю считать автором рукописи капитана Зельтца.
Все упоминаемые ниже события, персонажи, страны и континенты – вероятно, являются проекцией вымышленных иллюзорных фантомов в интроецированных аспектах бессознательного отдела психики автора.
Любые совпадения с реальными физическими лицами – случайны и неумышленны.
Предисловие
У бело-силиконовой стены нашей девятиэтажки притулилась маленькая жестяная крыша входа в подвал.
Подвал этот индуцировал в октябрятах разные страшные фантазии. Там, как и полагается реально страшному и таинственному подвалу, не было освещения, пахло старой могилой и те, у кого хватило смелости спуститься по ступенькам, и свернуть за угол, куда вели кишечные хитросплетения труб… те уже не возвращались.
Не возвращались такими, как прежде. Ибо не только нельзя войти в один и тот же подвал дважды, но, что ещё интереснее, вошедшие в подвал – это уже не те, что вышли из подвала. Я вот увлёкся темой подвала, а на самом-то деле, хотел поговорить о жестяной крыше.
Жила-была жестяная крыша. Голуби не сидели на ней. Не было на ней кирпичной трубы, и дебошир-Карлсон не опускал свои мото-ягодицы на её раскалённую полуденным солнцем жесть. Крыша чувствовала себя одинокой и ненужной, несмотря на то, что силиконовые кирпичи пытались всячески подбадривать её, уверяя, что она просто-таки спасает подвал от дождя и снега. Но крыша не верила кирпичам, потому что подвал и так был вечно залит по колено вонючей жижей из его ржавой требухи.
Один мальчик очень любил забираться на крышу, лежать на ней и глядеть в космос. Между ним и космосом плыли облака. И мальчик любовался ими, а они выделывались, принимая причудливые формы: смешные рожицы, животных, а иногда – целые воздушные замки. И мальчик, и крыша, и облака ощущали в это время океаническое единение, покой и блаженство. Облака степенно проплывали мимо, и мальчик забывал об унылой школьной серости, о задорном дворнике, которого звали почему-то «тётя Лена», который/ая не раз гонял детей метлой, при этом сатанински хохоча раскатистым громовым басом.
Он забывал про постылые домашние задания, про хулиганов из соседнего дома, про ненавистные кружки вечером. Лёжа на крыше и созерцая воздушные замки, мальчик был по-настоящему счастлив. Установившаяся связь с крышей и с воздушными замками сохранилась у мальчика на всю жизнь. С тех пор прошло уже более 40 лет, а мальчик и сегодня занят, в основном, крышами и воздушными замками.
Послесловие предисловия (в котором упомянуты различные известные и неизвестные персонажи, оказавшие некое влияние на автора)
Никогда не рассказывайте о себе ни хорошего, ни плохого. В первом случае вам не поверят, а во втором – приукрасят. КОНФУЦИЙ
Но я всё-таки рискну.
События, о которых пойдет речь, произошли давным давно. Однако, уже после того, как проклятый царизм в форме Яйца Фаберже был превращён в яичный порошок, сметён светлым социалистическим будущим в образе Павлика Морозова, но всё же несколько ранее того, как это, всё такое светлое социалистическое будущее, принявшее кустистые очертания Дорогого Леонида Ильича, в свою очередь, было сметено совершенно бесцветным, я бы сказал, кристально-прозрачным, феодализмом.
Эдакая нелепая смесь лапотно-лубочного цирка-шапито с кибернетическим Апокалипсисом.
А ведь предупреждал меня трубач-одиночка Лопатников. Говорил он, готовя нас, пионеров, к выступлению на Международном Фестивале молодежи и студентов (в благословенном Оруэлловском 1984): «Ребята, не разговаривайте с иностранцами! Вот, одному мальчику подарил американец красивую авторучку, а она взорвалась!»
Трубач оказался прав – взорвалась авторучка, мальчик, и вся страна.
Отдельная благодарность Б. Глубокову, который в 1983 году оказал автору высочайшее доверие и преподнёс в дар окаменевший экскремент Неизвестного Динозавра. Этот, поистине бесценный, презент служил для меня путеводной звездой при написании и последующем прочтении сего скромного труда.
Бурный поток ассоциаций уносит меня к крылатому изречению трактирщика Паливца… но я, как опытный кормчий, направляю свой потрёпанный челн (здесь действительно опасное место – я чуть чуть не перепутал буквы!) сквозь водовороты измышлений – вперёд, вперёд!
То есть – назад! Назад! К началу этой истории. Точнее, к началу дневника. Странно, но дневник мой начинается отнюдь не сначала, а с того момента, когда мой сокурсник, ныне уважаемый российский доктор Д. Л. Левит, спросил:
– Ну, и как тебе в Израиле? Как, вообще, всё происходило?
«Хорошенький вопрос! Как ВСЁ происходило?!»
Ничего не ответил я почтенному доктору, но крепко задумался.
Думал я три дня и три ночи. И ещё три месяца. И придумал.
Часть первая. Комсомольцы VS Brave New World
Глава 1, в которой молодой врач готовится стать рэкетиром-любителем
Место: Галактика Головы Лошади, Солнечная система, планета Земля, Восточно-Европейская равнина.
Время: Последняя декада 20-го века.
Папа и маленький сын, взявшись за руки, стояли на трамвайной остановке. Крупные хлопья снега искрились в свете фонаря, и красиво кружась, плавно опускались им на плечи.
Папа, в осеннем пальто и в лыжной шапочке (по последнему писку парижской моды – «петушок»), ждал трамвая. Трамвайные карманники были хорошо знакомы с папой и обходили его стороной. И отнюдь не по причине буйного нрава, боже упаси! (папа, был человеком экспрессивным, но отнюдь не злым). Просто карманы папиного пальто были всегда пусты, и более того – бездонно пусты. Ибо давно протёрлись изнутри. И потерять в них было намного легче, чем найти.
Вокруг была непроглядная морозная тьма. Кое-где мерцали огоньки папирос, тишину зимнего вечера нарушало изредка покашливание курильщиков, да изредка проносились одинокие авто. Знакомый частник-таксист уверял, что ему пришлось потратить целый день в очереди за бензином, и что теперь никто не станет выезжать без крайней нужды.
– Пол-дня работаешь – день стоишь в очереди на заправке! – возмущался таксист, совершенно отказываясь замечать положительную сторону ситуации.
«Удивительно, как некоторые люди видят только плохое! А ведь у любого явления есть, как минимум, две стороны. Ну, например… таксисту теперь не придётся страдать от перегрузок и стресса, проводя за баранкой сутки без перерыва. Да и воздух стал намного чище…»
Это было время огромных сюрпризов. Проявляя неустанную заботу о гражданах России, правительство то закрывало огромные заводы, то проводило приватизацию, то денежную реформу, то аннулировало сберегательные счета. И те, кто был никем – стали ничем.
Папа и сын стояли рядом с ларьком. Ларёк этот всё ещё носил на козырьке буквы «Союзпечать», но полки его были заставлены импортным шоколадом, консервами и красивейшими, соблазнительными бутылками. Папа был знаком с этим ларьком с детства. Когда-то, в нём пахло свежими газетами (о, этот волшебный запах!), сбоку стояли пластинки (иногда даже с записями иностранных исполнителей!), а иногда там появлялись миниатюрные модели машин. Недёшево, конечно, 3р. 50 коп., и маленький папа мог только мечтать о такой машинке. Но зато, там были дешёвые «раскраски» и контурные карты. Теперь, пластинки и контурные карты сменились «сникерсами» и бутылками «Смирнофф». Свободный рынок диктовал новые нормы жизни.
Папа прекрасно понимал, что не может позволить себе абсолютно ничего из этого изобилия загнивающего Запада. И стоял, повернувшись к дьявольским соблазнам спиной. Просто ему казалось, что в жёлтом свете ларька ожидать трамвая было не так тоскливо. Даже… чуточку теплее? Глупо, конечно. Стопы его уже замерзли, и он топтался с ноги на ногу, сутулясь в своём тонком пальто и пряча правую руку от мороза в дырявом кармане. Левой рукой он сжимал маленький кулачок сына, и его страшно умиляло это прикосновение. Ему казалось, что он ощущает тепло через шерстяную варежку малыша.
«Если бы… четыре года назад… мне рассказали бы, в какой реальности придётся жить моему ребёнку… я ни за что бы не решился…» так думал папа, ужасаясь собственным мыслям. К счастью для малыша, папа его не обладал даром предвидеть будущее. И, будучи очень и очень молодым папой, не размышлял о жизни слишком глубоко. Не глубже одной текущей недели.
Сын, анемичный мальчуган, закутанный, как колобок, гипнотизировал через стекло витрины красивый «сникерс».
– Папа, купи мне шоколадку!
«Папа не может купить тебе шоколадку, сынок. Папа в этом месяце получил зарплату спичками и мылом…»
Папин школьный приятель Вадька уверял, что за шоколадку «сникерс» он уложит в постель любую пионерку.
«Странно, где-то ещё остались пионерки?!»
– Папа, купи мне шоколадку!
– Шоколадки кушать вредно! В них нет витаминов… – внушал папа ребёнку, испытывая одновременно когнитивный диссонанс, невыносимый стыд и тоску.
Обдав грязной снежной крошкой томящихся от мороза и от ожидания пассажиров, с танковым урчанием пронёсся огромный сверкающий джип. Он лихо затормозил у ларька. Из джипа, как черти из табакерки, выскочили два крепких, остриженных «под ноль», парня. На них были одинаковые спортивные костюмы «Адидас», одинаковые златые цепи поблескивали на одинаковых мощных шеях. Невзирая на холодное время года, оба были обуты в «сланцы» на белый носок. В общем, выглядели они, как два инкубаторных брата-гоблина.
«Да… вот где все витамины…»
Братаны забарабанили мясистыми кулаками в заднюю дверь ларька. Дверь немедленно лязгнула, и потом лязгнула снова, уже закрываясь.
Унося в лапах какой-то большой пакет, гоблины бодро запрыгнули в джип, ещё раз обдали толпу смесью грязи со снегом и скрылись в темноте. Через несколько секунд джип вернулся. Открылось окно позади водителя, и оттуда высунулась рука с пистолетом. Кто-то внутри джипа весело помахал пистолетом человечкам на остановке. Джип исчез в темноте.
Папа вспомнил недавний разговор с друзьями. Вадька агитировал его, обещая лёгкую жизнь:
– А чё, давай и мы в бандиты заделаемся!
– А ты… человека сможешь покалечить… за бабки? – строго вопрошал многоопытный Серёга.
– Смотря какой человек! Есть такие, которых я и бесплатно покалечу! – философствовал Вадька.
Папа в своих криминальных талантах сильно сомневался. «Витамины витаминами, а калечить невинных людей… Да и Вадька – тоже мне, рэкетир. В школе он даже не подрался ни разу, а туда же… Аль-Капоне, блин…»
Папа как раз закончил «мед», и, после подключения мыслимых и немыслимых связей, мог бы рассчитывать на место участкового терапевта. Он мог бы продолжать подрабатывать массажистом, время-от времени – грузчиком, иногда – дворником. В больнице, где папа проходил практику, был известный пожилой терапевт. Закончив приём пациентов, терапевт отправлялся на товарную станцию и там разгружал вагоны с цементом.
– Пришёл к нам в бригаду один качок, – радостно рассказывал терапевт. – Здоровый! Посмотрел на меня и рожу скривил. Типа, «старик, дохляк»! Начали разгружать. Качок уже через полчаса «сдох», а я – хоть бы что!
Да, терапевт, вне всякого сомнения, умел разглядеть положительную сторону. Вот только… жизнерадостность его почему-то не передавалась папе.
«Проучиться всю жизнь… чтобы потом разгружать вагоны?! Здесь что-то не так! Что-то неправильно!» И тогда, на промёрзшей темной остановке, папа в первый раз подумал: «Уеду в Израиль! Хотя бы, ради ребёнка!» Подумал, и не поверил сам себе.
Глава 2, в которой кратко описывается, как автор провёл почти полные 365 дней в параллельном мире
От проницательного читателя не ускользнуло, разумеется, что речь в предыдущей главе шла не о Папе Римском, а об авторе. Мы просто тёзки, а вот фамилии у нас – разные. Дабы прекратить путаницу, и во избежание дальнейших недоразумений, поведу повествование от первого лица.
Есть серьёзные современные историки, утверждающие, что создание Интернета (именно так, с заглавной буквы) породило новую религию: Датаизм.
Почему я сейчас вдруг пишу об этом? А потому, что в ту далёкую зиму, когда я решил покинуть тонущий борт ржавого дредноута «СССР», ни интернет ни Интернет ещё не были знакомы рядовому потребителю. И невозможно было представить, что можно, валяясь на диване со смартфоном, заполнить и подать бумаги онлайн.
Кстати, рядовой потребитель также ещё не был знаком Интернету, и можно было свободно говорить о чём угодно, не ожидая, что тебя начнут «бомбить» целенаправленной рекламой по подслушанной теме.
Разумеется, даже в до-Интернетную эру, не рекомендовалось:
1) публично не выражать восторга по поводу линии Партии и Правительства;
2) рассказывать политические анекдоты;
3) низкопоклонничать перед Западом (желать импортных шмоток, любить иностранную музыку и т. п.).
Но это отдельная тема, она слишком велика для моего скромного дневничка. Оставим её историкам.
Для того, чтобы оформить документы на загранпаспорт, нужно было приехать в ОВИР, взять незаполненные бланки, заполнить бланки и подать их в порядке живой очереди, в часы приёма: «Вторник с 9:00 до 14:45; перерыв на обед с 13:00 до 14:00. Четверг с 9:00 до 14:45; перерыв на обед с 13:00 до 14:00».
Моя первая поездка для оформления загранпаспорта состоялась в ту же зиму (с несвойственной мне оперативностью).
Меня предупредили, что очередь в ОВИР нужно занимать в 5 утра. И вот тёмным и безрадостным декабрьским утром, с первым трамваем, я отправился туда. В трамвае, по причине зимнего времени, не работал обогрев. Ехать, впрочем, было минут сорок, не больше. Да что жаловаться? При царе, например, трамваев с обогревом вообще не было. А тут ― в каждом трамвае есть обогрев, пусть даже и отключенный.
Все пассажиры дружно подняли воротники, подпрыгивали на сиденьях и притопывали, выпуская клубы пара. Я тоже, чтобы не выделяться, поднял воротник, засунул руки в карманы, притопывал и подпрыгивал. Казалось, мы исполняем некий танец сидящих эскимосов.
У закрытых (естественно) дверей ОВИРа уже толпились антисоветчики, космополиты и потенциальные предатели Родины. Они тихо, как на похоронах, переговаривались друг с другом и рисовали номера на кисти левой руки, прямо на точке Хэ-гу (укрепляет иммунитет, снимает менструальные боли). Я тоже получил свой номер ― 19. И вот, хотите – верьте, хотите ― нет, с тех пор менструальные боли меня не беспокоят!
Огромные резные двери открылись в 9:00. Появился пухлый, похожий на откормленного кота, милиционер. В приёмной не хватало стульев и пространства, поэтому «дальним» номерам, пришлось топтаться снаружи, на морозе. Мороз, знаете ли, создаёт бодрость духа и способствует обострению восприятия. Поэтому, наверное, песни о строительстве Байкало-Амурской магистрали переполнены оптимизмом.
Я прохаживался по грязному утоптанному (предателями) снегу перед входом в ОВИР и напевал: «Слышишь, время гудит …БАМ!!! На просторах крутых… БАМ!!! И большая тайга покоря-я-я-яется… нам!!! Слышишь, время гудит …БАМ!!! На просторах крутых …БАМ!!! Это колокол наших сердец мо-ло-дых!!!»
Опытные ренегаты открывали дымящиеся термосы. Доставали бутерброды, завернутые в бумажные пакеты из-под сахара. Я вдыхал аромат горячего чая и отмечал приятное отсутствие мыслей. Я стал практически просветленным. 5 часов на морозе способствуют, знаете ли.
Где-то в половине одиннадцатого я уже продвинулся в приёмную почти на метр, мне уже видно было Заветную Дверь, за которой исчезали униженные просители. Перед дверью на стуле восседал котообразный милиционер и хищно посматривал на очередь. «Ведите себя пристойно, безобразий не хулиганьте – и я вас не трону!» – как бы говорил его властный взгляд.
Входная дверь весело распахнулась. В приёмную ввалились два лысых близнеца-гоблина. Оба, как положено, в кожаных куртках, спортивных костюмах «Адидас» и в сланцах на белый носок. Их розовые лица озарили мрачную приёмную какой-то детской радостью. Не теряя время на ненужные колебания, они дружно направились прямо к Заветной Двери. Мимо глупышей с номерами на лапах. Мимо грозного стража Заветных Врат.
Очередь напряглась и затаила дыхание.
Милиционер вдруг прилежно уткнулся в газету, должно быть, увидел там нечто захватывающее.
Один из гоблинов просто толкнул дверь ногой и весело помахал кому-то внутри. Изнутри вырвалась волна тепла, доброты и безусловной любви. Она подхватила близнецов и увлекла вовнутрь. Не прошло и пяти минут, как гоблины вынырнули обратно, ещё веселее, чем прежде, помахивая большим бурым конвертом перед носами пронумерованных предателей.
«Вот видишь – им ненадолго нужно было! – увещевающе пробормотала какая-то носатая старушка своему спутнику, носатому старичку. – А ты сразу нервничаешь!»
Старичок поморщился и молча проглотил какую-то маленькую таблеточку из маленькой стеклянной трубочки.
Моя очередь. С замирающим сердцем открываю Заветную Дверь. Вот оно, настоящее присутственное место: огромный кабинет, за необъятным министерским столом отсутствующее лицо.
Под отсутствующим лицом начинался мощный женский торс, затянутый в серый мундир с майорскими погонами. Мне захотелось упасть на колени и подползти с столу, но я сдержался, и просто положил свои бумаги перед майоршей. Для этого мне пришлось обойти большую часть стола и потом пятиться обратно. Стульев для посетителей не было предусмотрено, ибо не нужно рассиживаться и отнимать время у занятого человека.
«Заходи тихо, говори чётко, проси мало, уходи быстро».
Я вдруг услышал механический голос, с оттенком ненависти:
– Здесь и здесь подписано неправильно. Придёте через месяц.
(Ползи отсюда, жалкий червь!).
С артистической чёткостью майор швырнула всю пачку моих неправильных бумажек через стол и я поймал их в воздухе зубами, сделав красивую стойку на задних лапах.
Я шёл по заснеженному городу.
«Может быть, зря я всё это затеял? Да кому ты там нужен? Но здесь же творится черт-те что! А там – просто рай на Земле. Там просто заждались тебя! Чужая страна, ты никого там не знаешь! Здесь, как ни как, родственники, друзья, знакомые! Всегда можно пойти в Армию!»
Голоса инерции звучали всё громче и убедительнее.
Я вышел в центр города, на пешеходный переход. Я уже, практически, перешёл дорогу. Уже моя правая нога опустилась на тротуар, когда мчащийся по противоположной полосе джип вдруг прибавил скорость, выскочил на встречную полосу и ударил меня. К счастью, удар пришёлся в левую пятку, которая уже оторвалась от земли. Меня перевернуло в воздухе и я, весьма удачно, приземлился в сугроб.
Джип помчался дальше. Я лежал в сугробе, и, хотя я ещё не совсем сообразил что к чему (насколько сильно пострадала моя левая нога и всё такое), но радость переполняла меня.
В этом, казалось бы, незначительном эпизоде, я смог найти массу положительных и даже вдохновляющих моментов:
1. Если водитель потрудился выехать на встречную сторону, чтобы сбить меня – наверняка было во мне нечто такое… что привлекло его.
2. Добрый водитель джипа мог бы остановиться и добить меня, пока я лежу в сугробе. Но он милосердно проехал мимо. А вот Вадьке, моему школьному приятелю, повезло гораздо меньше. Добрые люди остановили его на улице. Он им чем-то понравился. И они попросили Вадьку встать в угол в подворотне. И пока Вадька там стоял, добрые люди стреляли по нему из «воздушки». Не со зла, конечно, а забавы ради.
3. Хвала Всевышнему! Была зима, на мне были толстые зимние сапоги. Получи я удар джипом в голую пятку, упади я на кучу кирпичей, а не в рыхлый сугроб… Понятно, что сценарий мог бы быть экстремально драматичным. Я бы мог, к примеру, переходить дорогу задом наперед, и тогда удар пришёлся бы в черепушку. Или я мог бы отлететь под другой, мчащийся из точки Б в точку А, автомобиль. А если бы вместо сугроба там бы торчали вилы? Или если бы вместо тротуара там была бы пропасть?