Пепел и кровь. Романтическое мистическое фэнтези

© Ольга Земцева, 2025

ISBN 978-5-0067-4067-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог: Венами идёт пепел

Говорят, когда человек умирает от Чумы Крови – его сердце последнее, что сдаётся. Оно бьётся ещё, когда лёгкие уже молчат. Оно шепчет в венах пеплом.

Капли крови падали на камень, одна за другой. Тёплые. Слишком алые. Слишком живые. Они не принадлежали мёртвым – и потому были страшны. Над жертвенником пахло ладаном и гниением. В углу выли свечи. И где-то среди ликов святых, затёртых до костей, женщина в капюшоне смотрела – прямо в глаза умирающему.

– Имя? – прозвучало глухо.

– …Нет имени, – прошептал он, – только грех.

Кто-то ударил в колокол. Далеко. Или внутри неё. Аэлия стояла, не двигаясь. Её пальцы были заляпаны чьей-то жизнью. И под кожей – звенело. Как будто сама кровь шептала ей чужие имена, чужую боль. Она чувствовала каждую вену умирающего. Могла оборвать. Могла сплести. Могла… переписать. Ты – Пламенная. Кровь твоя – кара. Или искупление. Так говорил старик в ночи, перед тем как исчез. Или сгорел. Но что, если он солгал? Что, если кара уже началась?

Глава 1 – Шепчущая кровь

*«Иногда я думаю: что, если Бог нас слышит, но не отвечает?

Потому что боится услышать в нас Себя». *

– Из тетрадей безымянной ведьмы

Пепел лежал на подоконниках, как серый иней. Он был повсюду – в складках простыней, в волосах монахинь, в заусенцах на пальцах. Даже в хлебе – хрустел, как кость. Никто больше не удивлялся. Мир умирал медленно. И монастырь Святого Ранула – среди болот и чернеющих полей – был лишь гвоздём в крышке гроба, куда всё катилось.

Аэлия Врант сидела в холодной келье, держа в ладонях чашу с отваром. Её дыхание шло паром, как у умирающего зверя. За дверью кто-то кашлял кровью. И пел – тихо, прерывисто, будто бы молитву:

Огню – плоть,

Крови – имя,

Крылу – пепел…

…не возьми меня… не возьми меня…

Она закрыла глаза.

Иногда ей казалось, что стены тоже поют.

Что сами камни – пропитались криками.

Сколько уже умерло в этом крыле монастыря? Сотня? Больше?

Их хоронили по ночам. Без колоколов. Без лиц. Только с меткой на лбу:

magus suspectus. Подозрение в колдовстве – уже смертный приговор.

Аэлия знала: если бы кто-нибудь заглянул в ее голову – они нашли бы больше, чем подозрение. Она могла чувствовать кровь. Не видеть – не угадывать. Чувствовать – как собственную. Видеть, как она идёт по венам, как путается, ломается, закипает. Она могла остановить её. Или изменить.

Но всегда – ценою чего-то внутри. Каждое прикосновение к чужой жизни – отрывалось от её собственной. Она называла это даром. А инквизиция – ересью.

– Сестра Врант! – голос матери Элвии прозвучал, как удар хлыста. – Солдат! Его несут! Быстро! Сердце Аэлии учащенно забилось. Она вскочила. Ладони – вонзились в ткань халата, и он прикусила губу..В голове промелькнуло – солдат. Чумной?

В коридоре пахло потом, металлом и гарью. Двое братьев тащили тело – тяжелое, в доспехах, сгорбленное, будто сломанное. На губах солдата – пена, в венах – чернота.

– Остановите кровь, – прошептала мать Элвия. – Остановите кровь, пока ещё бьётся сердце. Отрежьте руку. Тогда он может он ещё выживет. Мысли пробежали и растворились в затхлом воздухе. Аэлия не двигалась только смотрела на нового солдата. Что-то в этом мужчине было… не так. Он был слишком живой. Даже сквозь боль. Как будто держался за самую суть жизни – намеренно, яростно. Как будто знал, кто она.

Глаза. Они открылись. И посмотрели прямо на неё. Не человек. Или – не совсем человек. Рука Аэлии инстинктивно дрогнула. Она медленно подошла к мужчине и встала на колени перед ним, приложила ладонь к шее и почувствовала:

Кровь, как река из железа.

Кровь, как цепь, оборванная в сердцевине.

Кровь, кричащая её имя…

– Ты… – хрипло прошептал он. И выдохнул.

Она не должна была. Но она сделала это. Ввела пальцы в его вену – не телом, а волей. Вошла в самую суть. И изменила.

Он задышал. Кровь – пошла вспять. Жилы – запылали светом. Из глаз – слёзы. Но не его. Её. Мир задрожал. Пепел взвился – как будто от ветра, которого не было. А за дверью, в тени, инквизитор смотрел. И улыбался.

Ночь давно слилась с рассветом, но свет так и не пришёл. В эти дни утро не начиналось, оно просто расползалось, как туман: бесцветное, глухое, с запахом копоти и травы, приглушённое – будто мир сам пытался не проснуться. Стены монастыря дышали сыростью и старыми молитвами. Камень скрипел под ногами, дерево стенало от влаги. Воздух был неподвижным, как в склепе, и в нём висел запах – слабый, но цепкий: медный, ржавый, родной до боли. Кровь. Она здесь не исчезала. Не стиралась. Пропитывала всё: воздух, стены, кожу.

Аэлия проснулась без движения, как будто не засыпала вовсе. Её тело лежало на узком ложе, накрытом тонким одеялом, которое давно не грело. Над ней – потолок с трещинами, как вены под кожей. Тишина была настолько плотной, что казалось – даже сердце должно замереть, чтобы её не нарушить. Но сердце билось. Неуверенно. Внутри груди – где-то между виной и страхом. Она лежала и смотрела в потолок, не моргая, и чувствовала, как в груди шевелится знакомое: не мысль, не страх, а ожидание. Что-то приближалось. Что-то уже случилось – или вот-вот должно было. Она не знала. Но знала другое: сегодня вновь нужно будет выбирать. Между молчанием и вмешательством. Между тем, чтобы остаться, и тем, чтобы снова шагнуть в ту зыбкую черту, где её дар превращается из благословения в угрозу. Рядом, за стеной, кто-то кашлял. Долго, глухо, с надрывом. По звуку – мужчина. Пожилой. Возможно, крестьянин с юга, возможно, бывший военный. В этом монастыре никто не знал друг друга по имени. Только по болезням. По ранам. По хрипу. Она узнавала людей по запаху крови, по ритму их дыхания, по температуре кожи. Имя не спасало. Боль – да. Или хотя бы отсрочка от неё. Скрипнула дверь. Сквозь щель в проём хлынул тусклый свет лампады. Мать Элвия – высокая, суровая женщина с лицом, будто вытесанным из камня и молитв, остановилась у порога. Взгляд у неё был тяжёлый, но не злой. Просто уставший. – Принесли ещё одного. У врат. Молодой. В доспехах. Пульс слабый, кожа… – она на миг замолчала, – …почернела. Но жив. Пока.

Аэлия не ответила. Села медленно, ноги коснулись пола, холодные и тонкие пальцы провели по ребристой поверхности низа платья. Одежда была простой, грубой, но на ней – всегда чистая. Она не позволяла себе иначе. Это было единственное, что ещё держало её в границах – чистота и порядок в мелочах, когда внутри всё рушилось. Она поднялась, подошла к двери, шаг за шагом, с той сосредоточенной неспешностью, в которой пряталась усталость. И тревога, и желание сбежать. Но шаги всё равно шли – один за другим. Коридор встречал её, как всегда, запахом сырой извести, прелого дерева и свечного копчёного дыма. По стенам – иконы, почерневшие, облупленные, забытые. Некоторые – с выцарапанными глазами. Кто-то молился слишком яростно. Или терял веру. Или находил её в проклятии. Всё здесь было странным, зыбким – будто монастырь давно умер, но продолжал притворяться, что жив. В палате – на грубом столе лежал он. Молодой, как сказала Элвия. Не больше двадцати, может меньше. Лицо упрямое, но покрытое бледными пятнами, губы почернели, глаза – закрыты, веки дрожат. Доспехи на нём были потрескавшиеся, с пятнами засохшей крови – не своей. Он был из тех, кто ещё верил, что идёт за правым делом. Наверное, из «чистых». Один из тех, кто сжигал деревни. И теперь лежит тут, с чумой в крови, в доме тех, кого должен был бояться.

Аэлия подошла ближе. Внутри всё скручивалось – от усталости, от страха, от брезгливого ощущения: он – враг. И всё же… его рука дрожала. Он был жив. И кровь в нём – говорила. Шептала. Слишком тихо, слишком глубоко, но она слышала. Всегда слышала. Не уши. Кости. Сердце. Её дар – не выбор. Он просто был. И когда кровь говорила – она отвечала. Она коснулась его запястья. И в тот миг мир исчез. Исчезли монастырь, Элвия, свечи. Осталась только она и внутренний океан – горячий, вязкий, тёмно-красный. Его кровь. Его история. Его боль. Чума шла по сосудам, как тень. Но под ней, где-то в глубине, в клеточной тишине, жил слабый, почти невидимый узор. Не её. Не его. Что-то другое. Что-то… знакомое. Как зов. Как метка. Как часть её собственной плоти, но вытесненная. И тогда она поняла – он не был обычным. Его кровь уже была переписана. Кем-то. Когда-то. Или для чего-то. Она не знала. Но знала главное: если она вмешается – она изменит больше, чем просто спасёт жизнь. Она сделала вдох. Глубокий. И вошла.

Когда она вошла в него – не телом, не разумом, а чем-то глубже, чем сама плоть, – она не чувствовала себя спасительницей. Она чувствовала себя вором. Руки её дрожали, хоть внешне оставались спокойными. Она стояла, будто лишь проверяла пульс, но внутри уже шёл дождь. Горячий. Красный. Капли времени текли в обратную сторону. Она видела, как этот юноша, лежащий на краю, однажды кричал, но не вслух, как он видел смерть – и не бежал, а шёл к ней. Не от отчаяния, а из веры. И в этой вере – была чума. Грязная, искажённая вера, вселённая в него чужими голосами. Слова выжгли в нём пустоту, и теперь она звенела внутри него, как колокол, забытый после обряда. Аэлия прошептала – почти не ртом, почти не голосом. Слово было не молитвой. Это было прикосновение изнутри. Не звук – пульс. Кровь повиновалась. Не сразу, неохотно, но дрогнула. Сначала – будто заскрежетал ржавый механизм, потом – как лед треснул под ногами. Волна пошла. По капиллярам, по венам, по сосудам, тонким как нити. Она вплетала себя в его ткань – не чтобы исцелить, а чтобы пробудить. Не вернуть к жизни, а – выдернуть из смерти, как из тёмной воды, с болью, с разрывом.

Он вскрикнул. Тихо, хрипло, словно воздух вырвался не из лёгких, а из самой души. Глаза распахнулись – мутные, серые, но живые. Он не узнал её. И не должен был. Он видел только свет – свет, от которого больнее, чем от мрака. Аэлия отпрянула. Не потому, что испугалась. Потому что он начал дышать. И с каждым вдохом она чувствовала: часть её осталась в нём. Не только дар. Что-то более личное. Глубинное. Как будто внутри него была дверь, которую она открыла – и не успела закрыть. – Он выживет, – тихо сказала она, не поворачиваясь к Мать Элвии. – Но он другой.

– Другой? – голос старухи был утомлённым, но внимательным. Аэлия только кивнула. Она ушла первой. Прямо, ровно, сдержанно. Но как только оказалась в коридоре, её дыхание сбилось. Тени стали гуще, чем были. Мир – тише. И в этой тишине что-то шло за ней. Не шаги. Не человек. Что-то незримое. Как взгляд в спину. Как холод по шее. Она знала: её видели. Не только он. Не только Элвия. Там, в полутьме, за высоким арочным пролётом, где стены монастыря начинали обсыпаться мхом и древним пеплом, стоял он. Инквизитор Латос. Он не двигался. Лишь наблюдал. Высокий. С прямой спиной, в мантии цвета выжженной кости. Его лицо – бледное, почти безжизненное, как будто вырезано из свечного воска. Глаза – серые, прозрачные, как лёд, в котором замёрзли старые молитвы. Он не спросил её ни о чём. Лишь слегка склонил голову. Приветствие? Подозрение? Предостережение? Аэлия прошла мимо, как будто не заметила. Но внутри всё колотилось. Он знал. Или догадывался. Или ждал. Того самого момента, который только что произошёл. И теперь – начал считать её время.

Глава 2 Каменная кровь

Столицу они достигли на рассвете. Не золотом разливался он над стенами, но тусклым пеплом. Солнце будто не вставало, а поднималось сквозь дым. Ворота были высоки и покрыты следами скверны – как шрамы на лице воина, давно забывшего свою последнюю молитву. Аэлию вели пешком. Без кандалов. Без крика. Только двое людей в белых накидках, молчаливых, с глазами, что не смотрят, а впиваются. Идущие за ней, как стражи на похоронах живого. Она не протестовала. Не спрашивала. Только считала шаги. Чтобы не забыть – не дорогу, а себя. Дворец инквизиции был не храмом. Он был ртом. Открытым, каменным, готовым проглотить. Пахло в нём не ладаном, а щелочью, кровью, плесенью. Здесь не молились – здесь судили. Не по закону, а по страху.

– Сюда, – сказал один из провожатых, указывая вглубь, под землю.

Каменная лестница была узкой. Стены – влажные, как кожа мертвеца. Аэлия шла первой. Воздух был густым, насыщенным солью и чем-то ещё – почти неуловимым. Тонким, как призрак. Запах крови. Старой, засохшей, впитанной в камень, в воздух, в саму архитектуру. Здесь держали не тела. Здесь держали силу. Когда она вошла в подземелье, глаза её ещё не привыкли, но сердце уже знало: он здесь. Цепи не звенели. Но она их слышала. Не ушами. Кровью. Как зов. Как отзвук. Он сидел в тени. Не двигался. Но не был недвижим. Его присутствие наполняло зал, как вино наполняет кубок – медленно, обволакивающе. Волна жара и холода одновременно. Он был не просто заключённым. Он был центром. Этого места. Этой тьмы. Её собственной дрожи. Каэл Т’Эрив. Его лицо было частично закрыто цепью, проходящей вдоль щеки и губ. Металлическая маска не скрывала взгляда – глаза были открыты. Чёрные. Глубже ночи. В них не было света. И тем более – не было просьбы. Только безмолвная констатация: я видел всё. Я был во всём. Я – то, что осталось после.

– Ты… – прошептала она. Он склонил голову чуть вбок, как будто почувствовал её до звука. Усмехнулся – уголком рта, чуть заметно. Ни злобно, ни насмешливо. Просто… знал.

– Ты умеешь, – сказал он наконец. Голос его был низким. Глухим, как омут. – Я чувствую.

Аэлия не ответила. Её пальцы сжались – не от страха. От осознания. Он говорил не с ней. Он говорил с тем, что жило в ней.

– Твоя кровь не твоя. И ты это знаешь. – Он поднял взгляд. Взгляд, будто прошёл сквозь грудь. – Она горит. И будет гореть, пока ты не сгоришь сама. Или не заставишь других. – Кто ты? – спросила она, тихо.

– Я? – Он усмехнулся шире, не весело. – Ошибка. Судьбы. Боги поспешили. Я – их расплата. Пауза. Долгая, как вечность между двумя сердцебиениями.

– Ты сожгла меня, – сказал он внезапно, – ещё тогда, когда не знала, кто ты. Но мы встретимся снова. Настояще. Когда твоя кровь попросит смерти.

Её затошнило. Не телом – духом. В этих словах не было угрозы. Только правда. Та, что лежит за гранью человеческого понимания. – Уведите её, – сказал чей-то голос за спиной. Но даже когда она поднялась обратно по лестнице, сердце её било в унисон с тем подземным дыханием. И где-то, глубоко в груди, вспыхнула тень огня. Не свет – а обет.

Когда её вывели обратно – не к свету, но в другой коридор – её шаги уже звучали иначе. Камень под ногами будто начал запоминать её. Оценивать. Вес её. Вину её. Возможную цену.

Дверь впереди была тяжёлой. Не просто дверью – вратами. Дерево, покрытое тонкой резьбой: не орнамент, а письмена. Язык неведомый, но чувствующийся нутром. Прежние приговоры, врезанные в плоть здания. Голоса мёртвых, ставшие узором.

– Войти, – сказали ей.

Она вошла. И всё замерло. Зал был почти пуст. Почти – потому что воздух в нём не был пустым. Он был густым, как смола, и тёплым, как дыхание пса перед тем, как он вцепится в горло. Камни стен были темны, но не от времени – от пепла. Здесь не горели свечи. Здесь горели люди. Латос стоял у окна. Он был высок. Но не рост делал его больше – тень, что росла за ним, была выше. Не от света. От воли. Спина прямая, руки за спиной, волосы стянуты в серебристую ленту, словно кровь, остывшая на стали. В его присутствии не было величия. Было молчаливое насилие, приправленное добротой. Той, которой пользуются перед тем, как ломают кости. Он не смотрел на неё сразу. И это было хуже взгляда.

– Ты молчалива, – произнёс он наконец. Голос бархатистый, как мех дикого зверя. И такой же опасный. – Мне это нравится. В этом мире слишком много крика. Особенно от тех, кто тонет. Аэлия сжала кулаки. Он не оборачивался, но чувствовал. – Я видел тебя, – продолжал он, словно говорил с самим собой. – Там, в монастыре. Ты склонилась над солдатом. И его вены начали шептать. Ты думала, что спряталась. Но твоя кровь – поёт, девочка. Как огонь в ночи. Он повернулся. Медленно. Лицо его было красивым – по-своему. Резкие черты, точёный нос, глаза цвета пепла. Но это была не красота человека. Это была архитектура убийства. Чётко выстроенная, без изъянов. В каждом движении – разум. В каждом взгляде – расчёт.

– Тебе страшно? – спросил он. Аэлия молчала. – Хорошо. Страх – знак разума. Он удерживает от глупости. Иногда. – Он приблизился. Шаги его были бесшумны, как мысли палача.

– Я не враг тебе. Пока. Он стоял рядом. Близко. Слишком. И в этой близости не было телесности. Только власть.

– Ты знаешь, кто ты? – прошептал он. – Ты – клеймо. Ты – случайность. Ты – грех. Но… возможно, ты также и ответ. Он провёл пальцем вдоль её щеки. Не касаясь. Воздух ожёг.

– У тебя есть дар. Редкий. Извращённый. Прекрасный. – Он отступил. – И я хочу тебе помочь. Аэлия взглянула ему прямо в глаза. Впервые. В его зрачках не было Бога. Только зеркала. Холодные. Отражающие не её – то, чем он хотел её сделать.

– Убей меня, – сказала она. – Или оставь в покое.

Он засмеялся. Тихо. Без звука. Как человек, давно забывший, как смеются по-настоящему. – Ты будешь умолять, чтобы я не оставлял тебя. И в этот момент двери снова распахнулись. Не инквизиторы. Не стража.

Двери распахнулись, словно их ударила молния. Воздух застонал. Каменные стены, веками молчавшие, впервые дрогнули – не от землетрясения, но от воли, что врезалась в них, как клинок в грудную кость. Сквозь проём шагнули они.

Трое в чёрном, но не в траурном, а в живом, дышащем, змеином чёрном, словно шкура зверя. На их лицах были маски. Алые. Выгравированные, как черепа, словно чужая кровь застыла в вечной гримасе боли и триумфа. Их шаги не звучали, как шаги людей. Они звучали как приказ. Как приговор, влитый в воздух.

Инквизиторы не успели крикнуть. Один – взлетел в воздух. Неестественно, как будто дёрнули за невидимую нить, и его тело согнулось назад, как хрупкая ветка. Второй захлебнулся собственной кровью, ещё до того, как понял, что в нём – дыра. Аэлия не успела закричать, прежде чем пальцы – чужие, но тёплые – легли ей на запястье. Одно движение, и она была выдернута из зала, как корень из гнилой земли. Воздух вокруг неё зашевелился – всполохнулся, как будто стены неслись ей навстречу. Свет рассыпался. Мир стал туннелем. Беги.

Это не был произнесено. Он просто возникло в где=то в глубине ее сердца. Это был не зовом – приказом крови. И кровь подчинилась. Тёмные залы сменялись один за другим. Своды. Повороты. Шепчущие фрески, на которых лица корчились в боли. Свет факелов – неровный, красный, как отблеск чьих-то последних мыслей. Один из магов скользил впереди – как тень, заточенная в плоть. Второй – прикрывал. Третий держал её руку – и в этом прикосновении было нечто странное: не насилие, а… возможно, сожаление?

– Кто вы?.. – вырвалось у неё, шёпотом, на вдохе.

– Дети пепла, – прошептали в ответ. – Твои.

Земля вздрогнула. Где-то за ними гремел металл. Крики. Приказы. Боли уже не скрывали – стены сотрясались от звука гибели. Кто-то кричал имя Латоса, кто-то взывал к Святому Очищению. Но оно не пришло.

Они вырвались наружу – в ночь. Луна над храмом была заколота облаками. Воздух был густым, пахнущим гарью и ладаном. Аэлия едва дышала. Мир плыл, словно был написан на воде.

Но здесь, в темноте, среди бегущих, она почувствовала… тишину. Не покой. Не безопасность. Но тишину, где больше не нужно было прятаться.

Один из магов сделал короткий знак – и из тени вынырнула упряжка чёрных лошадей, как будто вылепленных из золы. Повозка – резная, с узорами, похожими на сосуды и артерии. Её толкнули внутрь – и уже через мгновение они мчались прочь, оставляя позади крики, огонь и веру.

Аэлия сидела в повозке, задыхаясь, дрожа, и ощущала, как сердце бьётся в горле. Она хотела кричать. Плакать. Возненавидеть. Благодарить. Но всё, что смогла – это сжать окровавленные пальцы на коленях.

– Ты жива, – сказал голос напротив. И она узнала его. Каэл. Его глаза сверкнули в темноте, как угли, оставленные в очаге проклятого дома. – Мы забрали тебя из огня. Но ты всё ещё горишь, – сказал он. – Привыкай.

Глава 3 Крепость Пепельных

Они ехали долго. Сквозь леса, где деревья были как сгорбленные старцы, облитые сумерками. Сквозь поля, на которых не росло ничего, кроме теней. Сквозь пустые деревни, где окна были замазаны кровью или воском. Мир затаился, как зверь после раны. И всё молчало. Аэлия сидела, прижавшись к холодной стенке повозки. Под пальцами – ткань, похожая на кожу. Всё здесь было живым, как будто дышало, жило своей собственной волей. Её пальцы дрожали. Ногти вонзались в ладони. Но она молчала. Она не плакала. Она больше не была той девочкой из монастыря. Когда повозка остановилась, небо было уже чёрным, как вытекшая кровь. Луна – тонкая, острая, как клинок.

Они прибыли. Крепость возникла не из камня – из пепла и железа. Башни росли, будто проросли из земли, вытянулись сквозь корни, как кости, пробившие кожу. Она не была высокой – но казалась древнее всего, что Аэлия видела. И в ней не было окон. Лишь прорези, как щели в черепах. В этой крепости никто не смотрел наружу. Здесь все смотрели внутрь.

Её вывели из повозки. Без кандалов. Без приказов. Только с молчаливым взглядом. Каэл шёл рядом. Он не говорил. Только бросил короткое:

– Не бойся стены. Бойся того, что внутри них.

Её провели по коридорам – узким, тёплым, будто жилищам под кожей. Стены были красноватые. Камень – пористый, как будто подсолённый. На стенах – не картины, а сосуды. Висящие, как сердца. Наполненные чем-то, что пульсировало, как жизнь. Они остановились у комнаты. Дверь – из дерева, но иссечённая символами, резьбой. Всё здесь было написано: не словами, а жилами. Каэл посмотрел на неё, и в его взгляде не было ни жалости, ни угрозы. Лишь усталость веков.

– Здесь будешь ты. До первого круга. – Он повернулся, уходя.

– Что за круг? – спросила она.

– Боль, – сказал он. – Твоя. Не их.

И исчез в темноте. Комната была маленькая. Постель – низкая, покрытая чёрной тканью. На стене висело мутное зеркало. В углу стояла чаша с кровью. В этой тишине всё было насыщено дыханием. Не воздуха – пространства. Сама крепость жила, как будто её создали не люди, а магия, запертая в камне. Аэлия села. Она сняла тунику. На теле – синяки, следы побега. На груди – тонкий шрам от старой раны, которую она сама себе когда-то исцелила. Её кожа бледнела в красноватом свете факелов. И только глаза горели. Она не плакала. Она была пеплом, а пепел не знает слёз.

Позади раздался стук. Дверь открылась – тихо. Вошла женщина. Высокая. В алом плаще, что спадал, как кровь по ступеням. Лицо – наполовину закрыто. В руках – чаша с дымом.

– Ты дочь вен, – сказала она. – Я – Савра. Наставница. Ты готова?

Аэлия подняла глаза.

– Я не знаю.

Женщина усмехнулась – в ней не было ни мягкости, ни угрозы. Лишь огонь, приученный быть тлеющим.

– Здесь никто не знает. Знание – роскошь живых. А ты – на пути к вечному.

Дым окутал комнату. Он пах не ладаном, не углями. Он пах сердцем, вывернутым наизнанку. В глазах Аэлии поплыли стены. Что-то шептало. Вены внутри ладоней начали пульсировать, как будто в них стучала не кровь – заклинание. И в этот момент она поняла: всё, что было до сих пор – было сном. Иллюзией. Мир не делится на добрых и злых. Мир делится на тех, кто владеет своей болью – и тех, кто ею становится.

Глава 4 – Первые шаги в крови

Ночь в крепости казалась не столь холодной, как ожидалось. Скорее, она была густой и вязкой, словно влага, прилипшая к коже, и запах сырой земли смешивался с горечью старой крови, пропитавшей стены. Аэлия стояла в центре зала, окружённого сотнями сосудов – прозрачных колб, наполненных вязкой жидкостью, в которой словно танцевали маленькие всполохи жизни. Каэл стоял рядом. Его глаза, казалось, прожигали тьму, пронзая её страхи и сомнения. Он молчал, но в тишине его присутствие говорило громче любых слов. Аэлия ловила каждый вдох, стараясь уловить смысл безмолвной речи.