Черное небо. Повесть

© Антон Злотин, 2021

ISBN 978-5-0051-9974-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Антон Злотин

ЧЕРНОЕ НЕБО

повесть

1

– Они у нас все забрали, все-все-все! – кричал дед в поношенном пуховике, морщины, словно клубок перепутанных водорослей.

– Именно! – поддакивала ему толпа.

– А где река наша, где рыба? – бубнил унылого вида мужичонка в латаном полушубке.

– А школы где наши, что с нашим образованием? – негодовала пожилая дама, норковый воротник.

– Медицина тоже исчезла, испарилась медицина куда? – вопрошала сухонькая бодренькая старушка.

– Пусть хотя бы небо наше не трогают! – дед, по всей видимости, был заводилой.

Журналист Сафронов тоскливо осматривал толпу издали. – Как все печально, – еле слышно бормотал он. – Пожилых много, но большинство – нестарые люди. Почему ж все так… ущербно. Одежонку бы обновили, что ли… И злоба какая-то исходит от них… бессмысленная. Чего притащились? Чиновницу министерскую ждут. А нужны они ей? Ее дело – приехать для галочки, тему закрыть на время и спокойно денежки свои заколачивать. Баба красивая, холеная, сытая. И деньги рубить умеет. За холеность-то ей и платят, – Сафронов невесело усмехнулся. В толпе произошло заметное шевеление, кажется, вдалеке показалась машина чиновницы. – Были бы посмелее да поумнее, – продолжал размышлять Сафронов, на людей глядючи, – вообще бы не приходили на эту встречу. Все эта демагогия просто бессмысленна. Наверху никому нет никакого дела до здешних бед. – Наверху… – повторил про себя Сафронов. – Что вообще это значит «наверху», кто это первый придумал? Князья там наверху что ли, или ангелы, или птички? А эти вот, в робах да вытертых полушубках – внизу? Кто так решил?

Приехала чиновница или нет, Сафронов так и не понял. Он развернулся и неторопливо побрел к зданию Законодательного собрания.

Когда-то на месте Законодательного собрания был храм архитектора Тона, благополучно взорванный советской властью; но, по слухам, старинное подземелье под ним уцелело, и веселые правители проводили там тайные торжества, полные разврата и крови. – Красивый городок, – продолжал свое мысленное путешествие журналист Сафронов, – неубиваемый дух купечества, золотодобыча с царских времен. Суриковские зимы и его же кривые рожи; лубочная картинка, превратившаяся в ходовой монументализм. Эти «наверху», – Сафронов поморщился, – всегда приветствуют монументы, надеясь, что сами когда-нибудь в них окажутся. Азия, что тут скажешь. Нужен простор, масштаб, любое мелкое здесь теряется.

На площади штампованный Ленин тыкал рукой в сторону Саянских предгорий. Оригинальный памятник Ленину, непафосный, почти что лирический, увезли в Москву, в Кремль, а вместо него прислали стандартного истукана.

– Мне к губернатору, – нарочито небрежно промямлил Сафронов в окошко.

– Вы журналист? Из Москвы? – вежливо-любопытно поинтересовалась красавица в форме. – Добро пожаловать! Пропуск для вас давно уже выписан. Александр Витальевич ждет.

Сафронов, не глядя, взял протянутую бумажку и тут же предъявил ее другому охраннику, который, так же не смотря документ, пропустил журналиста внутрь. – Зачем я все это делаю? – досадливо спрашивал у себя Сафронов, подходя к лифту, – ведь заранее известно, что он мне скажет. Начнет плести что-то про людей, которые виноваты сами, про то, что вопрос решается, принимаются меры… Ария его отрепетирована до нотки. И Пивоваров приезжал, и Туть – Александр Витальевич всем пел одно и то же. Спросить его о криминальных группировках с Кавказа, которые он крышует? Кому это интересно? И кто это не знает? Про него даже Дневальный сюжет снимал, а это ох дорогого стоит. Сюжет у Дневального – признание в мире власти. За такие сюжеты олигархи платят немало. Ведь если Дневальный рассказал о тебе, то ты лакшери… А если нет… Кто ты вообще такой…

Лифт остановился на третьем этаже, двери бесшумно разъехались. Ароматный воздух, бра, дорогие ковры. И Сафронов не устоял перед воспоминаниями. – Здесь где-то Леша сидел. Кабинетик уютный, чаек, конфетки. Всегда увлечен чем-то, озабочен. Какие-то песочные рисунки показывал. Другую совершенную ерунду. А чем они еще здесь занимаются? Альбом детских рисунков издан за четырнадцать миллионов. – Рисунки одаренных детей? – спрашиваю. – Нет, – говорит, – обычных, неодаренных. – Странные вы, —тогда я ему сказал, —издаете рисунки детишек, которые и рисовать не умеют, да еще за такие деньжищи… Лучше б накормили бездомных. Или издали альбом Поздеева, его альбом днем с огнем не найдешь… Леша обиделся. Но потом простил, чаем поил. Хороший он был, несчастный. Любви хотел, вес двести четырнадцать килограмм, а все туда же. Любовь. Может, поэтому они все тут такие негодные, что их не любит никто, и они никого не любят. Фу, – фыркнул Сафронов, – бабья какая-то мысль. Мужик не имеет права так думать.

Губернатор смотрел на Сафронова почти с укором. Наконец, прихлебнув из чашечки, разразился:

– И зачем вы приехали? Я же уже все рассказал. Думаете, скажу что-то новое? Ничего я нового не скажу. Да, дымим. Кто – я не знаю. Думаете, ТЭЦ? Может быть. Но я говорю, что виноваты печки у частников. Процентов на восемьдесят. И вообще, если б вы знали… У меня голова болит. Вы что думаете, я отменю уголь? Или кто-то отменит? А чем же тогда угольщиков занять? Куда их девать? Ведь это целые регионы: мы, Кемерово… Давно ли они на рельсах сидели, помните? У нас все так, вы ж знаете… Лады зачем производят? А чем занять целую область да еще поблизости от столицы? Ведь без работы и без денег они же маршем пойдут. Зря вы приехали… Ничего я нового не скажу. Я люблю свою землю, я здесь родился. И семья моя вся отсюда, отец… Выборы помните? Хлопоша хороший. Как меня это выводило… Медяник песенку пел. Не помогло. Москва все равно своего поставила. А ведь я наш, я здесь лучше всех все знаю. И еще двадцать лет ждал, чтоб губернатором сделали. Хотя мне и не надо этого. Смешно это все: должность, ответственность. Маета одна. В домик мне бы свой деревенский уехать, на охоту сходить… А с небом этим ничего не решится. Небо всегда было, и всегда оно было темное. Часто черное. Сейчас просто датчики есть у всех, можно следить, кто и чего нарушает. Но результата не будет, одно расстройство. Паровозик наш просто так колею не меняет, по хотению каких-то там… жителей. Как там встреча, кстати, с чиновницей министерской? Ничего она, симпатичная?

– Симпатичная, – ответил Сафронов, – только наглая больно, все они сюда из своего поднебесья наглые приезжают.

– Ничего, – примирительно сказал губернатор, – побудет немного и уедет. Ревизорша.

– Интересные сейчас пошли ревизоры, а, Александр Витальевич? Ничего не проверяет, никого не накажет да и не боится ее никто. Ведь вы не боитесь?

Губернатор странно посмотрел на Сафронова. Сафронов кивнул:

– Смешно, да? Вам ее боятся. Вы ж не Добчинский с Бобчинским.

Губернатор отодвинул от себя чашку:

– Ну что, закругляемся?

– Хороший мужик Александр Витальевич, – думал Сафронов, —да и вообще все хорошие. Законченных негодяев нету, подонков нет. Или крайне мало. Почему же тогда все плохо так, а?

С высокого крыльца Законодательного собрания Сафронов скользнул на улицу Мира, бывшая Воскресенская. Водители правительственных машин неспешно курили, переговаривались. Двигатели работали. Вдоль улицы прохладный дул ветерок. Ленин, стоя спиной к Законодательному собранию, качнулся – показалось Сафронову.

– Наверное, и он верил, – подумал Сафронов уже о Ленине, – переживал за эту страну, старался. Не вредители же они. Разве можно губить, уничтожать место, где сам же ты и живешь, где живут твои дети? Где предки твои похоронены… Ведь ехал сюда люд со всего света, частью недобровольно, вынужденно. Поляков ссылали, евреи бежали от погромов, в Гражданскую вообще все смешалось и кого тут только не было: и чехи, и венгры, и китайцы. Да еще местные: южные, северные, хакасы, эвенки, ненцы… И все они цеплялись за эту землю, работали, строили дома, рожали детишек… Питали этот край своими заботами, своим теплом. И небо дышало ярче… Наверное.

Перекресток улиц Мира и Диктатуры, оживленно, задорно. Вниз под гору – центральный рынок, бешеные цены на енисейскую рыбу, аттракцион для туристов. Местные знают, что рыбу надо брать с теплоходов, речники ее контрабандой везут с севера: чир, таймень, нельма, муксун, стерлядь. Осетр – царь речных рыб. На перекрестке – продуктовые магазинчики. На улице Мира магазины одежды, электроники, кондитерские, кафе. – Европа, —усмехнулся Сафронов. Почти на каждом доме – мемориальная табличка, а то и по несколько. Сафронов внимательно прочитывал каждую, но никого из этих людей он не знал. – Где-то между парком и площадью, помнится, был забор. Метро строили, – журналист всматривался в городской пейзаж, хотя доподлинно знал, что забор снесли, стройку закрыли. – Тогдашний губернатор – наивный человек, профессор – тоже хороший. Думал, жизнь обустроить, людям помочь. Почему-то не вышло. Рассыпалось все. И уважение людей потерял, проиграл выборы заезжему генералу. И генерал хорош был, силен, рьян, хребты обещал ломать… Погиб, бедолага.

Рядом с журналистом притормозил внедорожник. Водитель опустил стекло.

– Проехаться не желаете?

Сафронов, не поворачиваясь, буркнул:

– Спасибо, как-нибудь в другой раз.

– Я все же настаиваю.

Сафронов повернулся к машине. Водитель в окне улыбался, но за затененными задними стеклами угадывалась угроза.

– Ладно, поехали! – согласился Сафронов и плюхнулся на переднее сиденье. На заднем и вправду расположилось двое, внушительные и спокойные.

– Вы не переживайте, Матвей Николаевич, мы немножко вас покатаем. Кое-кто встретиться с вами хочет, – мирно сказал водитель и развернул внедорожник посреди улицы. Замелькали дома, обновились районы; потянулись усадьбы.

– Почти приехали, – молвил водитель. Машина катила вдоль высокой кирпичной изгороди, своей неприступностью напоминавшей тюремную. На въезде вооруженный охранник махнул: – Проезжайте. Внедорожник еще добрых десять минут ехал по территории то ли парка, то ли обихоженной, уютной тайги. Наконец, показался мрачноватый дворец со всеми атрибутами средневековой крепости: бойницами, башнями и даже ров, хотя и без воды, наличествовал.

– Выходите, пожалуйста, вас ждут, – попросил водитель, – и спасибо, что не доставили нам хлопот. А то парни, – он кивнул в сторону заднего сиденья, – и так много трудятся.

Сафронов поплелся в сторону дома. На пороге появился владелец. Хозяин. Босс. Сафронов узнал его моментально. – Вот он, знаменитый Пупо, ошибиться нельзя. Не зря его так прозвали – просто копия великого итальянца. Сафронов остановился.

– Поднимайтесь, поднимайтесь, коль уж приехали, чего на пороге стоять, – ворчливо проговорил Хозяин.

– Кажется, Пупо не в настроении, – про себя заметил Сафронов. Хозяин пропустил вперед гостя, сам немного ссутулившись, побрел следом, вид у него был измученный.

– Как вы себя чувствуете? – рискнул поинтересоваться журналист.

– Неплохо, неплохо, – почти прошептал Хозяин, – есть некая слабость, усталость, я бы сказал, но это мы с ребятами на тренировке вчера переборщили с нагрузкой. До сих пор спину ломит и кулаки болят. С тех пор, как я перестал курировать боксеров России, совсем форму утратил, – пожаловался он. – Раньше хотя бы конкуренты не давали расслабиться. Нужно было постоянно поддерживать тонус, спортом занимались с утра и до вечера. А как еще поднимать российскую экономику? Слабыми руками ее не поднимешь. Вот мы и старались с ребятами. Весь факультет физического воспитания тогда на меня работал. Со мной, – осторожно поправился он. – Из факультетов физвоспитания и вышли главные отечественные экономисты. Спорт ведь наше все, не так ли? – заглянул в глаза Сафронову Хозяин. Сафронов кивнул. Он хорошо помнил виденный им на картинке в сети уголок городского кладбища, треть от всей кладбищенской территории, где чуть ли не ежедневно хоронили в девяностые годы конкурентов Хозяина. Но Сафронов Хозяина не боялся. Он знал, что Пупо – человек порядочный и, в общем, хороший. Обилием добрых дел и сердобольным участием в народной жизни он давно заслужил всеобщее уважение. А то, что в былые годы боролся за место под солнцем, так кто не боролся? Ротшильд? Рокфеллер? Миллер?

– Я знаю, зачем ты приехал, – едва войдя в кабинет, взял быка за рога Хозяин. – Экология. Опять это проклятое небо. И опять все на меня свалят. На мой цементный завод. Хотя завод не при чем, и ты сам это знаешь. Просто я всем мешаю. Спать они не могут оттого, что я жив, оттого, что народ меня любит. Елки мои знаешь? Какие подарки я людям дарил? По тысяче рублей подарок. А знаешь, сколько подарок от администрации стоил? Пятьдесят, пятьдесят рублей. А сироты мои, детский дом на моем содержании? А инвалиды, а программы помощи всякие? Думаешь, народ не помнит, не знает? Наш народ все помнит, и меня помнит и ценит, поскольку я сам из него, и не забыл свои корни, не зазнался, не потерялся в деньгах да во власти. А народ наш, много он от кого добра видел? Копейку если добавят, так рубль отнимут. А меня помнят они, любят. Потому что за них я. Честно за них, без говна за пазухой. И в какую каталажку меня не засунь, любовь эту народную ты не вытравишь. Вот из-за этой любви они и бесятся, и тебя прислали под меня рыть.

Пупо замолк. Сафронов тоже помалкивал. Пупо пододвинул гостю бутылку виски, сам Хозяин не пил никогда. Сафронов оглядел бутылку, но желания попробовать не возникло.

– На самом деле, я не знаю, что я здесь делаю, – тихо, почти доверительно начал Сафронов. Он не думал объяснять или оправдываться. Он просто рассказывал. – С ситуацией в общих чертах все понятно. И цементный завод действительно не при деле. Тут скорее алюминиевый…

– Вот именно! – поспешил перебить Сафронова Пупо, бывший владелец алюминиевого завода. – Алюминиевый – главный вред. Ты знаешь, какие у меня планы были по созданию очистительных установок, когда этот завод мне принадлежал? А теперь, когда Москва его забрала, кусайте локти.

– Как он ловко и естественно перешел на «ты», – только сейчас обратил внимание Сафронов, но сам на «ты» к Хозяину не решился.

– Да, алюминиевый, – продолжил журналист, – и там что-то выяснять бесполезно, владельцы его на самых верхах. – Опять «верхи», – про себя недовольно скривился Сафронов, – я ведь сам делю людей на верхних и нижних, на небожителей и…

– Еще и китайцы гадят, – неожиданно вспомнил Пупо, —и заводы норовят здесь воткнуть, и в овощах у них химия…

Сафронов поднялся.

– Я пойду, пожалуй, – будто нехотя сказал он.

– Иди, – разрешил Хозяин. – Рад, что нашел в тебе понимание.

– Понимание? – подумал Сафронов, но лишь кивнув на прощание, пошел к выходу.

– Найди водителя, – прокричал напоследок Пупо. – Сам ты отсюда не выберешься.

В центре города на улице Горького, где вырос Сафронов, создали исторический квартал: деревянные двухэтажные дома (удобства на улице) расселили, отреставрировали, выкрасили фасады. Сафронов присел на скамейку, достал только что купленный сочень. Творог здесь всегда был невкусный, но Сафронов решил проверить, вдруг что-нибудь изменилось. Едва отломив сочень, он почувствовал краем глаза чье-то осторожное приближение: собака. За ней вторая, дальше еще одна. Через минуту вокруг скамейки расположилась собачья стая, семь-восемь псин: крупные, сытые. – Чего ж вам надо, песики, – мирно заговорил Сафронов, – вы же не будете это есть? Псы молчали.

В домах исторического квартала в прежние времена жили сафроновские одноклассники: Толик Идиятулин, Слава Девяткин… Толик, мастер спорта по дзюдо, погиб еще в девяностые, застрелен; Сафронов бывал у него дома: узкая, скрипучая лестница, запах дерева; Толик, пятиклассник с бицепсами, которым позавидовал бы любой взрослый… Слава пошел по зонам, и не от злобы попал туда, не от жадности, не по преступным пристрастиям… Глупость одна; а парень был добрый, хороший, отзывчивый. Не поняли его доброту.

В девятиэтажке за историческим кварталом жила Аня, Сафронов провожал ее из школы домой, тащил ее ранец. Недавно случайно обнаружил ее в «одноклассниках», уехала жить в Словению, выучила язык. Девчонки всегда умнее, девчонки в Словению, Францию, Данию… Мальчишки – в тюрьму, в могилу… Встретиться Аня не захотела, он предлагал. Просто встретиться, где-нибудь вне России, вспомнить, поговорить. Пренебрегла. Дура.

Сафронов посмотрел на часы, до отлета московской чиновницы оставалось часа четыре, Сафронов хотел перехватить ее в аэропорту, попрощаться. Он встал со скамейки, недоеденный сочень бросил собачкам, самая шустрая вмиг его проглотила. Творог не стал лучше.

Трасса в аэропорт Емельяново, казалось, сама неслась под колеса. Таксист попался неразговорчивый, хотя лицо открытое, светлое. – На молчуна не похож. – Нервничает он, что ли? – подумал Сафронов и тут же припомнил недавно виденную статью о войне таксистов за территорию аэропорта. Хотел ненавязчиво начать разговор об этом, но передумал: как человек воспримет – неизвестно, вдруг это слишком для него остро, болезненно. Вместо этого журналист заговорил об аэропорте, о том, что он назван именем Дмитрия Хворостовского. Сафронов хорошо помнил Дмитрия Александровича, тот часто приезжал в город с благотворительными концертами, оплачивал строительство нового здания института искусств, а потом публично негодовал, что средства разворовываются. Как бы он отнесся к тому, что его именем назвали аэропорт? Астафьева еще при жизни спрашивали о возможности назвать аэропорт его именем, на что писатель от души рассмеялся, и назвал это величайшим идиотизмом. Водителя эта тема не волновала. О Хворостовском он что-то слышал, но кто такой Виктор Астафьев – не знал. – Обычное дело, – подумал Сафронов, – у нас недолюбливают своих знаменитостей.

Кортеж чиновницы появился почти сразу же после того, как Сафронов выбрался из такси. В здание аэропорта журналист решил не входить, подождать московскую ревизоршу на улице. И она появилась в окружении строгих мужчин, невысокая, светлая, яркая; сразу его заметила. – Двигай к депутатскому коридору, я туда подойду, – махнула она Сафронову. Света ему искренне нравилась, как-то по-особенному тайно и глубоко возбуждала. Сафронов кивнул, внутренне восхитившись: простая, горлопанистая, нахальная, но такая прекрасная.

– Как ты? – начала первой Светлана.

– Хорошо.

– Почему на моей конференции не был?

– Ты же знаешь, я не люблю формальные вещи. Мне лучше так…

– Тебе интим подавай, – усмехнулась Света.

Сафронов кивнул, улыбнулся. От женщины просто невероятно, притягательно пахло; за этот аромат ее и любил тот, кто поставил ее на эту работу.

– А зачем ты в аэропорт приехал? – поинтересовалась чиновница. – Тоже улетаешь?

– Нет, мне еще рано, еще есть дела, – ответил Сафронов, – просто тебя повидать хотел.

– Мило, – без улыбки сказала Светлана, – повидал?

– И рад этому.

– Тогда побегу я, – сказала Света, вставая.

– Погоди, – Сафронов взял ее за руку, усадил, – вспомнилось почему-то…

– Что?

– Помнишь, как мы у Андрея Игоревича на яхте гостили?

– Конечно.

– Так хорошо было. Адриатика, солнце, вино…

– Коллекционное.

– Неважно… И небо такое чистое-чистое.

Светлана слушала в ожидании, когда он выпустит ее руку. Сафронов почувствовал, отпустил. Чиновница встала.

– Ты расскажешь ему? – спросил Сафронов.

– О чем?

– О том, что здесь творится… Возмущение, все такое…

– А ему оно надо?

– Это все-таки его предприятия, ТЭЦ, разрезы…

Светлана подумала.

– Нет, не скажу. Не хочу его огорчать, у него с семьей сейчас не все ладно, ты же знаешь, зачем ему лишние беспокойства.

Еще до отъезда в командировку Сафронов позвонил Ире, сообщил, что прибудет. Они переписывались по старинке, слали друг другу письма в конвертах. Ира, наивная советская душа, делилась впечатлениями о прочитанных книгах, которые она заказывала по почте десятками, тратя на них половину своей зарплаты, и очень расстраивалась, обижалась, если книга не оправдывала ее ожидания, норовила от такой книги избавиться. Сафронов в свою очередь ей рассказывал о своей жизни, о загранице. Книг в последнее время он читал мало.

Из аэропорта после встречи с чиновницей Сафронова по ириной просьбе должен был забрать Игорек, начальник ее отдела, замечательный добряк, природник-орнитолог. Сафронов еще на повороте к аэропорту заметил его машину.

– Давай, скорее заскакивай, – проорал Игорь, едва подкатившись, —тут если внутри территории аэропорта на минутку задержишься, влетишь на конкретные деньги.

Сафронов поспешно заскочил на переднее сиденье.

– Кто это такое придумал? – слегка запыхавшись, спросил Сафронов.

– Дерипаска, кто ж еще. Его же аэропорт. Ну что, к Ире?

– Конечно, – поерзав на сиденье, удобнее устроился журналист. – Игорь молчать не будет, – подумал он. И действительно, весь долгий путь через город на правый берег Игорь рассказывал о работе, о смене ректора в институте, очередному вышедшему в тираж чиновнику понадобилось теплое место и старого ректора сдвинули, выслали на заслуженный отдых. – Экспедиций сейчас мало, – жаловался Игорь, – да и ехать почти что некуда. Фауна почти полностью уничтожена, и это без всякого черного неба…

– Человек уничтожает природу. Это всегда так, – опрометчиво высказался Сафронов.

– Всегда, – сразу же разгорячился Игорь, – но мы обязаны с этим бороться, препятствовать этому. Мы же разумные существа…

– Ты думаешь? – усомнился Сафронов. – Разве люди не такая же природа, как ветер, океан, тайга, магма? Магма может собой управлять?

– Но люди – не магма, – перебил Игорь.

– Сейчас начнется, – с усмешкой подумал Сафронов, – на полчаса минимум. Игорь, профессиональный лектор, не мог упустить возможность обкатать очередное свое выступление перед хоть и маленькой, но зато надежно привязанной к креслу аудиторией.

– Как там, у Иры дела? – перед самым Ириным домом спросил Сафронов.

– Как обычно, – равнодушно ответствовал Игорек. – Ты же знаешь, как она живет. В ее подъезде только она одна не сидела. Все остальные – зеки. У нас же на правом берегу везде так. Редко кто на зоне не чалился. Тяжело ей с такими соседями. Она же с книжками все или растения свои перебирает, гербарии, мы ей сейчас на дом разрешаем работу брать. Институт оформление коллекции завершает, выходим на европейский уровень. Так она днем и ночью за микроскопом сидит, рассчитывает к новому году закончить.

– И?

– А неделю назад соседка ночью к ней постучала. Мужик ее, бывший зек, четыре ходки, разбушевался. Морда у соседки разбитая, кровь капает, сама плачет. Полицию боюсь, говорит, вызывать. Может, ты с ним, Ира, поговоришь? И Ира, дура, зашла в квартиру, зек этот сбил ее с ног, ударил куда-то, она не помнит, начал глаза выдавливать. Ей, женщине… Кто-то полицию все же вызвал. И этот зек подал в суд на Иру за незаконное проникновение в жилище. А ты ее знаешь, для нее это что смерть, она теперь ни спать, ни есть, ни ходить толком не может.

– А соседка что же? – спросил Сафронов.

– Обычное дело, на стороне мужа. Дескать, ничего не знаю, никто ее не бил, сама Ира виновата.

– Гады… – пробормотал журналист.

Машина завернула во двор напротив заброшенного пивного завода.

– Пиво-то помнишь наше? – кивнул Сафронов в сторону предприятия.

– Конечно. Говно было пиво, если честно.

– Но продавалось хорошо.

– Да, это они смогли.

– Если б немцы не купили завод, так бы до сих пор и работал.

– Слушай, я к Ире не пойду, некогда мне, в институт надо, – проговорил Игорь, – вы уж посидите там и за меня.

Сафронов немного расстроился. Иру он любил, но с игоревой болтовней вечер прошел бы легче. А Ира… Она загрустит, вспомнит своего Кольку, его умирание…

– Вот здесь он лежал, – Ира показывает куда-то в угол, куда Сафронов не очень и смотрит. – Скрючился сразу после нового года и уже не распрямлялся до самой смерти. Четыре месяца.

Они вернулись на кухню, Ира включила кофе. Эти истории Сафронов слышал не раз, но Ире по-прежнему необходимо выговориться. Потерпим.

– А в последний месяц боли стали совершенно невыносимыми. Так говорили врачи. Сам-то Колька молчал, только изредка тихонько постанывал. Терпеливый был. Но умирал в страшных муках. Только наркотические средства могли бы ему помочь, ты же знаешь. Но это ж наркотики, их нам не давали. Аскорбиновую кислоту принимайте – мне сказал доктор. Я заплакала, развернулась, пошла. А что сделаешь?

– Да, это Ира, – подумал Сафронов, – наш человек. Она не будет кричать, требовать, возмущаться, драться, противиться. Развернется и молча пойдет умирать.