Безупречная тирания

Пролог

A caelo usque ad centrum.

(лат. «От небес до центра Земли»)

Священная Римская империя, 974 год от Рождества Христова.

Поздняя соловьиная трель пронзила сумерки и, казалось, весь необъятный Шварцвальд разбился на осколки.

Лес за деревушкой Бла́убах укутал серебристый туман, воздух напитался влагой и ароматами хвои, пыльцы и дерзких июньских цветов. Стройные ряды буков и елей теснили друг друга, цеплялись руками-ветвями, слушали птичью балладу и чуть заметно покачивались ей в такт. Вот только чем гуще становилась мерцающая дымка, тем плотнее казалась стена из стволов и страшнее – звериная тропа, петлявшая у корней. Глухие заросли папоротников наступали на неё, скрывали от глаз. Отбрасываемые ими тени напоминали когтистые лапы, что тянулись к подолу в стремлении утянуть. Сбить с пути и заманить в сердце бурелома, туда, где скрывается ведьма – та самая карга-людоедка из басенки, которую маленькой Гре́тель рассказывала покойная матушка.

Ох и давно это было! Но девушка как сейчас помнила долгие зимние вечера, когда они с братцем Ге́нзелем задирали худое одеяло до самых ноздрей, слушая сказки. Мама, в неизменном чепце и засаленном фартуке, стояла на коленях близ их кровати и низким, грудным голосом бормотала слова этой истории – страшные и интересные одновременно. Лучина светила тускло, и лицо матери делалось сплошь чёрным, оттого оно столь скверно отпечаталось в памяти пастушки. Резкое уханье совы, что пронеслась прямо над головою, заставило подскочить и вспомнить пронзительный чахоточный кашель. Им, а не «жили вместе долго и счастливо», кончалась каждая история.

Девушка оправила шаль, соскользнувшую с плеча, и ускорила шаг. Когтистые тени да шёлковые травы скрадывали стук деревянных башмачков, и хорошо. Ей не хотелось спугнуть соловья, затмить нежный свист несмелой дробью – равно как и запахи лесные, столь отличающиеся от тех, что царили в деревне. Словно украдкой, она откусила от подсохшего ржаного ломтя и ругнулась про себя, увидев, как сильно тот крошится на тропинку. А вдруг запах выпечки привлечёт вепря? Гретель упрятала надкусанный ломоть в передник, оглянулась по сторонам. Ах, она почти добралась!

Вот же разбитая молнией сосна с выгоревшим дотла нутром, их с Хорстом ориентир. Тропка исчезала в десяти шагах от неё, но это уже было неважно. «Повернуть налево и идти в горку, не сворачивая, покуда не увидишь просвет меж молодых ёлок – тех, что мне по грудь, – жарко шептал возлюбленный. – Там-то и опушка будет. Наша, потайная».

Каблук зацепил оплетённый травами камень, и соловей умолк. Деревья укоризненно качнулись, и девица, всхлипнув, поспешила к поляне – срываясь на бег. Ржаная краюшка выскользнула из передника и рассыпалась крошевом, но Гретель почувствовала только мимолётную досаду. Сердце колотил страх темноты, сгущающейся по бокам. Кроны здешней чащобы смыкались плотно, придерживая трепет первых звёзд лишь для себя. С губ сорвался сдавленный всхлип, когда бедняжка прошмыгнула мимо двух пушистых елей, сверкающих каплями вечерней росы. Влажная лапа погладила щёку и осела кляксой на плече, шаль сбилась и едва не упала на землю, но Гретель опомнилась и подхватила тряпицу. Девица выскочила на поляну, сделала несколько суматошных шагов и выдохнула счастливо, завидев перед собой крепкий стан Хорста.

Парень вскрикнул, но не обронил и слова – объятия пастушки сдавили его с силой, которую едва ли можно было ожидать от такой тростинки.

– Хорст, дорогой… – невнятно сказала она и оторвалась от груди возлюбленного.

Взгляд мазнул по деревянному крестику, висевшему на грубом шнурке, и заплутал в чертах подмастерья кузнеца. Лесные тени не мешали Гретель любоваться могучим размахом плеч, широкими скулами и подбородком с ямочкой; она и в кромешной темноте могла вообразить каждую его щетинку, каждую искру в глазах, что на других смотрели сурово, неприветливо, а на неё одну – с нежностью и снисхождением. Девки со всей деревни Блаубах шипели на пастушку, словно змеи, досадуя, что самый видный парень на деревне выбрал её. Именно Гретель, не Марту или Лизу, он одарил на празднике весны. И ворковать тайком ото всех сбежала она – как бы боязно ни было, каких бы розг ни сулил строгий папаша.

– Ты что же, из пугливых? – поддразнил Хорст.

– Нет же!

– Так и скажи, если страшно выходить за ограду. В следующий раз позову на сеновал.

– Дурак, – Гретель ударила кулачком чуть ниже крестика, но не сильно – так, для острастки. – Тут так темно… Найдём ли мы дорогу обратно?

– Глянь наверх, – он ухватил её подбородок и вздёрнул так, чтобы было видно небо над поляной.

Чёрная пелена прорезалась хладными огнями. Они дрожали, точно подвешенные на нитках, и чем больше разгорались – тем светлее становилось в лесном тайнике.

– Тут на днях заходил ко мне Альберт, ну тот, что возит свинину в монастырь. Глаза навыкате, руки трясутся, представляешь? – парень отпустил Гретель, и она отстранилась. – И болтает, мол, этой ночью небо полыхнёт, и звёзды падут на грешную землю.

– Что за глупости!

– Вот и я ему о том же. Говорю: ты, братец, никак с возу рухнул и башкой ударился. А он всё – падут, так настоятель Андреас сказал…

– Что за чертовщина, – пастушка спешно перекрестилась. – Страсти какие, любимый, зачем ты всё это мне рассказываешь? Тут и так совы да тени клыкастые!

– Не пугаю я тебя, – ухмыльнулся парень. – Толкую о том, что подслушал трусливый Альб. А подслушал он, как оказалось, занятное. Настоятель-то наш втайне мудрецом заделался да над облаками глядит, будто Господа Бога и ангелов Его воочию ищет. Да, грешно, – одобрил он хмыканье милой да смурное её покачивание головой. – Но бормотал он, что светила небесные порой падают и блестят, словно камни на тиаре самого Папы.

– А ты будто видел её, эту тиару.

– Смеёшься? Ну смейся. Не видел, конечно, да то неважно. Важно, что старик Андреас уверен: этой ночью над лесом будет дивно сверкать. А потому не на сеновал я тащил тебя, а сюда: посмотреть на чудо.

Гретель улыбнулась и невольно подняла взор. А ведь и правда – драгоценные каменья…

– Глаза твои искрятся, – вдруг прошептал Хорст. – Ну, прямо как они.

Любимый сорвал жаркий поцелуй, не первый и не последний, и прижал пастушку к себе. Гретель будто взлетела и ощутила почву под ногами лишь тогда, когда широкие мужские ладони скользнули по талии и забежали на шею, поддели пальцами воротник и вздыбили кожу мурашками.

Оторваться друг от друга было непросто. Молодые кое-как отдышались и, взявшись за руки, отошли от кромки леса. Там, почти в центре опушки, расположился ребристый обломок скалы, стёсанный ветрами. Дневное тепло согрело его поверхность, но шаль всё равно пришлось подстелить.

– Смотри-ка, – Гретель ткнула в кроны. – Кажется, его святейшество был прав.

Первый «камешек» сорвался с места и, прочертив дугу, скрылся за стеной буковой чащи. А следом ещё один, и ещё… Звёзды падали нечасто – не как губительный град или капли с крыши после дождя – но точно если бы некий шкодник кидал их на спор, мол, смотри, как далеко и размашисто я могу! Зрелище это наполнило душу благоговением, и пастушка мечтательно склонила голову на плечо подмастерья. Вот ведь девки обзавидуются. Хорст-то её не простой мужлан, но смыслит в красоте не хуже иного вельможи!

«Оттого меня среди вас и выбрал», – на языке вертелись дерзости, что так хотелось высказать всем в лицо. – «Стану его женой и помогу освободиться от затянувшейся службы при старом мастере. А там заживём, деток заведём…»

Но вдруг высоко-высоко над головами вспыхнуло, будто в глаз засветило солнечным зайчиком. Одна из небесных жемчужин окуталась дымкой и устремилась вниз, оставляя за собой дивный след. Падение её отличалось от остальных и навевало смутное беспокойство.

– Хорст…

– Иди сюда, – хрипло молвил он и заслонил целый мир своей широкой, натруженной спиной.

Они скатились за землю, переплетясь руками и мыслями. Но мху не дано было стать им постелью, а валуну – укрытием от глаз господних. Парень только и успел, что ослабить тесёмки на рубахе пастушки и приручить её дрожь добрым словом, как поляну озарила вспышка куда более яркая, чем та, что тревожила Гретель. Он скатился с милой и вскочил на ноги, не подав той руки; девица заворчала и поднялась сама, не понимая, что чувствует: разочарование или куда более уместный стыд.

Светало. Вот только до первых петухов было ещё очень, очень много времени…

Уши заполнил гул сродни тому, что издают осы в растревоженном улье. С каждым биением сердца он усиливался – и ближе становилась падающая с небосвода звезда, залившая белизной всю округу. Влюблённые прижались друг к дружке и в страхе зажмурились, понимая: от такого не убежать. Скорость неземного самоцвета была слишком велика.

– Хорст! – не стерпев, вскрикнула Гретель, и в следующий миг земля содрогнулась.

Парочка не устояла на ногах. Упав, девушка всем телом ощутила волну, что прошла под почвой и, казалось, сдвинула с места обломок скалы, на котором всё ещё лежала худенькая шаль. Деревья зашумели, внезапный порыв ураганного ветра прижал к земле и выдавил слёзы. Пастушка готова была взвыть от ужаса и молить Богородицу о защите, но слова не шли с языка. Хорошо, что Хорст, тёплый, могучий Хорст был рядом: сжал её в охапку и вдавил лицом в кочку, пряча от непонятной угрозы.

Нескоро всё утихло, и молодые смогли подняться и в ужасе воззриться на зарницу, что опалила верхушки сосен в половине лиги от поляны. Дым уже повис в воздухе и выел даже память о сумеречной свежести.

– Пошли домой, – будто маленькая, захныкала девица.

– Это не пожар, – пробормотал Хорст, словно не слыша любимую.

– Прошу, бежим отсюда!

– Я хочу видеть павшую звезду, – сказал парень.

Гретель вздрогнула и потянулась к нательному крестику.

– Избави нас от лукавого.

– За мной, Гретхен[1].

– Нет!

– Если уж в небе они столь ярки, эти каменья, – голос подмастерья дрожал от волнения. – Какими самоцветами разбиваются оземь?

Она не ответила.

– Ну же, ясноглазая, – подбодрил он, храбрясь. – Наберём тебе полный передник и спрячем. А там и свадебку будет на что сыграть, и хозяйство отстроить… Или даже так: уедем в город. Я там свою кузню открою и буду не только подковы да кочерги клепать, но мечи… А может, латы научусь делать. Заживём, а?

Гретель колебалась, перебирая в голове образы их, женатых и с детками на руках, и память о пожаре, что пару зим назад подчистую спалил дом старой знахарки, которая жила на отшибе.

– Я тебе шаль новую куплю. И колечко медное.

– Одним глазком, – неуверенно протянула пастушка.

– Договорились! Давай, поспешай за мной.

Они шли быстрым шагом, вот только на месте оказались нескоро: пришлось изрядно петлять меж вековечными буками и зарослями бузины, а затем и огибать вывороченные с корнем деревья. Неуёмная зарница, пульсирующая над Шварцвальдом, освещала их путь. В той части леса, где приземлилось небесное тело, будто сам чёрт бесновался: верхушки елей были надломлены, под ноги сыпало палёной листвой и сбитой сосновой корой, липкой от живицы. Гретель ахнула, когда рассмотрела вспаханную борозду, в колее которой смогли бы спокойно разъехаться телеги три, не меньше. По сторонам от взрытой земли валялись древесные обломки и кое-где гладкие листы… железа?

Пахло так, как, наверное, пахло бы в геенне огненной. Вот только пожарища не было – и хорошо, иначе бы девица ни за что не сунулась бы в этот бурелом. Они следовали по пути борозды, и вот перед ними всплыла громада величиной не иначе как с башню. Гладкая, точно куриное яйцо, испещрённая ровными линиями, это она отбрасывала странное свечение, что обращало ночь в день по крайней мере в этой части леса. Пастушка, приставив ладонь ко лбу козырьком, опасливо подалась вперёд. При ближайшем рассмотрении стало видно, что небесная глыба – звезда ли? – местами промялась, а кое-где её украшали пробоины с рваными краями. Из самого крупного отверстия сочился смрадный дым.

– Это не…

Душераздирающий лязг – и где-то за глыбой взметнулся столб пламени, который, впрочем, тут же угас, не успев перекинуться на растительность. Вот только от рыка, что прошил борозду вслед за грохотом, кровь будто обратилась студёной родниковой водой.

Хорст бросил на любимую быстрый взгляд и жестом наказал молчать. Гретель и рада была утихнуть, замереть, спрятаться – но вынужденно семенила за широкоплечей фигурой, хотела она того или нет: одной всяко уж страшнее. Металлическое «яйцо» показало обожжённую сторону, ту, с которой недавно полыхнуло, а также явило источник жуткого рыка. Хватка подмастерья стиснула ладонь не хуже мельничных жерновов, но пастушка едва ощутила боль. Всю её голову, всё немудрёное существо затмил образ, что метался по борозде и разил рокочущих противников.

Он остановился на миг, показавшийся вечностью. Молочная чешуя покрывала мощное тело, опирающееся на четыре длинные лапы, каждая из которых кончалась кривыми когтями. Поджарое брюхо защищали желтоватые пластины, похожие на жучиные надкрылья, змеиный хвост бился плетью, а короткая шея правила вытянутой треугольной мордой с глазами лиловыми, точно лепестки маргариток. На существо наседали багровые твари, даже отдалённо не похожие на человека или зверя. Казалось, сами черти полезли из преисподней, чтобы утопить лес в своей визжащей мерзости. Тощие тела цвета крови извивались и дёргались, многочисленные лапы, похожие на паучьи, скребли по чешуе. Ртов или глаз Гретель не различила: их то ли не было вовсе, то ли располагались они на брюхе или в иных укромных местах.

Создание ощерилось, явив два ряда вострых зубов, и неуловимо рванулось в сторону. Клац! Мощные челюсти сомкнулись на красной твари и перекусили её надвое.

Но силы были неравны. Вслед за одним бесом появилось три новых, и жемчужное тело застонало, сгибаясь под их гнётом. Багряные конечности, худенькие и коленчатые, скрипели по чешуе в попытках пробить, но не справлялись.

Девушка вздрогнула, почувствовав тычок в спину. Ухо согрел шёпот:

– Нужно бежать. Зря сюда только сунулись…

Увидев кивок, парень опёрся о стенку «яйца» и приготовился отступать, как вдруг что-то свистнуло, гладкий металл просел под весом мужского тела, и свечение над местом, где рухнула звезда, стало будто плотнее и замерцало, точно крыло стрекозы. Шум драки утих, и несколько пар глаз прошили нехитрое убежище парочки. Громадная ящерица замерла, а вот неведомые бесы подобрали конечности и ринулись прямо на молодых людей.

Хорст грязно выругался и, не глядя на суженую, что есть мочи побежал прочь, но, достигнув переливающейся границы, врезался в неё и упал навзничь.

– Хорст! – взвизгнула Гретель и тут же шлёпнула рукой по устам.

Девушка села на корточки и скрючилась, вжалась спиной в горячий металл неземной скорлупы. Грызя пальцы и сдавленно рыдая, она смотрела, как бесы терзают любимого, отрывают кусок за куском, разбрызгивая кровь по полупрозрачной преграде. Одна багряная тварь случайно коснулась её и вдруг завизжала, словно от боли. Этот звук, казалось, вдохнул новые силы в белого ящера, и он, грациозно подпрыгнув, всем весом упал на скопление тварей, подмяв их под себя.

Всё кончилось быстрее, чем чтение молитвы перед обедней. Гретель смежила веки, готовясь отдать богу душу, но смерть всё не приходила. Распахнув глаза, девица разлепила губы в немом крике, увидев гадину в паре шагов от себя. Внутренности свело от ужаса, мочевой пузырь не выдержал, но первая волна испуга быстро прошла, будто по волшебству. Тварь пошевелила передними лапами и встала на задние, сгорбив плечи. Вытаращилась на крестьянку и моргнула третьим веком, мутным, словно капля сивухи.

– Кх-хо-о-оррррст, – гортанно выговорила она и мазнула по зубам бледным раздвоенным языком.

– Изыди, демон…

– Де-е-еррр? – треугольная морда качнулась, раздув ноздри.

Ящер сгорбился, склонился над Гретель и медленно протянул к ней переднюю лапу. Пастушка ожидала чего угодно, но только не аккуратного, чуть ли не робкого касания к своему предплечью – и бедняжка испытала то, что умные старцы наверняка назвали бы откровением. Она собрала в сердце всю оставшуюся храбрость и глянула прямо в лиловые буркала с крестовидным зрачком.

– Или ты ангел? Ты пал с небес?

Тонкий голосок её подёрнул чешую монстра рябью, и та осыпалась на землю перламутровым градом. Силуэт существа истончился, с хрустом выпрямился и постепенно обрёл человеческие очертания. Гретель ахнула: перед ней возвышался Хорст, нет, кто-то как две капли воды похожий на него – вот только кожа стала белой, нежной, словно у вельможи, а волосы были не цвета соломы, но какого-то розового оттенка, будто в сметану капнули ягодным соком. Поддельный возлюбленный был нагим, но держался уверенно, словно не ведал смущения. Его движения рисовались плавными, как если бы то было не тело кузнеца, но танцора, однако змеящийся ниже спины хвост выдавал в существе нелюдя.

Гретель заворожённо смотрела на ладные мускулистые руки, что совсем недавно сжимали её в пылких объятиях, и облизнула пересохшие губы. Хотелось кричать, но что-то внутри давило испуганный вопль. Более того: девушка вдруг ощутила неестественную тягу к странному созданию.

– Я Гретель, – проговорила она, сменив позу и выкарабкавшись из своего плохонького убежища.

Коленки дрожали и подгибались, но она смогла подойти к неземному существу и, сглотнув тугой ком, повторить:

– Гретель из деревни Блаубах. Что ты… – она споткнулась, но крепкая рука поймала её под локоть и притянула к себе.

– Я, – проговорила тварь, с видимым интересом подбирая слова. – Я-а-а…

Существо осеклось и задрало голову. С небосвода сорвалось ещё несколько звёзд; мигая, они устремились к земле. Лицо поддельного Хорста скривил хищный оскал. Губы натянулись, обнажая острые, как у собаки, зубы и раздвоенный язык.

– Я…

Девушка всхлипнула, когда хватка на локте сжалась, а кожу пробили кинжальные когти.

– Мы – дрáукин. Теперь этот мир наш.

***

[1] -хен – уменьшительно-ласкательный суффикс к именам в немецком языке.

Глава 1

Consumor aliis inserviendo

(лат. Изнуряю себя, работая на благо других)

Франкóния, Священная империя Драукин, 1347 год от Рождества Христова.

Во внутреннем дворе образовалась свалка. Если ещё совсем недавно мужчины оттачивали мастерство владения мечом на соломенных чучелах или в парах, то сейчас пошли стенка на стенку – орали, давили друг на друга, лупили железом по дубовым щитам. За всем со стороны наблюдал сир Хáльмерих, которого назначили обучать набранный из самых низов сброд: герцог загорелся идеей создать три новых роты кнехтов – наёмных солдат – и по готовности направить их в гарнизон южной Швабии. Судя по тому, что болтали слуги, старый рыцарь без должной отрады принял назначение. На людях и особенно перед благородными господами вояка вытягивался по струнке и заявлял, что солдаты, прошедшие его школу, все до единого смогут достойно показать себя в схватке. Вот только оруженосцу своему, юному Фрицу, он по пьяни жаловался, мол, на что Касси́диусам лишние рты на границе с владениями императора? Мальчишка сболтнул, как ругался Хальмерих. «На кой бес», – на этом слове он смачно харкал на пол. – «Герцогству в самом сердце империи бояться за свои границы? Лучше бы пустить золото на иные, более высокие нужды». Замковые стены-де требовали починки, да и простой люд потихоньку затухал. Вымирал, если уж говорить начистоту.

Служанка, что стояла под галереей и наблюдала за учебным сражением, не разделяла сомнения Хальмериха. Иные сказали бы, не её ума дело, знай себе мой каменный пол да стирай бельё. Вот только Фрида хотела понимать, что происходит на родной земле и почему нынче в замке стало так суетно. Неужто готовится новый крестовый поход? Девушка чувствовала подступающее беспокойство, вот только она молчала, не доверяя как товаркам, так и благородной госпоже.

– Эй, Фрида, вот ты где!

Укромный тенистый закуток стал вдруг полем брани, стоило только дочери кастеляна открыть свой огромный рот. Девчонка на побегушках запыхалась и взволнованно комкала юбку, смотрела волком – ну а как же иначе, её ведь послали за той самой Фридой – но нашла в себе силы выдавить:

– Астра[1] Кассáндра тебя зовёт.

– Сейчас? – служанка недоверчиво покачала головой. – Побойся Бога и ангелов Его, Хе́ди. Госпожа спит до полудня. Поднявшись, терпит подле себя лишь…

– Зовёт, ещё как зовёт. Ты взбучки захотела, чудная?

Фрида бросила взгляд во двор. Куча-мала из будущих кнехтов расцепилась и выстроилась вдоль стены. Сир Хальмерих рявкнул что-то, и все как один тут же попадали на колени. До уха донёсся металлический топот, и вот в поле зрения вступила высокая фигура в чернёных доспехах. Бархатный плащ собирал поднятую пыль, золотая брошь в форме креста ловила солнечные блики. Кажется, сегодня весь замок перевернуло вверх дном, раз уж сам наследник решил почтить солдатню своим присутствием.

– Поняла тебя. Иду, – бросила служанка и, оставив Хеди переводить дух, устремилась в узкий проход, ведущий в помещения для прислуги.

Ей предстояло пройти пару коридоров, миновать оживлённую кухню, в которой вечно было жарко и суетно, прошмыгнуть мимо комнатки кастеляна и выйти в женскую половину замка. Сколько лет прошло, а девушка так и не стала частью узкого сообщества мужчин, женщин и детей, что денно и нощно трудились во благо Кассидиусов. Вот и сейчас она, как бы не тупила взгляд и как бы быстро не шагала, уловила паскудные шепотки и еле увернулась от тычка старой кухарки.

– Опять без дела валандаешься, девка? Мало тебе с зари работы выдали?

– Немало, – огрызнулась Фрида. – Юная астра зовёт. Видать, забот у меня в подоле прибавится вам на радость.

Дородная тётка не решилась преградить ей путь, лишь проворчала что-то о зазнавшихся потаскухах. Девушка прикусила язык с досады и поспешила прочь, кляня себя за дерзость. Нужно было держать себя в руках, а что же теперь? Наверняка снова ляжет без ужина: с кухарки станется проучить ненавистную Фриду. В спину ударились тихие насмешки. Обычный день, ничего нового.

Нет, не обычный, оттого на языке и ворочались дерзости. Оттого сердце колотилось при виде наследника во внутреннем дворе – стиснутого латами, не бархатом и парчой. И потому столь волнительным чудилось обстоятельство, заставившее герцогскую дочку встать до обеда и призвать к себе любимую зверушку.

В той части замка, где располагались покои астры Кассандры, её младшей сестры и их камеристок, вкусно пахло свежим тростником и шалфеем. Ни следа паутины, ни тараканьей ножки – госпожа радела за идеальную чистоту и без жалости велела пороть тех прислужниц, что недостаточно тщательно скребли каменный пол. Пару раз даже Фриде попало, но то было в самом начале её службы в замке. Сейчас же, получив наказ выдраить коридор до блеска, она не разгибалась часами, но делала всё, чтобы юная астра была удовлетворена. Девушка знала: чем довольней госпожа, тем деловитей. Праздность же взращивала в благородной деве дурные плевелы. В такие моменты сытой кошке хотелось играть, и чаще всего её мышью становилась Фрида. Та, которая даже если могла бы, едва ли посмела возразить или воспротивиться.

У дверей несли караул двое рыцарей в парадном облачении. Плащи ниспадали драпом цвета ночного неба, в котором терялись вышитые жемчугом созвездия. Опущенные забрала давали обоим индульгенцию видеть и слышать лишь то, что угодно им и их подопечной. У ног одного из мужчин скорчилась старшая фрейлина, леди Изольда: Фрида узнала её по тугой золотистой косе, выбивавшейся из-под филлета[2], и некрасиво широким плечам. Женщина плакала навзрыд, уронив лицо в ладони, и по всей видимости едва заметила постороннее присутствие. Служанка присела перед рыцарями, доложила о цели визита и, постучав, вошла в покои.

– О, Фрида! Ну наконец-то.

Астра Кассандра приветствовала её радушно, будто бы порог преступила не сирая поломойка, но по меньшей мере дворянка из числа тех потомков франконских феодалов, что за века службы драукин умудрились доказать свою лояльность и преданность. Но Фрида, как ей и полагалось, пала ниц и едва дышала в ожидании, пока приказ госпожи не поднял её с колен.

В комнате помимо девы Кассидиус находилась камеристка, Трýде. Она ожидаемо нахмурилась, увидев вошедшую, но повела себя достойно и присела в поклоне. Лицо её было красным, губы искусаны до крови, однако руки крепко держали изящный гребень, без которого не обходился утренний туалет дочери герцога. Сама благородная дева не придавала значения состоянию обеих дам; всё её внимание переключилось на низкородную гостью. Касс небрежно махнула рукой, и Труде, оставив гребень, безропотно скользнула за дверь – лишь зашуршали пышные юбки.