Атлант и Демиург. Церковь Таможенного Союза

– Неубедительно, – щелкнул темный силуэт. – Он мог выучить его за то время, что вы не общались, чтобы чем-то занять себя во время миссий.

– Он не стал бы смеяться над Даром. Он им гордился. Учеба далась ему нелегко.

– Мы в курсе, – перебил безликий человек на экране. – Ваш брат менее одарен, чем вы. Но вы меня все еще не убедили. Убедите меня. Я знаю, Варгас, что вы умеете убеждать.

Показалось или в голосе безликого прозвучала ирония?

Да, убеждать Андрей Варгас умел.

* * *

Впервые Дар прорезался, когда ему не исполнилось еще и шести. Старший, Лео, повздорил с местной подростковой бандой. Обычно его не трогали, потому что он был рослым, добродушным и охотно помогал всем, но и драться умел отлично. Но тут что-то пошло не так. Брыкающегося Андрея просто оттащили в сторону, дав пару оплеух, а Лео прижали к стене, и в руке одного из парней возник нож.

Андрей тогда живо представил, как это произойдет. Он видел уже пару раз там, на горе, – несколько быстрых тычков без замаха в живот, и брат сползет вниз по этой желтой, с шелушащейся краской стенке, оставляя за собой красный след, и изо рта у него тоже потечет красное.

Внутри Андрея, казалось, что-то звонко и легко лопнуло, как лопается мыльный пузырь. Оно всегда было там, за тонкой, очень тонкой перемычкой, а сейчас просто выплеснулось и затопило улицу. Жаркое эквадорское солнце исчезло – точней, оно стало черным кругом в короне из бледных лучей. Обрушилась тьма, а во тьме послышались крики, человеческие и нечеловеческие. И еще ему стало нестерпимо, ужасно жарко, как потом не было ни разу во время применения Дара.

* * *

– Что произошло на Сердолике? Вы мне так и не сказали.

– Вы видели запись, – бесстрастно произнес силуэт.

– Запись воспоминаний этой девицы, перелитых в несинхронизованный клон? Или записи ИИ-копии бортмеханика, которую вы так и не вызвали для допроса, а если и вызвали, доберется он сюда лет через десять?

Что правда, то правда – ИНКа, запущенная первой сердоликской экспедицией, была проинсталлирована квантовым компьютером и могла передавать пакеты сигналов на Землю практически мгновенно, но для допроса с пристрастием этот метод был крайне неудобен. Мешали помехи, связанные с несовершенством системы измерения квантовых состояний. Добрая часть информации при расшифровке терялась из-за разрушения запутанности. Поэтому обычно полученную с INCM[1] информацию уже обычные компьютеры восстанавливали по кускам, складывали из коротких импульсов – и, по сути, то, что показал ему сейчас сотрудник Camera Obscura, процентов на пятьдесят состояло из заполненных ИИ лакун.

– Ненадежно, – сказал Варгас вслух, покачав головой. – Неубедительно. Плюс я видел все, что произошло до казни, но вас явно беспокоит то, что случилось после нее. Так что же?

Темный силуэт не ответил. Он молчал довольно долго, достаточно долго, чтобы посоветоваться с кем-то, кто не присутствовал на допросе. Затем его голос вновь сухо защелкал:

– Я думаю, вам следует кое с кем пообщаться. Она тоже покажется вам знакомой. Не удивляйтесь слишком сильно при встрече.

Стекло соседней кабинки-допросной, до этого слепое и матовое, сделалось прозрачным, и Андрей увидел Линду.

* * *

Они расположились на бортике фонтана на площади Сантьяго. Сзади мрачной громадой нависал главный корпус университета Святого Духа, а впереди виднелись ажурные арки новенького моста, и катила под ними желтые воды река. Из садов по ту сторону моста, на острове, несло цитрусами, а от плит под ногами – тяжелым дневным жаром. Линда Свансен ела мороженое. Ветер трепал ее рыжие пряди, совсем как там, в записи.

Все остальное отличалось.

– Вы не похожи на брата, – заявила Линда, оторвавшись от мороженого и подняв на него серо-зеленые – сейчас, скорее, все же зеленые, чем серые, – глаза. – Совсем не похожи.

– Зато вы копия, – хмыкнул Варгас.

– Не надо так, – тихо попросила девушка. – Я вовсе не горжусь тем, что сделала.

– Да бросьте.

Он встал, щурясь на опускающееся за крышу университета солнце.

– Это сейчас обычная практика, не надо быть психиком, чтобы так развлекаться.

– Вы не понимаете, – перебила Линда, швырнув в урну так и не доеденное мороженое.

Ветер стих, с реки донесся гудок ретропарохода. Сейчас, во времена процветания, Гуаякиль мог себе позволить пустить по реке Гуаяс настоящие пароходы с огромными, медленно вращающимися колесами, привлекавшие массу туристов. Якобы ровно такие же, как три века назад, только работали они, конечно, не на угле и не на паровых котлах, исключительно зеленая энергетика.

– Чего я не понимаю? Видел рекламу: не можете сами отправиться в путешествие, дела, нет времени – отправьте приключаться свой клон, а потом подключите его через нейролинк и наслаждайтесь мельчайшими деталями удивительных воспоминаний. Его память – ваша память, что-то такое.

Девушка хмыкнула, тряхнув рыжеволосой головой. Эта Линда собирала волосы в хвост на затылке, но сейчас пряди выбились и упрямо золотились в закатных лучах. И она выглядела значительно моложе своего двойника с записи. Неудивительно – двойник пережил (точнее, не пережил) шесть миссий на не самых приятных планетах, пока оригинал оканчивала аспирантуру и спокойно проводила время в изысканиях на кафедре. С другой стороны, двойник покоился в криосне как минимум десять из этих четырнадцати лет, плюс, если учесть релятивистские эффекты… Разведывательные корабли Земной Конфедерации разгонялись до примерно 0,7 скорости света, десять лет на борту равнялись четырнадцати годам на Земле. По идее, должно быть так на так.

– Видели, но не видели, – сказала она. – Реклама фуфло. Нейролинк не позволяет точно перелить воспоминания, всегда какие-то накладки, типа пингвинов в Сахаре, и качество записи отвратное. А у нас была идеальная синхронизация. Я как будто действительно побывала там.

– Тогда расскажите, что произошло на Сердолике.

Фрекен Свансен нахмурилась. Брови у нее были темные, не как обычно у рыжих, а на носу – россыпь веснушек.

– Вы наверняка в курсе, что последняя синхронизация прошла некорректно. Я знаю не больше вашего. И это было ужасно.

– Что именно? Наконец-то действительно испытать то, на что вы подрядили свой клон?

Девушка вскочила с низкой стенки фонтана и оказалась одного роста с Андреем. Да, он не Леонид, богатырской статью не похвастаешь…

– У меня был выбор, – сердито выпалила она. – Пойти в аспу или лететь после окончания магистратуры с миссией. А мне хотелось и того, и того! Но у меня с детства аллергическая астма…

– Вот те на, почему не поправили?

Варгас понимал, как это звучит, но сдержаться отчего-то не мог.

– Потому что мои родители были поклонниками Чистоты, черт их забери, а потом… я уже привыкла.

Ее серо-зеленые глаза были напротив, совсем рядом, и Варгас, лениво ухмыляясь, сказал:

– Или потому, что это удобно. Можно ничего в себе не править и, прикрываясь слабостью, засесть на Земле. Зато отредактировать свой клон и отправить умирать за себя.

– А вы-то сами? – зло парировала Линда. – Я в курсе, чем занимается Служба Безопасности. Разгоняете недовольных, пугаете дурачков. Что же вы сами не отправились вместе с братом нести грязным туземцам огонь Прометея? Или адский огонь, лучше так сказать?

На них уже начали оглядываться. Варгас протянул руку, чтобы взять девушку за локоть и увести с площади, но та уже сама подхватила сумочку и сделала несколько шагов в сторону пристани. Юбка ее белого платья металась на ветру, как пойманная шквалом чайка.

– Никуда вы не пойдете, – сказал Варгас, ощущая, как первые нотки нездешнего жара просачиваются в голос, – пока не расскажете мне все, что знаете. Например, почему ваш клон не синхронизовался.

2. Оригинал и копия

Линда смотрела на невысокого неприятного человека со смуглым и резким лицом, отчетливо понимая, что еще одно его слово – и она рухнет в такие глубины ада, о которых обычные люди и понятия не имеют. Психики все чувствуют острее. Инферно она ощутила всего один раз, на студенческой демонстрации в Лондоне. Они тогда вышли на митинг против расширения зоны экспансии, против зачистки, по сути – против ЦТС. Навесили над головами голографические кричалки и сами что-то орали, подпрыгивая на кусачем ноябрьском холодке. Трафальгарскую площадь, на которую выплеснулась демонстрация, Стрэнд и улицы вокруг быстро перекрыла полиция, ряды черных щитов выстроились под колоннадой Национальной галереи.

А потом, видимо, на место прибыл офицер СБ. И площадь накрыло. Люди вокруг кричали от ужаса, солнце скукожилось и почернело, старая брусчатка под ногами истончилась, и под ней побежали волны огня. Но для Линды Свансен, уроженки Мальме, этим дело не ограничилось. Она почувствовала взгляд. Взгляд с той стороны. Это не был взгляд эсбэшника, нет, он не искал ее специально, это был вообще не человеческий взгляд. Он ощупывал ее, цепко, липко, оценивал, пробовал на зуб, словно размышляя лениво, подойдет ли это сознание, это тело…

Пожевал и выплюнул. Линду никогда не насиловали, да что там – к ней даже на улицах особо не приставали, но это было хуже изнасилования. Однокурсники довезли ее до дома, и, придя в себя уже в съемной квартире, она мылась и мылась, до красноты натирая кожу, смывая грязь этого взгляда, мылась и не могла отмыться. Затем последовали полгода лечения у психотерапевта. И попытка исследовать сам феномен инферно, конечно, неудачная, потому что за пределами ЦТС никто не говорил и не писал про это.

– Подойдите к делу проще, – говорил психотерапевт, вальяжный и модный доктор Лоринсон. – Не усложняйте. Нам все равно этого не понять. Допустим, это ад, банальная преисподняя из христианско-иудейской мифологемы. Тот, у кого есть Дар, открывает что-то вроде портала или, точнее, окна…

Линда смотрела в окно, где декабрьский дождь заливал стекла, а по улице внизу текла серая толпа.

– Это не ад, Джеймс. Это… как будто тебя вывернули наизнанку и щупают изнутри. Я не знаю, что это, но там нет никаких котлов и чертей. Это изнанка чего-то, но я не понимаю чего… Человечества? Того эсбэшника? Моей собственной души? Если последнее правда, то лучше вообще не существовать.

Джеймс Лоринсон качал головой с высоким, с залысинами лбом и норовил сплавить ее коллеге-психиатру.

И вот человек из СБ стоит перед ней и злится на нее, и преисподняя дрожит в его голосе, и жаркий эквадорский вечер готов превратиться во что-то совершенно ужасное. Линда сжала зубы, готовясь к тому, к чему нельзя быть готовой.

Невысокий человек моргнул. На мгновение его взгляд стал пристальным, а потом лицо смягчилось, и на губах появилась кривоватая ухмылка.

– Ах, да. Я забыл, как вы, психики, тонко чувствуете. Да не бойтесь вы так, я не собираюсь пытать вас прямо посреди Сантьяго, да и в принципе не собираюсь.

– Я не боюсь, – не совсем честно ответила Линда. – Мне просто очень противно. Я не понимаю, как вы… одаренные, можно так сказать? Как вы можете этого касаться, это же липкая мерзость.

Эсбэшник заломил бровь. Кажется, слова Линды его позабавили.

– Я слышал, что инферно каждый воспринимает по-своему, – раздумчиво проговорил он.

Видно было, что английский не родной ему, он произносил слова с той отточенной четкостью, которая выдает иностранца. Ну, хотя бы не пытается пользоваться нейротранслятором, как ее однокурсники, которым просто лень было учить язык.

– Вроде бы это как-то подвешено на детские травмы.

Линда внутренне содрогнулась. Еще одного доктора Лоринсона, вкрадчиво расспрашивающего, не щупал ли ее отец в детстве за коленки, она не вынесет.

– Давайте обойдемся и без сеанса психоанализа посреди Сантьяго, – быстро сказала она. – Я не ужинала. Зайдем куда-нибудь, и я расскажу вам о том, почему – как я считаю – Ли не синхронизовалась.

Эсбэшник качнулся на носках, как будто решая, стоит ли тратить драгоценное время на разговор или лучше воспользоваться более привычным ему способом. Но потом смилостивился и кивнул:

– Хорошо, пойдемте. Приглашаю вас познакомиться с моей матушкой. Она, кстати, отлично готовит.

И когда Линда вылупила глаза, улыбнулся почти по-человечески.

* * *

За последние тридцать лет Гуаякиль необратимо изменился. Отчасти это объяснялось тем, что в горах рядом с Кито построили орбитальный лифт, и экономика Эквадора резко рванула вверх. Появились рабочие места, деньги, появились и другие потребности. Силовики быстро очистили крупные города от наркоторговцев. Намного выгодней теперь было перевозить на орбиту людей и грузы, а морские суда заходили в порт Гуаякиля вверх по реке Гуаяс. Там, где тридцать лет назад желтели облупившиеся на солнце фавелы, выросли новенькие жилые комплексы. Исторический центр города тоже подновили, и теперь колониальные особняки, дворцы и соборы взирали на мир во всем своем угрюмом великолепии.

Через реку от центра в Дуран построили мост и запустили Tren Circular – непрерывно курсирующий, бесконечный, как лента Мебиуса, и полностью автоматический поезд. Только воды Гуаяс так и остались мутными и желтоватыми, как и сто, и двести, и тысячу лет назад. Поезд с прозрачным полом и стенами, похожий на длинного хрустального дракона, летел над рекой и над садами острова Сантай, и Линда невольно поджимала пальцы в новеньких туфлях, хотя бояться, разумеется, было совершенно нечего. Впереди рос холм, на холме – белоснежные ряды домов с яркими крышами под черепицу, зелень, арки каких-то развлекательных комплексов.

– Не похоже, что еще тридцать лет назад это был район трущоб, верно?

Линда, не оглядываясь, кивнула. Эсбэшник по имени Андрей (почему не Андрес?) Варгас стоял рядом, держась за поручень, и все так же сдержанно улыбался.

– Но вы, конечно, все прочли в путеводителе. А я здесь вырос. Правда, там не говорится, что город начали зачищать задолго до того, как над Кито появились первые платформы.

Линде невольно пришлось обернуться и сощурить глаза. Закатное солнце било сквозь стекла так сильно, что не спасало и умное тонирующее покрытие. Фигура эсбэшника в этом свете казалась почти черной и плоской, вырезанная ножницами дыра в холсте алого ликующего зарева.

– Видите ли, ученикам университета не очень нравились те ребята, что хозяйничали на горе. Мы разобрались с ними намного раньше, чем полиция осмелилась сунуть нос в фавелы.

Бахвальство или угроза? Времени выяснять не было, потому что вагон прибыл на нужную станцию, Дуран, и надо было ловко переступить на синхронно движущуюся рядом с подножкой ленту. Эсбэшник протянул ей руку, и Линда оперлась на эту руку, хотя больше всего ей хотелось с брезгливым вскриком отдернуть пальцы.

Лента поехала вниз, отделяясь от путей, а Варгас покачал головой.

– Знаете, ваша копия на записи понравилась мне больше. Она была тертым калачом. А вы какая-то библиотечная мышь, да еще и с истерическими наклонностями. Может, это вам следовало бы отправиться покорять галактику?

– Вы всех собеседников оскорбляете сразу после знакомства или это я вам особенно противна? – мрачно спросила Линда, уже без всякой помощи шагнув с замедляющейся ленты на платформу.

– Нет. Просто говорю как есть.

– Знаете, ваш брат мне тоже понравился больше, – хмыкнула она. – Он хотя бы немногословен.

– Это был не мой брат.

Прежде чем Линда успела переспросить, эсбэшник мотнул головой в сторону аккуратной двухэтажной виллы на ближнем склоне холма, к которой вела старинного вида железная лестница. За забором покачивались на ветру кроны пальм.

– Дом моих родителей. Ему уже третий век пошел, так что при реконструкции приняли решение не сносить, как часть исторической застройки.

– Красивый дом, – честно сказала она, но ответа, хотя бы формального вежливого «спасибо», так и не дождалась.

* * *

Вилла Селесте – так назывался этот старинный испанский дом. Он совершенно не был похож на свою хозяйку, сеньору Варгас, рослую женщину с выгоревшими русыми волосами, собранными в растрепавшийся узел на затылке, в простой и просторной домашней одежде. Думая о матери эсбэшника, Линда представляла сухонькую востроглазую испанку почтенных лет, а вовсе не эту статную и еще довольно молодую красавицу. Никакого сходства с младшим сыном в ней не наблюдалось, зато старший – копия, только черноволосый и еще повыше и поплечистей.

– Если думаете, что я пошел в отца, то нет, – вполголоса проговорил Варгас-младший. – Тот тоже был громкоголосым великаном. Они с матерью очень гармонично смотрелись.

Линда чуть вздрогнула. Не может быть, чтобы он читал ее мысли. Хотя почему нет? В ее юности ходила гипотеза, что одаренные – просто очень сильные психики. Думать об этом не хотелось, потому что означало: стоит немного развить способности, и вот, пожалуйста, через тебя на Землю в любой момент прорвется ад.

– Mamá, conoce a Linda Swansen, – прерывая поток неприятных размышлений, представил ее Андрес-Андрей. – Ella no habla español[2].

Рослая женщина улыбнулась, убрала со лба прядь волос испачканной в муке ладонью и сказала по-английски, с тяжелым акцентом:

– Здравствуйте, мисс Свансен. Сын меня не предупредил, я пекла к его приезду пироги.

* * *

Пироги оказались отменные и очень похожие на шпеккухен, шведские пирожки с мясом, которые готовила мама Линды. Правда, дома к ним подавали стакан молока, а не рубиновое терпкое вино в бокалах. И кухня их была другой, почти сельской, с буфетом под дерево и деревянными полами, с простыми ситцевыми занавесками, а не этой испанской гасиендой с полом, выложенным разноцветной плиткой, с мозаикой на столешнице и на кухонном фартуке, с жалюзи на окнах, ведущих в апельсиновый сад. Из окон все еще несло жаром, и Линда с замиранием в груди вспоминала о стакане холодного молока в руках. Больше всего ей сейчас хотелось оказаться дома у мамы, а не в гостях у этой чужой, хотя и приветливой женщины.

Она не знала, о чем можно говорить, а о чем нет, и снова эсбэшник ее опередил.

– Мама видела запись. Фрагментами, конечно, – проговорил он, откинувшись на высокую спинку стула и вертя в пальцах бокал с вином. – Она знает, что Лео…

Тут он сделал чуть заметную паузу, и Линда вспомнила, как на подходе к Вилла Селесте Андрей сказал: «Это не мой брат» – что бы ни означали его слова.

– …что он погиб.

Женщина, сидящая рядом с ним, нахмурилась.

– Мы не знаем этого наверняка.

– Но, мама…

– Мы этого не знаем, – с угрюмой решимостью повторила она, и Линда поняла, от кого ее старшему достались сила и железное спокойствие, которые ощущались даже сквозь время и космос.

Андрей пожал плечами, встал из-за стола и снял со стены гитару. Черную, лакированную, с длинным и хищным грифом. Рядом с гитарой висел на кожаном ремне не менее хищного вида охотничий карабин, должно быть, принадлежавший еще отцу или деду Варгаса. Почудилось или мать Андрея снова едва заметно напряглась, как будто младшему сыну не разрешено было трогать музыкальный инструмент? Нет, показалось, наверное, как можно что-то запретить эсбэшнику.

Присев на обитый потертой кожей диван, Варгас-младший взял первый аккорд. И запел, негромким, красивым и чуть хрипловатым голосом, по-испански – кажется, что-то народное, но со странно рваным для народной песни ритмом.

En la luna negrade los bandoleros,cantan las espuelas.Caballito negro.Dónde llevas tu jinete muerto?…Las duras espuelasdel bandido inmóvilque perdió las riendas.Caballito frío.¡Qué perfume de flor de cuchillo![3]

Линда только собиралась спросить, что это за песня, когда Варгас ударил по струнам и внезапно перешел на другой, тоже незнакомый ей язык, хотя мелодия осталась той же.

– Андрей, – укоризненно проговорила сеньора Варгас, присаживаясь рядом с сыном. – Ты же сам говорил – наша гостья не понимает ни по-испански, ни, думаю, по-русски, и, может, ей вообще не нравится музыка.

«Она хочет, чтобы он прекратил играть и повесил гитару на место, потому что это гитара Леонида», – отчетливо поняла Линда, и никаких ридерских способностей ей для этого не понадобилось.

Андрей замолчал и прижал струны ладонью, и тут Линда выпалила, сама не понимая, зачем это говорит:

– Нет, продолжайте, очень хорошо!

Эсбэшник улыбнулся ей своей кривой улыбкой и сказал:

– Ну, тогда по-английски.

Out-worn heart, in a time out-worn,Come clear of the nets of wrong and right;Laugh heart again in the gray twilight,Sigh, heart, again in the dew of the morn.Your mother Eire is always young,Dew ever shining and twilight gray;Though hope fall from you and love decay,Burning in fires of a slanderous tongue.

И вновь, как в прошлый раз, перешел на другой язык – русский, как поняла Линда.

Сердце, уйдем к лесистым холмам,Туда, где тайное братство луны,Солнца и неба и крутизныВолю свою завещает нам.И Господь трубит на пустынной горе,И вечен полет времен и планет,И любви нежнее – сумерек свет,И дороже надежды – роса на заре…[4]

Линде так захотелось узнать, о чем писал неизвестный ей поэт, что же все-таки приключилось в сумерках, что она невольно потянулась вперед – так, как привыкла с детства, сначала к родителям и домашним, а потом и к любому человеку, чтобы прочесть – неважно, на каком он говорит языке, потому что психик читает не слова…

…и ее вновь опрокинуло на мокрую лондонскую брусчатку, и взгляд, пристальный и в то же время ленивый, принялся ощупывать ее изнутри, а из окна вместо сладкого цветочного запаха потянуло горелой плотью и болотным смрадом.

– Извините, – выдавила она, зажимая рот.

– Вам нехорошо? – вскинулась сеньора Варгас. – Вроде бы мясо было свежее, может, воды?..

Но Линда уже пронеслась через кухню-гостиную, благо двустворчатая дверь вела наружу, и выскочила в сад. Ее стошнило прямо у крыльца, но облегчения не последовало – рвотные позывы шли один за другим, выворачивая ее наизнанку, как секунду назад липкий взгляд.

Кто-то взял ее за плечи, и холодный голос произнес:

– Вы действительно очень чувствительны, фрекен Свансен. Не знаю, как мы будем вместе работать.

Под носом ее очутился стакан воды, тускло блеснувший в свете наддверного фонаря. Линда жадно глотнула. А затем, вырвавшись из все еще держащих ее рук и развернувшись лицом к гадкому человеку, процедила:

– Как-нибудь да придется.

Варгас, чтоб ему пропасть, опять ухмыльнулся.

* * *

Позже они стояли на террасе, выходившей на противоположную сторону дома. Не в сад, за которым просматривалась лестница и спуск к ярко освещенной станции Tren Circular, а на темное тело холма с редкими прямоугольниками горящих окон. В небе полярным сиянием плыли световые полотнища рекламы. За рекой шумел, гулял, не спал огромный город, а здесь было тихо, не считая случайных обрывков музыки и – выше на горе – лая собак. Пахло цветами, листвой, землей и немного рвотой.

– Там, – Варгас повел рукой с бокалом в сторону холма, – все еще сохранились фавелы, на той стороне. Официально в них никто не живет, они просто дожидаются сноса. Неофициально там по-прежнему можно достать шлюх, наркотики и оружие.

– Что же вы, студенты университета, ничего с этим не сделали? – ядовито спросила Линда.

Она уже почти пришла в себя, в основном потому, что ей же и пришлось утешать огорченную сеньору Варгас. Та никак не могла поверить, что все дело в долгом перелете и усталости, и грешила сначала на собственные пирожки, а потом (Линда все же не удержалась и немного прочла) выстроила в голове стройную теорию о том, что шведская гостья беременна от ее сына. Почему-то не от приведшего ее в дом Андрея, а от старшего, Леонида, и бедной женщине не терпелось расспросить Линду – она так хотела внука именно от старшего. Психик прокляла себя за бесцеремонность, ведь сотню раз обещала себе не вторгаться в разум чужих людей, да и знакомых тоже.

Андрей, кажется, все понял, увел мать наверх и дал ей успокоительное. И вот они стояли на веранде, глядя во тьму, Варгас с бокалом кисловатого местного вина, она – со стаканом воды.

Ответил на ее не слишком любезную реплику эсбэшник неожиданно серьезно:

– Потому что это часть города. И часть меня. Как этот дом. Как гора, как река. Нельзя уничтожать целиком то, что было тобой, надо что-то оставить на память.

– Их все равно снесут, – неуверенно произнесла Линда.

Она не понимала этого человека, и главное ее оружие, способности психика, с ним не работало. Он очень ясно дал ей это понять, по сути – предупредил. Практически сказал прямым текстом, ведь очевидно было, как она среагирует на его мультилингвальное исполнение. Тут девушку посетила неожиданная мысль, и она громко хмыкнула.

– Я сказал что-то смешное?

«О, да ты не любишь, когда над тобой потешаются. А это, друг мой из СБ, слабость», – подумала Линда, а вслух произнесла:

– Нет, что вы. Просто вспомнила вашу песню, и пришла на ум сказка, которую мне мать рассказывала в детстве. Тоже про певца, знавшего все человеческие языки, а еще язык зверей и птиц.