Записки карманника (сборник)

Подобно тому, как памятники на могилах обрастают ползучими растениями, так и наше воспоминание о друзьях обвивают высокие умиротворяющие мысли; ибо для наших друзей нет места на кладбище.

Нещадно палящее солнце субтропиков, будто огненный шар Апокалипсиса, медленно надвигалось на землю, чтобы испепелить все вокруг. Казалось, что каждый из тех, кто отдыхал в тот момент под сенью экзотической зелени средиземноморского побережья Анталии, изнемогая от жары и зноя, мечтал о хорошей грозе с дождем и громом или, на худой конец, о дуновении хотя бы легкого бриза с моря, но, увы, природа никак не решалась расщедриться на подобную милость. Дым от горящего вдали мангала, над которым возился старый турок, то и дело крутя шампуры, жаря шашлык, стоял столбом и исчезал где-то далеко вверх у, в раскаленном небе.

Не было слышно даже привычного и радующего слух многоголосья райских птиц. Все будто вымерло кругом, и лишь доносившийся издали шум прибоя да частый треск поленьев сухой чинары в мангале, от которого шел аппетитный аромат мяса и восточных специй, нарушали эту знойную тишину и умиротворение.

Я нежился, удобно примостившись в гамаке под стройной и высокой пальмой, зонт из зелени которой, тенью падая на шикарный травяной ковер, образовывал небольшое убежище от зноя, и невольно вспоминал Север, тайгу и почти такой же гамак. Правда, тот гамак был сооружен из нескольких старых простыней, привязанных к двум кедрам. Ничего не скажешь, воспоминания – упрямая вещь, подумалось мне тогда, да и полезная к тому же. Они никогда не позволяют человеку излишне расслабиться.

Пять лет напряженного труда над книгами и нервы, издерганные воспоминаниями о прошлом, все ощутимее давали о себе знать. Стало пошаливать сердце, подниматься давление, открылись старые тюремные болячки, так что я решил на время бросить все и немного отдохнуть.

Разбогатеть, к сожалению, мне пока еще не удалось, поэтому и пришлось выбрать местом для своего отдыха относительно недорогую Турцию, о чем, кстати, в дальнейшем я ни разу не пожалел. Не все то золото, что блестит.

Этот райский уголок природы, а точнее – пляж, расположившийся на берегу лагуны, носил не менее экзотическое название, чем царившая в нем растительность, и назывался «Клеопатра». В данном случае турки как нельзя лучше почувствовали связь между далеким прошлым и настоящим, безусловно попав в самое яблочко. Ибо, видит Бог, будь жива владычица Древнего Египта, она, несомненно, одобрила бы это название. Тонко и со вкусом подобранный интерьер маленьких и удобных бунгало, схожих с жилищами древних египтян, комфорт и доброжелательность обслуживающего персонала здесь были на самом высоком уровне. Чего большего можно было желать человеку, привыкшему в основном к тюремной камере, нарам, да обслуживанию баландера с лепилой? Да, о такой жизни всегда мечтали и сколько еще будут мечтать не только бродяги с четвертаком за плечами, но и любой заключенный, проведший хоть несколько лет за решеткой. Немудрено, что я от души наслаждался благами, посланными мне Всевышним, млел от удовольствия и, потихоньку покачиваясь в гамаке из стороны в сторону, не сводил глаз с милой и очаровательной гречанки.

Таких красавиц, подобных самой Афродите, мне доводилось встречать нечасто. Стройная, как кипарис, с водопадом блестящих, ниспадавших к самой земле, длинных черных волос, она была похожа на живую богиню. В какой-то момент я поймал себя на том, что не просто разглядываю ее, но силюсь что-то или кого-то вспомнить. Именно это и не давало мне покоя, но почему, трудно было понять сразу. Вдруг шальная мысль молнией пронеслась и вторглась в мозг. Мой разум, как в кино, кадр за кадром, стал прокручивать какие-то отдельные эпизоды прошлого, и наконец я все понял.

Мое внимание привлекла вовсе не сама женщина, а сидевший рядом с ней ее друг. Некоторое время я буквально не находил себе места, силясь вспомнить, на кого же он был похож, но, увы, память, как ни странно, на этот раз отказала мне в милости, и я бросил эту затею.

Так прошел бы и этот день, ничем не отличавшийся от многих ему подобных, если бы вечером в баре на берегу залива я вновь не повстречался с этой парой. Я тут же вспомнил, кого напомнил мне этот молодой человек. Хотя слова «напоминал» или «был похож» не отражают сути: это был настоящий двойник моего старого друга, которого я не видел уже в течение многих лет. Меня даже в пот бросило от такого неожиданного открытия, но я тут же постарался скрыть свое удивление. Изъясняясь «по-рыбьи», как я умел это делать тогда, когда того требовали обстоятельства, я пригласил молодежь выпить со мной по бокалу шампанского, ссылаясь на то, что я оказался здесь совершенно один и мне не с кем разделить горечь тоскливого одиночества. Молодые люди переглянулись и, улыбнувшись друг другу, молча согласились. Этот изумительный вечер на берегу залива в приятной компании юных потомков древних эллинов и навеял одно из множества воспоминаний о моей шебутной и бродяжьей жизни.

Случай этот, так нежданно-негаданно пришедший мне на память в тот бесподобный южный вечер, произошел в далекой России чуть более двадцати лет тому назад, в городе, где я родился. По большому счету, Махачкалу тех лет и городом-то назвать было трудно. Это был маленький провинциальный городишко с двумя жилыми районами – Советским и Ленинским – и одним городским отделом милиции на Пушкинской, 25. Но местная шпана, когда дело того касалось, с уважением и босяцкой гордостью называла его городом без фраеров. Не прошло еще и месяца с тех пор как я освободился и, прежде чем вновь усвоить хитрую игру легавых в кошки-мышки и войти в обычную воровскую колею, я бродил по «хлебным» местам: по старой ещё автостанции, по второму рынку и вокзалу, ездил с поднятыми руками на самых понтовых садильниках, как бы присматриваясь к обстановке, делая для себя выводы и строя планы на будущее.

Как назло, на мусорском олимпе республики произошли к тому времени значительные перемены. Дело в том, что, как только в МВД Дагестана менялся министр (а в тот раз, буквально перед моим освобождением, у штурвала этого никогда не тонущего корабля генерала Рытикова Ю. А. заменил такой же генерал Титаренко И. Д.), вместе со старым хозяином уходило и большинство его приспешников. А новая метла, как известно, всегда метет по-новому, начиная с самого верха и кончая закутками внизу. Так что была не исключена очередная килешовка. Но вновь заступившим работникам нужно было какое-то время, чтобы успеть освоиться, занять полагавшиеся им по жизни ниши, а главное, установить для населения новый «тариф на услуги».

Что касается воров-карманников, то их плодотворная деятельность была для ментов настоящим золотым прииском и кормила, как минимум, четверть всего аппарата уголовного розыска. По неписаному закону того времени, если только что освободившийся карманник не хотел тут же возвратиться в тюрьму, воровать без разрешения легавых на подвластной им территории – то есть на тех хлебных местах, о которых я упомянул, – он не мог. «Мочить рога» я, конечно же, не собирался, поэтому мне не оставалось ничего другого, как терпеливо ждать, что в самом скором времени, разобравшись со своими проблемами, новые мусора все же дадут мне добро на воровство.

Какова же была эта процедура, предшествовавшая «выходу на лед»? Карманники старались оказаться в местах, наиболее подходящих для выуживания денег из чужих карманов, но и менты-тихушники пытались попасть туда с не меньшим рвением. Расчет и у тех и у других был прост. Там, где удавалось больше украсть вору, конечно же могли урвать большую мзду мусора. Поэтому в такие районы посылали тихушников, у которых не только был уже немалый оперативный опыт, но и хватка настоящих легавых псов – верных и преданных своим хозяевам с большими погонами.

Они могли сами, на местах, решить любую возникавшую проблему. Лишь ими определялось, кому будет дозволено красть на их территории, а кто будет лишен такой милости, кого из числа карманников нужно будет арестовать за несанкционированное появление в запрещенных для них местах, а кого просто предупредить.

Критерии отбора кандидатов из числа карманников на разрешение воровства в «хлебных» районах у мусоров всегда оставались неизменными. Помимо того что «втыкала» должен был уметь хорошо воровать, его репутация в воровском мире обязана была быть безупречной. Менты прекрасно понимали, через какие тюремные препоны и пересыльно-лагерные сита проходят воры, мучаясь и страдая, но всегда стараясь сохранить свое честное имя, и какие последствия остаются после всех этих экзекуций. «Отсидели свой срок с достоинством – мы только рады этому, – как бы говорили легавые. Пожалуйста, злачные места для вас открыты, воруйте себе на здоровье там, где это позволено далеко не каждому. Отстегивайте нам и выделяйте сколько хотите на свой воровской общак. Не встревайте в то, во что не нужно встревать, попадая в стремные ситуации, и живите в свое удовольствие на свободе».

Эти слова смело можно было написать на флаге тихушников, если бы таковой существовал, ибо они были их неизменным девизом, что-то вроде воззвания к крадунам. Что характерно, они почти не противоречили законам, царившим в преступном сообществе бродяг. По сути дела, со всей серьезностью вникнув в глубину воровской идеи, мусора уже тогда прекрасно поняли почти совершенную систему отбора кандидатов из числа босоты в элиту преступного мира, то бишь, в клан воров в законе, и в своих личных целях взяли этот воровской опыт себе на вооружение. Правда, менты несколько переиначили его, но смысла своего он от этого не потерял. Мусора умудрялись до такой степени подражать блатным, что, как в шутку говорили сами босяки, из них некого было даже на х… послать.

Что же касается тех ширмачей, которые по тем или иным причинам не вписывались в эту мусорскую схему отбора, то они «тычили» там, где им заблагорассудится. Риск запала при этом у них конечно же возрастал, да и денег попадалось намного меньше, но что поделать, такова была жизнь. Всем приходилось выбирать, кем быть: либо «грешными по жизни», либо «щипачами-верхушниками».

Некоторым читателям, не знающим опасных воровских закоулков и не искушенным в сложных коррупционных лабиринтах уголовного розыска, такой расклад по ту и другую сторону преступного мира (а под «другой стороной» я, конечно же, подразумеваю правоохранительные органы) может показаться не вполне реальным, но все происходило именно так, а не иначе.

Сейчас, в наше время, я частенько встречаюсь с некоторыми людьми из числа бывшей махачкалинской шпаны, старыми ширмачами, прошедшими почти весь тот путь, о котором я писал в своих книгах. Их остались уже единицы. Кого-то съела чахотка, кто-то умер от передозировки наркотиков, кто-то по-прежнему сидит в лагере или тюрьме, так и не сумев переквалифицироваться и приспособиться к требованиям нового времени, а кто-то и вовсе навсегда покинул страну. Но, как бы там ни было, те, кто остался в живых, конечно же, помнят то шебутное время и сами могут рассказать о нем немало интересных историй, и, наверное, не хуже меня. Впрочем, все это почти в равной степени относится и к легавым. Правда, и из их числа многие тоже померли, туда им и дорога, ну а некоторые тормознулись благодаря колоссальной поддержке своего родственного или национального клана. Такие не просто остались в органах, но и умудрились даже подняться на невиданные доселе высоты. Но все они как были, так и остались марионетками. Впрочем, иные ушли из этой структуры с высоко поднятой головой, как и подобает честным и порядочным людям. Рассказ этот напрямую связан с одним из таких работников уголовного розыска.

В рядах этих самых «правоохранительных органов» не все было спокойно. К сожалению для одних и к счастью для других, не все были одинаково продажны. Иначе бы это был феномен, противоречащий всем законам природы.

Совестливым оперативникам поручались, как правило, самые запутанные дела, не сулящие никакой выгоды. Им вменялось в обязанность просиживать на разного рода собраниях и никому не нужных сборищах дегенератов из МВД, активно участвовать в «общественной жизни», выпускать стенгазеты и заниматься прочей белибердой. Их постоянно пытались спровоцировать на тот или иной неверный шаг, подсылая продажную падаль как из числа ренегатов преступного мира, так и из своих мусорских резервов. В общем, старались сделать все возможное, чтобы дискредитировать этих честных людей в глазах общества, сделав их, таким образом, похожими на подавляющее большинство. К сожалению, эти происки удавались чаще, чем хотелось бы. Но согласитесь, ведь очень сложно, пожалуй, почти невозможно порядочному человеку прожить среди стервятников.

Но иногда коса находила на камень и ломалась. Шаткое положение честных мусоров можно было сравнить разве что с малолеткой или, того круче, с воровскими «ломками». Там тоже мучили людей и издевались над ними до тех пор, пока те не сдавались или, что бывало значительно реже, не отстаивали свои принципы, свою идею. Но если эти избранные легавые все же проходили через все «прожарки» своих старших коллег по ремеслу и не сдавались, их не просто оставляли в покое, их начинали уважать. А это обстоятельство, смею заметить, в любом из отделов уголовного розыска было не просто важно, а крайне необходимо.

В то время, о котором идет речь, проблема с карманными кражами в Махачкале вышла за все рамки дозволенного, поэтому в МВД Дагестана был открыт особый отдел по борьбе с карманниками, и на этот раз его возглавил некто Абдуразаков – грубый циник, похожий на гиену. Что же касается УУР (Управление уголовного розыска) республики, то руководил им в то время полковник Валиев. С ним я виделся всего несколько раз, да и то встречи наши были непродолжительны и носили «деловой характер», поэтому и говорить о нем что-либо существенное, думаю, я не вправе.

Как правило, каждый будний день после утреннего сходняка, или как он там у них назывался – «планерка» или «совещание», из здания МВД стайками выбегали легавые псы на охоту в город. Они тоже работали бригадами по двое или по трое, и было таких бригад в городе не менее десяти. Так вот, в одной из этих троек и находился герой моего рассказа.

Он был тезкой моего отца, звали его Магомед, и уже одно это обстоятельство заставляло меня относиться к нему если не с уважением, то хотя бы без презрения. Вообще-то, по имени его мало кто называл, в основном дразнили по погонялу Борода, хотя бороды, насколько я помню, он никогда не носил. Не знаю даже, кто и с какой целью дал ему такое прозвище – преступники или сами легавые. Окончив астраханскую школу милиции, он, вернувшись в Махачкалу, поступил в университет на заочное отделение юридического факультета. Проработал год в уголовном розыске Ленинского районного отделения милиции, а затем его перевели в МВД, в тот самый отдел по борьбе с карманниками, о котором я уже упоминал. Вот в связи с этим обстоятельством мы и познакомились с ним вскоре на одном из «садильников» города.

Это был молодой человек, немного старше двадцати лет, среднего роста, крепкого, я бы даже сказал, атлетического телосложения и довольно-таки приятной наружности. Характерной особенностью было то, что с его лица почти никогда не сходила улыбка. Даже когда он злился на кого-то из крадунов и предупреждал его о том, что если поймает с поличным, то непременно посадит, он все равно старался говорить это с улыбкой, как бы давая понять, что сам по себе он человек жизнерадостный и дружелюбный, но закон есть закон, и он не вправе его нарушать. И, честное слово, за порядочность и откровенность его уважали все без исключения. В общем-то, он был добрым малым и, как показало время, честным человеком.

Пять дней в неделю почти все махачкалинские ширмачи начинали свой рабочий день с «утренника», впрочем, почти точно так же, как и их противники – тихари, правда, с одной оговоркой. Дело в том, что рабочий день у всех легавых начинался, как положено, в девять утра, конечно же, никому из них и в голову не приходило следить и лазить за щипачами, спозаранку по переполненным автобусам и троллейбусам Махачкалы. Слежка за карманниками и их аресты не являлись какими-то особо важными заданиями, ради которых стоило так напрягаться. Это была постоянная рутинная работа мусоров. Просто, как говорится, кто рано встает, тому Бог подает, – и, к слову сказать, подавал Он им немало. Что же касается суббот и воскресений, то на выходные стопы избранных «втыкал» устремлялись на толкучки Дагестана и Чечни – в Хасавюрт, Дербент, Айябазар, в Хошгельды и Шали.

К тому времени, о котором идет речь, я уже успел выправить ксивы и решить проблемы, связанные с моим существованием на свободе, и наверстывал упущенное в тюрьме время, пропадая на садильниках и толчках с утра и до самого вечера.

Тот день я помню, как сейчас. Это был понедельник – единственный день в неделе, когда я мог позволить себе чуть-чуть расслабиться под теплым одеялом и проспать больше обычного. Тем более что на дворе стояла отвратительная, пасмурная погода: дождь, ветер и слякоть – обычное махачкалинское ненастье, характерное для этого времени года. Я как раз немного занемог. Старая лагерная чахотка давала о себе знать, и поэтому, укутавшись в теплую материнскую шаль, я лежал на диване, безучастный ко всему, и смотрел в экран телевизора. В таком подавленном состоянии, как правило, все вокруг бывает человеку безразлично, ничего не хочется делать, а видеть кого бы то ни было – тем более. Чахотка как бы съедает тебя изнутри, нашептывая своим прокуренным и омерзительным голосом: «Все твои усилия в борьбе за жизнь напрасны, ты все равно не жилец на этом свете». В общем, я пребывал в глубокой депрессии, когда вдруг в дверь позвонили.

Незваными гостями в моем доме могли быть разве что мусора, и я с головой спрятался под теплой накидкой, как будто она в тот момент могла спасти меня от легавых. Я закрыл глаза – так было лучше и привычнее слышать, что творится за закрытой дверью в коридоре, – и стал, как обычно, ждать непрошеных посетителей. Но, слава Богу, на этот раз пронесло. Я не услышал привычного ворчания матери, шума и гама детворы, которые всегда сопровождали прибытие легавых.

Нет, ничего этого не было. Мать разговаривала с кем-то как обычно – ровно и спокойно, безо всякого кипеша. Я подумал было, что пришла одна из ее подруг или соседка. Но каково же было мое удивление, когда, потихоньку открыв дверь в комнату, я увидел весьма симпатичную и стройную голубоглазую блондинку. «Здравствуйте», – проговорила она приятным, ласковым голосом, всего лишь раз взглянув на меня, а затем потупив взор, очевидно стесняясь моего наглого разглядывания.

Женщина присела на самый край кресла, предложенного ей матерью, грациозно повернула голову к окну и стала терпеливо ждать, пока я приведу себя в порядок. Я вскочил как ужаленный, будто и не болел вовсе. И откуда только силы взялись? Для матери это обстоятельство, конечно же, не могло пройти незамеченным. Она слегка покачала головой, как бы укоряя меня в чем-то и извиняясь перед девушкой. Оставив нас вдвоем, она молча вышла на кухню. Я тоже в свою очередь попросил у незнакомки прощения за свой наряд и проговорил какие-то второпях составленные дежурные фразы. Наскоро приведя себя в порядок, я сел на диван и стал наблюдать за ней. Удобно расположившись в кресле, положив на колени красивую белую сумочку, она глубоко погрузилась в себя, разглядывая расплывчатые узоры на стекле.

Судя по внешности и манере держать себя, передо мной, безусловно, была женщина из хорошей, да к тому же еще и состоятельной семьи. Об этом свидетельствовал ее строгий, но весьма дорогой наряд – брючный костюм модного покроя и белоснежная шелковая блузка ручной работы с высоким стоячим воротничком. Отдыхавшие на подлокотниках кресла, изящные, холеные руки с нанизанными на пальцы перстнями говорили о том, что ничто человеческое ей не чуждо. Прямая и гордая осанка, высокий лоб и задумчивый, я бы даже сказал, какой-то загадочный вид довершали картину.