Собиратель надежд

Пролог

В начале была капля.

Одна единственная капля, висящая в пустоте между мирами, между временем и вечностью, между тем, что было, и тем, что станет. Она содержала в себе всю печаль несуществующих морей, всю боль несостоявшихся дождей, всю тоску по рекам, которые никогда не потекут. Совершенная сфера воды, в которой отражался нерожденный мир – мир, который знал о своей будущей смерти еще до того, как получил право на жизнь.

Аль-Мазин, бог вод, бог всего текучего и изменчивого, держал эту каплю на кончике своего божественного пальца. Он держал ее целую вечность, и эта вечность тянулась медленно, как патока, как кровь из глубокой раны, как последний вздох умирающего. Он смотрел в ее прозрачные глубины и видел там будущее – все будущие океаны, все будущие слезы, все будущие потопы. И он понимал, что совершенство статично, что красота существует только в движении, только в разрушении, только в падении.

И капля упала.

Она падала долго, эта первая капля. Падала сквозь слои реальности, сквозь пространство и время, набирая скорость и силу, вибрируя от предвкушения встречи с твердым, холодным, древним. За ней падала другая капля. И еще одна. И еще. Небесные четки богов рассыпались, и божественные слезы – или то, что могло быть слезами, если бы боги умели плакать – посыпались на землю дождем, которого мир еще не видел и больше никогда не увидит.

Каждая капля была семенем. Не жизни – нет, не жизни. Семенем превращения. Семенем той медленной, неотвратимой алхимии, которая превращает простое в сложное, мертвое в живое.

Внизу ждал Аль-Харид, бог камня, бог всего твердого и неподвижного. Если у него было сердце, то оно было выточено из самого древнего гранита, отполировано ветрами пустыни и временем. Он лежал в земле уже миллионы лет, накапливая в своих каменных венах металлы и соли, кристаллы и минералы. Он был терпелив, как терпелив может быть только камень. Он ждал.

И когда первая капля коснулась его каменной плоти, мир содрогнулся.

Началось то, что химики называют реакцией, а мистики – чудом. Кристаллические решетки, которые миллионы лет хранили свою геометрическую девственность, затрепетали под прикосновением воды. Ионы металлов, заточенные в минеральных тюрьмах с незапамятных времен, почувствовали освобождение и устремились в объятия влаги. Железо окрасило воду в цвет засохшей крови, медь дала ей металлический привкус смерти, соль наполнила ее горечью всех слез, которые будут пролиты.

То, что рождалось в этом браке воды и камня, не было ни чистой водой, ни простым камнем. Это была возможность. Возможность стать чем-то большим, чем сумма своих частей. Возможность – самая опасная и прекрасная вещь во вселенной.

В этом первородном растворе, густом от минералов и металлов, дремали зародыши всех будущих форм. Молекулы начали свой древний танец – складывались в цепочки, цепочки сплетались в узоры, узоры обретали смысл. Химия превращалась в алхимию, материя – в магию, простое – в невозможно сложное.

Солнце – не младший брат богов, не ра2вный им, но что-то большее, что-то изначальное – склонилось над этим священным браком и коснулось его своими лучами. Тепло проникло в раствор, заставив молекулы двигаться быстрее, сталкиваться чаще, соединяться в комбинации, которые до этого момента существовали только в божественном воображении.

Под солнечным дыханием простые соединения начали усложняться. Углерод – этот строитель жизни, этот архитектор сложности – встретился с водородом и кислородом в танце, древнем как сама вселенная. Азот, вырванный из атмосферы первыми грозами, соединился с углеродными цепочками, создавая основы будущих белков.

И тогда, в одной из бесчисленных капель, в одном из миллионов растворов, произошло чудо из чудес. Молекулы сложились именно так, как было предначертано в планах богов. Родилась первая аминокислота. Глицин. Простейший, но содержащий в себе всю информацию о будущей жизни.

За ним пришли другие. Аланин. Серин. Валин. Один за другим рождались эти строительные блоки жизни, эти буквы в алфавите бытия. Они плавали в первозданном бульоне, сталкивались друг с другом в случайных объятиях, распадались и соединялись снова. Каждое соединение было экспериментом, каждый распад – уроком в университете материи.

И наконец случилось невозможное. Цепочка аминокислот свернулась сама на себя особым, магическим образом, образовав полость, способную захватывать другие молекулы и превращать их во что-то новое. Первый фермент. Первый катализатор жизни. Первый шаг к тому кошмару красоты, который мы называем существованием.

С этого момента процесс пошел лавинообразно. Белки создавали новые белки, которые создавали еще более сложные структуры. Появились молекулы, способные хранить информацию – предшественники той ДНК, которая однажды будет нести в себе коды убийц и святых, героев и трусов, любящих и ненавидящих. Появились мембраны, отделяющие внутреннее от внешнего, себя от не-себя, живое от мертвого.

Так родилась жизнь. Из капли и камня, из тепла и времени, из бесконечного терпения материи, складывающейся в новые узоры. Жизнь, которая с самого первого момента своего существования несла в себе семена собственной смерти.

Цикл замкнулся и тут же начался заново. Пар поднимался к облакам, облака проливались дождем, дождь растворял новые породы, порождая новые соединения. Каждый оборот колеса делал мир сложнее, богаче, опаснее. Жизнь расползалась по планете, приспосабливалась к любым условиям, выживала в любых обстоятельствах.

Миллионы лет спустя потомки тех первых молекул научились строить города.

Они были мудрыми, эти потомки молекул. Они понимали мир, в котором родились – мир засухи и безжалостного солнца, мир, где вода была драгоценнее жизни, потому что была самой жизнью. Они строили дома из глины, которая помнила то первое божественное прикосновение. Плоские крыши собирали каждую каплю росы. Стены из необожженного кирпича впитывали ночную прохладу и отдавали ее днем. Каждая постройка была гимном выживанию, молитвой засухе, песней о том, как жить в мире, где вода – редкая гостья.

Но люди существа забывчивые. И неблагодарные. И склонные считать себя хозяевами того, что им лишь временно одолжили.

Равновесие, которое поддерживалось тысячелетиями, было хрупким как яичная скорлупа, как крылья бабочки, как первый лед на пруду. И когда оно нарушилось – когда древние договоры были расторгнуты, когда священное стало профанным, когда то, что должно было храниться, было растоптано – мир ответил.

Но не сразу. Мир, как и боги, был терпелив. Он ждал. Он накапливал гнев, как дождевая туча накапливает влагу. И когда чаша терпения переполнилась, небеса разверзлись.

Дождь шел семь дней и семь ночей. Не благословение – проклятие. Не дар – кара. Каждая капля несла в себе память о нарушенных клятвах, каждый поток был свидетельством того, что некоторые грехи не прощаются.

Город начал растворяться. Медленно сначала, почти незаметно. Глина размокала. Стены набухали и трескались. Плоские крыши, предназначенные для сбора редкой росы, не выдерживали тяжести божественного гнева. Дома рушились один за другим, превращаясь в месиво из грязи и камней.

На молекулярном уровне происходило то же самое. Белки денатурировали в потоках воды. Сложные соединения, которые природа создавала миллионы лет, распадались на простые составляющие за дни, за часы, за минуты. Вся эволюция шла вспять, возвращая мир к тому изначальному супу, из которого когда-то все началось.

А за пределами тонущего города простиралась пустыня.

Пустыня ждала. Она всегда ждала. Лежала под солнцем как огромный хищник, дышала жаром, мерцала миражами обманчивых надежд. Ее пески были кладбищем тысяч путешественников – белые кости лежали в дюнах как жемчужины в бесконечном ожерелье смерти. Ее дюны перекатывались с места на место, словно мускулы под кожей спящего титана.

Она была древнее любого города, древнее любой цивилизации. Она помнила времена, когда здесь плескались первобытные моря, и времена, когда земля была молодой и влажной от божественных слез. Но те времена прошли. Пустыня высохла до самой сути, до самой кости мира. И в этой абсолютной сухости заключалась ее страшная сила.

Пустыня была голодна. Вечно, неутолимо голодна. Никто не знал до конца, кем она была населена в своих глубинах, в складках дюн, в тени редких, выжженных солнцем скал. Говорили, что те, кто живет в ее сердце, сами стали частью ее безжалостной природы – иссушенными до костей, ненасытными как сама смерть, беспощадными как время. Монстрами, рожденными из песка и зноя, из жажды и отчаяния, из всего того, что остается от человека, когда пустыня съедает его изнутри.

Пустыня всегда берет свое. Она терпелива как геологические эпохи. Неотвратима как энтропия. И справедлива на свой собственный, жестокий, древний лад.

История замкнулась в круг. Все вернулось к началу. К первой капле, которая когда-то упала с неба на камень. К последней капле, которая смоет с лица земли все, что было построено между этими двумя моментами.

В начале была капля.

В конце – тоже будет капля.

Последняя.

Воистину, Аль-Мазин суров в наказании.

Глава 1. Последняя игра

Мальчик нашел куклу в луже, которая еще вчера была его домом.

Она плавала лицом вниз среди осколков их глиняной посуды, и черные нити волос распустились в грязной воде, как водоросли. Юсуф осторожно перевернул куклу и увидел, что с лица смылась краска – теперь у нее не было глаз, только пустые белые впадины из обожженной глины, а губы превратились в бледную полоску.

Он узнал ее, конечно. Это была Ляля – так его сестра Амина называла свою куклу, потому что еще не умела выговаривать длинные слова. Красивая кукла с нарисованными синими глазами и алыми губами, в платьице, которое мама сшила из лоскутков. Амина носила ее повсюду, кормила воображаемой едой, укладывала спать рядом с собой, шептала свои немудреные детские секреты.

Юсуф присел на корточки посреди того, что раньше было их внутренним двориком, и осторожно отжал воду из кукольного платья. Ткань была холодная и липкая. Краска с ткани расплылась серыми разводами, но покрой остался прежним – мама шила хорошо.

Странно было думать, что еще неделю назад здесь пахло хлебом, который пекла мама. Что тут смеялась Амина, строила куличики из сухой земли и пела песенки своей кукле. Что отец сидел вечерами на каменном пороге, который теперь лежал где-то под водой, и рассказывал им сказки о джиннах и принцессах.

Все это кончилось в тот день, когда взорвался храм.

Юсуф играл во дворе, строя замок из глины, когда земля дрогнула под ногами. Сначала он подумал, что это гром, но гром не бывает таким – долгим, злым, идущим из-под земли. Потом послышался звук, какого он никогда не слышал: звук, который пронизывал не только уши, но и кости, и сердце, и душу. Звук умирающего мира.

Стены их дома затряслись, как живые. Глиняный кувшин упал с полки и разбился. Мама выбежала во двор с криком и схватила его на руки, прижала так крепко, что стало больно дышать.

Все выбежали на улицы. Над тем местом, где был храм, поднимался столб черного дыма и пепла, а в небе происходило что-то невозможное. Тучи собирались прямо над руинами, закручиваясь в медленную воронку, словно сам взрыв притягивал их к себе. Воздух стал плотным, тяжелым, полным электричества, от которого волосы вставали дыбом.

Юсуф знал храм всю свою жизнь. Большое белое здание с куполами в центре города. Там, в самом сердце храма, находился кристалл – огромный, голубой, размером со шкаф. Он светился изнутри мягким светом и давал воду. Не просто воду – чистую, сладкую воду, которая никогда не кончалась. Каждое утро люди приходили к колодцам и фонтанам в разных концах города, и наполняли кувшины водой, которую давал кристалл, как добрый джинн из сказок.

Юсуф помнил, как отец водил его к кристаллу в первый раз. "Смотри, сынок," – сказал отец, – "вот что дает нам жизнь. Боги дали его людям, чтобы люди не умерли от жажды." Кристалл был красивый – весь в гранях, которые переливались, как капли росы на утреннем солнце. И теплый. Даже просто стоя рядом, чувствовал, как от него идет мягкое тепло, как от материнских рук.

Но последние годы кристалл болел. Юсуф не понимал, как может болеть камень, но взрослые все время об этом говорили. Свет стал тусклее, воды стало меньше. Люди стояли в очередях все дольше. Мама говорила: "Кристалл устал. Он дает нам воду уже тысячу лет, а теперь стареет." А отец качал головой: "Жрецы что-то делают не так. Или боги гневаются."

И вот теперь над тем местом, где было это чудо, поднимался столб черного дыма и пепла. А в небе происходило что-то невозможное – тучи собирались прямо над руинами, закручиваясь в медленную воронку, словно сам взрыв притягивал их к себе. Воздух стал плотным, тяжелым, полным электричества, от которого волосы вставали дыбом.

"Кристалл," – шептали взрослые, глядя на то место, где раньше возвышались белые стены. – "Они убили кристалл."

Бабушка из соседнего дома плакала и молилась одновременно: "Они разбудили богов. Аль-Мазин и Аль-Харид молчали тысячу лет, но теперь… теперь они вспомнили о нас."

И тогда с неба упала первая капля. Холодная, тяжелая. Она упала Юсуфу на лоб, и он подумал, что это слеза.

А потом начался дождь, который не прекращался семь дней.

– Помнишь? – спросил он куклу тихо, сажая ее на единственный торчащий из воды камень посреди того, что раньше было их внутренним двориком. – Помнишь, как все радовались? Говорили, что боги наконец услышали нас?

Кукла не ответила. Её пустые глаза смотрели на мир с таким же пустым безразличием, будто бы она также устала как и этот кристалл. И хотела уйти туда, куда ушли боги. Вода стекала с ее одежды – льняной рубашки и шаровар, расшитых цветными нитками, которые Амина так любила. Краска размылись в белесые разводы.

В первый день дождя весь Аль-Мадир сошел с ума от радости. Взрыв храма, который сначала всех напугал, теперь казался божественным знамением. "Старый храм пал, и боги послали нам новую воду!" – кричали люди, танцуя под дождем. "Чистую воду!"

Это было чудо – первый дождь за семь лет засухи, первый дождь с тех пор, как храмовый кристалл начал угасать. Юсуф помнил лицо отца – он плакал и смеялся одновременно, подставляя лицо под струи воды. "Боги вернулись!" – кричал он маме через шум дождя. "Аль-Мазин вернулся к нам!"

По городу ходили люди и кричали: "Она знала! Фатима знала!" – имея в виду пророчицу, которая предсказывала падение храма лжи. "Пророк идет! Готовьтесь встретить его!"

Мама тогда тоже плакала от счастья. "Это знак," – повторяла она, набирая воду в кувшины, в тазы, даже в старые ботинки. – "Храм пал, жрецы-лжецы наказаны, и боги посылают нам новую воду. Чистую воду!" А Амина с куклой стояла под дождем и пела песенку, которую выдумала сама: "Дождик от богов, дождик нам помог!" У них не было сада – никто в их квартале не мог позволить себе тратить воду на что-то, кроме питья. Но теперь Амина пела про цветы, которые они посадят, когда кончится дождь.

Во второй день дождь стал привычным чудом. Люди уже не танцевали, но все еще улыбались, подставляя кувшины и бочки под водосточные трубы. Старик Махмуд открыл свою мастерскую и впервые за годы начал делать глиняные цветочные горшки – "теперь можно будет выращивать что-то красивое, а не только полезное."

Соседская тетя Зейнаб пекла медовые пряники и раздавала детям просто так – "в честь дождя, дорогие мои, в честь нашего чуда." Юсуф помнил вкус того пряника – сладкий, с привкусом корицы и надежды.

В третий день забеспокоились первые. Плоские крыши без уклона начали протекать. Дядя Ахмед ругался, вычерпывая воду из своей лавки специй: "Хорошего понемножку, а это уж слишком!" Но его жена успокаивала: "Не жалуйся на божественный дар, любимый. Лучше благодари небеса."

Некоторые начали шептаться, что дождь какой-то неправильный – слишком тяжелый, слишком холодный. Что он рождается из дыма разрушенного храма, а не приходит с обычных туч. Но таких было мало, и их заглушали радостные голоса.

На четвертый день мама сказала, что воды слишком много. Слишком много даже для божественного дара. Она стояла на крыше их дома, глядя на улицы, которые медленно превращались в каналы, и качала головой. "Мы молились о дожде, а теперь… теперь и молиться боимся," – шептала она.

– А на четвертый день, – прошептал Юсуф кукле, – мама сказала, что боги не знают меры.

К пятому дню старые стены из глины и соломы начали размокать. Эти дома строили из сырцового кирпича, высушенного под солнцем пустыни – они были крепки в засуху, но никто не думал о том, что будет, если вода будет литься с неба дни напролет. Сначала появились темные пятна на стенах – как синяки на коже. Потом пятна стали расти, расползаться, и из стен начала сочиться жидкая глина. Дом соседей рухнул первым – с ужасающим грохотом, похожим на стон умирающего великана. Семью успели вывести.

К шестому дню стены рушились уже повсюду. Отец все меньше говорил, а больше смотрел на трещины в их стенах. Мама пыталась заделывать их глиной, но новые появлялись быстрее, чем она успевала замазывать старые.

Дядя Омар, который торговал тканями, пытался спасти свой товар, таская тюки в более сухие места. Но сухих мест становилось все меньше. "Проклятый дождь!" – кричал он, впервые в жизни проклиная воду.

И в этот день, когда казалось, что хуже уже быть не может, пришли они.

Их было двое: мужчина и женщина. Он появился на возвышенности во второй половине дня, когда люди собирались там, спасаясь от затопленных улиц. Высокий, худой, в простой коричневой одежде путешественника, но с глазами, которые видели больше, чем положено обычному человеку. Рядом с ним стояла женщина в выцветшем плаще – смуглая, жилистая, с лицом, обожженным пустынными ветрами.

Его почему-то называли пророком. Мужчина просто стоял, а люди всё приходили и приходили, падали на колени, лезли целовать ему ноги.

Кто-то плакал от облегчения – наконец-то! Тот, кого они ждали! Другие смотрели с недоверием, но молчали. Юсуф ничего не понимал. Но из разговоров родителей услышал, что это человек, пророк он или нет, сказал что им надо уйти. Покинуть их город, их дом. Что дождь скоро закончится. Но это кошмар не закончится уже никогда. Что когда дождь закончится, воды больше не будет. Не будет никогда.

Споры продолжались до вечера. Одни кричали, что пророк послан свыше, как и предсказано в книгах. Другие требовали доказательств. Дома собралось много людей.

Юсуф засыпал под звуки этих споров и под шум дождя. Он не понимал всех слов взрослых, но понимал главное: кто-то пришел, чтобы увести их отсюда. Кто-то, кто знал дорогу туда, где дождь не топит дома.

А на седьмой день дождь наконец прекратился, но было уже поздно.

Город утопал в грязи. Половина домов обрушилась. Как и говорил пророк, кем бы он ни был. Люди бродили по колено в воде и грязи, неся на своих спинах детей и скарб, не понимая, что делать с этим изобилием воды, которое оказалось проклятием. Они мечтали о дожде годами, но никто не подумал, что будет, если он не прекратится.

Их дом рухнул в седьмую ночь. Юсуф проснулся от треска, который сначала принял за раскаты грома. Потом он услышал крик мамы: "Юсуф! Амина! Вставайте! Быстро!"

Они успели выбежать на улицу, хватая самое необходимое. Папа нес Амину на руках – она крепко спала, прижимая к груди свою куклу. Мама схватила мешок с едой. А Юсуф схватил свой деревянный меч.

Пока они карабкались по разъезжающейся глине к холму, где собирались другие бездомные, Амина проснулась и задергалась во сне. Кукла выпала из ее рук и упала в грязь, но в темноте и спешке никто этого не заметил.

Они стояли на холме, глядя на то, как их дом медленно оседает, как живое существо, которое ложится умирать. Сначала крыша провалилась внутрь с глухим звуком. Потом стены наклонились друг к другу, словно в последнем объятии. И наконец все рухнуло в лужу грязи.

Амина проснулась от шума и заплакала – не от страха, она еще не понимала, что произошло, а потому что проснулась в мокрых, незнакомых условиях. И потому что не могла найти свою куклу. "Ляля пропала!" – всхлипывала она. – "Ляля утонула!"

Мама пыталась ее успокоить: "Тише, малышка, тише. Мы найдем лялю. И построим новый дом. Еще лучше."

Но папа молчал. Он смотрел на руины и молчал.

Потом началась суета. Люди бегали, кричали, искали родственников под завалами. Кто-то организовал спасательные отряды. Все собирались на возвышенности – там, где земля была суше.

Те двое ждали. Мужчина терпеливо отвечал на вопросы, убеждал сомневающихся. Женщина ходила среди людей, оценивала их пожитки, советовала, что брать с собой, а что оставить. Она знала толк в дальних переходах.

Утром, когда солнце впервые за неделю осветило залитый водой город, споры возобновились с новой силой. Но теперь они были больше о том, как идти, а не идти ли вообще. Слишком очевидными стали разрушения. Слишком ясно было, что город больше не город.

Пока взрослые спорили и решали последние вопросы, Юсуф тихо отошел в сторону. Он сказал маме, что вернется скоро, только поищет что-то важное. Мама была слишком занята Аминой и общими сборами, чтобы расспрашивать подробно. "Только недолго, сынок. И не лезь в опасные места."

Он пошел искать куклу Амины. Ту самую Лялю, без которой сестра не могла заснуть. Он не мог позволить, чтобы они ушли, оставив сестру без единственной игрушки, которая у нее была.

Юсуф нашел куклу в их затопленном дворике. Там, где раньше был дом, теперь стояла мутная жижа, но из нее торчал обломок каменной стены – единственное место, где можно было стоять. А кукла плавала среди осколков и обломков, как крошечный утопленник.

Солнце пробилось сквозь облака впервые за неделю, и от луж постепенно начал подниматься пар. Город превращался в болото.

На остатках стен еще читались надписи, которые дети писали мелом в первые дни дождя: "СПАСИБО, НЕБО!" и "ДОЖДИК, НАШ ДРУГ!" Теперь краски потекли, и буквы расплылись, как слезы.

– Мы будем играть в караван, – сказал Юсуф кукле решительно. – Ты будешь купцом, а я – твоим погонщиком верблюдов. И мы дойдем до места, где дождь идет правильно. Не слишком мало и не слишком много.

Он посадил куклу на обломок кедровой балки и стал толкать его по луже, представляя, что это верблюд в песчаном море. Безликая кукла покачивалась на волнах, которые делал Юсуф руками, и казалось, что она идет караванными тропами в никуда.

– В том месте, – продолжал мальчик, – у всех детей будут куклы. И никто не потеряет свой дом. И мамы не будут плакать по ночам, думая, что дети не слышат.

Он играл, рассказывая кукле о том мире, куда они идут. Там фонтаны работают каждый день, но только по чуть-чуть. Там дождь идет только по четвергам, и только столько, сколько нужно. Там дома строят из камня, который не боится воды. Там у каждой девочки по имени Амина есть красивая кукла с лицом, которое никогда не смывается.

Он помнил вчерашние споры, голоса взрослых, которые не могли решить – идти за пророком или остаться. Помнил, как его отец молчал, слушая доводы других, и как мама качала головой, глядя на их треснувшие стены.

А теперь стен больше не было. Остались только воспоминания и эта кукла в его руках.

– Пойдем к сестре, – сказал он кукле. – Она без тебя плачет.

А потом он услышал свое имя.

– Юсуф! Юсуф, где ты?!

Это был голос отца, но не панический – скорее торжественный, полный новой решимости. Он шел по грязи осторожно, а за ним другие мужчины с возвышенности.

– Сынок, – сказал отец, подходя к нему. – Мы решили. Мы уходим.

Отец взял его за руку – бережно, но твердо – и они вместе пошли к возвышенности. Юсуф крепко держал куклу.

На холме было много людей. Больше, чем Юсуф когда-либо видел в одном месте. Они складывали вещи в мешки и узлы, привязывали детей к телегам веревками, чтобы не потерялись, и все время разговаривали. Но разговаривали по-другому, чем обычно. Тише. Как разговаривают в доме, где кто-то умирает.

Мама стояла рядом с их вещами – тремя мешками и старой корзиной. Амина сидела на одном из мешков и всхлипывала. Она всхлипывала не громко, но постоянно, как капает кран, который не могут починить.

– Ляля! – закричала Амина, когда увидела куклу в руках у брата.

И тогда случилось чудо. Амина улыбнулась. Не просто перестала плакать – улыбнулась так, как улыбаются дети, когда находят потерянную игрушку под кроватью. Как будто весь мир снова стал правильным.

Юсуф почувствовал, как что-то теплое разливается у него в груди. Он спас Лялю. Он принес сестре то, что сделало ее счастливой. И это было важнее всех взрослых разговоров о пророках и дальних землях.