Собиратель воды

ПРОЛОГ

Лейла вздрогнула. По спине пробежала волна холода – слишком ощутимого для тёплого зала. Она лежала на мраморном полу храма, пока мать шептала молитвы у алтаря. Всё казалось привычным, но озноб не проходил.

Она сжала в руке свой талисман – гладкий камешек с острым краем, который нашла у колодца. Шестилетняя Лейла окинула взглядом храм. Утренние лучи солнца, отражённые зеркалами купола, рисовали на полу причудливые узоры. Как всегда.

Почти.

Её взгляд остановился на кристалле.

Он был огромен – размером со шкаф – и парил в воздухе за алтарной преградой, медленно вращаясь. Прохладная дымка клубилась вокруг него, наполняя пространство глубоким синим светом. Это был дар бога Аль-Мазина, который на протяжении веков питал Аль-Мадир живительной влагой.

Лейла склонила голову набок и нахмурилась. Что-то было не так.

– Мама, – дёрнула она женщину за рукав, – смотри!

– Подожди, – отмахнулась мать, не прерывая молитвы. – Я занята.

– Но кристалл отбрасывает тень. Настоящую.

– Что? – мать прервалась и удивлённо выдохнула. – Ты опять начинаешь?

– Правда, – упрямо сказала Лейла и показала на дальнюю колонну, – вон там. Раньше всё было залито синим, а теперь в середине тёмное пятно.

Мать посмотрела в указанном направлении. На белой колонне действительно виднелась фиолетовая тень, повторяющая очертания кристалла – тёмный силуэт в центре, окружённый тускнеющим синим ореолом. «Ну и что?» – пожала плечами она, но пальцы нервно сжали ожерелье. «Просто солнце ярче стало».

Мать закончила молитву, и они вышли из храма. Снаружи было ярко, шумно и тревожно. Они оказались среди толпы у центрального фонтана. Женщины толкались с глиняными кувшинами, лица их были напряжены.

– Я первая встала! Ещё затемно!– Нет, я не видела тебя! Моя очередь!– Да тут на всех не хватит!

В стороне кто-то выронил кувшин. По камням растеклась тонкая струйка воды и мгновенно впиталась. Мокрое пятно исчезло за считаные секунды.

– Почему так мало воды? – спросила Лейла, крутя камешек между пальцами.

– Отстань, – раздражённо ответила мать и тут же смягчилась, увидев лицо дочери. – Просто жарко. Пойдём, нам ещё за лепёшками.

– Кристалл заболел?

– Господи, Лейла… – мать закатила глаза. – Камни не болеют. Кристалл просто отдыхает.

Лейла, в отличие от взрослых, не умела игнорировать странности. На следующий день она вернулась в храм, прихватив свой камешек. Дождавшись, когда жрецы отвлекутся, девочка подошла к колонне и острым краем процарапала на ней тонкую линию. Она прижала камешек так сильно, что ноготь заскрипел по мрамору. Затем сделала две засечки – одну на внешнем краю синего сияния, другую там, где начиналась тёмная тень кристалла в центре.

Каждую неделю в одно и то же утро она повторяла этот ритуал. Дни сменялись неделями. Линии на колонне складывались в тревожный график: синее сияние становилось всё меньше, а тень в центре росла, словно чернильное пятно.

Иногда свечение становилось немного ярче, но каждый раз синий ореол не достигал прежних границ, а тень в центре проявлялась всё отчётливее.

В городе появлялось всё больше тревожных признаков. Люди собирались у фонтанов ещё до рассвета и оставляли камешки, чтобы занять место в очереди. Жрецы в синих одеяниях объявили о дополнительных молитвах перед рассветом и после заката.

Прошёл слух о первой драке у фонтана в бедных кварталах. Старик ударил юношу кувшином по голове. На камнях – кровь. Разбитый кувшин. Потерянная вода.

Однажды, спрятавшись в тени колонн, Лейла услышала разговор, который не предназначался для детских ушей. Двое мужчин стояли в укромном углу – один в богатых одеждах жреца высшего ранга, второй – в простом кафтане, запятнанном машинным маслом. Жрец и инженер.

– Цикл восстановления ослабевает, Халид, – тихо говорил человек в кафтане. Его голос был напряжён. – Взгляни на график. Мои приборы не лгут. Пиковые значения снижаются на два процента каждый сезон. Это не случайные колебания.

– Ты должен быть осторожнее с такими заявлениями, Акрам, – ответил жрец, нервно перебирая чётки из лазурита. – Кристалл и раньше ослабевал, но всегда восстанавливал полную силу. Таков порядок вещей.

– Да, были периоды, – согласился инженер. В его голосе звучала плохо скрываемая тревога, – но не такие длительные и не с такой очевидной нисходящей прогрессией.

– Это временное явление, – уверенно сказал жрец, но Лейла уловила в его тоне тень сомнения. – Боги испытывают нашу веру. После следующего большого праздника, когда мы проведём ритуал обновления, кристалл снова засияет в полную силу.

– А если нет? – страх в этих трёх словах был настолько очевиден, что никто не решался выразить его вслух.

Жрец резко обернулся, его лицо исказилось от гнева. Но взгляд упал на Лейлу, и разговор оборвался.

Мужчина по имени Акрам тоже заметил девочку. Его суровое лицо смягчилось, он улыбнулся и потрепал её по голове. После этого он быстро ушёл, оставив позади тяжесть невысказанных опасений.

Лейла всю дорогу домой вертела в руках камешек. За ужином, когда на город опустился сумрак и на небе появились первые звёзды, она спросила отца, который склонился над чертежами:

– Кто такой Акрам?

Отец поднял голову, его пальцы были в чернилах.

– Главный инженер города. Хороший и умный человек.

– А кристалл действительно станет ярче после праздника? – спросила она, ковыряя ложкой в каше. – И тень исчезнет?Отец замер.– О чём ты?– Я видела, что тень кристалла становится всё больше, – сказала она. – Я делала отметки на колонне.

Отец быстро закрыл дверь и наклонился так близко, что она почувствовала запах чернил и металла.– Никому не говори об этом, – прошептал он. – Никогда. Поняла?

После большого праздника Воды, когда в храме царили музыка и танцы, кристалл засиял ярче. Фонтаны били сильнее, вода струилась по каналам.

Лейла продолжала свои наблюдения тайком и заметила, что синее сияние не расширилось до прежних границ. Тень в центре оставалась – чуть размытая, но такая же явная.

Шли годы. Лейла продолжала делать отметки – всегда в один и тот же час, в один и тот же день недели. Синее сияние становилось всё меньше, а тень росла.

Со временем ей приходилось вставать на цыпочки, чтобы дотянуться до нужной отметки. Старые засечки остались внизу – напоминание о том, как девочка впервые заметила, что кристалл начал угасать.

Она уже выросла из детского платья, но старая колонна всё ещё помнила маленькую Лейлу, которая первой заметила то, что взрослые отказывались видеть.

В день своего двенадцатилетия она пришла в храм рано утром, одна. Сделала новую отметку – тень кристалла почти полностью закрывала круг света, а синее сияние стало тусклым ореолом.

Уходя, Лейла заметила тонкую трещину в основании центральной колонны, которая поддерживала купол. Присев, она провела пальцем по расщелине – под кожей ощущалась крошащаяся каменная пыль.

Маленький кусочек мрамора откололся и упал на пол. Стук эхом разнёсся по храму, и Лейле в тишине показалось, будто треснул сам кристалл.

Глава 1 Пустая святыня

До первой зари.

В безмолвии нерождённом.

Два брата спали. Не зная друг друга.

Аль-Мазин в снах текучих.

Аль-Харид в дыхании каменном.

Их взгляды встретились. Через бездну непроявленного. Сомкнулись пальцы.

В первом божественном жесте. Родилась искра творения.

Ярче тысячи солнц. Древнее тысячи гор.

Аль-Мазин вдохнул движение. Аль-Харид подарил форму.

Так возник мир.

Между текучим и недвижимым. Между танцем воды и стойкостью камня.

Из ладоней Аль-Мазина потоки. Пальцами Аль-Харида горы.

Смешали дыхание с голосом. Родилась жизнь.

Хрупкая, как первая роса. Увидели братья человека.

Нахмурились божественные чела. Глаза имеет, но не видит. Уши имеет, но не слышит.

Разум мутен, как вода в шторм. Сердце пусто знанием, как пещера без сокровищ.

Снизошли братья. Коснулись своих сердец. Извлекли кристаллы сияющие.

В них заключена мудрость творения. Вот дар вам, дети слепые и глухие. Синие кристаллы на дне пустыни.

Текучее в недвижимом. Вода в камне. Жизнь в смерти.

Смотрите на свет кристаллов. Слушайте их песню безмолвную. До тех пор, пока не увидите. До тех пор, пока не услышите.

Братья наблюдают из тишины. Ждут пробуждения своих детей. Когда глаза увидят. Когда уши услышат. Тогда возвратится всё к началу. К первой заре.

Скрижаль Рассвета, Свиток Первый

Назир проснулся от знакомого привкуса во рту. Привкуса меди и пыли. Так бывает, когда долго не пьёшь, или когда смотришь на числа, которые выносят смертный приговор твоему миру. Он лежал с открытыми глазами, глядя в трещины на потолке из обожжённой глины, а в голове всё ещё стояли цифры со вчерашнего замера. Тридцать семь. Неделю назад было сорок два. Падение ускорялось.

Он помнил, как пять лет назад, когда отец ещё был жив, прибор показывал сорок девять. Отец тогда нахмурился, провёл загрубевшим пальцем по циферблату и сказал одно слово: «Плохо». Назир, тогда ещё почти мальчишка, горячий и уверенный в незыблемости мира, спросил, что это значит.

«Это значит, что однажды нам придётся заваривать чай из песка и верблюжего навоза, сын».

Тогда это казалось шуткой. Мрачной, в духе отца, но шуткой.

Назир встал. Воздух в мастерской был сухим и неподвижным. Он подошёл к умывальнику и открыл медный кран. Из него с шипением вырвался воздух, а затем неохотно потекли редкие, тяжёлые капли. Он подставил ладони, собрал горсть воды и плеснул в лицо. Вода была тёплой и имела странный, застоявшийся привкус. Он не стал её пить. Для питья у него была отдельная, тщательно отфильтрованная фляга, которую он пополнял раз в три дня, отстаивая каждую каплю.

Он зажёг масляную лампу – простой механизм с тонкой регулировкой подачи топлива, усовершенствованный его собственными руками. Неделю назад он добавил маленькое серебряное зеркало позади пламени, увеличив яркость и уменьшив расход ценного масла на треть. Кризис диктовал свои законы, а Назир всегда был хорош в адаптации.

Свет разлился по комнате медовыми волнами, выхватывая из темноты ряды инструментов, стопки книг и большой чертёжный стол в углу. Там, придавленные прессом из речного камня, лежали наброски проекта сбора росы – идеи, над которой Назир работал последние недели. Широкие сети из верблюжьей шерсти, пропитанные соляным раствором, натянутые ночью над песками, могли бы собирать драгоценную влагу из воздуха. Ненадёжный, крошечный источник, но в нынешних условиях каждая капля была на счету.

Его взгляд упал на маленький глиняный амулет на полке – фигурку варана, которую ему подарила мать в день, когда он впервые пошёл в школу инженеров. «Чтобы боги хранили твою голову такой же ясной, как и твоё сердце», – сказала она тогда. Назир не верил, что амулет обладает силой, но ему нравилось думать, что мама всё ещё как-то наблюдает за ним. Он взял фигурку в руки. Глина была тёплой и гладкой. Он вспомнил её руки, всегда пахнущие шафраном и мятой. Она умерла от лихорадки, когда ему было пятнадцать. Лихорадки, которую тогда лечили отварами из трав, росших у храмовых каналов. Трав, которые теперь почти все засохли.

Это воспоминание было острее ножа. Он поставил амулет на место.

Назир вышел на улицу. Предрассветный город был тих, но это была не умиротворяющая тишина, а затаённая, напряжённая. Воздух был наполнен пылью. Раньше по утрам городские служители поливали улицы, и воздух был свежим и прохладным. Теперь это считалось непростительной роскошью.

Он шёл по улицам, наблюдая. Это стало его привычкой, его собственным ритуалом. Он смотрел на город, как врач смотрит на больного пациента, отмечая симптомы.

Вот старый фонтан на перекрёстке Ткачей. Когда-то из пасти каменного льва била упругая струя, и дети с визгом плескались в чаше. Теперь лев был сух и нем, а чаша фонтана была завалена мусором и опавшими листьями. У его подножия спал, свернувшись калачиком, какой-то старик в лохмотьях.

Назир свернул в квартал красильщиков. У одной из немногих работающих мастерских он увидел знакомого, старого мастера Юсуфа. Тот сидел на пороге, его плечи были опущены.

– Доброе утро, мастер Юсуф, – сказал Назир.

Старик поднял на него усталые глаза.

– Доброе ли оно, Назир, сын Акрама? – он вздохнул. – Посмотри. – Он кивнул на большой кусок ткани, расстеленный на земле. – Цвет блёклый. Как лицо покойника. Воды не хватает, чтобы как следует промыть ткань. Вся работа насмарку.

Назир пошёл дальше, и слова старика эхом отдавались у него в голове. В конце переулка, у сточной канавы, где скапливалась мутная, грязная вода, он увидел маленькую девочку. Аиша, дочка пекаря. Она сидела на корточках и пыталась отмыть куклу в грязной луже.

Назир остановился. Он не мог пройти мимо. Он достал из сумки маленький механический фильтр – его недавнее изобретение, пока ещё экспериментальное, но уже рабочее – и присел рядом с ней.

– Вот, – сказал он тихо. – Если налить воду сюда и медленно прокрутить ручку, она выйдет чище.

Девочка испуганно отшатнулась, но любопытство пересилило. Она удивлённо посмотрела на странный предмет из меди и дерева. Назир зачерпнул немного грязной воды в верхний резервуар, вставил чашку под носик и медленно повернул ручку. Когда на дно подставленной чашки закапала относительно чистая вода, лицо ребёнка озарилось улыбкой.

– Это магия? – прошептала она.

– Нет, – с улыбкой ответил Назир. – Просто маленькая машина. Она ест грязь. Можешь оставить его себе.

– Но это же… дорогая вещь, – девочка смотрела недоверчиво. – Мама говорит, ничего не даётся бесплатно.

– Твоя мама очень мудрая женщина, – кивнул Назир. Его взгляд стал серьёзным. – Давай меняться. У тебя есть что-нибудь интересное? Может, красивый камешек или необычная пуговица?

Девочка просияла и, немного порывшись в кармане платья, достала маленький плоский камушек с дырочкой посередине.

– Подойдёт? Я нашла его возле старого колодца.

– Идеально, – кивнул Назир, принимая сокровище. – Теперь фильтр твой по праву.

Он пошёл дальше, сжимая в ладони тёплый камень. Этот маленький акт обмена принёс ему больше облегчения, чем все утренние ритуалы. Он не мог починить кристалл, но он мог дать одному ребёнку один чистый глоток воды. Сегодня. Это было хоть что-то.

Он дошёл до центрального рынка. Здесь, у главной городской цистерны, уже собралась очередь. Несколько десятков человек с глиняными кувшинами и медными вёдрами. Они не шумели, не ругались. Они просто стояли и ждали. В толпе он снова увидел Аишу, на этот раз с большим кувшином, который был почти с неё ростом. Она заметила его и робко помахала рукой.

Внезапно в очереди возникло движение. Двое мужчин в начале что-то не поделили.

– Я стоял здесь раньше! – крикнул один.

– Ты лжёшь! Я видел, как ты пролез! – ответил второй.

Ссора быстро переросла в потасовку. Один из кувшинов с оглушительным треском разбился о каменные плиты. Драгоценная вода тёмным пятном растеклась по земле и мгновенно впиталась. Толпа ахнула. Но никто не бросился их разнимать. Они просто смотрели – с ненавистью, с отчаянием, с жадностью.

Назиру стало душно. Он отвернулся и почти бегом пошёл прочь, в сторону храма.

Он нашёл Лейлу в храмовом саду. Точнее, в том, что от него осталось. Земля потрескалась, а большинство растений засохли. Лейла сидела на каменной скамье и пыталась полить из маленького кувшинчика единственный уцелевший куст белых роз.

– Он принадлежал моей наставнице, – сказала она, не оборачиваясь. – Она говорила, что пока цветут эти розы, у города есть надежда.

– Он ещё цветёт, – заметил Назир.

– Да, – горько усмехнулась Лейла. – Я ношу для него воду из своих личных запасов. Жрецам запрещено использовать храмовую воду для… мирских нужд. Так сказал Халид.

Она встала. Её лицо было бледным, под глазами залегли тени.

– Я уже провела замер. Тридцать семь.

– Я знаю, – ответил Назир. – Я видел очередь у цистерны. Драку.

– Это происходит всё чаще, – кивнула Лейла. – Халид приказал страже удваивать патрули. Он боится бунта больше, чем засухи. Он объявил, что сегодня в полдень будет говорить с народом на площади. Будет призывать к единству и вере.

Они вошли в святилище. Воздух здесь был холодным и неподвижным. Кристалл, висящий в центре зала, едва светился. Его сияние было тусклым, больным, а тьма в его сердце, казалось, разрослась ещё больше. Он больше не гудел. Он молчал.

– Он умирает, – прошептала Лейла.

Назир подошёл ближе. Сегодня ему не нужны были цифры. Он видел всё своими глазами.

– Мой отец показывал Халиду расчёты десять лет назад, – сказал Назир глухо. – Он предлагал начать поиск новых источников. Халид назвал его паникёром.

– Вера – это мощный щит, – тихо сказала Лейла. – Особенно когда она защищает от страшной правды.

– Что ты будешь делать? – спросила она, когда они вышли.

– Я не знаю, – честно ответил Назир. – Я думал, цифр будет достаточно. Я ошибался.

– Будь осторожен, Назир. Халид боится тебя. А когда он боится, он становится опасен.

Назир вернулся в свою мастерскую. Он не мог работать. Он сел за стол и просто смотрел в стену. Слова Юсуфа, драка у цистерны, засохшие розы, холод умирающего кристалла – всё это смешалось в один тяжёлый, удушающий ком.

Он достал отцовский дневник. Перелистал страницы с графиками. А на последней странице – карта пустыни. И надпись: «Кочевники. Они знают то, чего не знаем мы».

Отец не просто измерял. Он искал выход.

Затем Назир достал из кармана маленький плоский камешек с дырочкой. Он положил его на стол рядом с дневником. С одной стороны – холодная, безжалостная правда чисел. С другой – маленький, тёплый символ отчаяния и надежды одного ребёнка.

Именно в этот момент с улицы донёсся голос глашатая:

– Слушайте все! В полдень верховный жрец Халид ибн Рахим будет говорить с народом на главной площади!

Слово надежды. Назир горько усмехнулся. Слово лжи.

Он встал. Он посмотрел на свой прибор, на дневник отца, на маленький камешек.

Его долг был перед мастером Юсуфом. Перед Аишей. Перед его матерью, которую не смогли спасти засохшие травы.

Он не был оратором. Он был инженером. Человеком, который чинит то, что сломано.

А сломано было нечто большее, чем кристалл. Была сломана сама надежда. И Халид подменял её ядовитой иллюзией.

Назир подошёл к двери. Он не знал, что именно скажет. Но он знал, что больше не может молчать.

Он взял со стола отцовский измеритель, сунул его в сумку. Сжал в кулаке маленький камешек.

И вышел на площадь.

Глава 2 Слово и Число

Главная площадь Аль-Мадира плавилась под полуденным солнцем. Каменные плиты раскалились так, что, казалось, воздух над ними дрожит и струится, искажая очертания зданий. Сотни людей собрались здесь, превратив площадь в пёстрое, беспокойное море. Они жались друг к другу в поисках тени от колоннад и редких навесов, но тени было мало, а людей – много. Воздух был тяжёлым от запаха пота, пыли и тихого, общего страха.

Назир шёл сквозь толпу, и это было всё равно что пробираться через заросли колючего кустарника. Люди расступались перед ним неохотно, провожая его взглядами – смесь любопытства, осуждения и затаённой надежды. Он слышал обрывки фраз, шипевшие ему в спину:

«…сын инженера…» «…говорят, он богохульствует…» «…слишком умный для своего же блага…» «…а вдруг он прав?..»

Последний шёпот был самым редким и самым тихим.

Он нашёл место в тени одной из массивных колонн, откуда было хорошо видно возвышение в центре площади. Камень колонны был тёплым, почти горячим. Назир прислонился к нему спиной, чувствуя, как сердце колотится о рёбра. В руке он сжимал гладкий камешек, который дала ему Аиша. Он был единственным твёрдым и реальным предметом в этом мире иллюзий и страхов.

Ровно в полдень на возвышение поднялся Халид.

Он появился внезапно, словно сотканный из самого солнечного света. Его белые одежды, расшитые золотом, ослепительно сияли. Тяжёлый медальон на его груди поймал луч и метнул его в толпу, заставив людей зажмуриться. За ним следовали младшие жрецы, среди которых Назир увидел Лейлу. Её лицо было похоже на маску, но её глаза отыскали его в толпе, и в их глубине на мгновение промелькнула тревога.

Халид не начинал говорить сразу. Он обвёл толпу долгим, внимательным взглядом, задерживаясь на лицах, словно обращаясь к каждому лично. И толпа, до этого гудевшая, как растревоженный улей, затихла.

– Дети Аль-Мадира! – наконец произнёс он, и его голос, усиленный акустикой площади, накрыл собравшихся, как купол. – Я вижу ваши лица. Я вижу усталость в ваших глазах и тревогу в ваших сердцах. Я чувствую вашу боль, как свою собственную.

Он сделал паузу, давая словам впитаться. Он был мастером.

– Три месяца засухи. Три месяца испытаний. И я слышу шёпот в тёмных углах. Шёпот сомнения. Шёпот отчаяния. Некоторые говорят, что боги оставили нас. Некоторые говорят, что надежды нет. – Его голос загремел, наполнившись праведным гневом. – Ложь! Это ложь, порождённая страхом!

Толпа всколыхнулась.

– Боги не оставили нас! Они испытывают нас! – Халид воздел руки к небу. – Они смотрят с небес и спрашивают: "Достойны ли вы нашего дара? Крепка ли ваша вера? Едины ли вы в своём порыве?" И чтобы доказать им нашу преданность, завтра мы проведём великий ритуал очищения! Мы омоем храм, мы вознесём молитвы, и боги увидят нашу силу!

Назир почувствовал, как слова жреца, словно яд, проникают в умы людей. Он видел, как расправляются плечи, как в потухших глазах загорается огонь фанатичной надежды. Они хотели верить. Они так отчаянно хотели верить, что готовы были принять любую, самую сладкую ложь.

И он не выдержал.

– А если ритуал не поможет?

Голос прозвучал хрипло, чужеродно. Он прорезал густую тишину, и сотни голов повернулись в его сторону.

Халид на мгновение замер. Его проповедь споткнулась. Он нашёл Назира глазами, и на долю секунды в его взгляде промелькнуло что-то холодное и острое, как осколок льда. Но тут же исчезло, сменившись широкой, отеческой улыбкой.

– Назир! Сын моего старого друга! Подойди же сюда, не прячься в тени! – Халид простёр к нему руку. – Подойди, дай мудрому собранию услышать твои страхи!

Это была ловушка. Назир понял это, но отступать было некуда. Он вышел из тени колонны и, чувствуя на себе тяжесть сотен взглядов, медленно пошёл к возвышению.

– Так лучше, – улыбнулся Халид, когда Назир поднялся по ступеням. – Теперь все увидят, что мы с тобой не враги. Мы оба хотим одного – защитить наш город.

Он положил руку на плечо Назира. Жест казался дружеским, но пальцы жреца впились в плоть, как когти.

– Уважаемый Халид, – Назир заставил себя говорить спокойно и отчётливо. – Вы правы, циклы были. Но каждый пик силы ниже предыдущего. Это не колебания, это постепенное угасание. Мой отец измерял его силу тридцать лет. Я продолжаю его работу. В математике, – тихо добавил он, – дважды два всегда четыре. Даже если нам очень хочется, чтобы было пять.

Лёгкий смешок пробежал по передним рядам. Халид выслушал его, не перебивая, с выражением мудрой печали.

– Инженер говорит нам о числах. И он прав, дважды два – четыре, – сказал Халид, обращаясь к толпе. – Но может ли его прибор измерить веру? Может ли он рассчитать милость богов? Его инструменты видят камень, но мы с вами видим сердце нашего мира! Он говорит о математике, а я говорю о чуде! Что вы выберете, дети мои? Сухие цифры или живую надежду?

Толпа одобрительно загудела. Халид снова перехватил инициативу.

– Но я не отрицаю мудрости инженера, – продолжил жрец, поворачиваясь к Назиру. – Что ты предлагаешь, Назир?

– Нам нужно действовать, а не только молиться, – сказал Назир, чувствуя, что почва уходит из-под ног. – Создать системы для сбора росы. Построить дополнительные резервуары. Организовать экспедицию на поиски новых источников.

– Видите, мудрость нашей молодёжи! – воскликнул Халид. – Думать о запасных решениях – это правильно! Но когда? Сейчас? Бросить все силы на сбор жалких капель росы? Это будет означать, что мы не верим в помощь Аль-Мазина! Что мы отворачиваемся от того, что питало наш город тысячелетиями! Сначала – вера! Сначала – ритуал! А потом, когда воды снова потекут рекой, мы с благодарностью построим и резервуары, как памятник нашему испытанию!

Назир почувствовал, как его захлёстывает волна отчаяния. Каждый его аргумент Халид ловко выворачивал наизнанку.