«Три кашалота». В незримой тени тельца. Детектив-фэнтези. Книга 9

I

Вадим Крыншин мягко примостился на обернутых в толстый слой стекловаты спаренных трубах теплотрассы; все они были обмотаны серебристой фольгой, местами еще вполне целой и перетянутой проволокой. Миллионы твердых иголок, о которых, укладываясь спать, приходилось думать, могли сколь угодно настырно впиваться в сплющенный дюралюминий изнутри, он был тверже тонких стекольных жал. Крыншин удовлетворенно еще раз зевнул, поплотнее завернулся в старую дырявую дубленку, служившую, по всей видимости, не одному бомжу, поджал ноги в резиновых утепленных сапогах, спокойно выдерживающих легкий морозец, и увидел то, что он назвал бы предвестием сна. Ту картину, которая первой неотвязно лезла в сознание, чтобы разбередить глубокие душевные раны и с этой точки отматывать любые варианты, в бесполезной надежде, что в той ситуации можно было что-то изменить. Еще недавно он, капитан, программист и руководитель аналитического отдела, служил в престижном ведомстве, добывая для страны драгоценные металлы, изыскивая клады, анализируя следственно-оперативные факты, события и явления, даже участвуя в преследовании злодеев и их захвате. Но до конца всех этих, с натяжкой сказать, счастливых дней по ночам он не спал так сладко в своей небольшой уютной квартире на мягком диване, как сейчас, приняв единственно идеальную позу, чтобы ни в одну щель не задувало и не беспокоило его сон. Если бы не это неотвязное в голове, начинающееся с детского веселья, с картины больших зарешеченных окон, за которыми видны строения комплекса Нового Иерусалима под Истрой, с надвигающегося стеной плотного коричнево-синего дыма. Жуткая эта стена, хищно осматриваясь и озираясь, липко ощупывая каждую щель, проникая под двери с предчувствием жертв, неторопливо, но будто понукаемая старухой с большой косой, протащила за собой и тянущийся по полу и стенам все более разгорающийся шлейф огня – в рекреацию, классы и спальные комнаты резвящихся ребятишек. Только что их всех оставила заставившая претворится послушными и спящими, уставшая от борьбы с ними за целый день, дежурная воспитательница. Скорее всего, она безмятежно заснула первой, потому что ее нашли в ее же кровати, одетой, со сложенными под щеку кистями рук.

Детский приют был смешанным и разновозрастным. В нем было около тридцати малолеток, которых обучало всего три педагога, включая матушку из обители и физрука, бывшего также и учителем труда. С ними воспитывались и несколько взрослых юношей и девушек, живших здесь, как в интернате, но ходивших в другую школу по соседству. Воспитательницей была его, Крыншина, как выяснилось, дальняя родственница, объявившаяся только тогда, когда ей исполнилось двадцать восемь лет, и, оказывается, лет пять наблюдавшая за ним со стороны, – с тех пор, как он первый раз неудачно женился. А на глаза не лезла, чтобы не мешать его семейному счастью. Поработав по специальности лаборантом металлургического производства, она устроилась в архив аффинажной фабрики, нашла важные документы по извлечению золота, внезапно понадобившиеся преступникам, была ложно обвинена в краже имущества, посажена в тюрьму, и, наконец, хитроумно спланированный шантаж с освобождением из заключения принудил ее выдать тайные архивные сведения. В тех документах речь шла о старом преступлении с переплавкой древнего золотого гроба Абхазии и заменой его на медный, а также с доставкой в Москву на аффинажный завод золотой руды, часть которой ссыпалась в искусственное болото на месте старой водонапорной башни. Эта башня, которую он, Крыншин, видел лишь на старом фотоснимке начала тридцатых годов прошлого века, также всегда вставала перед глазами. Он мысленно постоянно перемещал ее, как по воздуху, к месту трагедии, а сам, переквалифицировавшись в пожарного, отчего-то уже в полной экипировке, в каске, с мощным пожарным рукавом и брандспойтом в руках, заливал огонь тугой струей воды. Но вода вдруг кончалась, и вместо нее из железной горловины начинал высыпаться золотоносный песок; падая на огненные пятна, он превращался в шлепки расплавленного золота. В этот миг пробегала тень мычащего быка, роняющего от страха помет, превращавшийся в золотые лепехи, и огромным красным языком слизывал всех попадавшихся на ходу детей. Живот его был огромным и словно хрустальным. И все дети в нем были живы, и они веселились. Эта сущность – телец, обладал свойством стирать в детской памяти все пережитые ужасы и страдания. И теперь, видя его, он, Крыншин, многое отдал бы, чтобы стать таким же мифическим животным: спасать детей, делать их счастливыми, а, спасши, чудесным образом исчезать без следа. Никто не помнил деталей спасения, но все оказались во дворе, кучкой, дрожа на первом морозце, переминая босыми ногами, не в силах далеко уйти от тепла горящего дома. Но и телец, видно, был несовершенным: в пожаре погибло несколько малышей и двое взрослых ребят, героически спасавших своих малолетних друзей. Двое, старшая, уже восемнадцатилетняя, сестра и четырнадцатилетний брат, пропали без вести.

Впоследствии несколько детей вдруг рассказали, что видели и слышали сильно мычащего быка, который, пробежав коридор, вынес впереди закрытые на ключ тяжелые двери. Школа-приют располагалась в старом каменном церковном здании, к которому с двух сторон позже пристроили деревянные пределы для проживания реставраторов храмового комплекса. Художники участвовали в проектировании своих помещений и их росписи. Сотворенную архитектурную красоту решили оставить, тем более что изнутри стены были искусно расписаны во внеурочное время. Он, Крыншин, видел эти рисунки. И на одном из них – странного тельца среди звезд, стоявшего на задних копытах, а передними, будто пытаясь отогнать каких-то злодеев, ибо живот его был раздут, а оттуда, как из иллюминаторов, смотрели на грешный горний мир веселые ангелочки.

II

Крыншин, отчетливо видя их образы, как всегда, заснул. А когда проснулся, тихо стуча зубами, кряхтя и фыркая, сделал зарядку, согрелся и, свернув постель, засунул ее под трубы, потом по железной лесенке поднялся наверх, сдвинул плечом тяжелую крышку колодца, прислушался, осторожно выглянул наружу, не увидел мчащихся автомобилей и выбрался на воздух.

– Итак, первое! Я иду и узнаю, кто тот волшебник или злой Кощей, который помог уже осужденной преступнице Булатовой так успешно вызволить ее новоявленную старшую или младшую сестру, – теперь было и вовсе не разобрать, – Виталину Маргиналову из мест заключения. Второе… Мне очень хочется познакомиться с тем реставратором, кто нарисовал этого чудесного тельца, который через несколько дней после трагедии вдруг превратился в обычного быка и словно невзначай забрел на территорию храмового комплекса и пасся там, кем-то привязанный, на месте пепелища, где заканчивала работу следственная группа. Сыскари не поверили батюшкам, утверждавшим, что никто из них о происхождении бычка ни слухом, ни духом. Потом выяснилось, что бычка привезли с какой-то фермы из-под Вологды в дар обители и в честь разговения после очередного сурового поста и для столовых детских приютов. Всего таких приютов в окрестностях храмового комплекса было несколько. Когда выяснили, что этот дар от кого-то из родственников ребятишек, узнавших о случившейся трагедии, искать следы, откуда прибыл бычок, не стали. Тем более, что из Вологодской области вскоре доставили новое пожертвование в виде знаменитого вологодского масла, сыра и других молочных продуктов. Кого-то удивило, что ни на одной из упаковок не оказалось адресатов ни ферм, ни заводов изготовителей, но всегда проверяющая продукты питания местная лаборатория все из этого дара нашла произведенным из самого свежего молока превосходного качества.

Художник, бывший реставратор, – если реставраторы бывают бывшими, – был без труда найден первым. Крыншин не очень удивился, когда следы привели его к бывшему фигуранту по делу установки памятника «Тельцу и Корове» на одном из Соловецких островов скульптору Валериану Чудовину. Сейчас он готовился к открытию другого сотворенного им шедевра – «Тельца Молокка – спасателя детей» высотой в половину добротного электрического столба. Во всяком случае, так он выглядел на фотоснимке среди городского ландшафта, как раз неподалеку от столба с иллюминацией для освещения площадки, где должна была быть установлена скульптура. Телец был уже укрыт покрывалом, перетянутым лентами, которые осталось только разрезать ножницами в торжественной обстановке. Рядом с памятником стояли Чудовин и знакомая до боли фигура ученого историка Петрегина. Он умудрялся попасть в истории в дни открытия всех памятников Чудовина. Посему Крыншин уже знал, что ни в коем случае не пропустит и этот торжественный день.

– Это уже завтра! И я принимаю ваше поздравление за вполне искреннее, а не вызванное лишь долгом службы. Знаю, знаю, как вы разыгрываете роль добрых и злых полицейских! Сначала нахваливаете, а затем бац – и прижали к стенке!.. Еще свежо, свежо в памяти, как вы выдавили нас с Соловков. Мои зарубежные друзья англичане до сих пор обижены на меня! А я тут при чем? Дали заказ почтить память убиенных на островах коров и бычков, я и изготовил скульптуру. А было под той площадкой золото или не было, я ничего не знал и в сотый раз повторяю, что ничего не знаю!.. Ах! А как бы хорошо смотрелся мой памятник именно на том скальном пятачке!.. Ну, да ладно, его отодвинули к берегу, и пусть там эта сладкая парочка любуется холодным молочным морем и пенистыми кисельными берегами!.. Я вознагражден уже этим. И я не забыл, кому обязан пусть и маленькой, но – победой! Вашему генералу Брееву и этому… как его… полковнику Халтурину с бравым майором Сбарским, сопровождавшим его как… телохранитель.

Крыншин почувствовал, что слово «телохранитель» он с удовольствием заменил бы «тенью», но сдержался.

– Ведь так обидно работать над вещью, чтобы она затем была брошена в кладовку. Такие у меня тоже за весь мой творческий путь, представьте, есть! Хорошо еще, когда о них вспоминают. Однажды, еще в годы реставрации Нового Иерусалима, когда мы откапывали главный храм от трехметрового наслоения земли, мы наткнулись на скелет коровы, а в ее чреве, представьте, останков теленка. Тогда я и задумал сделать скульптуру легендарного Тельца Молокка. Мои честолюбивые устремления удалось реализовать пока лишь в виде рисунка на стене нашего общежития… Так, чем я могу быть полезен?

– Это общежитие только что кто-то превратил в пепелище. Я видел ваш рисунок на фотоснимке. И хотел бы знать, кто, устроив эту трагедию, всего пару дней спустя мог привезти туда быка и привязать его на веревку?

– А-а!.. Гм!.. – Чудовин приставил кулак с выставленным указательным пальцем к подбородку с видом скульптуры Задумчивости. – Очень, очень жаль, – сказал он. – Примите мои соболезнования!.. То есть, я хотел сказать, – какая трагедия! Какая беда!.. Значит, вы хотите знать, что означает Молокк?.. Я могу ответить только на этот вопрос?.. Это Телец, спасающий детей. И больше ничего! Он является антагонистом библейскому Молоху, которому детей приносили в жертву!.. Кстати, вот вам пригласительный билет! – Чудовин кинулся к одной из полок и вынул два билета из-под бюста герасимовской реконструкции образа Ивана Грозного. – Площадь на время открытия памятника будет отделена от прохожих канатами, а внутри к памятнику могут подойти только приглашенные мэрией. Ну, и, разумеется, автором комплекса.

– Комплекса?

– Ну, это моя маленькая тайна!.. Скажу по секрету, только вам, и это можете передать генералу, полковнику и его майору, что такая работа была бы не по силам без поддержки спонсоров. Пришлось добавить некоторые детали. Но если они не понравятся мэрии, пусть она их устраняет, а я тут ни при чем! Повторяю, ни при чем! Я уже предупредил заказчиков, что в современных условиях шутки с русской мэрией плохи… Каких заказчиков? Это не суть важно!.. Прошу вас, так и передайте генералу и вашим…

– Да, да, полковнику и майору, я уже слышал. И, что я капитан, я тоже не забыл. Большое спасибо. Не смею вас отвлекать от подготовки к блестящему вернисажу! – отрекомендовался Крыншин, отмечая про себя, что, несмотря на столь добрую акцию, как открытие памятника спасателю детей, какая-нибудь пакость, если спонсоры иностранцы, да всплывет. Пусть хоть на час! Пусть хоть на минуту! Им лишь бы зафиксировать это и растиражировать на всю страну. А потом мэрии всех городов объединяйтесь, чтобы отмыться, если сможете! И ведь при этом ни снимка не покажут у себя на телевидении, ибо такая пакость в России лишь поднимет ее в глазах своих телезрителей, ну, например, если бы им показали, что дети рождаются не в животе коровы, а в животе быка. Или, например, если бы детишек обязали с детства разглядывать огромные бычьи гениталии… «Вот паразиты!» – Крыншин, быстро спускаясь в нутро метро по эскалатору, уже не сомневался, что именно подразумевал под своей «маленькой тайной» продажный скульптор Чудовин.

III

Найдя нужный полицейский участок, Крыншин вызвал хорошо знакомого ему майора Максима Преображенцева, с которым когда-то поступал в военное училище. Вместе с ним они затем бросили училище и перевелись в полицию. Оба не любили крови и нехотя обсуждали детали битв и боев, кровавых трагедий и убийств. Словом, оба вовремя поняли, что надо искать другое место приложения своих сил и способностей. Тогда его, Крыншина, чудесным образом пригласили на работу в ведомство Бреева «Три кашалота» для аналитического расследования дел по драгоценным металлам, без оперативной работы, а Преображенцева пригласил в охрану мест заключения то ли друг, то ли старый приятель его отца, а может, и матери, Крыншин уже не помнил.

Сейчас Максим работал по какому-то делу в архиве и, выслушав историю о странным образом нашедшейся сестре Крыншина, о ее драме, а также о том, что она работала архивистом, увел старого друга в архив и, сдав оружие и рацию, вернулся и запер за собой железную дверь.

– Все! Меня на работе нет. Я попросил, чтобы меня подменили, а я заболел! Рассказывай, чем я могу тебе помочь?

«Раньше это прозвучало бы: «Ну, чем мы себе поможем? Начнем с маленькой?!..» Теперь же, хотя Максим и достал бутылку и рюмки и развернул только что принесенный пакет с закуской, было видно, что большим желанием «выпить, закусить» он не горел.

– Видишь ли, – сказал он, – чокнувшись, выпив и занюхивая первую рюмку твердым недоспелым помидором, – я уже порасспросил кое-кого о том деле. Здесь может быть замешан мой благодетель. Ну, помнишь, того, кто устроил меня сюда. Мне даже нет нужды запрашивать дело на Маргиналову, я ее вспомнил. Дело свежее. Я лично отводил ее в камеру и лично выводил, чтобы передать в руки каким-то темным типам, встретившим ее на воле за воротами. Помню, на машине были вологодские номера, я даже пробил их… – Максим вынул блокнот, полистал его и, найдя нужную страницу, подал блокнот Крыншину. – Запоминай!.. Запомнил?.. Может, пригодится… Ну, а теперь еще раз за встречу, и, надеюсь, эхо от твоей стрельбы, – а твои рекорды я хорошо помню, – не достигнут наших стен, чтобы не загудел мой шеф, крестный, с прозвищем Батька, а вместе с ним в случае чего, и я.

Крыншин решил ограничиться этой информацией, но Макс сам добавил:

– А под Батьку я, все же, копну. Я и сам стал подозревать, что он готовит мне какую-то крупную подставу. И речь, опять же, идет о золоте. О каких-то то ли золотых плитках, то ли лепешках, я точно не понял, но не о слитках, не о государственном добре, а… как бы сказать?.. – Максим поднял руку и сжал кулак, как бы с досадой. Лицо его виновато искривилось и слова явно застряли в горле.

– Ну, о частном добре? Или что? Чего замолчал? – спросил Крыншин, спокойно доедая последний бутерброд. Они работали в сферах, где чужие беды и собственные драмы часто казались связанными, словно единой нитью, и каждый из них мало изумлялся переменам в настроении и в методах достижения целей в судьбах даже близких друзей. Но Крыншин точно знал, что если Макс и впутается в какую-то некрасивую историю, то лишь до какой-то красной черты.

– Замолчишь тут! – прохрипел Максим, забросив в горло очередную рюмку водки и выдыхая воздух вместе с искаженными словами. – Ведь речь о христианском храме! И именно в Новом Иерусалиме!.. Погоди-ка… – Он вынул телефон и прочитал переданную сводку. – Вот, черт! Все-таки не упаковали Допроса Шотакиди! Представляешь, имя такое – Допрос!.. Суд приговорил было его, мясника, к пустячному сроку – год!.. Так и тот вышел условный! Но я бы таким голову откручивал: принимают на работу малолеток, дают приют, а потом их же сдают всяким педофилюгам проклятым! Мой-то вроде в этом не замечен. Его мой человек рядом пасет. Но, представляешь: везет из Крыма хряков, бычков, каких-то фазанов или черт те знает что несъедобное, пропитывает в каком-то растворе и продает, как обычную свинину, говядину, как заморскую невидаль-дичь!.. Паразит!.. Хоть бы сам свинину ел! Или на крайний случай кормил качественным халялем! Так ведь подсовывает нам, православным, хрен знает что! И непотопляемы, как наш Крым! Вот, его же брат, Хопрос, пока того судили, успел занять его мясную лавку, и уже предоставил все необходимые документы, что, дескать, никогда и не писали в ценниках ни о какой говядине и свинине, а только о «мясных полуфабрикатах». И ведь не подкопаешься!.. Что за законы!.. Опять же… вот, сообщают, взял двух работников – девушку лет семнадцати-восемнадцати и мальчишку лет одиннадцати, двенадцати… Ого!.. Брат!.. Читаю для тебя по слогам: эти юные свидетели говорят в один голос, что только что нанялись, что претензий к хозяину не имеют и что – родом из-под Вологды… Ну, а это не пригодится?!..

– Пригодится все, что пригодится в реальном деле.

– В деле! Хэ-х! Ты ж теперь безработный. И мой тебе совет, если прижмет – звони, а то пропадешь без вести, и некуда нам с Викой будет сходить помянуть твои косточки.

– Типун тебе на язык!.. Значит, вы все-таки с Викторией? Ну, спасибо, друг! Порадовал, что хоть кто-то обрел свое счастье! Ей привет! И – удачи! Не говорю: прощай, может, и впрямь еще свидимся! – говорил Крыншин, чувствуя, что чуть захмелел, вставая и надевая куртку с меховым воротником.

– Свидимся, свидимся! Иди уже, сыщик! – говорил Максим, открывая железную дверь. – И вообще, куда ты теперь от меня денешься, бомж несчастный!.. В гости не зову, как-нибудь в другой раз. Но, может, все же, вернем твою квартиру? А! Мало ли что проигрался!

– Сказал же, выясню: если подстава, так сам верну!

– Вернет он! Один? Не смеши, старик!..

– Поворчи мне еще! – сказал Крыншин, обнял друга и вышел из неприметного здания федеральной службы исполнения наказаний для содержания под стражей подозреваемых, обвиняемых и осужденных. Максим в этой службе осуществлял работу, связанную с контролем за условно-осужденными лицами, а также лицами, приговоренными к исправительным и обязательным работам. Максим со своим подозрительным Батькой, приписанные к уголовно-исполнительной инспекции, имели право ограничить свободу любому человеку, кого считали нужным. Так, видимо, они взяли под стражу и Виталину Маргиналову, как и многих других, кто потом всплывал на жизненном пространстве как «мертвые души», уже зомбированные и выполняющие любую работу – от шантажа и воровства до попрошайничества. Сколько «мертвых детских душ» сейчас бродило неприкаянными по всей России матушке! – думал Крыншин. – Как и эти двое подростков у мясника Хопроса, выходцев, судя по именам, то ли из Греции, то ли из Турции…

Добравшись до Ярославского вокзала, Крыншин взял билет на ближайший поезд в сторону Вологды, дождался, лег на полку, закрыл глаза, подождал, а когда из иллюминатора в животе тельца на него посмотрели улыбающиеся ангелочки, заснул.

IV

Пока Крыншин ехал до Вологды, брат Допроса, Хопрос, попросил кого-то из помощников доставить детей до квартиры, которую хозяин обещал им, устраивая к себе на работу. В квартире старой четырехэтажки их встретил вышедший из-под стражи Допрос и попытался изнасиловать девушку, Дашу, сестру малолетки Мишутки. Мишутка, будучи вороватым мальчуганом, стащил в мясной лавке топорик, показавшийся ему чем-то совершенно замечательным, и спрятал в своем рюкзачке. Когда толстокожий и вонючий мясник подмял под себя Дашу, Мишутка несколько раз ударил насильника топором, а когда тело, все заливая кровью, свалилось на пол, расчленил его на несколько частей. Когда сестра пришла в себя от глубокого обморока после нанесенных ей по голове тяжелых ударов кулаками, Мишутка уже упаковал части убитого насильника, вынес их в помойный ящик на улице и даже помыл полы.

– Ну, очнулась, наконец? Слава богу! – сказал деловито он. – Я тут все прибрал, нам надо незаметно скрыться!

Незаметно скрыться не составило никакого труда. Дом был старый, на скамейке у дома никого не было, из зашторенных окон не высунулся ни один нос ни единой души.

В Вологде Крыншин нашел адрес прописки Дарьи, Дарьи Алатыревой. В паспортном столе подтвердилось, что Мишутка был ее братом. Они жили в деревне у фермы, специализирующейся на выращивании бычков. В деревне давно функционировала школа-интернат, часть выпускников отправилась в Москву и в Санкт-Петербург, по направлению фермы, шефствующей над интернатом. Выяснилось, что мясная лавка, куда попадали дети, была связана с фермой и, вероятно, ни Допрос, ни его брат Хопрос, ни разу не были не то что в Греции или Турции, но даже в этой деревне.

Крыншин, перебравшись через забор дома хозяина фермы, Руслана Грышаева, не обращал внимание ни на лай, ни на рычание, ни даже на открытые пасти собак, которых он одним махом отогнал большой жердиной и кулаками снес двух выскочивших на крыльцо бугаев. Дома были хозяин, женщины и дети. Крыншин, обещая хозяину тотчас удалиться, спросил о том, кто мог поджечь детский приют в Новом Иерусалиме.

– Не могу сказать точно! – отвечал, дрожа, под наведенным на него дулом пистолета Грышаев, тощий и жилистый, с изможденным лицом, будто всю жизнь проживший не на природе и у бычьих стойл, а где-нибудь в рудниках, шахтах или каменоломнях, с выпученными и чуть косящими желтоватыми глазами без ресниц и с дважды кривым носом от двух нанесенных сильных ударов по переносице. Может, и копытами его собственных бычков.

– Тогда скажи неточно! – потребовал Крыншин. – Но будь правдив, если не хочешь третьего приклада по носу! – И покачал тяжестью «макарова».

– Это женщина. Я ее не знаю. И даже не видел. Но все это те, кто взял у меня бычка, забрал также из интерната несколько детей, и я слышал, как они сказали: «Хозяйке понравятся!» Двое из них были искалеченные школьники. Одному наш бычок ударил в глаз рогом, когда дети работали на ферме, а другую едва не затоптал Минотавр… ну, наш производитель, и переломал ей одну руку и одну ногу. Сами понимаете, куда их теперь увезли…

Тут в комнату ворвались пришедшие в себя два бугая, и Крыншин, направив на них пистолет, уложил обоих двумя выстрелами.

– Я тут совершенно ни при чем! Я уже двадцать лет выращиваю бычков!.. У меня семья!.. Зачем мне неприятности?!.. – в страхе запричитал хозяин дома, глядя на образовавшиеся лужицы крови.

– Не стреляйте! Спасите! – заколотилась по ту сторону двери хозяйка, – Мы кормим интернатских детей!.. Отпустите нас! – визгливо кричала она в запертой комнате. – Ну-ка, подтвердите, дети! Подтвердите, что, если бы не ферма, вы бы тут померли с голоду! Ну!..

– Да, дяденька, не убивайте нас!..

– За нами ухаживают!..

– Нам помогают!..

– Нам дают поработать на ферме и платят деньги! – словно под диктовку прозвучало три детских голоска.

– Старая! Ты чего там несешь?

– Сам старый!

– А-а! А-а! Выпустите нас! – закричали дети.

– А-ну, закройте пасти! – заорал, вскочив, Грышаев и стал бить в дверь ногами.

«Притон сумасшедших!»

– А у вас самих-то хоть дети имеются? – жестко спросил Крыншин.

– Какие дети!.. От них только неприятности!.. Пусть хоть все там сгорят и передохнут! – вдруг неистово закричал Грышаев. – Только я все равно ничего больше не знаю и ничего не скажу!.. – Он успел заметить, как дуло нацелилось ему точно в переносицу, а палец нежданного гостя перешел красную линию. Не успел он признаться себе, что это на самом деле явь, а не сон, как пуля прошила ему голову и он… нет, он даже не покачнулся, он просто обмяк и рухнул на пол, когда мозг отключился, а все что могло видеть и слышать навсегда погрузилось в темноту и в ничто.

Крыншин, закрыв лицо, выпустил детей.

– Кто эти люди? – спросил он их, всхлипывающих и икающих, показывая на двух бугаев.

– Они пришли за нами в школу. А сейчас мы должны идти на вырубку леса, к нам будут проводить электричество.

– А кто отказался, – сказала девушка, – вот эти бугаи тащат в свои бригадные домики. А эти… – кивнула она на убитых хозяева и хозяйку, – сами нас к ним отправляли и брали деньги!.. Дяденька, можно мы уйдем? – взмолилась она, вся дрожа… Ну, мы пошли!.. Она махнула рукой и увела за собой человек восемь подростков, которые, едва оказавшись на воле, бросились бежать вон.