«Три кашалота». В незримой тени тельца. Детектив-фэнтези. Книга 9

V

На другой день, выспавшись на своей теплотрассе, Крыншин по обыкновению после физзарядки полез наверх по железной лесенке, приоткрыл люк колодца, как обычно, прислушался и, не слыша шороха приближающихся колес, стал выбираться наружу. В этот момент что-то ударило его по голове, он потерял сознание и очнулся с мешком на голове, привязанным за веревку в каком-то подвале. Там он пролежал весь день, а вечером его запихнули в багажник какой-то старой легковушки, привезли к какому-то месту и бросили на землю среди невозможной вони. В мешке, в которых обычно возят овощи, наброшенном на его голову по самые плечи, были большие дыры. Он хорошо различил у ярко горевшего костра вполне себе мирно беседующих людей, по всему – бомжей. Кто-то копошился у только что сваленной новой кучи, о чем можно было легко догадаться по радостным возгласам о каких-то новых находках. Характерно шелестели распаковываемые мусорные мешки, высыпалось содержимое. Наконец, кто-то пнул его.

– Эй, Гришака, возьми-ка его за руки, мешает тут, бросим подальше.

Его схватили и бросили куда-то в сторону.

– Осторожней. А то щас нам Лилька покажет свою пильку!

– Ха-ха-ха!

– А мне теперь, хоть что покажи. Неинтересна! Что смотреть на хромую каргу! Мало того, что на Эльбрусе из ракеты шарахнули, так еще и в ляжку из «макарова» угодили.

– Хорошо еще не в пильку!

– Ха-ха-ха!

– Придурки! Чего над ней смеяться? Не каждый может в лекарке врача завалить шприцем в глаз да сбежать из тюремной дурки… Нужны вы ей! Да она, может, и впрямь, царица! У нее золота знаете сколько! Всю эту свалку с вашими потрохами перекупить может, только захоти!

– А чего тогда сюда заладила? Если мы такие придурки.

– Да вот щас ментяру на куски пустит, поехала за Хопросом, чтобы топор с собой захватил… О! Еще машина, пойду-ка гляну!

– А мы че! Не лопухи, чтобы сидеть без дела и ждать. Может, там металлолом? Тоже пойдем, а?!

– А я вам че, нянька. На хрен вы мне сдались!

– А че ты сразу в кипиш, брат?

– Да ну вас! Придурки и есть!

«Придурки и есть! Всю операцию в прах завалили!» – сказал себе Крыншин, сообразив, что его привезли убить на мусорной свалке, но оставили без присмотра. Ему не составила труда в минуту связанными руками нащупать вскрытую консервную банку и освободить себя от пут на руках и от мешка на голове. Костер, который, видно, закидали бумагой, быстро затухал. Он услышал шум подъезжающей машины, на удивление еле слышимый, которую он угадал по шуршанию протекторов. Он быстро метнулся за кучу и притаился. В руках он уже держал какую-то крепкую и тяжелую железяку.

Волосы встали на голове, когда он сначала услыхал голос Лилии Булатовой, которая должна была сидеть в тюрьме. «Вот ведь сука, этот твой Батька, друг Макс! – сказал про себя Крыншин. – Наверняка не без его содействия эта тварь опять на свободе. И ведь снова выследила одного из нас! Сейчас покончила бы со мной, а потом опять бы взялась за генерала, как пить дать! Мстительная, стерва!.. Вернуть бы ей ее подарок – царскую фарфоровую кружку и те пятнадцать минут, которые она принудила его провести с ней, хитрой бестией.

Она, на самом деле, заметно прихрамывала, и лицо ее, хотя и с печатью несчастья, торжествовало. Рядом он увидел двух ее ухарей, с которыми однажды уже пришлось помериться силами, когда она подстроила на себя нападение и, прикинувшись бедной овечкой, довела его и себя заодно до его постели в его собственной квартире в старой четырехэтажке. Теперь ему показалось, что он точно знал: это она подстроила карточную игру, после которой он лишился квартиры. И он не удивится, если она из нее уже сделала притон или отдала тому же Хопросу, чтобы он сейчас хорошо выполнил свою роль мясника. Как же она выследила его? Может, ожидая его приезд из Вологды на Ярославском вокзале, когда кто-то из «Голутвинской Пьяни» рассказал ей об убийстве ее сообщников, приехавших на расправу с москвичом. Вологодские, они хорошо слышат москвича, на их слух сильно нажимающего на «а».

– Ну, что за придурки! – сказала Булатова. – Ну-ка, подтяните мешок! – Она неуклюже пнула его лакированной туфлей. Одета она была очень модно и изысканно. На голове еще сохранялась удивительно красивая прическа. Он даже представил ее ухоженные белые руки с чудесным маникюром, и ноги с не менее прекрасным педикюром, чтобы губами любовника пересчитывать все ее двадцать точек «токов страсти», как заявила она тогда, заставив поцеловать каждый ее выступ и каждый кончик прежде, чем позволила ему сделать с ней все, что он ни пожелал. Да, все так и было. И на все про все ушло ровно пятнадцать роковых минут! Она думала, он не будет больше преследовать ее, но это оказалось не так, и с тех пор она ненавидит его и приготовила самую жуткую месть.

Подошел какой-то невысокий, но крепкий человек, всем видом похожий на маститого певца эстрады.

– Опоздали мы, Хопрос, голубчик! Тут уже эти придурки сами раскромсали его. И видно, давно! Крови совсем мало! А я так хотела посчитать все его капли, льющиеся в мусорную кучу! Хотели выслужиться, чтобы я оценила их преданность! Тьфу! Все, я ухожу от вас навсегда! Ни копейки им больше, пусть тут гниют и подыхают! Мертвые души! Ха-ха-ха-ха!

– Вон они, бегут сюда, шевелят булками!

– Черт с ними! Поздно!.. Они уже превратились в отбросы, даже простого дела сделать не могут. Придурки! Поехали!.. Э-эх! – она напоследок пнула мешок, чертыхнулась и быстро исчезла в машине. Автомобилю не пришлось даже подать звука заводимого двигателя, он работал непрерывно, видно, рассчитывая простоять здесь не больше пять минут. Так вышло. Он тронулся и исчез. Так же быстрым броском, а затем и ползком, Крыншин стал убираться с этого страшного места. Он, кажется, понял: Булатова приняла за его останки чьего-то разделанного тела, так вовремя оказавшегося в огромном пакете.

– Вот сучка! – слышал он проклятия в адрес Булатовой. – Забрала-таки этого ментяру! А нам какой магарыч? Мы че, зря катались, ждали ее тут. Падаль!

– Придурки! – еще слышал он.

Он тогда еще не мог знать, что это были останки мясника Допроса, брата мясника Хопроса, который только что здесь стоял со своим страшным топором, будто топором самого настоящего палача.

– Мы квиты! – сказал Крыншин. – Я не знал, что ты в бегах! И не удивлюсь, если ты уже считаешься покончившей с собой в тюремном госпитале, а в могилу привезли гроб с телом той несчастной девушки из Голутвинской Пьяни, которой бык Минотавр повредил ногу и руку. – Но теперь и ты не знаешь, что я все еще жив!

Увидев машину «Газель» с номером, который совпадал с тем, что дал ему Макс, Крыншин остановился и решил вернулся назад.

Вскоре в ведомстве «Три кашалота» появилась сводка, что в районе Нового Иерусалима, где сгорел детский приют, обнаружили грузовик марки «Газель», принадлежащий ферме убитого Грышаева, и что это именно на нем из Голутвинской Пьяни были доставлены молочные продукты и, очевидно, бычок, потому что следы протекторов от «Газели» были идентичны ранее обнаруженным и зафиксированным следственной группой. В кузове грузовика на этот раз оказалось пять тел заколотых и забитых до смерти бомжей одной из мусорных свалок ближайшего Подмосковья. У всех у них были оторваны головы и брошены рядом. Дело получило столь громкую огласку, что эксперты поклялись, что не успокоятся, пока не выяснят, чьими именно были эти молочные продукты, тогда как на ферме Грышаева, прежде неоднократно судимого за разбой и насилие над детьми, молока в таком количестве не производилось, и цехов по производству высококачественных сыров, творожков и других молочных продуктов не имелось. Узнать больше того, что эти продукты были доставлены в школу-интернат, а затем, отнятые у интерната, были доставлены в истринские детские приюты на этом грузовике, никому больше так и не удалось.

Но это казалось уже не столь важным по причине того, что выявилась связь детских судеб интерната из-под Вологды с истринскими событиями, а также с тем, что случилось при открытии памятника «Молокку – спасителю детей» в Москве, когда явно были принесены в жертву мальчик и девочка, из которых мальчик был ослепшим на один глаз. Оба ребенка были воспитанниками интерната, доставленными оттуда неизвестными накануне. Становилось совершенно очевидным, что схлестнулись две неизвестные силы – кто убивал детей и кто их спасал и мстил за их смерти.

VI

Начальник аналитического отдела альтернативных фактов и регистрации унифицированных источников «Альтруист» ведомства «Три кашалота» капитан Илья Сергеевич Куртяхин был срочно вызван, а точнее сказать, приглашен в службу следственно-оперативной работы «Сократ». Ведомство «Три кашалота» создавалось с целью поиска драгоценных металлов, их залежей или кладов, где бы и в какое бы время они ни находились: лишь бы об этом обнаруживались зацепки в любых источниках. Главной считалась работа аналитиков операторов. Служба детективов приступала к работе, как только у поисковиков драгметаллов всплывали факты криминального характера. Но там, где дело касалось сокровищ, без следственно-оперативной работы все же не обходились никогда. Имелись и другие службы, выполняющие свои специфические задачи, в том числе обслуживающие электронные программы и технику. Все службы, таким образом, работали независимо, но в тесном взаимодействии. Начальники отделов и бюро нередко спускались с верхних этажей на первый, чтобы пообщаться с детективами. Обе структуры в течение дня систематически отчитывались перед главой ведомства генералом Георгием Ивановичем Бреевым. Любая следственно-оперативная задача решалась в течение дня. И каждое утро генералом ставилась новая.

Сегодня в «Трех кашалотах» стояла задача выяснить: не связаны ли убийства у памятника древнему христианскому божеству Молокку с тайнами о древних золотых кладах подмосковного Нового Иерусалима или тайнами обнаруженного в виде коровьих лепешек золота в Голутвинской Пьяни из-под Вологды.

Только что в Вологодской области был найден погреб с золотом в форме засушенного коровьего кизяка, и система «Сапфир», обрабатывая данные, выдала, что помимо известных версий названия Пьяна, связанных с шатающейся, будто пьяная, самой извилистой рекой в мире Пьяной, название поселения Голутвинская Пьяна имело и иное, сакральное значение. Поселение было основано по приказу Бориса Годунова как небольшой форпост, охраняющий обозы из Москвы в Вологду, из которой в свое время Иван Грозный хотел сделать столицу Руси, и из Вологды в Москву. Соединяя аргументацию Бориса Годунова с современной математической аналитикой, система выдала, что название Пиана состоит из двух слов: пи (би), что означает богатый, плюс акна (мать), и в соединении образуется понятие богатая мать. Так, Енисей – Анасай Ана-су, мать-река; Обь – эбэ, эби елга, бабушка-река, Иртыш – эр тыш, мужчина-река, Ока – Агап Елгасы, дедушка-река. Это была «тюркская версия». Но это, видимо, не имело большого значения. Главное, что опосредованно «точные» данные приближали к искомому результату. Поиск данных, как-либо связанных с вологодской землей, указал на письмо Годунова, в котором он писал о спрятанных сокровищах в «Богатая мати говядо», то есть в «Богатой матери корове». Система «Скиф» тут же обнаружила в делах числившегося неоднократно в фигурантах ведомства предпринимателя Владимира Бецкого план о прокладке дороги в вологодских лесах через ряд холмов, среди которых были «Материнские холмы» у речки, богатой известняками и красящими воду, «Молочные берега» с единым островом, который обегала речка с двух сторон, носящим название «Остров Молокка». Прежде никто не связывал понятие «Молокк» с мифическим тельцом, называя остров «Молочным», ибо он был весь из известняка.

Теперь здесь могли залегать пласты золота, по одной версии «Сапфира», очень близкого к коренному валуну, от которого они в породах словно отслаивались, принимая форму «коровьих лепешек». Другим простым решением железного мозга было то, что слоистые породы вмещали в себя полости в виде камер с благоприятными условиями для зарождения самородков, когда в них из земных недр впрыскивались древние золотосодержащие растворы. Все эти камеры имели вид лепешек, и было их здесь огромное множество. Мягкие породы вокруг них в дальнейшем движении земных пластов здесь не позволяли разрывать мягкое золото на куски, как обычно выглядят куски золотого металла вплоть до мелких осколков на месторождениях вокруг коренного гнезда, редко где остающегося хоть сколько-нибудь целым…

Крупный, сильный, обладающий несомненным талантом в следственной работе начальник отдела «Сократ» полковник Халтурин всегда ощущал небольшой дискомфорт при общении с начальниками отделов, бывшими в подчинении у генерала Бреева.

Полковник не имел права требовать от них ни дисциплины, ни отчетов, только обращаться с просьбами и довольствоваться тем, что получал от них. Эта двойственность положения «Сократа» в системе ведомства заставляла Халтурина быть, по-своему, дипломатом. Впрочем, его огромное уважение к любому сотруднику «кашалотов», как к неординарной личности, вызывало и у них бессознательную реакцию теплоты. И часто его просьбы к операторам Бреева выполнялись ими как приказы.

– Вот о чем, Илья Сергеевич, я хотел бы вас сейчас попросить, – сказал Халтурин Куртяхину, приподнимаясь над столом, мягко обхватывая большой пятерней узкую кисть начальника отдела «Альтруист», а затем показывая ему на стул. – Не могли бы вы уточнить степень лояльности одного мифического персонажа к нашему… как бы это сказать поточнее… к нашему русскому миру? Ко всем россиянам, разумеется: татарам, евреям, кавказцам, алтайцам, северным народностям, дальневосточным…

– Сделаю все, что смогу, – кратко пообещал Куртяхин.

– Дело тут вот в чем. Совершено ритуальное убийство при открытии памятника одного из таких, знаете ли, скульпторов, которые любят изображать персонажей басен или клоунов из цирка на Цветном бульваре. Памятники он прежде ставил в Санкт-Петербурге, теперь вот в Москве.

– Вы о «Молокке – спасителе детей»?

– Спасателе детей! Эту деталь мы должны отметить особо, чтобы не прийти к объяснению библейских истин. Можем запутаться в казуистике. Вы понимаете меня: ведь у нас пока еще нет отдела, где свое слово мог бы сказать настоящий священник.

– Я вас понял, товарищ полковник.

– Так вот… В данном случае это, как вы уже в курсе, а я сам до сих пор не могу поверить, – бык с человечьей, хотя, слава богу, мужской головой. Могла быть и женская, вы понимаете меня…

– Так точно, товарищ полковник. От наших современных экспрессионистов можно ожидать чего угодно! – вежливо соглашался Куртяхин. При том, кивнув, он улыбнулся, положил суховатые, но сильные и жилистые руки на стол и удобнее устроился на стуле, вытянув длинные ноги и положив одну лакированную туфлю на другую.

VII

На полковника, видно, напало красноречие. Что-то явно задело его за живое, и он продолжал говорить, выговаривая:

– Как выяснилось, скульптор Чудовин, это наш фигурант, вы знаете, получил этот заказ от православных заказчиков, но так размахнулся, что подыскал зарубежных спонсоров и по их принуждению, разумеется, должен был кое в чем перестараться. Вы понимаете, о чем я?..

– Да, конечно, что ж тут не понятного!

– Ну, когда речь идет о том, у кого, наоборот, человеческое тело, а голова того… ну, животного, птицы, мы это принимаем. Мы к этому, можно сказать, привыкли. И бог бы с этими художниками и скульпторами!..

– Безусловно! – кивнул Куртяхин.

– Так вот… Мэрией Санкт-Петербурга скульпторам дано на это «добро», и преступления в этом мы тут, в Москве, тоже, конечно, не усматриваем. Попривыкли. Мда-а!.. Это и не в нашей компетенции, – вздохнув, с некоторым сожалением добавил Халтурин. – Мы даже можем пропустить мимо ушей выступления разных ораторов о том, что человек-бык новой эпохи выведет общество из лабиринта нескончаемого кризиса… Вы понимаете, о чем я?

– Да, товарищ полковник. Скоро пойму еще лучше.

– Мы можем согласиться, что надо осудить тридцать седьмой год и поставить памятники жертвам репрессий. Это нормально. И даже памятники тем, кто призывает мужиков отказаться от, простите, баб, а последних – от мужиков. То есть, вы понимаете, от чего именно?

– Ну, ясно, детородных органов!

– Вот и я о том же, капитан Куртяхин! Дошло до того, что уже призывают узаконить однополые браки и связь с детьми от тринадцати-четырнадцати лет! Мда-а!.. На этом фоне споры вокруг шапки Мономаха, о том, кто победил орду, там, и существовал ли Советский Союз, вы понимаете, попросту меркнут. Вы согласны?

Куртяхин кивнул.

– А что, что-то стряслось с шапкой Мономаха? – спросил он. – Украли из музея, как недавно «Женевскую грамоту?» Только ее вернули потом. Могут вернуть и шапку.

– Погодите! Все по порядку!.. Я возмущен, и этого не скрываю. Вот посмотрите-ка! – Халтурин взял пульт и, направив его на большой плоский экран на стене с правой стороны от себя, включил видеозапись демонстрации и выступлений на открытии памятника.

Изделие в три-четыре человеческих роста скульптора экспрессиониста показалось Куртяхину рождающим импрессионистское чувство бесконтрольного впечатления. Бык стоял на задних ногах; и они прочно упирались в Земной шар. Передние ноги свешивались, но были расставлены немного в стороны, как бы указывая на что-то внизу, у постамента памятника. Там имелись дополнительные атрибуты общей композиции: в том месте, куда указывали копыта, оказались скульптуры детей подростков, а между ними было размещено нечто, напоминающее алтарь с очистительным огнем. Языки пламени также были бронзовыми. По одну сторону пламени стояли те, кто готовился перепрыгнуть через алтарь, а по другую – уже совершившие этот очистительный акт. Бронзовое животное было мужского пола не только в его верхней части. Но более всего в нижней. Голова же напомнила Куртяхину какого-то ученого средневековья.

Это был человек с высоким лбом, небольшими залысинами, длинным ровным носом, явно пышными бровями, близко поставленными к носу глазами с выразительными веками, длинными усами, как бы расставленными по сторонам и ниспадающими на окладистую бородку с бакенбардами. Голова, обрамленная небольшой шапкой волос, прежде чем стать частью бычьего тела, была поставлена на ажурное жабо.

Что касалось частей тела быка, или тельца, то все они были выражены также ярко, искусно, каждая до мельчайшей детали и без учета какого бы то ни было мнения радетелей нравственности, слабых завистливых мужчин и жителей района, имеющих несовершеннолетних детей. Неподалеку от детской площадки и сквера для гуляющих с колясками матерей этот монумент – метров в пять-шесть высотой, не считая его постамента – стоял олицетворением навсегда потерянного скромного поколения.

Халтурин, глядевший на экран монитора, хищно наблюдал, как видеокамера цепко выхватывала и приближала фигуры и лица отдельных участников митинга и его ораторов, словно специально, чтобы было легче их запомнить. Только Куртяхину они были не интересны. Эту породу людей, подхватывающих всякие сомнительные инсинуации западной толерантности, лояльных к извращенцам, он не любил так же, как и все нормальные люди.

Если кому-то при определении западной демократии хотелось поднять обе руки и пальцами пощипать воздух, изображая кавычки, то у него, Куртяхина, всегда возникала потребность эту ложь разоблачить. Бесцеремонность, с которой вторглась в русский мир эта демократия, в тех же кавычках, поневоле вызывала ответную реакцию: стараться не замечать в ней ничего хорошего, а видеть только каверзу, мерзость, ненависть ко всему доброму и человечному.

Не требовалось особой прозорливости, чтобы видеть: страна все еще остается в опасности. Куртяхин не был членом ни одной партии. Но у него были нормальные мозги. Зачем под этим бронзовым чудовищем с большими, превысившими нормальные пропорции гениталиями, были поставлены бронзовые дети, причем полунагие? У всех мальчиков между ног топорщились трусики, а у нескольких девочек выпали из маечек их едва наметившиеся или чуть сформировавшиеся груди. Их у памятника уже принялись гладить какие-то подозрительные прохожие – и мужского, и женского пола; и не было сомнений, что будет сочинена легенда, как это притрагивание к груди девочки или пипке мальчика поможет студенту сдать экзамен, а педофилу безнаказанно совершить свой преступный акт.

– Вот только посмотрите на этого! – Полковник указывал лазерной указкой на одного из таких, невысокого роста, худого и будто скрюченного от невыносимой необходимости маскироваться и скрывать свою гнусную сущность – воспаленную страсть ко вкусу чистой крови подростка. Плечи его приподнялись чуть ли не до ушей, чтобы скрыть выдающийся скрюченный нос, как у Кощея или Бабы-Яги, глаза были утоплены так, точно он обладал способностью их прятать и выкатывать раком, когда требовалось пятиться задом. – Тот еще экземплярчик!

– Да уж! – поддакнул Куртяхин.

– Если бы один! – с досадой сказал полковник и положил тяжелый кулак на стол. – Но уж этот-то нами выявлен: бывший руководитель секты «Минотавр», державший в подземелье с десяток своих «прихожанок», матери которых уже не чаяли их вновь когда-нибудь увидеть у себя дома! К счастью для этого мерзавца, он заставлял их совершать лишь сакральные ритуалы, например, перепрыгивать через костер и ходить голыми ступнями по горящим углям. Мне бы его в руки и в лес. Попрыгал бы!..

– Кажется, одна из его бывших воспитанниц – ныне известный шоумен, выскочившая к славе, как из торбы.

– А-а, так вы в курсе?! Правда, этот мерзавец «педагог» узнал об этом уже после того, как шесть лет отсидел за решеткой.

– Да, я в курсе. Об этом писали. Его имя Кориандр Велурович Роков, потомок побочной ветви фамилии помощника протоинквизитора Санкт-Петербурга графа Широкова.

– К тому же, граф Широков уже не раз мелькал в наших делах, касающихся поиска следов к золотым залежам с помощью первого золотодобытчика России Ивана Протасова…

– Что еще я могу здесь добавить… Широков петровских времен – личность в Санкт-Петербурга довольно известная. Занимался преследованием раскольников, сыском сакральных тайн, открывающих путь к власти и богатству. Не удивлюсь, если в летописи вновь всплывут сведения и о его развратном племянничке поручике Бецком. А его потомку Владимиру Бецкому уже давали сроки. Он обходился условным наказанием. Сейчас он у нас – фигурант по делу о растлении школьников сотрудниками его фирмы, которую он открыл под Вологдой.

Проявив осведомленность, Куртяхин спросил: – Так чем же я, товарищ полковник, могу быть полезен?

– Более подробно о вставшей перед нами задаче вы ознакомитесь, – Халтурин взглянул на часы, висевшие над экраном монитора, – буквально через минуту. О, да вот и они!.. – Он встал и направился к двери, где встретил гостя, прошедшего в кабинет первым, в котором Куртяхин признал ученого историка профессора Института истории РАН Самуила Вавиловича Петрегина.

VIII

Дело Петрегина, в качестве свидетеля или потерпевшего, очевидно, не могло завершиться никогда. Видимо, этого всей душой не желал и он сам: всякий раз быть притянутым за нос и за уши к разным неприятностям. Но это он обнаружил старинный архив петровских времен со сведениями о первом золотодобытчике России Иване Протасове; в корешке одной из книг был найден очень ценный сапфир; в результате на профессора в его же квартире было совершено покушение. Но, главное, он был жив, а ведомство «Три кашалота» вышло на древние клады, а отдел «Сократ» разоблачил ряд преступных группировок. И вот он, герой «кашалотов»: довольно расторопный, крепко стоящий на ногах, хотя и с тростью; уже довольно упитанный, гладко причесанный и в хорошем немятом костюме, предстал сейчас, по-видимому, в качестве эксперта.