«Три кашалота». Гарантия жизни – смерть. Книга 4

I

За рабочим столом оператора-аналитика отдела «Опокриф» капитана Андрея Страдова встали одновременно две, не исключающие одна другую задачи: вместе с сотрудниками ведомства генерала Бреева «Три кашалота» выполнить дневной план по розыску драгоценностей для пополнения кладовой страны и поиск аргументации против навязанной Западом повестки саммита в Санкт-Петербурге о «факте утери Россией ее влияния на Балтике и в мировых событиях».

«Если мы сами стремились к слиянию с Западом, но тогда какое мы имеем право рассчитывать, что в его глазах мы навсегда не останемся теми, кого он, благодетель, научил, воспитал, одел, накормил, образовал, – говорил себе Страдов. – Разве и Россия, идя на восток и прибирая к Москве все новые и новые земли, не рассчитывала на такое же признание своих заслуг, своей правоты со стороны хотя бы и принявших ее культуру, но покоренных народов? Да, но это делалось не с целью ограбить, унизить и растоптать, даже если какие-то народы долго сопротивлялись. Они не уничтожались, как были уничтожены и стерты с лица земли миллионы индейцев и племена великих цивилизаций. Но что же изначально позволяло народам России, в конце концов, не только принять ее культуру, но и желать ее развития? Это, конечно, то, – рассуждал Страдов, – что Россия все время была уязвимой и порой, словно бы, беззащитной. И выжить она могла только в братстве и дружбе со всеми своими бесчисленными племенами, образующими могучую Российскую державу. Императрица Елизавета любила принимать у себя представителей сотен народов, населяющих государство от западноевропейских границ до границ с Америкой. И ни один дерзкий подданный не был казнен по ее приказу – она вообще отменила смертную казнь, как была отменена казнь и в настоящее время. Но были «повинны смерти» все те, еще до Петра, при Петре и после Елизаветы, кто дерзнул нарушить покой государства. И даже цвет русской души – христиане. А почему?..» – «Потому что решили строить свой путь по примеру «пути европейского», – отозвался Дух Яви. – Я помню, как царь Алексей Михайлович, душой принявший «западный политес» и даже открывший светский театр, согласился с патриархом Никоном заставить переписать церковные книги, чтобы они совпали с греческим текстом, и креститься по-гречески, троеперстно. Тем самым, был задет русский код, и новый наследник престола Петр не пожалел сил, чтобы довести начатый отцом труд до конца: стал яростно прорубать окно в Европу!.. Я видел, как Сталин, покоривший Европу и принявший в империю с десяток ее народов, глядя на маску Петра в Монплезире, покачав головой, сказал: «Петруша, ты не дорубил!»

«Что-то заврался ты, брат! И то ты видел, и это!..» – Но Страдову не стоило забывать, что Дух мог сидеть и в его голове. И, разумеется, Дух не сдержался: «Я не просто видел, я чувствовал, понимал, давал свой анализ… А как же!» – «И что же ты вывел из того эпизода?» – «А то, что русскому – жизнь, то немцу – безусловная смерть… Я даже помню, кто первый произнес эту фразу. Если хочешь, скажу!» – «Ладно, согласен!» – «Это был Корень Молоканов, глава духоборской секты, враг протоинквизитора Широкого, его племянника Бецкого, который желал заполучить на утеху дочь Молоканова, но помешал Протасов Иван и потом, кажется, взял ее в жены…» – «Ему кажется! Ты уверен?» – спросил Страдов. «Ты о чем?» – «Что русский и немец не совместимы!» – «У меня есть на этот счет свои правила. Но если ты хотя бы держал в руках книжку «За все хорошее смерть», ты должен знать, что русский код – смерть в грешном, а потому временном миру, там, где мертвые погребают своих мертвецов. В этом у них гарантия обретения царства небесного, мира безгрешного. Помню, как сказал Иисус: «Бросайте все и ступайте за мной!..» – «Были же времена!.. А в чем код западноевропейца?»

Дух не ответил, видно, не желая сеять розни между людьми. Он мудро предоставил Страдову возможность ответить на вопрос самому. Страдов вспомнил, как в рассказе Ибрагимбекова попавшие в ловушку без пищи люди избежали мучительной смерти лишь потому, что, увидев нетронутые банки немецкой тушенки, догадались: они отравлены. Нацисты за все, что давали, сеяли смерть. Их сущность искала гарантии жизни в смерти других, не принимая философии православных – умереть в миру ради жизни вечной.

– Гарантия жизни – смерть? – Страдов хмыкнул… Его потянуло вернуться к старинной рукописи о жизнедеятельности первого великого золотодобытчика России Ивана Протасова, которую он должен был изучать, чтобы отыскать в ней какие-либо следу, ведущие к драгоценным кладам.

«…В лихорадке смелых и уже оправдываемых надежд, – читал он текст неизвестного автора, – оказавшись в Санкт-Петербурге и ощутив внезапную потребность побыть в уединении со своими мыслями, Иван выбрал одно из деревьев большого парка и, свернув с аллеи, сел под это незнакомое дерево с раскидистыми нижними ветвями, почти касавшимися его. Он понимал, что ему, приехавшему из Великого Новгорода и начинавшему карьеру в Санкт-Петербурге, к столичной жизни еще надо привыкнуть. И при этом держаться одной, раз и навсегда выбранной стороны…

II

Вполне согласуясь с его мыслями, рядом послышалось приглушенное:

– Эх, знать бы, где тот краеугольный камень, Ефим?..

Другой голос был наяву и категоричен:

– Он, слыхивал я, тоже живой. В каменном идоле он. На какую сторону ни поверни, всюду появится другой мир! Верь, Клим!

– Вот, вот, патриарх Никон, видать, тем камнем воспользовался? Теперь живем, как в замирье. Не так крестимся!..

– Не «видать», а так оно и есть! Если найти его могилу, того идола, так можно на церковь обратно повлиять! Верь!

– Так известна ж она, могила-то! Почто еще-то искать?

– Так ты, Клим, что, совсем неслухом жил? Нет Никона там!

– Кто смотрел?

– Умные люди говорят. И наставник наш, Корень Молоканов, не отрицает. Нет там его праха. Ты верь!

– Значит, есть на свете справедливость! Наказан «реформатор» господом. Нечего было в церкви устои менять, с двоеперстия к трехперстию переходить. Ну, что за крещение – щепотью?! Ну, ничего, у нас и свой отдельный такой каменный идол сыщется! Поискать бы надо, а?

– А уже не надо, – заговорщически произнес товарищ.

– Сыскан? Ай!…

– У нас же, в Замаранихе, тут, у Молоканова в избе!

– Ах!..

– Тс-с!

– Ага, когда я меру теряю, правильно, – останавливай.

– Ладно, раз такой покладистый, скажу еще вот что. Петр каменного всесильного истукана нашел. И для него начал строить сразу три кургана, не только у нас, но также в Воронеже и Царицын-граде. Где поставит истукана, тот все, где на Руси что с ног на голову поставлено, опять зеркально перевернет. Вот!

– Тогда и я скажу, что ведаю. В Екатеринбурге-то, что отстроен в честь полюбовницы его, царицы, многие тоже есть недовольные. Немка она, незаконная. А сам, де, он – антихрист. Мало, что строил город, так еще прозвал именем в ее честь! И скрываются там подземные штольни с зерцалами, а в них-то и видать: вслед за первой Екатериной, женой царя, будет у нас и вторая, тоже наполовину немка. Только к началу нового века появится царь мужеского рода!

– Кто зерцала эти видал?

– Люди! Верь им! Отец государя, царь Алексей Михайлович в Великое Зерцало верил, в Коломенском по нем книжку читал, и ты верь.

– Всем верить нельзя…

– И царю?..

– И царю!

«Вот он, вот он, старообрядческий раскольничий дух, – рассудил Иван, осторожно выглядывая из-за ствола дерева. Деревьев здесь было много и, казалось, за каждым, как в лесной чаще, затаились недовольные властью старообрядцы. – Но разве же затаились, – спросил он себя, – коли позволяют себе такие речи вслух! Ничего не боятся, и на костры скопом идут! И, как рассказывал отец, вождей раскола, чтобы умилостивить их, императорские вельможи звали на спорные беседы в Синод и в другие собрания. А старцы и там продолжали перечить, даже императору, не говоря уже об Екатерине, которую в России мало кто жалует…»

Иван воочию убеждался, что император Петр, его политика, то, что творилось в обеих, или даже трех столицах, принимая во внимание новый град на Каменном поясе, Екатеринбург, были на устах у всей России, – от больших до малых, самых простых людей.

Он вдруг ощутил доселе ему неизвестное, властно овладевавшее струнами его честолюбивой души чувство, связанное с потребностью использовать для своих целей эту всеобщую могучую силу, так или иначе противостоящую власти.

«А может, стать ее предводителем?!..

Но пока ты лишь простой слуга Господень, купец и лавочник. Так и ступай себе в свою лавку! Время решать такие многотягостные задачи – еще впереди!..» – прошептал он про себя, уже мысленно ускоряя шаг.

Как только раскольники исчезли, он поднялся, отряхнулся и вновь пошел по аллее, ведущей путь к центру города.

Перед ним, за небольшим изгибом аллеи предстал гигантским выпуклым каменным кастетом форпост Петропавловской крепости; у ее подножия заиграли отраженные в зеркале могучей, всегда беспокойной Невы, лучи вышедшего из-за облаков солнца.

Это был город его мечты!

Город был постоянно на слуху у всех новгородцев, всей России.

О нем непрестанно говорили и в Европе, распространяя сведения все дальше по всему миру!..

Это был город, строившийся по единому сакральному плану, разработанному древними славянами еще в гиперборейские времена и использованному, как утверждали свидетели, в Китеж-граде. Туда многие перенеслись от реформ Никона и из Санкт-Петербурга, и самой Москвы.

Затем их идеи распространились по Востоку, потом и по западным участкам Евразийского континента.

Теперь эта планировка древней столицы мира была почти в точном своем повторении перенесена сюда, в устье Невы, на территорию, где весь ландшафт, включая и Финский залив, и Неву, и ее притоки, и болота, и холмы, и весь рисунок возрожденного города, была искусственно воссоздана по подобию урбанизированного ландшафта двух древних столиц Гипербореи – Святой Миреи и Святой Масквы.

Не только для дворянских, но также и купеческих семей, для каждого, кто ощутил в нем дух древнерусской старины, этот город очень быстро становился близким, родным и все более заманчивым.

В то же время скопившаяся в нем, на его ремесленных окраинах и далее вокруг него, и в расчищаемых от вековых деревьев лесных уймах, огромная масса простого народа порождала в себе и самые жуткие настроения протеста.

Как и каждый протест, он имел исток огромной народной жертвы: отданных на заклание царским промыслам крестьян ради возрождения однажды утерянного мирового могущества славян, руссов, гиперборейцев, руссов-ариев…

Пока мозг Страдова в сновидении делал свои умозаключения, опираясь на интуицию, машина отправляла все новые и новые данные, которые могли бы свидетельствовать о фактах владения этими землями русскими. Славяне множили свои племена и народы, распространяясь векторами из Гипербореи, а скандинавы из Атлантиды. Древние русы мирно использовали все земные просторы и морские берега с их твердью подводных шельфов. А с западных границ шел захват американских земель, грабеж пиратскими кораблями всех, кто мирно шел осваивать новые континенты, чтобы множить торговлю. Были среди них купцы из Новгорода и из беспокойного Русневья: с окном в Китеж-град Присибирья, ставшего фундаментом Санкт-Петербургу, как некогда столетний град этрусков, выходцев из Китеж-града – для нового Рима… Долго, долго еще славянам Руси искать Единого Бога, долго искать пути правильно славить Его…

Протест в ту пору и в данном городе то множился, то утихал под знаменем раскольничества, не принимавшего пути новых церковных реформ никонианства.

Да, с раскольниками работали, с ними вели переговоры, с ними вступали в дискуссии, но однажды взялись за них всерьез, вплоть до расправы над ними. Вот этим-то заносчиво и даже хвастливо, будто за это обещана награда, кичился племянник грозы раскольников, помощника протоинквизитора северной столицы поручик Бецкий.

И судя по его гневу на староверов и его ненависти к ним, они все же были сильнее его своим древним русским духом. Иван вспомнил, с каким плохо скрытым чувством зависти и восхищения отзывался о них даже его отец, хотя во всем поддерживал не их, а царские начинания.

«Не вольные они, а слишком своевольные!» – говорил он о русских православных людях, кто на самом деле крестился не тремя, а по-старому, двумя перстами и в том оставался упорным десятилетия после реформ патриарха Никона.

«Видал я и разбойную силу, настоящих морских пиратов, – как-то поведал отец, будто завещая Ивану крепко помнить. – А наши из раскола – упрямцы еще упрямее, и никаким царским увещеваниям и его силе не вменяются!..

Но заслон в Петербурге и в Москве им все же был поставлен. Видно, кончилось ангельское царское терпение!..

И попомни, сын: тот настоящий царь на Руси, кто сумел подчинить себе это великое настырство непокорных!»

Но, едва ступив на землю никогда не прекращавшейся битвы этих двух духовных соперничающих сил, Иван, мечтавший о дворянской шпаге, был уверен, что и ради нее не вступил бы в разбойничий отряд; с одним таким под предводительством поручика Бецкого он уже успел познакомиться.

И теперь впервые, как прозрев, он ощутил, что русский народ разделен: на тех, кто у власти, и тех, кто ей противостоит и копит в себе недовольство, ненависть и силу… «Да, долго, долго еще славянам Руси искать Единого Бога, долго искать пути правильно славить Его…»

III

Веки Страдова дрогнули, мозг на мгновение погрузился во тьму. Затем яркой вспышкой возник целый ряд цифр, пока не было продиктовано: 7, 3, 2, 3, 7, 2, 2, 6…

– Отключите! – услыхал Страдов сквозь пелену пробуждения. Но в мозгу четко отпечаталось, и это не успела схватить подсистема «Аватар», – 7323…7226…

Связав все данные, главный компьютерный мозг ведомства «Сапфир» не нашел ничего оригинальнее, чем попытаться составить из этих чисел координаты различных горных доминант в Миасской долине, в ста километрах от столицы Южного Урала Челябинска, и связать с данными разведок горных разработок, маркшейдерских сбоек идущих друг к другу с разных сторон штреков шахт, когда точные измерения позволяли проходческим бригадам соединять тоннели на глубоких горизонтах вскрытия золотоносных руд с погрешностями до нескольких сантиметров. Это на самом деле пригодилось. Обнаружилось несколько заиленных шахт, о которых не имелось ни страницы документации. Тут же по распоряжению генерала Бреева был создан новый отдел, чтобы продолжить поиски таковых. Страдову пришла благодарность в виде смайлика с сердечком, и оно учащенно колотилось. Это не могло быть посланием ни от генерала, ни от полковника. Вержбицкая, казалось, тоже не шелохнулась, даже не глядела на него и не предлагала кофе.

Пришла новая сводка, о том, что произошла разборка приближенных сподручных миллиардера Сулуанова. Несколько человек были убиты, шестеро ранены, из которых троих поместили в больницу. Жена Сулуанова устроила усопшим пышную панихиду в одном из богатых московских храмов, из чего стало ясно, что усопшие при дележе каких-то прав либо имущества были на ее стороне. В то же время она подозрительно сердобольно поехала в больницу навестить тяжелораненого, едва пришедшего в сознание. Шли слухи, и возникла версия, что – любовника. Бывшая под подозрением изначально, она стала срочно переправлять в один из офшорных банков Скандинавии все имевшиеся в ее распоряжении средства, до двухсот сорока миллионов долларов. Окончание срока задержания у себя детей, который установили похитители для миллиардера, исчислялся считанными часами. Исходя из этого весьма правдоподобными выглядели ее старания переправить миллионы за рубеж: часть из которых могла быть и платой похитителям детей Сулуанова.

Такая щедрость от супруги, накануне поругавшейся с Сулуановым, и, как выяснилось, не жаловавшей его отпрысков – ни мальчишку, ни девушку, сразу вызвала огромное подозрение. И потом, без согласия мужа она не пошла бы на это, если бы хоть немного надеялась, что он жив. Значит, знала, что он уже мертв. Но что стало с детьми? В этих условиях Хирита Одоярцева, бывшая неофициальная жена и мать двоих похищенных детей Сулуанова, срочно подала иск в суд, убедила полицию заморозить вклады законной супруги, дабы не оставить без наследства чад миллиардера. На все это ушло не более дня, и Страдов заподозрил, что не обошлось без помощи генерала Бреева.

Вечерело. Халтурину сообщили, что в доме миллиардера началась паника. Прислуга, получая расчет, бежала вон. Части прислуги не досчитались, в то время как в доме пропал целый ряд ценных вещей. Наконец, видя, что хозяйка особняка не зовет полицию, все телохранители, охранники, водители, технический персонал дома и всех офисов в разных городах, стали грабить недвижимое и движимое имущество. Погибло еще несколько человек. Вместе с тем, пришло сообщение, что покинули свой приход несколько клириков церкви на бывшем Муравском шляхе белгородской епархии. Выехавшая туда опергруппа засняла входящих в церковь верующих, и вскоре на экранах мониторов аналитиков, ведущих дело Одоярцевой, возникло лицо Хириты. Электронный мозг здесь жирно связал Муравский шлях и девичью фамилию Одоярцевой – Муравлева.

«Несомненно, затем исправившую свою фамилию на Муравскую, – тут же подумал Страдов.

Как раз в это время на саммите представители скандинавских стран предъявили претензию, что земли, на которых проживает население с фамилиями, оканчивающимися на «ко», «чук» и «ский», должны пересматриваться в пользу народов, имеющих право не считать Москву столицей своей малой родины.

Срочно были подключены местные органы и обошли все дома жителей, где могли проживать Муравлевы. На всякий случай посчитали всех Муравлиных, Муравленко и Муравлевчуков, их оказалось в одном селе 73 человека, в соседней деревне 23 человека. Потом пришли уточненные данные, показавшие почему-то уже 72 и 26 человек.

Страдов тут же отослал версию об ошибке. Видно, машина внесла эту поправку, исходя из ранее указанных им в отчетах двух датах по старому летоисчислению.

В ответ на эту версию машина сразу же, словно не согласная с аналитиком, представила на экранах всех операторов точно такие же часы, которые показывал генерал Бреев полковнику Халтурину – с летоисчислением до конца света с учетом мировых разногласий. И стрелка указала, что во время победы Петра над шведами в Полтавской битве до конца света оставалось сто дней, что означало – две тысячи лет, а во время победы над Наполеоном – пятьдесят, что означало возможность жизни еще одну тысячу лет, а в год победы над фашистской Германией – двадцать пять дней, что гарантировало человечеству пятьсот лет жизни. Но сейчас, когда на саммите Запад ставил России неприемлемые условия мира, часы показывали, что осталось жить ровно 24 часа. И из них уже ушло больше половины.

В то же время пришла и радостная весть: система выдала документ Петра I на владение Лефортом московского дворца, в котором значилось: «Сердечному другу подарок любезный сей дабы прожить в нем фамилии Лефортовых 24 часа для здравия оной до конца исчисления мира в триста лет по зеркалам его цеха кукольных фигур, дабы забавляли потомство до иного завещания по промыслу Божию и указаниям зерцал тайного советника Флоренского на имя фабриканта Ивана Иваныча Блюгера».

В арендованный Блюгером дом, бывший некогда флигелем дворца, были посланы сыщики. Страдов с удивлением узнал, что к работе удалось подключить дочь Одоярцевой Марию Костюмерову. Он тут же хорошо представил всю ее несколько угловатую, как у первокурсницы, впервые вставшей за треножник с топографическим зеркальным приборам, далеко не идеальную фигуру.

«Не идеальную? Это еще с какой стороны посмотреть!» – сделал вдруг замечание на время было присмиревший Дух Яви. Может, ему стало стыдно за то, что он натворил между Петропавловской крепостью и Зимним дворцом, захватив и Зимний сад, распугав мраморных персонифицированных героев и героинь.

«Ни с какой стороны на сваленные в кучу произведения искусства теперь не посмотреть. Навсегда испорчены мировые шедевры!» – забыв об уроках, принялся вновь урезонивать незримого друга Страдов, уходя и от темы о Марии, и от собранных в пачку фотографий ее эротических утех с Бецким.

«Это все оригиналы, Андрей, не беспокойся. Копий не существует!»

«Все равно это – чистый разбой!.. Ладно, не путай меня! Я уже исторический фигурант Иван! И мне вновь в «Аватар». Кажется, золотые горы… уже не за горами…» Он вновь погрузился в сновидение-явь. Интуиция тут же вышла на первый план, машинный анализ данных последовал за ней, хватая каждую искру проступающих в ярком сне новых следов к сокровищам.

IV

«…Не просыхая от своей бесчестной грязной работы, под защитой влиятельных родственников, во власти безнаказанности молодые и дерзкие, охочие до разных потех, кутья и утех «опричники», творили свое дело, как бы по узаконению «сыска беглых». И образчиком таковых мне недавно явился поручик, – не забывал Иван встречи с вооруженным отрядом, готовым, как и опричники во времена Ивана Грозного, схватить любого, в ком заподозрили старообрядца веры, крестящегося двуперстно.

«Дядюшки Широковы», подобно самому протоинквизитору, такую молодежь поощряют, не брезгуя передать всю черновую работу и родным «племянничкам Бецким», дабы не растрачивать своего личного драгоценного времени, необходимого для праздного препровождения в новых гостиных блистательных дворян и сказочно убранных залах разрастающихся дворцов представителей императорского дома.

Да, их молодая смена не мешкает, но, достойная «дядюшек», спешит поскорее управиться с делами днем, чтобы к вечеру самой весело развлечься.

Еще часу не прошло с тех пор, как Иван впервые оказался в Санкт-Петербурге, но под тяжестью воспоминания о встрече с вооруженными людьми, рыскающими, чтобы найти жертву и лишний раз поразвлечься, новый город для него вдруг помрачнел. Оба они, Иван и город, некоторое время смотрели друг на друга, слегка насупившись.

Но что это?.. Слышится чье-то веселье!

Большая компания, парни и девушки, видно, из небогатого сословия, но все опрятно одетые, с гармоникой, песней показалась вдали, приблизились, прошли мимо. Затем, с другой стороны, от изрезанного широкими лесными дорожками парка донеслось сладостное, возбуждающее эхо звуков духовых труб, скрипок, балалаек, бубнов, трещоток.

Откуда вдруг здесь все это?!

Где-то неподалеку явно и танцевальная площадка, о которой упомянул Бецкий, когда позвал его, Ивана, зайти выпить в кабак, чтобы затем развлечься на танцевальных ассамблеях и плясках с купеческими девками.

Да этих площадок здесь будто бы несколько кряду!.. Эхо от музыки и веселья раздавалось, казалось, с разных сторон. Иван пошел на веселье. Народ радовался и потешался, словно в насмешку над горестями тех, кто не видел в мире, крестящемся тремя пальцами, а не двумя, по-старому, никакого счастья.

Все это веселье звучало и как насмешка над горестями каждого томящегося в нищете или в тюрьме, переносящего муки в пыточной камере, но и как благодарность молодости и бесконечным мечтам в пику всем человеческим страданиям, которым все равно было не исчезнуть с лица земли.

В этом районе, вероятно, как и во всем городе, было вдосталь всего – и доброго, и сурового, и злого; и такого нудного и беспросветного, что эту «вдосталь» теперь и посылали ко всем чертям гулящие компании в дни увеселительных праздников.

Это был район Замаранихи, купеческая окраина, ставшая со времени провозглашения Санкт-Петербурга новой столицей и после расчистки от следов застройки нового города уже достаточно опрятной. Тут и там виднелись лавки, питейные заведения; они манили к себе ищущую приключений новую дворянскую молодежь, еще не отвыкшую от привычки приударить за красавицей-девкой.

Также по привычке молодые дворяне не чурались купеческих и ремесленнических красавиц-дочерей, молодых вдов безвременно почивших мужей, коих тоже хватало во все времена. Но чем веселее и краше становилось в купеческих районах, тем все большее влияние оказывали на их уклад те, кто имел власть и умело пользовался ее преимуществом.

Вот таким и предстал перед глазами Ивана район Замаранихи, где, как он знал, стояли цеха секретных царских литейных и кузнечных лабораторий и куда он мечтал попасть с детства. Лишь кое-где еще были видны следы бараков рабочих и даже сырых землянок, но от них уже расчищались площадки, отданные на откуп предприимчивым петербуржцам для застройки их деловыми и жилыми кварталами.

Иван, наконец, увидел за деревьями высокий кирпичный забор; за ним, на фоне прояснившегося неба с плавно текущей по нему замысловатой рекой облаков, показались кирпичные трубы, которые дымили, и дым их, казалось, готов был соперничать с небом, образуя свой длинный, уносимый все дальше, параллельно облакам, желто-коричневый шлейф.