Глубина тихих вод

Глава 1. Несущая мир

Меня зовут Оливия. Мое имя трактуется с латинского языка, как «несущая мир», потому что именно оливковая ветвь в древности считалась символом мира. Было бы обидно, если бы имя не значило ничего, кроме дерева и растущих на нем оливок отвратительного вкуса, превращающихся в не менее противные маслины. Мама назвала меня так в честь британско-австралийской актрисы и певицы Оливии Ньютон-Джон, очень популярной в семидесятые годы. В детстве мы смотрели вместе мюзикл «Бриолин» семьдесят восьмого года, где она играла одну из главных ролей вместе с Джоном Траволтой. Мама любила фильмы и музыку в стиле ретро, еще любила такую мебель, книги, одежду, прически. И, видимо, мужчин – папа старше ее на 16 лет.

Я не похожа на Оливию Ньютон-Джон, большеглазую блондинку с голубыми глазами, широкой, задорной улыбкой и милыми щечками. Мне достались папины зеленые глаза странного оттенка и тёмные, густые волосы. А еще его характер. Мама имела куда больше сходств со своим кумиром, чем я. Мне ближе французская актриса Ева Грин, с ней мы немного похожи – цветом и разрезом глаз, оттенком волос. Мне нравятся героини, которых она играет в кино, поэтому я часто пересматриваю фильмы с ее участием, иногда делаю похожий макияж, хоть и не люблю краситься.

Моя мама умерла два года назад. По печальной иронии в один месяц и один год со своим кумиром – в августе две тысячи двадцать второго. Только Оливия Ньютон-Джон умерла от рака молочной железы, а мама от редкого генетического заболевания – фатальной семейной бессонницы. Это очень редкое наследственное заболевание, как я уже сказала, неизлечимое. Еще его называют фатальной семейной инсомнией. «Семейной» потому, что мутация, а вместе с ней и болезнь, передаются детям от их родителей практически всегда. Ученые делают попытки изобрести генную терапию, но пока безуспешно.

Болезнь вызвана мутацией, которая приводит к атрофии таламических нейронов – клеток той части мозга, которая отвечает за регуляцию сознания и сна. Папа объяснял, что таламус это своеобразная «релейная станция», или «переключатель», головного мозга для сенсорной информации, поступающей от кожи, мышц, глаз, ушей и так далее. Вся информация в этой части мозга приобретает эмоциональную окраску, там регулируются наше поведение, речь, а еще ритмы сна и бодрствования. Папа много чего мне рассказывал об устройстве нервной системы, но я плохо разбираюсь в биологии, физиологии и анатомии. В этом мы с ним не похожи. Мне ближе литература, история, музыка и немного архитектура. Я также пробую рисовать, но пока у меня лучше получаются здания и скетчи.

Когда человек болен фатальной инсомнией, он не может спать, его мозг постепенно как бы разучивается это делать. Такой человек страдает паническими атаками, галлюцинациями и депрессией. Постепенно начинает спать все меньше и меньше, пока не разучится совсем и не сойдет с ума, разучившись двигаться, говорить, самостоятельно есть и пить. Ни одно снотворное от такой бессонницы не помогает. Не помогут и антидепрессанты, седативные, транквилизаторы, антипсихотики – ничего из препаратов, продающихся в аптеках. В мире описано около тридцати или сорока семей с этим редчайшим заболеванием. Впервые его описал какой-то итальянский врач, наблюдавший как от бессонницы умирали родные сестры его жены. Моей маме не повезло родиться в такой семье, где есть мутация. Болезнь развивается в разном возрасте, обычно после тридцати или пятидесяти лет, и прогрессирует с разной скоростью. Однако, всего за пару лет всё это приводит к слабоумию и инвалидности, как болезнь Альцгеймера или деменция, например. Мама заболела после тридцати пяти, но не дожила до момента, когда болезнь окончательно разрушила бы ее мозг и личность. Она покончила с собой, когда недуг только начал проявляться, но об этом позже…

Мой отец танатолог. Обычно люди пребывают в недоумении, когда слышат это слово. Хотя многие знают, что на древнегреческом языке «танатос» обозначает «смерть», и от этого непонимание только усиливается. В детском саду, когда я готовила рассказ о том, кто по профессии мои родители, недолюбливавший меня мальчик выкрикнул, что "отец этой ненормальной говорит с мертвецами». Вскоре прозвище «говорящая с мертвецами» прилипло и ко мне клеймом, хотя ни с одним я ни в жизни не заговаривала. Повзрослев, я не стала говорить «судебно-медицинский эксперт», «коронер», «криминалист» и даже «патологоанатом», мне нравится смотреть на их обескураженные лица. Вы замечали, какой различный спектр эмоций возникает у людей, когда речь идет о смерти? Как в воздухе начинает витать страх и отвращение, которое испытывает человек к такому, казалось бы, естественному и неизбежному явлению? Явлению, через которое придется пройти каждому. Это как замужество, рождение детей, колледж, первый поцелуй, первая поездка на море. Только если эти вехи своей жизни мы в праве выбрать или отказаться от предложения, то со смертью такое не прокатит.

Танатология – обширная и интересная наука. Она изучает смерть и процесс умирания с разных аспектов: биологических, этических и психологических. Поэтому ученые-танатологи работают в разных областях и занимаются не только медицинской практикой. Они изучают вопросы эвтаназии и ассистированного суицида. Есть даже доулы смерти. Это такая новая профессия в тенденциях современности, как доула, которая помогает женщине подготовиться к рождению ребенка и поддерживающая ее в этом процессе, только тоже самое в отношении умирающего и его семьи. Мне кажется это странным, ведь есть психологи и психотерапевты, похоронные агенты, ну или хотя бы близкие родственники, моральная поддержка которых важнее постороннего человека. Я нахожу это новым уровнем маркетинга, который вмешивается не только в жизнь, но и в смерть. Иногда мне приходят на ум шутливые рекламные баннеры, которые могли бы размещать подобные фирмы и агентства.

Мой отец занимается вопросами умирания и смерти в биологическом смысле. Ну и немного в эстетическом. Он работает судебно-медицинским экспертом. А еще владеет собственным небольшим ритуальным агентством. Я тоже кое-что умею, поэтому без труда могла бы проконсультировать вас, какую урну для праха лучше выбрать, как сохранить лицо трупа наиболее красивым на похоронах и многое другое. В десять лет я узнала, чем причина смерти отличается от ее механизма, как отличить повешение или удушение, определить время смерти по тем или иным признакам. Не думаю, что ребенок должен это знать, но так сложилась моя жизнь.

Когда я была маленькая, я придумала себе развлечение от скуки у папы на работе: внимательно рассматривала мертвецов, подготовленных к погребению, и представляла, чем они занимались в жизни, с какой манерой разговаривали, как вели себя, как радовались, грустили или злились, какой была их семья. Мне запомнилась маленькая девочка с кудрявыми каштановыми волосами, одетая в небесно-голубое платье с белыми оборками и тонкие колготки молочного цвета. Она была похожа на фарфоровую куклу, казалось, если поднять ее, она откроет глаза и что-нибудь скажет. Мне было семь, и я мало что понимала, мне просто хотелось поиграть с ней. Я представляла, как было бы здорово и весело, будь она моей подружкой, но вряд ли бы такая девочка, похожая на принцессу, захотела бы со мной дружить. Тогда мне очень захотелось посмотреть и узнать, какого цвета у нее глаза: карие или голубые? Я аккуратно встала на носочки и, заглядывая в маленький гроб, протянула руку, чтобы быстренько взглянуть, но в этот момент в зал для прощаний вошла высокая женщина в длинном черном платье. Наверное, это была ее мама или бабушка. Она жутко рассердилась, то кричала, то плакала, сильно напугав меня этим. Папе пришлось разруливать ситуацию, объясняя, что я еще ребенок и не понимаю, что делаю. Потом он заставил меня просить прощения у этой женщины, и это было унизительно. Я не понимала, что же такого я сделала плохого.

Вы, наверное, задаетесь вопросом, если у меня эта мутация, вызывающая смертельную бессонницу? Мне самой интересно, что чувствует человек, зная, что когда-то ему придется столкнуться со смертельным заболеванием, хуже смерти от которого могут быть те мучения, через которые предстоит пройти. Как он принимает неизбежность? Что выберет: жить на полную катушку или погрязнуть в стадии отрицания или гнева? Папа рассказывал мне об этих стадиях столкновения с горем, их проходит не только тот, кто болеет, но и вся его семья. Пребывание в одной из стадий может затянуться. Мне уже пятнадцать. В какой-то статье по генетике я читала, что чем раньше проявляется любая из наследственных болезней, тем тяжелее протекает. А еще, чем дальше уходит поколение семьи, чем шире разрастается крона семейного древа, тем выше риск, что заболевание будет проявляться у потомства всё раньше и раньше. У бабушки болезнь проявилась после пятидесяти, у мамы симптомы начали проявляться в тридцать пять лет, значит мне уготован более ранний дебют. Когда врачи с серьезным видом произносят слово «дебют», имея в виду начальные признаки заболевания, в моем воображении появляется красивая худая девушка в балетной пачке, с блестящей диадемой в безупречно собранных волосах, с блеском хайлайтера на аристократично выступающих скулах. Вот она выходит на огромную сцену в пуантах с атласными завязками, ее ореолом окутывает свет софитов. Вместо переполненного огромного зала перед ней темнота, она не видит тысячи глаз, восхищенных ее красотой и грацией. Она предвкушает свою партию, прогоняя в голове отточенные движения. Наверное человек, ожидающий свою болезнь чувствует тоже самое, потому что окружающие предпочтут, чтобы он не видел их глаз.

Простите за это балетное отступление. Я не больна, у меня нет мутации. Я уверена в этом, даже не сдавая генетический анализ. Конечно, когда это случилось с мамой, у меня возник такой вопрос, потому что я погуглила все об этом заболевании. Папа долго отпирался от объяснений, почему сдавать анализ мне не стоит. Сначала я подумала, что это бесполезно, ведь фатальная инсомния проявляется даже при наличии одной дефектной копии гена. То есть, если один родитель болен, ребенок точно унаследует мутацию. В генетике есть какое-то сложное понятие, объясняющее такой процесс, когда некоторые болезни очень трудно избежать, потому что они всегда передадутся детям от родителей. Думаю, если бы у ребенка такой пары был выбор, вряд ли бы он решил, что ему стоит паковать чемоданы на этот свет.

Именно так, в свои тринадцать лет я узнала о том, что моя мама не является мне родной. У отца не было другого выбора, чем открыть мне правду. Сказать честно, сначала я обрадовалась. Обрадовалась тому, что меня не постигнет эта участь, и я полностью здорова. Увы, радость была недолгой. Вскоре она сменилась смятением и чередой вопросов, на которые я не получила ответов, но намерена их получить. В голове сложился паззл: почему папа, будучи врачом и понимая ответственность, решился завести ребенка с женщиной, имеющей такое опасное генетическое заболевание, почему на детских фотографиях мама появляется рядом со мной только с возраста моих трех лет, почему в семейном альбоме нет фотографий с выпиской из роддома, почему не смотря на одинаковый с отцом цвет волос и глаз, мои черты лица не очень то похожи ни на одного из родителей. Эта новость не стала рубежом, разделяющим мое отношение к маме. Я по-прежнему люблю ее и скучаю. Но теперь в моей душе образовалась пустота, будто в огромном доме, в котором я жила всю жизнь, вдруг обнаружились комнаты, о которых я не знала, а ключей от них у меня нет. Пока я не могу открыть их и заглянуть внутрь, чтобы узнать, кто в них жил.

Это не все вопросы, мучающие меня. Например, я хотела бы знать, придумала ли мама историю с моим именем, уже данным другой женщиной, или же меня звали как-то иначе, а затем переименовали. Вам может показаться странным, что это волнует меня ровно столько же, как и вопрос о том, кто моя настоящая мать, или почему отец ни разу не заговорил со мной о ней. Он всегда тщательно хранит все свои документы. Пока я не смогла найти, как ни старалась, ни дневников, ни писем, ни фотографий, чтобы пролить свет на эту странную историю. Но отступиться вот так я тоже не могу, ведь это и моя история, моя правда, которая по праву принадлежит мне в равной степени с моей семьей.

Глава 2. Призрак реки

Часть 1. Призрак.

Меня зовут Элиза. Элиза Флорес. Моя девичья фамилия имеет испанское происхождение. Мой прадед был каталонцем, мигрировавшим в Америку в двадцатые годы прошлого века и сумевшим закрепиться здесь, не смотря на тяготы периода, последовавшего за «бурными двадцатыми»: биржевой крах, Великую депрессию, безработицу.

Мне 36 лет, и болезнь гложет мое сознание, как ненасытный зверь. Я почти не сплю. Немного вздремнуть мне удается только ранним утром, перед самым рассветом. Но с каждым месяцем этот отрезок времени становится все меньше и меньше, а сознание подчиняется всё хуже и хуже. Горькая ирония заключается в том, что не смотря на измучившую меня бессонницу, жизнь в последнее время кажется мне непрерывным сном, порой кошмарным, из которого я не могу выбраться. Сном, который никак не заканчивается. Я просыпаюсь от того, что сердце бешено колотится, а ночная рубашка становится влажной. С каждым днем становится все труднее выполнять привычные дела, руки не слушаются, а иногда мне даже трудно говорить или вставать с кровати.

Ночами я брожу по дому, как беспокойный призрак, перемещаясь с этажа на этаж, или иду гулять в небольшой сад за домом. В ночное время галлюцинации усиливаются и пугают больше, чем днем. Я сама очень боюсь напугать Оливию. Она уже подросток, и вряд ли теперь поверит в историю с призраком. Когда она была маленькой, у меня случались редкие эпизоды бессонницы, но тогда мне помогали антидепрессанты.

Однажды, увидев меня ночью, она испугалась, поэтому я придумала историю с призраком. Я подыграла ее живому детскому воображению и сказала, что призраки бывают добрыми и безобидными, а иногда даже оставляют подарки, тем, кто их не боится. Я помню этот удивленный взгляд, когда она нетерпеливо открывала маленькую коробочку, обернутую тонкой атласной лентой, с круглым зеркальцем внутри, лежащим на голубом бархате. В семь лет она поверила в то, что подарок оставил призрак, и с гордостью рассказывала об этом всем знакомым. А сейчас у меня закончились истории для нее, и подаркам она не станет радоваться, как в детстве.

Мне страшно. Галлюцинации и панические атаки измучили меня. В минуты просветления я осознаю, что это происходит из-за болезни, но бывают моменты, когда осознание не приходит. Видения выглядят устрашающе: странные люди, причудливые звери, обезображенные маски вместо лиц. Это очень мучительно. Иногда я перестаю чувствовать свои ноги или руки, теряю равновесие, спотыкаюсь, шатаюсь, мое тело не слушается меня. В такие моменты я осознаю, что всё кончено. Часто вспоминаю, в каких муках умирала моя мать, в тот момент она уже не была собой. В ее теле не было души, она напоминала монстра. Не хочу такой судьбы для себя, но, в первую очередь, для Оливии и Альберта. Моя мать была набожной, она часто говорила, что болезнь является божьей карой, которая однажды обрушилась на нашу семью за грехи предков. Мне хотелось бы спросить Его, за что мы так расплачиваемся.

Я боюсь однажды не узнать лицо Оливии. Мне жаль оставлять ее в таком нежном возрасте и никогда не увидеть, как она заканчивает колледж, выходит замуж, никогда не утешить ее и не разделить с ней горечь поражений, жизненных невзгод и разочарований. Но еще ужаснее обрекать ее и Альберта на страдания, делая их невольными зрителями этого ужасного театра, в котором мне досталась роль уродца. Я хотела бы остаться в ее памяти хорошей матерью, какой, надеюсь, стала для за эти годы.

Альберт говорит, что мои суицидальные мысли являются частью депрессии, которой сопровождается болезнь, но это не так. Просто я не хочу медленно сходить с ума. Это не депрессия, это крупицы здравого рассудка, подсказывающие мне правильный путь – свернуть с дороги, ведущей к безумию. Свернуть, пока у меня есть такой выбор, пока я не превратилась в монстра и не утратила контроль над собой. У меня еще есть остатки сил и немного времени, чтобы отнять у болезни свое тело и свою душу, отвоевать все свои права, которых она с жестокой настойчивостью лишает меня день за днем.

Я искренне люблю Оливию и счастлива, что судьба послала мне ее. Мысль о том, что мне нельзя заводить детей всегда печалила меня. Но жизнь даровала такой ценный шанс испытать материнскую любовь, за что я очень благодарна. Меня радует, что за свою недолгую жизнь я познала больше любви, чем страха и мучений. Так почему я должна сожалеть о том, что мой жизненный путь окончен?

Больше всего на свете мне хочется, чтобы дочь нашла свою дорогу и была счастлива. Я не знаю, жива ли ее настоящая мать и суждено ли им встретиться, но верю, что этой девочке с большим сердцем уготована хорошая судьба. Я знаю, что она сможет приручить неспокойные воды своей жизни. Хочу остаться для нее добрым призраком…

Часть 2. Река.

Каждый год в мамин День рождения я прихожу к реке. Я выбираю именно этот день, а не день ее смерти. Здесь ничего не печалит и не страшит меня. Я уважаю ее выбор и с уважением отношусь к этому месту. Мне кажется, что часть ее души осталась здесь, в этих водах, в глубине тихой реки. Здесь я чувствую ее присутствие, в отличие от надгробной плиты, где нет ничего, напоминающего о ней, кроме фотографии. Там не её место.

Английская писательница Вирджиния Вулф тоже утопилась в реке за своим домом в Англии, в Сассексе, двадцать восьмого марта тысяча девятьсот сорок первого года, набив карманы пальто камнями. Кстати, своей матери писательница лишилась в возрасте тринадцати лет, также как я. Та умерла от гриппа. Кажется, ее звали Джулия Джексон.

Я приношу с собой веточку оливкового дерева, опускаю в воду, и медленное течение уносит ее. Это моя весточка ей, мой способ скорбеть и помнить.

Если когда-нибудь я встречу свою биологическую мать, я обязательно расскажу ей историю о чудесной девушке Элизе, девушке исключительной смелости и жизненной стойкости. Расскажу о ее большом и добром сердце, красивой улыбке, любви к книгам и тихим разговорам, привычке накручивать на указательный палец выбивающийся из небрежной прически локон во время чтения, о тяге к винтажной одежде. Расскажу о каждой мелочи, делающей ее неповторимой. Расскажу о том, как она играла на фортепиано, улыбалась и закрывала глаза, увлекаясь этой игрой. Если бы меня попросили придумать ассоциацию с ней, я сказала бы, что она – цветок, привезенный с какого-нибудь дикого, экзотического острова. Это был бы хрупкий, нежный цветок на крепком стебле.

Я также поведаю женщине, которая меня родила, о том, как ранним туманным утром, в одной ночной рубашке, накинув тонкое пальто на худенькие плечи, босая, Элиза пришла к берегу реки. Как распущенные волосы струящимся золотом спадали по ее плечам и спине, как изящные ступни утопали в траве, покрытой капельками холодной росы. С какой трудностью ей давался каждый шаг, будто кто-то невидимый издевательски толкал её в спину. Расскажу, как оцепенев от жалости и боли, я наблюдала за этой картиной, прячась за деревом, не в силах двинуться с места, осознавая всё свое горькое бесправие помешать ей. Я расскажу, как хрупкий мамин силуэт расплывался в моих глазах из-за подступающих слёз. Расскажу, как я ненавидела себя в этот момент, сглатывая ком из железа и соли, с хрустом распирающий гортань.

Я заставлю еë выслушать всё…

Когда я вернулась домой в тот день, я ничего не сказала отцу. Лишь закрылась в своей комнате и долго слушала музыку. Я не могла есть, пить, говорить, не могла даже подняться с кровати. Я обреченно ожидала, когда в дом придет полиция, когда за окном послышатся беспокойные голоса соседей, когда начнется вся эта мрачная, молчаливая суета, будто в фильме, в котором отключили звук. В моем оцепеневшем разуме не было мыслей, ни одной, только белая пустота, не позволявшая думать ни о чем, не разрешавшая вспоминать всё, что я увидела прохладным туманным утром восьмого августа две тысячи двадцать второго года.

Вечером следующего дня я вышла во двор проверить почту. В приоткрытом ящике, поверх писем и счетов лежала аккуратно сложенная записка, вероятно с чьим-то анонимным посланием. Развернув небольшой листок, я прочитала одну единственную строчку, написанную маленькими печатными буквами: «Я видел тебя вчера утром».

Глава 3. Ловец снов

Этим летом папа отправил меня погостить к тёте, в Ферндейл – маленький, но уютный и весьма оживленный городок в округе Гумбольдт, вблизи тихоокеанского побережья. Он раскинулся в долине реки Ил-ривер. Ферндейл называют викторианской деревней и городом-музеем, так как здесь сохранилось много зданий викторианской эпохи. «Старый город» хранит свою самобытность с тысяча восьмисотого года по сей день. Здесь также много причудливых деревянных построек готического стиля. Ферндейл изолирован от других оживленных районов провинции, но отличается своей насыщенной культурной жизнью, что делает его привлекательным для туристов, в основном фотографов и семейных пар, ищущих уютного уединения.

До прихода европейских и американских колонистов на этой земле жили представители индейского племени вайот из коренного населения Калифорнии. На месте города простиралась равнина, густо поросшая гигантскими папоротниками и окруженная могущественными лесами секвойи. Здесь племена вайот, поселившиеся некогда вдоль Ил-ривер, или Угриной речки, делали длинные резные каноэ из секвойи, ловили рыбу и собирали моллюсков, выращивали табак. С приходом первых поселенцев из числа англичан, испанцев, итальянцев, ирландцев стало развиваться сельское хозяйство, животноводство, на расчищенных землях выращивали пышные травы. Обосновавшиеся здесь датчане применяли свой опыт молочного производства, благодаря чему Ферндейлское масло считалось лучшим в штате. С тех пор Ферндейл стали называть «Кремовым городом», а уютно-причудливые дома, напоминающие кукольные домики, «дворцами из сливочного масла».

Подробности об истории города я знаю, благодаря жене моего дяди. Найра является далеким потомком индейского племени вайот, чем очень гордится. Ее предки жили в резервации Блю-Лейк. Мы с мамой любили слушать рассказы Найры. Я всегда восхищалась тем, как бережно она хранит память о своих исторических корнях. В детстве мы с Таллулой, ее дочерью и моей кузиной, заслушивались этими историями. Таллула не похожа на моего дядю несмотря на то, что метисирована, как большинство из современных представителей своего народа. У нее необычная внешность, доставшаяся ей вместе с генами ее предков: смуглая кожа с красивым бронзовым оттенком, темные, почти черные, выразительные глаза с длинными ресницами, широкие скулы и волевой подбородок, черные смоляные волосы, темнее, чем у меня, идеально прямые. Некоторая неправильность черт ее лица, по мере взросления, только придает ей изящности и горделивой красоты. В детстве мы любили наряжаться в индейцев, и Таллула шутила, что, не будь я такой бледной, вполне сошла бы за индейца. Потом она серьезно рассказывала о традициях, показывала мне свои украшения. А в каждый из наших приездов она дарила мне серьги-подвески в традиционном стиле, красивый чокер или бусы из причудливых стеклянных бусин, ракушек, маленьких камней, объясняя при этом, что значит тот или иной элемент в украшении, какую он силу несет в себе и от чего оберегает своего владельца. Я не верю в силу этих маленьких вещиц, но всё, что звучит из уст Таллулы, порой кажется таким мистическим и притягательным, даже сакральным.

Вечером, перед закатом мы с Таллулой сидим на крыльце дома. Отсюда, с холма открывается вид на могущественный лес и расстилающуюся перед ним равнину. Усердно склонившись над столом, мы плетем ловцы снов. Это занятие успокаивает мои мысли. Таллула увлеченно рассказывает мне о значении этого древнейшего амулета – наследия коренных народов Северной Америки. Традиция плетения уходит своими корнями к индейскому племени Оджибва и легенде о духе-покровительнице Асабикаши, которая спустилась с небес в образе паучихи, чтобы научить людей защищаться от ночных кошмаров. Первые амулеты делали из гибкой ивовой ветви, вплетая сухожилия животных и формируя из них сложный узор, чем-то напоминающий паутину с отверстием в центре. В него проникают хорошие сны, а мрачные кошмары запутываются в причудливых ловушках узора и исчезают с первыми лучами солнца. В амулет вплетали перья орла, совы или маленькой птички крапивника. Эти птицы, по преданиям индейцев, олицетворяют мудрость и связь с духами предков. Такой ловец снов висел у мамы в комнате, у изголовья кровати, его сделала сама тетя Найра. Он до сих пор в ее комнате.

Я наблюдаю за ловкими движениями тонких пальцев Таллулы, пока она тихо рассказывает, что плетенный узор ловца снов является метафорой человеческой судьбы. Нити переплетаются, и каждый наш выбор, каждое решение безвозвратно меняют узор жизни. Чем сложнее сеть, тем надежнее она удерживает проходящий через себя мрак. В этот момент я думаю о том, что не следует бояться тайн или сложных поворотов, если это правда. В мягком свете предзакатных солнечных лучей профиль Таллулы становится более загадочным, и я любуюсь ее лицом и блеском иссиня-черных волос, в которые она вплела ленты алого цвета. Я немного завидую ей – она знает всё о своих предках, она посвящена во все их тайны, в отличие от меня…