- -
- 100%
- +
В то же мгновение из того места, куда ударил тяжелый меч, появилось тусклое сиянье голубоватого цвета, и художник услышал неприятное шипение, которое усиливалось и заполняло все пространство. Юноша, не желая оказаться жертвой нового нападения, ловко перескочил через меч и поспешил к темной, едва заметной во мраке лестнице.
Слепые глаза каменного идола неожиданно вспыхнули холодным светом, ожили и повернулись в сторону быстро удаляющегося художника, который уже поднимался вверх по узкой винтовой лестнице.
Тусклый свет едва освещал темные изгибы тоннеля и его влажные камни. Спиной художник почувствовал могильный холод и обжигающий взгляд, но не стал оборачиваться, а быстро поднялся вверх.
На крепостной стене, склонив голову и не смея ее поднять, боясь новой вспышки гнева незнакомца, стоял испуганный стражник.
Однако долго он не мог находиться в таком положении, потому что шлем все ниже сползал ему на глаза. Держать шлем рукой было тяжело и неудобно, поскольку в другой руке у него было тяжелое, не по его росту копье. Неуклюжий стражник избрал более легкий путь и уперся шлемом в копье, стараясь не смотреть в глаза гостю, чтобы не вызвать его раздражение.
С крепостной стены путник смог рассмотреть все прилегающие к площади улицы. Хотя они походили друг на друга, как близнецы, внимательный взгляд художника сразу уловил различия в некоторых деталях фасадов и крыш, по которым можно было отличить одну улицу от другой. Несмотря на их мрачный вид, можно было понять, что строили их настоящие мастера.
Он еще раз оглядел все окрестные улицы, но, кроме стражника и мальчишек, не увидел ни одного человека.
– А где же горожане? – спросил художник. – Неужели в городе живут одни стражники и дети?
Вояка поспешил его успокоить и опять удивительно складно заговорил:
О нет, приезжий господин,Я здесь на башне не один.Все на работах – тут и там.Лишь площадь города пуста,Не видно женщин и мужчин,Я только днем хожу один.У всех – заказы и дела.Ты не увидишь их тела:Кто в мастерских, кто роет ров,Таскают камни, кроют кров,Шьют, полоскают и метут —Их оттого не видно тут.Художник очень внимательно посмотрел на этого юного, судя по голосу, стражника, но ничего не сказал, потому что с высоты башни рассматривал крепость за его спиной. Как раз в этот момент он смог заметить, что рядом со стенами крепости происходит какая-то суета. Уставшие люди копали ров вокруг крепости.
Мрачный замок и башня притягивали взгляд, но их вид не располагал к веселым мыслям. Черные, с узкими окнами, они напоминали тюрьму. Их окружал высокий забор из огромных темных глыб. С этого места была видна только высокая крыша замка со шпилем. Верхний этаж башни обрамляли ряды балконов, напоминавшие клювы многоголовой птицы. Стены крепости казались еще выше оттого, что перед ней был глубокий ров, в котором копошились люди. Их одежда была пыльная и грязная, как земля в черной канаве. Сразу невозможно было догадаться, что это люди, а не черви. Единственным местом, соединявшим город и крепость, был узкий, переброшенный через ров мост, похожий на кривой палец,
такой черный, что его невозможно было заметить.
Эта открывшаяся глазу художника картина была зловеща и неприятна. Все в ней угнетало и могло любому, даже самому веселому человеку испортить настроение.
Художнику посмотрел в другую сторону, за городскую стену. Пиррштад, как черный мираж, стоял посреди песков, от которых исходил жар. Горячий воздух струился и уплывал вверх, искажая и без того печальную картину. Ни одно растение за стенами не оживляло пейзаж. Только сухие и обгоревшие останки деревьев черными столбами торчали среди песка.
– Лучше бы снесли все эти стены и дома, – проговорил художник, – и то было бы веселей.
Внезапный свист птахи, сидевшей на плече художника, так напугал стражника, что он присел. Шлем еще ниже съехал ему на глаза, и он схватил его двумя руками, забыв о копье, которое тут же упало с таким грохотом, что еще больше напугало вояку, и он стал умолять гостя:
У нас давно под страхом смерти
Запрещено свистеть и петь,
Иначе, будет вам известно,
Мы можем в крепость загреметь.
Художник очень внимательно посмотрел на молодого неуклюжего стражника и, чтобы успокоить, хлопнул его по плечу. Раздался глухой звук стального панциря, который должен был говорить каждому о смелости его владельца. Но мятый и смешной вид стражника не мог вызвать страха. Художнику понравились в этом вояке не его вид и печальные, испуганные глаза, а речи, непривычные и странные для такого железного истукана, каким он представлялся. Первые сказанные им слова удивили путника. Теперь он уже не
мог скрывать своего интереса к молодому человеку.
– Да ты прекрасный малый! – заговорил гость, и стражник нерешительно улыбнулся, совсем не ожидая хороших слов в свой адрес от столь необычного гостя.
– Я ещё не видел стражника-поэта с чугунной башкой и черепашьим корсетом. Сними эту кастрюлю с куриными перьями со своей чудесной головы и покажись. Я хочу увидеть поэта!
В глазах стражника появился испуг. Он замер, боясь пошевелиться, как перед казнью, не зная, что отвечать путнику на его непонятное предложение.
– Да ответь мне, пишешь ли ты стихи? – спросил художник, схватив крепкой рукой за перья и поднимая тяжёлый шлем, скрывающий юное и приятное лицо стражника с голубыми, как чистое небо, глазами и светлыми волосами.
– Что? – хватаясь руками за голову и не понимая вопроса, переспросил юноша.
– Да брось притворяться, – уже нетерпеливо, но также весело продолжал молодой человек. – Скажи, как твоё имя?
– Грет, – испуганно сказал стражник, озираясь вокруг. – Грет Простак, – добавил он, пытаясь поднять копьё, которое вновь и вновь выскальзывало из его рук.
Художник засмеялся, найдя подходящее его имени и всему его виду рифму:
– Грет – винегрет!
А затем он, подражая стражнику, продекламировал:
Грет, ты не воин. Это бред.Грет, ты не воин. Ты поэт.– Да знаешь ли ты, светлая голова, что говоришь стихами и никак иначе? И ты далеко не Простак!
Не понимая смысла слов художника, вояка-поэт стал возражать:
Не говорю, поверь, стихами —Слова летят, как птицы, сами!Но художник его не слушал:
– Конечно! Конечно, не говоришь. Это – чудо, которое сопровождает тебя и льётся из тебя само, как вода из родника. Ты счастливый человек, не каждому это дается, а ты с этим родился.
Вояка-Простак прервал его речи своей, сбивчивой и неуверенной:
Но вот уже приходит срок.
Сейчас сюда придёт народ.
Чувствуя, что он опять говорит не так, как все остальные, Грет закрыл рот руками и печальными глазами посмотрел на гостя, ожидая, что будет дальше.
– Не стесняйся, не бойся и говори всегда смело! Это прекрасно, когда воин говорит стихами.
В эту минуту речь художника была прервана глухими ударами
колокола, доносившимися из крепости. Несколько минут звон не прекращался, а усиливался и нарастал, как отдаленный гром. Казалось, что вместе с этим звоном начинают дребезжать и все дома в округе. После этого на ближайших улицах послышались едва уловимые в мрачной тишине шаги сотен людей. Город ожил и превратился в живой муравейник. Люди казались серыми куклами, медленно и вяло ползущими к своему мрачному жилищу. Они шагали друг за другом, как заключенные, и так медленно, что, казалось, ещё минута – и все они рухнут под тяжестью своего бремени и уснут крепким бесконечным сном.
Теперь, достойный господин,Я должен здесь стоять один:Начальник башни просто зверь.Ты мне, как стражнику, поверь, —торопливо проговорил Грет-Простак, желая быстрее избавиться от гостя, который и так очень задержался на его посту.
– А что произошло? – не понимая такой спешки, спросил художник.
Сейчас здесь должен появитьсяГлашатай мэра. Лучше скрыться,Не беспокоить мрачных глаз,Ведь он заметить может нас! —уже не скрывая ужаса почти кричал Грет.
– Ну и что же? – спокойно возразил художник, не понимая, той опасности, которая им угрожает. – Что может сделать этот самый глашатай?
А если нас заметят вместе,То получу я палок двести,А после в башню посажён,А если хуже, то сожжён, —с какой-то безысходной тоской завершил рассказ о возможном будущем стражник.
Только теперь художник понял, какая опасность, грозила Грету, и, не желая причинить ему вреда своей неосторожностью, поспешил водрузить шлем на его голову и покинуть мрачную стену, напоминавшую длинную ногу огромного паука.
******
ИДОЛ ТАЙНОГО ХОДА
Художник стал быстро спускаться по внутренней лестнице башни. Двигаться здесь можно было только на ощупь. Полная темнота и неприятные звуки угнетали. Чтобы почувствовать облегчение, художник тихо свистнул. В тот же миг из-под воротника рубахи выпорхнул Клик. Он стал кружиться над его головой, осветив узкое и мрачное помещение. Художник вздрогнул, увидев, что прямо у него под ногами копошились шипящие твари, которые, испугавшись света, стали расползаться по влажным ступеням и прямо на его глазах испаряться и исчезать между камнями.
Молодой человек с ещё большей осторожностью продолжил спуск по лестнице к тайному ходу, у которого стоял каменный идол.
Как только он приблизился к двери, глаза идола вновь ожили, излучая синий могильный свет. И вновь у лица художника сверкнул огромный меч, обдав его щеку и лоб прохладой и разрезав полы его зеленого плаща. Юноша оказался в каменном капкане. Неприятное шипение усилилось. Холод окружал и сковывал его. Художник молниеносно скинул с плеча плащ и накинул его на огромную голову стража, а сам припал всем телом к маленькой тайной двери, пытаясь ее открыть. Дверь не поддавалась: ни ключа, ни замка, ни выступа; только голые, не струганые доски, обитые кусками ржавого железа со странными, загадочными письменами. Эти письмена жгли грудь юноши и высасывали из него силы. Большим усилием воли он попытался оттолкнуться от двери рукой с зажатым в ней диском. Лишь только блестящий металл коснулся ржавого железа, как оно тут же остыло и стало мягким, как влажная глина. Юноша провел по ним рукой, и тут же письмена исчезли, а доски потемнели и стали рассыхаться. Меж ними появились щели. Сквозь них он заметил стоящих мальчишек и стал подавать им настойчивые сигналы.
Самый старший из них услышал его голос и подбежал к двери.
В это самое время ослепшее изваяние заколебалось и стало размахивать мечом, который казался в его руке легким перышком. Идол лишь едва не задевал странника, плотно прижавшегося к двери.
Вновь почувствовалось тяжелое дыхание башни. Духи замка стали заполнять всё пространство тайного хода. Вновь появились дым и шипящий газ, от которых холодело сердце, немели обессиленные руки и ноги.
– Скорее нажми на тот камень, который покажет Клик, – едва слышно проговорил художник мальчишке. В это время вновь каменный меч пронесся рядом с дверью и с тяжелым ударом, потрясшим всю башню, ударился об пол тайного хода.
Художник едва сумел устоять на ногах, но успел подать сигнал Клику, и тот выпорхнул на свободу.
Меч в руках идола вновь стал подниматься над головой юноши, теперь уже точно угрожая настичь и уничтожить того, кто осмелился проникнуть в тайны замка и увидеть загадочные письмена. Художник чувствовал угрозу, и лишь ловкость помогала ему избежать нового удара. Однако дышать становилось все тяжелее и тяжелее. Силы начали оставлять его. Дух замка поднимался все выше и выше, заполняя все пространство тайного хода. Холод сковывал уже все тело художника: серый туман доставал уже почти до его лица.
Клик сделал круг над головой художника и выпорхнул из башни. Он стремительно летел вниз к тому самому камню, который был замком тайного хода. Мальчишка наконец увидел камень, перед которым порхал птицесвет, но, к несчастью, не мог до него дотянуться. Он огляделся вокруг, а затем стащил с ноги тяжелый башмак и со всей силы ударил по камню. Дверь тяжело, не желая отдавать свою жертву, распахнулась.
Художник уже едва дышал. Услышав скрежет черной двери и песню Клика, он собрал последние силы, сорвал с каменного изваяния свой плащ и выскочил из башни раньше, чем его мог достичь смертоносный удар меча. Однако прежде чем дверь закрылась, художника очень больно ударил осколок разбившегося за его спиной меча каменного идола. Запутавшийся в складках его плаща осколок стал таять и превратился в маленькую змейку, которая, оплавляя ткань, соскользнула по полам плаща и скрылась меж досок тайного хода.
Эхо еще долго разносило звук расколовшегося оружия. Вслед за этим идол, потерявший свое оружие и силу, стал разваливаться и осыпаться, превращаясь в гору холодного песка. Его глухой стон облетел всю площадь и затих. Мальчишки, не знавшие всего произошедшего, все так же стояли около вещей художника, наблюдая, за ростом зеленого чуда и с нетерпеньем ждали
возвращения загадочного незнакомца. Как только они увидели странника, выбегающего из тайного хода, радость осветила их лица. Счастливые, что все так хорошо закончилось для их нового знакомого, они весело запрыгали вокруг его вещей. Усталый художник, тяжело дыша, пошел к ним. На его плечо присел счастливый птицесвет и радостно запел песню.
На белоснежной рубахе художника запечатлелись черные,
обгоревшие следы тайных посланий, которые с каждой секундой становились все светлее и светлее. Когда он подошел к ребятам, они были уже едва заметны при дневном свете.
******
РОЦИЯ. ПОЛДЕНЬ
Пустая площадь быстро стала оживать. По звуку глухих приближающихся шагов было ясно, что скоро она вся заполнится народом. Шум, как многоголосое эхо, доносился со всех окружающих улиц, накатывал и усиливался.
Художник был удивлён
– Что случилось? – спросил он у ребят.
Мальчишки, перебивая друг друга, стали рассказывать о том, что должно произойти.
– Каждый день в час начала правления мэра в городе на площади собирается весь народ.
– Глашатай замка объявляет все новости королевства и города, оглашает список тех работ, которые надо выполнить каждому горожанину.
– Наш город – город мастеров, и нет в нем простых жителей.
– А еще в честь дня рождения мэра будет бал, и все мастера просто завалены разной работой.
Художник не успевал крутить головой, чтобы выслушать
каждого из говоривших мальчишек, стоящих вокруг.
– А если кто не выполнит приказ, будет наказан плетьми.
– Или посажен в крепость.
В этот миг раздался последний удар колокола, сообщающий о том, что наступил полдень.
Жгучая Роция, прорвав покров серой массы, оказалась ниже тяжелых, свинцовых облаков и стояла прямо над шпилем крепости, поражая всех своим неласковым светом. Звезда, будто затянутая тончайшей паутиной, пылала так ярко и тревожно, что угнетала всех находящихся на площади. Никто из горожан не мог поднять головы, чтобы не ослепнуть. Все стояли в потрепанных накидках с капюшонами, закрывающими лица. Они напоминали могильные холмы. Были слышны только тяжелые вздохи. Вокруг Роции тучи
начинали закипать и выплевывать сгустки серого пара, напоминающие необычных злобных птиц и многокрылых змей, шипящих и извивающихся, как будто поджаренных на этом жгучем огне, создающих вокруг светила едва различимую сеть замысловатого серого рисунка.
С последним ударом колокола вся площадь уже была заполнена народом с такими же серыми и мрачными, как одежда, лицами. Казалось, что все происходит в сумерках, и, если бы не палящее светило, можно было подумать, что над головами всех горожан раскрыли огромный зонт. Серая масса жителей наплывала все ближе и ближе к башне, и вот уже поглотила собой художника, его новых друзей и тот маленький росток, который продолжал тянуться к яркой звезде, раскрывая все новые и новые листы.
Среди горожан не было ни одного молодого, веселого лица, лишь сутулые спины с усталыми, опущенными плечами и вздутыми от тяжелой работы венами на руках. Люди иногда переговаривались, но так тихо, что их не слышали даже соседи.
Они будто не замечали художника и продолжали покорно приближаться к башне, обходя его, как столб, оказавшийся на их пути. Но горожане уже не интересовали художника: так бесцветны и невыразительны были они. Неожиданно его внимание привлек один единственный человек, чья огромная фигура выросла над толпой. Высоко поднятая голова, не покрытая капюшоном, с копной густых светлых волос, перетянутых кожаным ремешком, и ярко освещенная Роцией, удивила художника.
Он не мог оторвать свой взгляд от его лица и фигуры. Крупный, в серой одежде с высоко засученными рукавами, поверх которой был наброшен кожаный фартук, он очень отличался ото всех: немолодой, но бодрый, он приближался к художнику твердым, уверенным шагом. Человек шел, оглядываясь вокруг, он как будто искал знакомое лицо. Ненадолго останавливался, что-то спрашивал у горожан, создавая некоторое оживление, и шел дальше.
И вдруг один из мальчишек, стоявших рядом с художником, негромко крикнул, разрывая глухую тишину площади:
– Я здесь, дядюшка!
Высокий человек сразу же откликнулся на его зов и, раздвигая толпу, подошел к ним. Вблизи он совсем не был похож на других горожан. Говорил и смотрел прямо, не оглядываясь по сторонам. В его мощной фигуре не было покорности, как в других, хотя и чувствовалась усталость в крепких руках. Его открытое лицо оживляло серую толпу.
– Здравствуй, незнакомец, – заговорил мужчина.
В тот же миг, услышав его голос, стоящие рядом горожане, словно проснувшиеся от внезапного прикосновения, стали поворачиваться и здороваться, и даже древние старики уважительно кланялись ему. Взгляды многих невольно останавливались на художнике, так ярка была его одежда. Они признавали в нем важного господина и тоже с почтением кланялись, удивляясь его доброжелательной улыбке, а также тихому незатейливому свисту яркой птицы, сидящей на его плече.
– Почему ты улыбаешься, незнакомец? – спросил дядя мальчика. В его словах звучала тревога за жизнь художника. – Наверное, тебе надоела спокойная жизнь, а может, ты чувствуешь себя слишком свободно в такой клетке, как наш город? Смотри, Пирр за смех и пение может наградить другой клеткой, поменьше. Вон в той башне.
Слова мужчины не вызывали сомнения. Чувствовалось, что он знает, о чем говорит.
– Я никогда не жил спокойно и не собираюсь так жить. Даже в самые тяжелые минуты мы с птицесветом поём, а не плачем, – ответил художник. – Если мне хорошо, я не пытаюсь это скрыть. И если в безлюдном городе в течение всего дня гуляет только ветер и маленькие дети, а потом вдруг появляются живые люди, то почему мне должно быть грустно.
Мне хорошо, и я радуюсь, – продолжал путник, улыбаясь всем, кто стоял рядом с ним.
Горожане, много лет не знавшие радости и не слышавшие смеха, смотрели удивленно на молодого, странно одетого человека.
– Мне нравится твоя прямота и откровенность. Хотя бы кто-то видит в нас живых людей, а не загнанных тяжелой работой животных, – проговорил, вздыхая, мужчина.
Все, кто стоял рядом, еще ниже опустили плечи, показывая, что полностью согласны с его словами.
А мужчина продолжал говорить сурово и правдиво:
– Мы все здесь не люди, а живые существа, с сердцами, полными печали, и руками, уставшими от тяжелых трудов. Дрессированные собачки, готовые лаять и прыгать, когда прикажут.
В его речах было столько печали, что улыбка вмиг слетела с лица художника. Он молчал, не желая бросаться бесполезными словами, а когда захотел что-то спросить, в толпе пронесся тяжелый вздох, и все подняли головы вверх. Художник тоже посмотрел на стену рядом с башней. Там появился человек, позади которого развевалось несколько штандартов. Глашатай был в темном шлеме с черно-белыми перьями и большим серым свитком в руках.
Охапка оперенья была гуще и выше, чем у Грета. Так можно было отличить старший чин воина.
Художник присмотрелся, желая разглядеть за глашатаем своего нового знакомого. Но среди стражников его не было.
– Где же Грет-Простак? Когда я был на стене у башни, – прошептал юноша, – там был молодой стражник. Куда он пропал?
Эти слова очень удивили мужчину. Он внимательно посмотрел на незнакомца, ещё не совсем понимая его:
– Ты был на стене? Как ты туда попал?
Мальчишки, стоявшие рядом и внимательно слушавшие разговор двух взрослых людей, не дали ответить художнику, а сами принялись, перебивая друг друга, рассказывать ту историю, которая недавно произошла на площади и свидетелями которой они были.
Рассказ их был сбивчив, но понятен и вызывал у этого мужественного человека улыбку. Он оживился и едва сдерживал смех. Глядя на живые лица, взволнованных ребят, художник тоже улыбался, слушая, как вся эта история воспринималась со стороны детскими глазами.
– Да, любому стражнику понятно, что ты важный гость, несмотря на твои пыльные и разбитые сапоги и мятую рубаху, – пошутил мужчина, намекая на несообразительность городских стражников и их глупость. – Твоя одежда, и вправду, может ввести в заблуждение любого, кто обитает в нашем городе.
Однако благодаря этому, ты побывал на городской стене, а еще никто из горожан не был там, кроме строителей, знавших секреты замка. Все они сейчас сидят в казематах крепости, а те, кто пытался обойти духов замка, оказались в другой башне.
Разговор был прерван глашатаем, который, развернув огромный свиток, очень громко, чтобы его услышали собравшиеся на площади, начал читать УКАЗ:
«Всем, всем, всем жителям Пиррштада и всего протектората, – начал глашатай. – Через месяц в городе состоятся торжества в честь мэра Пирра. В замке будет дан бал, на который приглашены все знатные вельможи королевства и богатейшие торговцы. В этот торжественный, праздничный день назначается бракосочетание мэра нашего города Пирра Великолепного с девицей Элли – дочерью кузнеца Плэя».
Как только горожане услышали эти слова, тревожный гул пролетел над толпой.
– Моя дочь? – прошептал мужчина. Лицо его заметно побледнело, а в голосе звучало столько горечи и любви, нежности и тревоги, что у каждого, слышавшего эти слова, сердце заныло от боли.
Художник понял, о ком идет речь, и положил руку на плечо кузнеца, желая поддержать его в трудную минуту. Еще мгновение
назад, такой уверенный и сильный, теперь Плэй был подавлен. Казалось, что вся копившаяся годами усталость легла на могучие плечи и безжалостно клонила тело к земле. Но слабость была лишь минутной, и кузнец справился со своим горем, выпрямился, крепко сжал руку художника в благодарность за поддержку. Посмотрев вверх на крепость, он твердым голосом произнес:
– Это мы еще посмотрим.
Глашатай продолжал громко читать указ, не обращая внимания на ропот в толпе. Он читал с таким выражением, что перья на его шлеме колебались при каждом слове, как высокая сухая трава на вершине горы при каждом порыве ветра:
«К этому дню горожане должны приготовить
подарок для мэра и его невесты. Сделать все необходимое для проведения торжества: ткачи – наткать особо тонкого холста, красильщики – покрасить его в чёрный цвет, портные – сшить крепостные штандарты и городские флаги с символом города и личным гербом
Пирра Великолепного»
В указе перечислялись все мастера, и глашатай ещё долго читал, что должны были сделать за этот месяц плотники и пивовары, сапожники и камнетёсы. С каждым словом спины горожан под серыми одеждами сутулились, лица темнели без надежды на что-то хорошее и светлое впереди: на их плечи взваливали непосильный груз.
Огненный диск Роции, совершив небольшой круг вокруг шпиля башни и перевалив за полдень, вновь стал исчезать в опускавшихся на город облаках. В ту же минуту глашатай закончил, перья его шлема в последний раз качнулись и исчезли, а вслед за ними и копья с развевающимися штандартами.
Горожане ещё какое – то время стояли, будто чего-то ожидая.
Раздался ещё один удар колокола, все повернулись и стали растекаться с площади в разные стороны по узким и пустым улицам, как вода из переполненного озера по пересохшим ручейкам.
Чтобы не привлекать к себе внимания, кузнец Плэй, художник и мальчишки тоже покинули площадь вместе с горожанами, оставив посреди камней одиноко растущий побег, который будто помахивал им вслед своей головкой.
Кузнец думал о дочери, единственной и любимой. Он желал ей добра, но сегодня его мечты рухнули. Пирр и его Элли – это не умещалось в его голове. Отдать самое дорогое жестокому и жадному тирану было выше его сил. Художник молчал, размышляя о секрете