Консоламентум. Следы на камнях

– Красота, которая заставляет забыть о времени, – прошептала она, глядя на пейзаж, в голосе её звучала ностальгия по чему-то, что она никогда не знала, но что, казалось, наполняла ее целиком.

Он кивнул, чувствуя, как история этого места проникает в душу, как вино в старый пергамент. Бонньё была не просто деревней – она была воплощением вечности, где прошлое и настоящее сливались воедино, как две нити в пряже, сотканной на станке времён.

***

Трактир «Le Fournil» встретил их, как всегда радушно. Терпкое дыхание дрожжевого брожения окутывало трактир, словно незримая пелена, пропитывая стены и своды вековым знанием ферментации. На полках, как древние фолианты в монастырской библиотеке, выстроились багеты, чьи золотистые корочки хранили тайны ферментации, известные только мастеру-пекарю, чьи руки напоминали потрескавшуюся глину старых горшков, испещрённые шрамами от ожогов – возможно, не только от печи, но и от прикосновения к чему-то, что обычным людям лучше не трогать.

Длинная деревянная столешница, начинавшаяся у самого входа, казалось, была вырезана из того же дерева, что и Ноев ковчег. За ней стоял ряд стульев, настолько разных, что казалось, будто их собрали со всей округи, а может и не только с округи. Один, с резной спинкой в виде дракона, явно происходил из какого-нибудь нормандского замка; другой, простой и грубый, мог стоять в хижине рыбака; третий, с бархатной обивкой, словно сошёл с картины Вермеера. Хозяин заведения, любитель старины, не просто собирал их – он создавал своеобразный музей, где каждый экспонат хранил память о руках, которые к нему прикасались.

Из кухни доносился аромат тушёных овощей и жареного мяса – целая симфония запахов, в которой угадывались прованские травы, наверняка собранные в определённую фазу луны, и вино, выдержанное в бочках из особого дуба, растущего только на северных склонах местных холмов.

– Доброго дня! – приветствовал хозяин, и в его голосе звучали все сорок лет, что он провёл в этой долине. – Ну и жара сегодня! Перекусить или по рюмочке?

– Доброго дня, – ответили они в унисон.

– Сегодня действительно душно. Есть ли сидр? – Утирая ладонью испарину со лба, поинтересовался Алессер.

– Вчера вечером Анри привёз партию прошлогоднего розлива, – сказал хозяин, и в его глазах мелькнуло что-то, когда он произнёс имя винодела, – но если вы хотите чего-то особенного, у меня есть бутылочка яблочного напитка, который делали по рецепту, найденному в архивах аббатства Сенанк. Говорят, этот рецепт восходит к временам, когда монахи ещё помнили язык птиц.

Они заказали сидр и антрекоты. Облюбовав столик в углу, они сели подальше от окна, туда, где солнечный свет смешивался с полумраком. Сидр освежил, сняв ощущение сухости в горле. Мясо дымилось на тарелках, наполняя помещение густым ароматом.

Он слегка коснулся её коленей под столом.

– «Ле Фурниль» – так алхимики Средневековья называли тигель, где смешивались элементы, рождая философский камень, – пошутил Алессер.

– А печь – алхимический горн, где базовые элементы преобразуются в золото, – в унисон ему улыбнулась Кира.

– Как дела в Париже? – осторожно начал Алессер.

– Последнее задание Бернара… – тень грусти пробежала по лицу Киры, – его знакомый библиотекарь помог. Я раньше многое не понимала. Ты знал, что Блаженный Августин девять лет был манихеем? А потом преследовал их. Мне почему-то все время кажется, что эти старые истории все время повторяются: сначала Савл гнал христиан, затем стал апостолом Вселенской церкви. Симон Волхв хотел купить у Петра дар Духа Святого – был осужден как еретик. А католичество (основанное на Камне сем) преследовавшее не одно столетие еретиков всех мастей за симонию – продавало индульгенции, возвело главу в сан непогрешимости, монополизировало право на истину.

– Ладно, ладно! – Алессер рассмеялся. – Я только хотел узнать, как дела в магазине, у Ренара, давно не видела Пьера?

– Ренар с Пьером – заложники своей «религии». Магазин… Заходил один тип, наверное, полицейский… но я не уверена, – водя вилкой по тарелке, задумчиво ответила Кира.

– Ничего, здесь нас не потревожат. Деревня тихая, здесь каждый сейчас думает только о том, чтобы просто прокормить семью.

– Что ты нашёл? Что нового в романе?

– В романе… Европа после войны – сплошные вопросы без ответов. Люди, потерявшие всё, вдруг решили, что, может, магия и астрология – это и есть ответ. Ну, или хотя бы способ отвлечься. А Прованс? О, это идеальное место для таких экспериментов. Лавандовые поля, древние руины, замки, где, по слухам, алхимики варили зелья, а ведьмы танцевали под луной. И вот тут-то появились они – «Золотая Заря». Граф Луи де Монтобан, который тратит своё состояние на поиски древних артефактов, как будто это коллекционные марки.

– Лихо! – глаза у Киры заблестели. – А дальше?

– Они собираются в старом замке графа, зажигают свечи, читают заклинания на латыни (или на том, что они считают латынью), и всё это под аккомпанемент вина и местных сыров. Их ритуалы выглядят как смесь научной конференции и театрального представления. Но они искренне верят, что могут прикоснуться к древним знаниям, которые изменят мир. Ну, или хотя бы сделают их богаче.

– Помнишь, в мой магазин, на улице Муффтар, заходил этот тип… Он интересовался некой историей, связанной с тобой и происшествиями на Монмартре. Спрашивал, не связан ли ты с каббалой или что-то в этом роде.

Алессер удивлённо поднял брови.

– Я сказала, что не видела тебя уже давно. Подумала – полицейский… Ладно, продолжай.

– Я тут, случайно, подслушал ваш разговор, – вмешался хозяин заведения, – журналист один крутился здесь, пару недель назад. Он тут выспрашивал нечто похожее… Вы не его друзья?

– Мы разное обсуждаем… – напряглась Кира, – Вы о чём?

– Ну, про огни нашего графа… Этот тоже всё выспрашивал: где, когда, кто…

– Нет, мы его не знаем, – пара переглянулась. – Он остановился здесь, в деревне?

– Не могу сказать ничего определённого – с тех пор его никто не видел. Просто позволил себе предположить, что вы из одного круга. Мой друг Анри – тот самый винодел – рассказывал, как этот всезнайка приходил к нему с допросами: кому поставляете бочки, что знаете о замке?.. – трактирщик нервно сжал кружку, оставив на дереве влажные отпечатки пальцев. – Посему, если вам доведётся бродить у подножия Монтобана и узреть в сумерках мерцающие огни – не уподобляйтесь героям готических романов. У нас здесь обосновался австриец Отто Ран, именующий себя историком. Человек этот, – он понизил голос, – состоит в переписке с графом де Монтобаном и, как поговаривают, делит постель с нашим старостой. А эти господа… – он многозначительно обвёл взглядом закопчённые стены, – питают особую неприязнь к праздному любопытству. Вам бы не хотелось, чтобы ваш досуг приобрёл… неожиданный исторический колорит?

– А о каком замке вы говорите? – удивилась Кира. – Мы много где были, здесь повсюду полно развалин. Кроме груды камней, оставшихся от замка де Сада в Лакосте, мы больше ничего поблизости не находили.

– Вы же сами говорили про нашего графа, – трактирщик почувствовал, что над ним насмехаются, – про замок Монтобан! – он ткнул пальцем через левое плечо, по направлению к вершине холма, на склоне которого ярким пятном расползлась деревня.

– Никогда не видел там и намёка на какое-то строение… – как бы про себя сказал Алессер.

– Вот и не надо его видеть! Я же уже вам всё сказал, – было похоже, что гости совсем впали в его немилость.

Ели молча, растягивая мгновения, как последние капли сидра в бокалах. Когда бутылка опустела, кивок Алессера хозяину заведения стал их единственным диалогом. Откинувшись на спинки стульев, они растворились в послеобеденной истоме – он втягивал запах её духов, смешанный с терпкостью яблок; она следила, как капли пота скользят по его шее к воротнику. Их пальцы сплелись сами собой, будто повинуясь закону тяготения, а взгляды, встретившись, замерли. В этом молчании слышалось больше, чем в сотне слов: треск цикад в высокой траве, биение сердец, шелест невысказанных мыслей.

– Хочешь прогуляться? – спросил он.

Оставив на столе купюру, они вышли на площадь, не разжимая рук.

Резкий переход из прохладного полумрака на ослепительное солнце ударил по глазам, словно вспышка магния. Свет, жёсткий и безжалостный, опалил кожу, заставив её слегка дрогнуть, будто под прикосновением невидимого пламени.

Церковный колокол охнул дважды – медные удары, тяжёлые и властные, покатились над деревней, отражаясь от черепичных крыш и растворяясь в зное.

Со второго этажа самого «крепко сбитого» дома – того, чьи стены, казалось, вросли в землю за века, – на балкон вышел староста. Полный, с лицом, одутловатым от привычки к доброму вину и долгим послеобеденным снам, он лениво обвёл взглядом площадь. Его глаза, маленькие и блестящие, как изюминки в тесте, скользнули из-под тяжёлых век: на мгновение задержались на очертаниях стройных ног девушки, оценили упругость её шага, затем перешли к широкой спине её спутника, в которой читалась скрытая сила. Потом – равнодушно, почти скучающе – староста отвернулся и растворился в тени комнаты, словно марионетка, которую дёрнули за нитку и тут же отпустили. На улице было пустынно. Лишь изредка доносились обрывки разговоров из садов, а где-то вдалеке звякнул велосипедный звонок. Провинциальная идиллия.

Они направились вдоль живой изгороди из жимолости и сирени к берегу Холодного ручья. Под навесом весенней листвы они прилегли на траву. Поля, ещё вечером казавшиеся медной гравюрой, теперь были пурпурными, с золотистыми переливами, а над холмами на горизонте нависли лиловые громады, грозящие ливнем.

Он, зажав в зубах травинку, начал щекотать её бедро, медленно опускаясь к икре и ступне. Девушка вздрогнула и вопросительно посмотрела на него.

– Душно, – пробормотал он. – Похоже, будет гроза. Вон какая туча! – Он указал на горизонт.

– Так ты точно не знал о замке. Оказывается, он у нас всегда был под носом!

– Я думаю, что стоит проверить. Но не сегодня. Он на вершине – туда только пешком.

– Может, есть дорога? Если трактирщик не врал, а он, по-моему, не врал – очень уж он разнервничался.

– Если там и есть дорога, местные её нам вряд ли покажут. И действительно, чего это он так разнервничался?

Дождь налетел внезапно, словно разъярённый зверь, накрыл деревню стеной воды и превратил ручей в мутный поток. Полуденный зной сменился резким холодом.

Поскальзываясь на мокрой траве, они вскочили и побежали к ближайшему амбару, тёмным силуэтом возвышавшемуся над скошенным участком степи. Фермер уже приготовил подводу – огромную деревянную телегу, заваленную свежим сеном.

Добежав до амбара, они нырнули под навес и поспешно скинули промокшую до нитки одежду, укрывшись в стогу сена.

***

От земли поднимался пар; птицы галдели, отдавая дань снова появившемуся солнцу, радуясь теплу и жизни.

Надев ещё влажную одежду, они направились на другой конец деревни, прямиком к винному погребу Анри.

Алессер перенёс Киру на плече через вздувшийся ручей, едва не поскользнувшись на мокрых камнях. Старая мощёная дорога блестела под косыми лучами, петляя между лужами, словно змея, сбрасывающая чешую после ливня. Ванильный запах кустов гортензии – холодноватый, прозрачный, растворяющийся сразу после дождя. Капли воды, падающие с веток деревьев, накрывающих тракт, ледяными мурашками падали на шеи и плечи.

Звонили к мессе. Шпиль церкви вонзался в закат, как раскалённый клинок. Алый свет лизал каменных горгулий – те казались живыми, готовыми сорваться вниз, чтобы подобрать крошки их разговоров. Гравий хрустел под ногами, словно кости древней мостовой. Церковный шпиль манил их, как игла компаса. Два поворота – направо, где кусты шиповника цепляли платье Киры; налево, в тень, пахнущую гнилыми яблоками – и они вышли на каменную тропу, гладкую от столетий. По площади важно шли, одетые к службе, селяне. Пройдя мимо них и обогнув каменную ограду деревенского кладбища, парочка вышла на улицу позади церкви, не разжимая рук. Там было тихо. Пройдя между домами, увитыми плющом и отгороженными розовыми палисадниками, они наконец добрались до длинного строения с вывеской, на которой была нарисована виноградная лоза, выцветшая от времени.

В холле дома винодела им компанию составили только ряд дубовых бочонков «Cassis AOC – Reserve Privée», важно подпиравших противоположную стену. Хозяина видно не было. Поздоровавшись с пустотой, они принялись искать Анри. Дойдя до конца прилавка, заканчивающегося небольшой конторкой с установленным на ней рычажным кассовым аппаратом, они увидели винтовую лестницу с коваными перилами.

Анри – сухощавый, загорелый человек в клетчатой рубахе с закатанными до локтя рукавами, полотняных штанах на подтяжках и серой кепке – разливал по бутылкам красную жидкость из большой бочки.

Вообще было непонятно, как эта махина оказалась здесь. Возникало ощущение, что дом был построен уже после того, как здесь оказалась она; наверное, сам дом был построен вокруг неё и для неё.

Винодел, скорее всего, слышал звуки шагов на лестнице, гулким эхом отражавшимся от каменного потолка погреба. Поэтому ничуть не удивился пришедшим, даже не прервал дегустацию из поднесённого ко рту стакана.

– Добрый вечер, Анри.

– Добрый… – ответил хозяин. – Как там наверху? Ещё бушует?

– Всё закончилось, – ответила Кира.

– Мы сегодня пробовали ваш чудесный напиток в «Пекарне», – добавил Алессер.

– Пейте на здоровье, новое вино будет только через три месяца, – усмехнулся Анри. – Не хотите ли красного? Выдерживал шесть лет, – указал он на бочку, – Думаю, для этого сорта – лучший срок!

– Слышали, что сюда на днях заходил один не местный… – Алессер провёл пальцем по пыльной бочке.

– Тут часто заползают разные, как слизни после дождя… – уклончиво ответил Анри. – Был какой-то шустрик, всё про нашего старосту выспрашивал, про какого-то профессора, местной знатью интересовался…

– И? Что вы ему рассказали? – напрямую поторопилась с вопросом Кира.

– А вы что, из полиции? Хорошеньких теперь привлекают… – «масляно» глянул на неё Анри. – Я ничего не знаю, моё дело – виноградник. Прошу меня извинить, занят я.

***

Когда дверь погреба захлопнулась, Кира прижала бутылки к груди, как трофеи. Они шли молча, но в этом молчании была музыка: скрип сверчков, шелест её юбки о крапиву, их синхронные шаги – будто кто-то невидимый отсчитывал ритм. Вечер был напоён ароматами влажной земли и цветущих растений. Небо, очистившееся после грозы, стало глубоким и прозрачным, а на востоке уже загорались первые звёзды. Лужи на дороге уже начали подсыхать, оставляя после себя тёмные пятна на камнях. Сладкий шлейф запаха цветущей жимолости смешивался с терпким ароматом влажной травы. Где-то вдалеке слышалось пение, а из садов доносился лёгкий звон колокольчиков, подвешенных на ветках деревьев, чтобы отпугивать птиц.

Дом встретил их тишиной и теплом. Камин уже потух, но в комнате ещё сохранился уютный полумрак. Алессер зажёг лампу, и мягкий свет озарил комнату, выхватывая из темноты знакомые очертания мебели и книг, разложенных на столе.

– Интересно? – Он протянул ей несколько исписанных листов бумаги. – Прочти.

Кира села в кресло у камина, развернула листы и начала читать. Алессер наблюдал за её лицом, стараясь уловить каждую эмоцию. Сначала её брови слегка приподнялись от удивления, затем губы сложились в лёгкую улыбку, но вскоре выражение её лица стало серьёзным, почти тревожным.

– Алессер, – наконец произнесла она, отрываясь от текста. – Ты уверен, что это просто роман? – Кира беспокойно перебирала страницы. – Вот! «Глава IX. Там, где сходятся тени.

Истинный Лабиринт не имеет стен, ибо выстроен из времени и человеческого выбора. Семь его врат отлиты из одного металла: первое – Вода, растворяющая память; второе – Огонь, испепеляющий ложь; третье – Воздух, уносящий имена; четвёртое – Земля, поглощающая следы. Но три последних врата суть Тень, Зеркало и Молчание – и лишь тот, кто познал себя как ключ, отыщет их в собственном сердце. В центре же Лабиринта лежит не сокровище, но Чаша, наполненная звёздным светом. Пей из неё – и станешь пустым сосудом для истины.

Так говорил мне Голос в снах, где я бродил меж руин Монсегюра, а на стенах мерцали руны, написанные пламенем…»

Он молчал, глядя на неё. В её глазах читалось беспокойство, и он понимал, почему.

Кира перелистывала лист за листом:

– Стилизация под Леви: алхимические элементы как метафоры духовного пути, таинственный «Голос», отсылки к катарам и рунам. Напоминает «Ключ к Астральному Лабиринту». Я не понимаю, как прошлое, настоящее и будущее переплетаются в твоём романе. Что реально, что выдумано. «Глава XII. Ариадна. Руна пути „Райдо“ – не стрела и не дорога, но само движение. Тот, кто ищет её в земных тропах, подобен слепцу, тыкающему палкой в звёздную карту. В древних текстах сказано: „Она ведёт сквозь тьму, но требует платы – всех твоих имён“. Я понял это, лишь когда нашёл плиту на Линдисфарне: вода смыла буквы, но знак остался. Так и душа, стёртая временем, оставляет лишь символ – да и тот растворяется в приливе. Кира взяла эту руну с собой. Теперь, когда я закрываю глаза, вижу, как она светится у неё в груди, словно маяк в тумане…»

– Милый, это, конечно, романтично и приятно. Наверное, лучший комплимент, который я от тебя получала… И снова свойственный для Леви приём: соединение мистического толкования символа с личным откровением. Руна как живая сущность, требующая жертвы. Напоминает рассуждения о Таро в «Догме и ритуале высшей магии».

– Что именно тебя смущает? – спросил он, стараясь говорить серьёзно.

– Твой текст скорее напоминает трактат Элифаса… – ответила Кира, перечитывая строки. – Это меня пугает: « Видел я башню на утёсе, а в ней – Камень, прозрачный как лёд, но горящий изнутри синим пламенем. Вокруг него ходили тени в белых одеждах, шепчущие: «FLAMMIS» – и с каждым словом пламя в Камне вспыхивало ярче. Затем явился Голубь, но не белый, а цвета пепла. Он клюнул Камень – и тот раскололся, а из трещины хлынул свет, затопивший весь мир. Проснулся я со вкусом железа на языке и знаком Одал, начертанным сажей на стене. Но к утру знак исчез, будто впитался в камень… Кира говорит, что это Монсегюр. Но почему тогда во сне я слышал немецкую речь?»

Вздохнув, он сел напротив неё:

– Ты же знаешь, – признался он, отводя взгляд. – это… похоже на то, как приходят сны. Те самые. Слова просто льются на бумагу сами собой… Но это же роман, Кира! Я просто пишу… Я не могу это контролировать, и не могу объяснить, откуда берутся именно эти образы.

Кира смотрела на него, пытаясь понять. Её взгляд был полон вопросов, но она не произнесла ни одного из них вслух. Вместо этого она протянула ему пачку обратно.

– Прочти это ещё раз, – сказала она. – Может, ты сам поймёшь, что это значит: «Сырой холод склепа въедался в кости глубже, чем морозный ветер. Я стоял перед саркофагом в аркосолии Клавдия. Пепельный мрамор светился мертвенной белизной, леденя не только тело, но и взгляд. В памяти вспыхнули слова „Хроник Пермских“: „Прах Первого Наставника сокрыт под сердцем Волчицы“. Здесь покоился Симон – сердце древнего Гнозиса, камень преткновения для самого апостола Петра. И тогда – как удар: „…дам ему белый камень…“ (Откр. 2:17). Calculus candidus. Белый камень Откровения. Мой взгляд скользнул вниз, к массивной глыбе у основания стены. Не реликварий… скорее – пьедестал, основание. Всплыли образы: павликиане, несущие свои щиты-иконы; катары, сгорающие в пламени Монсегюра; слова самого Симона, будто доносящиеся сквозь века: „Не в храмах Бог, а в камне сердца“. – Ubi est Gradale? – прошептал я, ища ответ в камне. Пальцы скользнули по шершавой поверхности порфира, нащупывая выбитые буквы. HIC IACET VERITAS QUAM PETRUS DAMNAVIT. „Здесь лежит Истина, которую осудил Петр“. Воздух перехватило. Грааль… Это была не чаша. Не сосуд. Это был саркофаг. Фундамент самой веры, спрятанный в основании. Я посмотрел под ноги. Каменные плиты пола внезапно ощутились как ледяная гладь озера. Мы стояли на Нём. На отвергнутом Камне, ставшем краеугольным. На самом Граале.»

Бонньё, суббота 3 июня 1922 года, утро.

Жандарм ожесточённо чесал затылок, глядя на лежавший в засохшей бурой луже, дурно пахнущий труп. Солнце припекало, несмотря на ранний час. То ли вчерашние катаклизмы природы, то ли не в меру выпитое накануне, в честь праздника Святой Троицы, мешало местному блюстителю закона сконцентрироваться на дальнейших действиях.

Вспоминая, что им читал по криминалистике квартальный шеф-маршал, мсье Жакуй будто проговаривал правила проведения первичного осмотра предполагаемого места преступления, бормоча себе под нос:

– Следственное действие, состоящее в обследовании места происшествия и предметов… ммм, в целях обнаружения следов преступления и последующего закрепления полученных данных в материалах дела… А-гхм… Вместе с рядом других протоколов образует самостоятельный вид доказательств…

Анри, сидевший рядом на ступеньках у входа в свою лавочку, курил, стеклянными глазами смотря на происходящее…

С противоположной стороны стояли две домохозяйки, одетые по последней моде двадцатилетней давности, строили свои версии произошедшего, периодически давая ценные советы мсье Жакую.

– Придётся докладывать в комиссариат, – бурчал Жакуй, – пускай присылают инспектора.

Старательно прикрепив белую ленту по периметру этой мизансцены, он попросил Анри сбегать к нему домой и позвонить в комендатуру кантона.

Простоять на этой жаре придётся ещё не меньше двух часов: пока почешется комендант, пока найдут инспектора (он-то, наверное, ещё в постели!) … Одутловатое лицо мсье Жакуя недовольно сморщилось.

Весть о случившемся быстро разнеслась по деревне. Теперь лицо жандарма стало выражать скорее обеспокоенность – половина местного населения уже гудела на узкой улочке, толкалась, пытаясь протиснуться к месту трагедии. Громкие окрики стража порядка имели мало значения для этой изголодавшейся по событиям публики.

– Кто это?! Такой молодой…

– Да, просто стукнулся головой, когда падал – алкаш…

– Ага, стукнулся! Лежит ничком, а разбит затылок! Вон и стекло… Стукнули!

***

Заунывно заскрипела ручная сирена, прикреплённая к капоту чёрного полицейского фургона, который, подпрыгивая на ухабах, протиснулся между домами. Полиция прибыла из Марселя меньше чем за два часа – видимо, гнали на всех парах, несмотря на разбитые просёлки. Впрочем, для инспектора это было обычным делом: если в деревне находят труп с проломленным черепом, значит, скоро понадобится и парижский телеграф…

Из машины выскочил жилистый человек в тёмных очках. Быстрым, немного нервным движением он вытащил из внутреннего кармана распахнутого чёрного пиджака удостоверение и, не останавливаясь, раскрыл его.

– Инспектор д’О, – представился он мсье Жакую. – Вы обнаружили тело?

– Жандарм Жакуй! – отрапортовал тот. – Так точно, я обнаружил, точнее… Мне рассказал об этом Анри – владелец этого погреба. – Показал пальцем Жакуй на стоявшего в проёме энотеки владельца. – Я действовал по инструкции! – Вытирая платком шею и лицо, бубнил он.

Инспектор, записав что-то в появившийся у него в руках блокнот, «сфотографировал» взглядом мертвеца и направился прямиком в прохладную тень входа энотеки, по пути дав рекомендацию жандарму распустить толпу.

– Вас зовут Анри? – посмотрел инспектор поверх очков.

– Анри Дюмон. Я владелец этого заведения.

– Вы позвонили коменданту?

– Я пошел к мсье Жакую… У нас маленькая деревня – все друг друга знают. Я пошел к нему домой.

– Вы обнаружили тело… когда? – Держал ручку наготове инспектор.

– В шесть утра… Я открывал свое заведение. А тут он… Лежит… Ну, я и побежал к Жакую…

– Вы знали убитого?

– Нет, видел один раз. Он заходил ко мне недели две назад… Задавал кучу вопросов про деревню, про местных. Наверное, журналист.

– Вопросы? Поконкретней.

– Да не помню я! Что-то про графа нашего, про огни в горах… Чушь какая-то. Потом, про него еще парочка спрашивала, девка – видная… – начал было болтать винодел.

– Кто такие? – одёрнул его инспектор.

– Туристы. Второй год здесь околачиваются, то приезжают, то уезжают. Так ничего… Дом они снимают неподалеку, у полей…

– Когда Вы закрывали свою лавку, ничего не видели? Кстати, во сколько Вы обычно закрываетесь?

– Обычно в семь, вчера припозднился – купажировал вино в подвале. Закрылся в девять.

– Никого не видели, когда закрывались?

– Нет. Я живу здесь же, на втором этаже. На улице было темно, я просто закрыл дверь, поднялся по лестнице к себе.

Инспектор осмотрелся и прошёл обратно ко входу.

– Отправьте срочную телеграмму в Париж, – сказал он помощнику.

Тот, сидя на пассажирском сиденье «Ситроена», открыв дверцу и свесив одну ногу на землю, рассеянно записывал в блокнот показания местных – противоречивые и больше напоминающие незамысловатые фантазии.