Шлюз времени. Пролив Бугенвиль

Надежду на свою известность

Я возлагаю на цветок.

Бугенвиль – пролив, отделяющий остров Шуазёль от острова Бугенвиль в архипелаге Соломоновы острова. Открыт в 1768 году французским путешественником Луи Антуаном де Бугенвилем, в честь которого и назван.

По проливу Бугенвиль проходит морская граница между Папуа – Новой Гвинеей и Соломоновыми Островами.

Луи Антуан родился в семье нотариуса, члена парижского магистрата. Учился в колледже Университета и проявил большие способности к математике. В 1754 году публикует трактат о вычислениях интегралов, получивший некоторую известность.

Он становится адвокатом, но довольно быстро отказывается этой карьеры, чтобы стать военным. Бугенвиль поступает в отряд черных мушкетеров, становится адъютантом генерала Монкальма де Сен-Верана и принимает участие в экспедиции 1756 года в Канаду.

В 1758 году Бугенвиль был послан обратно во Францию, чтобы просить подкрепления у правительства Людовика XV. Министр, к которому он обратился, возразил, что, если в доме пожар, не время заниматься конюшней. Бугенвиль немедленно возразил: «Ну, как тут не сказать, господин министр, что вы мыслите, будто лошадь». От мести министра его спасло только энергичное вмешательство мадам де Помпадур.

В 1759 году Бугенвиль получает чин полковника. В 1763 году он оставляет армию и переходит на флот в звании капитана первого ранга. На двух кораблях, «Орел» и «Сфинкс», Бугенвиль прибывает на Мальвинские острова в южной Атлантике и организует там колонию. Через три года по приказу короля Людовика XV острова передаются испанцам. Вскоре их заняли англичане, переименовав в Фолклендские.

В 1766 году Бугенвиль предпринимает кругосветное путешествие. На кораблях «Ворчунья» (la Boudeuse) и «Звезда» (l’Étoile) он отплывает из Бреста. Пройдя Магелланов пролив, Бугенвиль выходит в южные моря. В апреле 1768 года он прибывает на Таити, затем посещает Самоа и Гебридские острова, Новую Бретань (ныне острова Бисмарка), Новую Гвинею и Маврикий. Пройдя мыс Доброй Надежды, он через два с половиной года возвращается в Сен-Мало.

С 1778 по 1782 годы Бугенвиль в качестве командира эскадры принимает участие в американской освободительной войне Соединенных штатов, с 1780 года он главнокомандующий французскими экспедиционными сухопутными войсками. Бугенвиль планирует плавание к Северному полюсу, но министерство этот проект не утверждает. В 1790 году он становится командующим флотом в Бресте, но в 1792 году уходит с этой должности, отказавшись также от министерства, чтобы посвятить себя наукам. В 1795 году был избран членом Парижской Академии наук.

Бугенвиль был арестован во время террора и освобожден после падения Робеспьера. Наполеон в 1799 году сделал его сенатором, в 1804 году присвоил звание командора Почетного легиона, а в 1808 году – графом Империи.1

«Надежду на свою известность я возлагаю на цветок».

Луи Антуан Бугенвиль имел в виду бугенвиллею, тропическое растение с красивыми пурпурными и фиолетовыми цветками, открытое им во время кругосветного плавания в Бразилии и названное ботаником Коммерсоном в его честь.2

«Вот это биография! Одно имя чего стоит – Луи Антуан де Бугенвиль! И математик, и путешественник, и с Наполеоном был знаком», – с завистью подумал третий помощник капитана, заканчивая переписывать с лоции и с Большой советской энциклопедии короткие заметки о Бугенвиле. Сегодня ночью теплоход «Яна», следуя из Владивостока в Сидней, будет проходить через пролив, названный в честь этого незаурядного француза.

И, как обычно, днем третий помощник, по традиции, заведенной еще в начале рейса, после объявления по громкой связи: «Вниманию экипажа! Судовое время 11 часов 30 минут. Экипаж приглашается на обед. Приятного аппетита!» – и, выждав паузу минут в пять, когда экипаж уже будет сидеть за столами в кают-компании и столовой, объявит по общесудовой трансляции, в каких координатах следует судно, какая погода за бортом, сколько миль пройдено за сутки и сколько осталось до порта назначения. А затем прочтет маленькую лекцию о Бугенвиле…

Это был его первый загранрейс в должности третьего помощника капитана. Морская романтика еще не успела надоесть, и молодая кровь, настоянная на запахах тропического леса, принесенных бризом со стороны острова Новая Гвинея и легком адреналине от осознания, что он стоит на капитанском мостике и управляет судном, слегка пьянила его…

Близилось время сдачи дневной вахты. Последний раз за вахту сверив показания магнитного и гирокомпасов, он вышел на крыло мостика и в бинокль осмотрел горизонт. Горизонт был чист. Ни судов, ни земли не было видно, только маленькая темная тучка – двадцать градусов справа – почти у самого горизонта вносила диссонанс в солнечную идиллию тропического океана.

Третий помощник так и не заметил, что летучие рыбы, еще совсем недавно вылетавшие стайками из-под штевня судна, – исчезли. Он вернулся в рубку и прошел в штурманскую, где, склонившись над картой, стоял капитан.

– Что, Иван Михайлович, так пятисотку (карта масштаба 1: 500 000) на Бугенвиль и не нашли? – спросил капитан строго.

– Нет, Арсений Юрьевич, не нашел! Все карты пересмотрел! И в запасниках все списанные перелопатил! Нет ее! Только двухмиллионка, – виновато произнес третий.

Он уже понял, что многие карты из коллекции были изъяты в ЭРНК (электрорадионавигационная камера) как списанные и непригодные к использованию, когда всю судовую коллекцию, по приказу подменного капитана Сумченко, два месяца назад он сдал на корректуру в ЭРНК.

– Старые изъяли, а новых карт взамен не дали, – с досадой подумал третий, но оправдываться не стал.

– А ведь была! С год назад ходили этим проливом. Была! По приходу во Владивосток подайте заявку в ЭРНК. Локатор берег еще не цепляет? – сменил тему капитан.

– Должны зацепиться часа через четыре-пять. А пока вот две линии, по солнцу взял. Ревизор (второй помощник) еще одну добавит, часа через полтора будет надежное место, – третий достал из папки два листа с расчетами линий положения.

– И еще: на горизонте, справа. Похоже на грозовую тучу, но локатор ее не берет. Давление за последний час стало падать, – доложил третий.

Капитан взял свой бинокль, вышел на мостик и стал вглядываться в горизонт.

– Странная тучка! Возможно, это облако над вершиной одного из вулканов на берегу, – сказал он, обращаясь уже ко второму помощнику, появившемуся на мостике.

– Примите вахту, понаблюдайте за ней и за давлением. И солнышко, до конца вахты пару линий постарайтесь взять, – отдал он последние распоряжения второму помощнику и убыл с мостика.

– Привет! Как спалось? – приветствовал третий своего более опытного коллегу.

– Спалось? Как можно спать рядом с раскаленной мартеновской печью, даже если спишь под мокрой простыней и тебя непрерывно обдувает допотопный вентилятор? – сквозь зубы процедил второй помощник.

Он был лет на пять старше третьего и явно засиделся в должности ревизора (неофициальное прозвище 2-го пом. капитана). Но менять диплом на ШДП (штурман дальнего плавания) и сдавать аттестацию на старпома не торопился.

На судах ведь как? Пришли с рейса, и пока судно стоит на рейде в ожидании причала и выгрузки, капитан сходит на рейдовый катер – и домой, а старпом все это время должен находиться на судне. Второй и третий помощники в этом смысле находятся в более привилегированном положении и могут сходить на берег.

– Да! Мне немного легче! После полуночи надстройка остывает, не так жарко. Но все равно: без вентилятора спать невозможно! А он грохочет, как телега по булыжной мостовой! – поддержал разговор третий, не поднимая головы от судового журнала.

Разговоры разговорами, но от заполнения судового журнала после вахты еще никого не освобождали.

Судно было – старое. Только на год моложе третьего помощника, а ему два месяца назад исполнилось 24 года. Ему нравилась классическая компоновка судна.

Надстройка посередине. Три трюма спереди, два сзади надстройки. Хороший обзор из просторной рулевой рубки. Деревянные палубы, надраенные матросами до белизны. Надежный и малошумный главный двигатель, гарантированно выдававший 12,5 узлов в хорошую погоду.

Но, похоже, в то время, когда родина заказывала серию таких судов в ФРГ, на удобствах для экипажа решили сэкономить. На судне не было кондиционера. А удобства в виде туалета и душа в каютах были только у трех человек: капитана, стармеха и старпома. Да еще в лазарете, вернее, в изоляторе.

И еще отсутствовал такой полезный прибор, как авторулевой.

Поэтому на ходовой вахте вместе с помощниками капитана стояли еще два рулевых матроса, сменявшие друг друга каждый час.

Зато рулевое колесо, штурвал, было на загляденье. Из твердых пород дерева, блестящая медная отделка по кругу. Блеск!

– Слушай! Иван! А кто летучек распугал? Ни одной не видно! – спросил ревизор, доставая секстан из ящичка.

– Так на камбузе все уже! На ужин будет жаркое из летучек в собственном соку! – сострил третий.

– Еще вопросы по вахте есть? Если нет, то я обедать! После обеда опять поднимусь в штурманскую рубку, еще раз проверю все карты.

Наскоро пообедав и сказав буфетчице дежурные: «Спасибо, большое!» – третий помощник вновь поднялся в штурманскую рубку, достал из запасников толстый рулон карт, развязал бечевку на рулоне и, разложив их на палубе рубки, стал перекладывать карты из одной стопки в другую.

Время от времени в штурманскую с секстаном в руках заходил ревизор и что-то записывал в бланк астрономических расчетов.

Через час такой работы в скрюченном состоянии – спина затекла – третий поднялся с корточек, потянулся до хруста и сел на диван, удобно вытянув ноги.

– Посижу пару минут. Пускай ноги и спина отдохнут. С восьми утра на ногах, – подумал он и прикрыл глаза. Молодость и сытный обед взяли свое. Он задремал.

Разбудили его басистые гудки другого судна, звучавшие, казалось, у самого борта, и дребезжание машинного телеграфа. Третий сразу отметил про себя, что судно медленно уходит вправо.

– Что случилось, Юра? – выбежал он на правое крыло, где второй помощник, вцепившись в планширь руками, с круглыми от ужаса глазами наблюдал, как огромное судно, зарываясь носом в зыбь, на левой циркуляции пытается уйти от столкновения с нашей кормой.

Онемев от ужаса, они ощущали себя муравьями рядом с асфальтовым катком. И хотя машина была на стопе, судно медленно по инерции продолжало катиться вправо.

– Да что случилось? Почему стоп дал? Откуда этот мастодонт взялся? – продолжал допытываться третий, убедившись, что опасность миновала.

– С к-кормы, по правому б-б-борту догонял, как стоячих, – заикаясь произнес ревизор.

– А т-тут еще р-рулевой! К-как заорет, что р-рулевку заклинило!

Третий кинулся к штурвалу и, оттеснив стоявшего истуканом рулевого, быстро переложил руль с борта на борт. Рулевое было исправно. Взгляд на гирокомпас. Сто семьдесят пять градусов – и не шолохнется, хотя судно продолжает катиться вправо.

– Юра! Так у тебя не рулевка, а гирокомпас вылетел! Курс был сто восемьдесят, когда я тебе сдавал вахту! Ты не менял курс! Нам этим курсом шлепать аж до пролива! Рулевой остановки гирокомпаса не заметил и все больше перекладывал руль вправо, чтобы вернуть судно на сто восемьдесят! Вот! Чуть не подставились под этого монстра! Давай ход! И по магнитному! Сто шестьдесят семь было на магнитном, когда сличал перед сдачей вахты! А где впередсмотрящий?

– Боцман попросил отпустить. Погода хорошая! И на горизонте никого! – приходя в себя, ответил второй помощник и поставил ручку телеграфа на малый вперед.

– Держать сто шестьдесят семь по магнитному компасу!

Через секунду он уже названивал начальнику радиостанции:

– Константинович! Гирокомпас, похоже, перегрелся! И странное дело! Сигнализация не сработала! Да! По магнитному пока идем!

– Про горизонт ты, пожалуй, погорячился! Смотри, как облачко увеличилось! – заметил третий. – Еще чернее стало! Кстати, почему Папа (капитан) не поднялся на мостик? Или опять с завпродом в каюте обедали, а затем в шахматы играли? – спросил третий.

Играть в шахматы с завпродом под рюмочку – было слабостью капитана и бедой. Дело в том, что отец капитана был из бурятских краев, мать – русская. И по отцовской линии, по всей видимости, передалось ему не совсем правильное отношение к алкоголю. Наверное, это и называется склонность к алкоголизму.

– Похоже, играли! – с облегчением произнес второй помощник.

– А старпом? Такой гудок должен был мертвого разбудить! – поинтересовался третий.

– А он мертвый и есть, когда спит после обеда! Я его по полчаса бужу ночью на вахту! Ну и здоров – поспать! Спит и видит себя в должности капитана!

Эти слова, сказанные так обыденно и убедительно, на доли секунды вызвали у третьего помощника странное видение. Их двухметрового роста старпом, грузин по национальности, лежит на палубе мостика, голова запрокинута, руки сложены на груди… Но лицо… лицо – пожилого человека с седыми усами…

– Тьфу! Привидится же такое! – третий тряхнул головой, прогоняя наваждение, и нехотя пошел в штурманскую рубку перебирать старые карты. Ему очень хотелось найти эту злосчастную карту – «Пролив Бугенвиль и подходы».

Перебрав все имеющиеся карты по второму разу и не найдя нужной, третий уже в который раз склонился над генералкой. Масштаб 1:2000000. Не надо обладать большим штурманским опытом, чтобы понять: по этой карте нельзя соваться в пролив. Изобаты и промеры глубин практически отсутствуют.

– А как же Луи Антуан де Бугенвиль? Он ведь прошел без всяких карт! И радиолокатора у него не было! – пытался найти себе оправдание третий помощник.

В который раз третий помощник перечитывал строчки из лоции, пытаясь представить, как сегодня ночью он будет проходить этот пролив, разделяющий такие таинственные острова – Бугенвиль и Шуазель!

– Буду прижиматься к острову Шуазель, если не поступит других указаний от капитана! – наметив несколько заметных ориентиров на карте для определения места по радиолокатору, он решил, что на сегодня хватит накручивать себя, и не спеша спустился в каюту. До ночной вахты оставалось четыре с половиной часа.

– Лишь бы начальник радиостанции гирокомпас оживил, – про тучку на горизонте он даже не вспомнил…

– Судовое врэмя дэватнадцать трыдцать, экыпаж прыглашается на ужин, – прохрипел динамик голосом старпома с грузинским акцентом, и тут же зазвонил телефон.

Этот же грузинский акцент произнес дежурную фразу:

– Подъем, гардэмарин! Вас ждут вэлыкие дела!

– Хоть бы пластинку сменил! Дважды в сутки – гардэмарин, гардэмарин, – с легким раздражением думал третий помощник о старпоме, входя в кают-компанию.

За ужином на вопросительный кивок головы стармеха в сторону пустующего кресла капитана первый помощник (помощник по политической части, прозвище – Батюшка) только горестно вздохнул. Это означало только одно. Капитан сегодня ни в кают-компании, ни на мостике не появится…

– Шалва Ревазович! Это что за погоду вы мне сдаете? Еще солнце не село, а вы черными чернилами весь небосвод испачкали! Темно, как у грузина в ж… – пытался сострить третий, заходя на мостик для принятия вахты. Но последних слов никто не расслышал…

Небо раскололось, и ослепительная молния с ужасающим треском и грохотом ударила прямо в грот-мачту… По четырем вантам вниз, разбрызгивая голубые искры, электрический разряд в доли секунды спустился до палубы и с шипением ушел в воду…

Но последний момент никто из шести человек, находившихся в этот момент на мостике, осознать не успел.

Ослепшие и оглушенные, они лежали на палубе ходовой рубки. Те, кто удержал остатки сознания, поняли: главный двигатель остановился, судно обесточилось.

Остатки небосвода, еще не затянутые облаками, окутала непроницаемая мгла…

Запах озона был такой насыщенный и резкий, что приходящие в себя моряки почувствовали тошноту. Никто из них не слышал никаких звуков, даже собственного голоса.

Натыкаясь на комингсы, третий помощник на коленках дополз до штурманской рубки и, цепляясь руками за ручки ящиков с картами, поднялся на непослушных ногах. Пощелкал выключателем лампы над штурманским столом… Безрезультатно. Глаза понемногу привыкали к темноте. Он ощутил, как его волосы стоят дыбом.

– Ревазович? Как ты? – прокричал третий и, нашарив аккумуляторный фонарь, шатаясь вышел на мостик.

Луч фонаря осветил матросов, пытающихся встать на ноги. Волосы на их головах напоминали одуванчики. Зрение и слух нехотя возвращались к ним. Старпом лежал на спине, руки покоились на груди, лицо – цвета мела, и лишь щеточка черных усов жила своей жизнью.

Каждый волосок этих холеных усов стоял по стойке смирно. Что за мистика! Третий потрогал свою шевелюру. Волосы торчали во все стороны.

– Понятно! Намагнитились! – он опустился перед старпомом на колени и легонько похлопал его по щекам. Темная струйка крови растекалась по палубе возле затылка старпома.

– Старпом, похоже, головой о тумбу локатора приложился! Ребята! Перенесите его в штурманскую рубку на диван! И двое потом вниз! Борисов за доктором! Шустов! Осмотрись в надстройке! Не загорелось ли чего! Второй аварийный фонарь в столе возьмите! – отдал распоряжение морякам третий помощник и машинально посветил фонариком на судовые часы – 20 часов 05 минут.

– Мы что, десять минут в отключке были? – подумал он. Он хорошо помнил, что он вышел из своей каюты и стал подниматься на мостик в 19.55

Третий шагнул к трубе связи с машинным отделением. На вызов отозвались не сразу…

– У нас проблема! Оба моториста, сдающий и принимающий, без сознания. Они были в машинном отделении! Я в ЦПУ (центральный пост управления в машинном отделении) с Дедом (старший механик) и третьим механиком был, когда все заискрило! Дед пытается завести динамку! АДГ (аварийный дизель-генератор) не сработал! Всю защиту повырубало! – испуганным голосом доложил четвертый механик.

– Что это было? Мы что, на мине подорвались? – задал он глупый вопрос.

– Ты бы сейчас с ангелами беседовал, а, скорее, с рыбами, если бы на мине! Молния! Так что у твоих мотористов – поражение током! Вас не шибануло, потому что на палубе в ЦПУ толстая резина вместо ковра, – устало ответил третий.

Его начинала одолевать тревога и чувство нереальности происходящего! Судно без движения… Старпом в отключке, капитан, похоже, тоже! Что творится в надстройке – неизвестно! Механизмы не работают! За бортом неестественная мгла.

– Игорь! Коробков! – позвал он одного из матросов. – Сможешь на ощупь пробраться до хранилища кипов? (Кислородные изолирующие приборы используются для защиты органов дыхания от продуктов горения и входят в комплект аварийного имущества наравне с комплектом огнезащитной одежды, аккумуляторным фонарем, топориком и пр.) Нужны еще фонари. Этот быстро сядет! Заодно посмотришь, как там народ в надстройке. Или этот фонарь дать?

– Не надо! Дойду! – ответил моряк и стал осторожно на ощупь спускаться по трапу.

Вместе с постепенно проходящим звоном в ушах в мозгу третьего помощника металась мысль, смысл которой он никак не мог уловить. Что-то во всем происходящем было неестественным, нелогичным, а потому – пугающим. В этот момент послышался глухой, утробный стук. И он ощутил ногами, как судно слегка качнуло. Так бывает, когда в порту к борту подходят буксиры и толкают на «упор».

– Похоже, на бревно наехали по инерции, – подумал третий.

Осторожно, подсвечивая себе фонарем, он вышел на крыло мостика. В воздухе по-прежнему пахло озоном. Липкая влажная духота и темень обволокли его. Но дышалось на удивление легко. Он слегка перегнулся через ветроотбойник и направил фонарик вниз за борт и на палубу.

Луч мощного фонаря уткнулся в плотное аморфное одеяло, или штору. Уткнулся, но не осветил. Это не было похоже на туман. Мельчайшие капли тумана всегда отражаются в свете фонаря или прожектора. Сейчас свет фонаря просто обрывался.

Толчок повторился. Судно опять слегка качнуло.

– Неужели на мель сели? Я ведь и местоположение судна проверить не успел.

Отключив фонарь, третий постоял пару минут, давая привыкнуть глазам к темноте.

Все! Никаких сумерек! Никаких полутонов! Никакого намека на то, что существует что-либо, кроме абсолютной черноты! Он поднес свою руку к глазам, дотронулся до лба, до носа…

– Что за чертовщина? Так не бывает! – отогнал он страх, начинающий заползать под сорочку и, включив фонарь, направил его в сторону открытой двери, ведущей на мостик. Ноги предательски задрожали. Фонарь уперся в абсолютную вязкую черноту…

Было от чего прийти в ужас. Но мысль, сидевшая, как заноза, в мозгу третьего помощника, нашла выход. И это отвлекло его от панического состояния. Вернее, она нашла то несоответствие, что мучило его последние минуты.

Облачность! Странная черная облачность, так удивившая его в момент, когда он поднялся на мостик принимать вахту. При такой густой и низкой облачности должен идти дождь! Нет, не дождь! Должен идти ливень стеной! Должен быть просто потоп! Нет его и сейчас! И молния! Почему она была одна? Гроза не бывает с одним разрядом!

– Так! Спокойно! Предметы ощущаются! – держась рукой за ветроотбойник, на ощупь он двинулся в сторону двери. Нащупал косяк и шагнул внутрь мостика. И сразу в свете фонаря появились предметы: локаторы по углам мостика, рулевая колонка, приборы, висящие на переборке, и маленькая лужица крови на палубе возле тумбы локатора. Мысли о грозе, и дожде, и посадке на мель отошли на второй план.

– Слава богу, что этот странный туман скрывает предметы только снаружи!

– Алексей Николаевич! Поповских! – позвал он матроса. – Как там старпом? Док не поднялся? – обеспокоился он долгим отсутствием доктора и матросов и направился в штурманскую рубку, предварительно взглянув на судовые часы. 20 часов 06 минут.

– И часам – каюк! Хотя не должны были пострадать, там только цветной металл! – с досадой подумал он. На мнгновение ему показалось, что секундная стрелка перескочила на одно деление…

– Как ты? Пришел в себя? А где матрос? – спросил третий, увидев силуэт старпома, сидящего на диване.

Пошарив в ящиках штурманского стола, он достал аптечку, вынул бинты и пузырек с зеленкой, шагнул к старпому осмотреть рану на голове.

– Прикинь! Все механизмы вышибло! А ты мне вахту так и не сдал! – попытался он ободрить себя шуткой.

Луч фонаря скользнул на голову старпома. Раздался нечеловеческий рык. Руки старпома взметнулись, закрывая глаза и лицо от света. Удар одной руки пришелся третьему помощнику в грудь, ребра затрещали, и, пролетев через дверь штурманской, он ударился спиной в закрытую дверь радиорубки. Сознание погасло, напоследок отметив какую-то ужасно уродливую маску на лице старпома…

– Михалыч! Михалыч! Очнись! – чей-то голос звал его и тряс за плечо. Грудь ужасно болела. Третий, не открывая глаз, ощупал ребра.

– Михалыч! Да что с вами? – узнал он голос матроса Коробкова. Тот сидел перед ним на корточках. В руках он держал два не включенных аварийных фонаря. Третий фонарь со слабым светом стоял у его ног на палубе.

– Посвети в штурманскую, – попросил его третий, с трудом поднимаясь на ноги.

Голова гудела, дышать было больно. То, что моряк включил свежий, не подсевший фонарь и направил его в сторону штурманской рубки, возможно, спасло им жизнь. Их волосы и на головах, и на других частях тела, где они обычно растут у мужчин, уже второй раз за этот час встали дыбом! На этот раз – от страха!

В дверях штурманской рубки в неопрятно, кое-как напяленной на себя рубашке и брюках старпома стояло НЕЧТО двухметрового роста! Это нечто издало рык боли, как будто его прижгли каленым железом, закрыло подобие глаз с бельмами вместо зрачков ручищами и скрылось, юркнув с неестественной прытью в дверь, ведущую на мостик.

Схватив подсевший фонарь и не чувствуя боли, третий помощник с матросом, толкаясь, ввалились в радиорубку, захлопнули за собой дверь и заперлись на щеколду.

– Иллюминатор! Иллюминатор закрой! – закричал третий, теряя последние капли рассудка.

– А-а-а-а! Мать вашу! Что это? – заорал матрос, направив луч фонаря в дальний угол радиорубки. Увиденное там окончательно доконало их нервную систему, и без сил, трясясь, как в лихорадке, подперев спинами дверь, они опустились на палубу…

– Фонарь погаси, экономить надо, – щелкая зубами, шепотом произнес третий…

– Слушай! Мне показалось, что это – тот полумертвый папуас из лазарета. Я помогал его вчера на борт поднимать и рассмотрел его странные татуировки на груди и спине, – перейдя на ты, прошептал матрос.