Уроки французского

ДИСКЛЕЙМЕР

Все персонажи данного произведения являются вымышленными, и любое сходство с реальными людьми, живыми или умершими, является случайным. Всем персонажам на момент описываемых событий не менее 18 лет.

Произведение содержит откровенные сцены сексуального характера и нецензурную лексику, предназначено исключительно для взрослой аудитории. Автор не пропагандирует и не одобряет насилие, незаконную деятельность или эксплуатацию. Чтение данного произведения не рекомендуется лицам младше 18 лет, а также лицам, которых может оскорбить подобный контент.

Все события, описанные в произведении, являются вымышленными и не имеют отношения к реальности. Любые совпадения с реальными событиями, местами или организациями являются случайными.

Автор не несет ответственности за любые эмоциональные или психологические последствия, которые могут возникнуть у читателя в результате прочтения данного произведения. Читатель принимает на себя всю ответственность за восприятие и интерпретацию контента.

ГЛАВА 1 «ПРОЩАЙ ЛЕТО»

Эта история произошла в маленьком провинциальном городке, затерянном среди живописных холмов и густых лесов Франции – страны вина, шампанского и страстной любви к жизни. Городок, словно забытый временем, хранил в себе множество тайн. Узкие улочки извивались между аккуратными домиками, обвитыми плющом и цветами, которые весной распускались, наполняя воздух нежными ароматами.

Летние дни здесь были знойными и яркими. Солнце щедро освещало старинные каменные стены, а по вечерам на площади собирались местные жители, чтобы делиться веселыми историями и смехом. Зимой холод проникал в каждый уголок, превращая город в зимнюю сказку: улицы укрывались снежным покровом, а из труб домов поднимался дымок, создавая уютную атмосферу. Осенью дожди лили словно из ведра, но это не пугало жителей – они привычно кутались в теплые плащи и продолжали свои дела, наслаждаясь меланхолией серых дней. А весной природа пробуждалась, и город наполнялся свежестью, на тротуарах появлялись лужи, отражающие яркие краски неба.

В этом городке не было игорных заведений или шумных клубов, и иностранцам порой казалось, что здесь царит скука. Но местные жители, привыкшие к размеренному ритму жизни, находили радость в простых вещах: в утреннем кофе, прогулках по лесу, беседах с соседями.

В этой уединённости была своя прелесть. Девушки, жившие здесь, обладали такой завораживающей красотой, что их тёмные и светлые глаза могли пленить любого, кто осмеливался в них заглянуть. Их улыбки, словно солнечные лучи, согревали сердца, и, несмотря на отсутствие ярких развлечений, жизнь в этом городке была полна нежных моментов и простых радостей.

Я стоял на улице, наблюдая, как меняется время года. Совсем недавно мир был наполнен яркими красками цветущих растений, но теперь цветы увядали под натиском холода, оставляя лишь память о своей красоте. Свежий ветер дул мне в лицо, словно пробуждая ото сна, придавая силы. Я следил за падающими листьями, кружащимися в танце, будто прощаясь с летом.

Я глубоко зевнул, и мои мысли вернулись к Мадлен. "Ну и где же она?" – подумал я про себя.

Мадлен была невероятно симпатичной девушкой и моей новой подругой. Недавно она перевелась в нашу школу, и, к моему удивлению, она села рядом со мной. Это стало настоящим подарком судьбы. Я наслаждался каждым моментом с ней.

Она приехала издалека – её родители перебрались в наш город из-за работы отца. Его помощь и опыт требовался на новом заводе. Я знал, что у неё азиатские корни – это выдавал изящный разрез её глаз, придававший ей загадочность и особое очарование. Её волосы были тёмными, а глаза – карие.

Она казалась немного растерянной в новом окружении, и мне хотелось помочь ей. Каждый момент, проведённый рядом, наполнялся лёгкостью и надеждой на то, что наша дружба будет крепкой.

Когда я уже собирался уходить, из подъезда выбежала Мадлен в своей школьной форме. Она подбежала ко мне и обняла меня, её губы были красные, как ягоды рябины, что только добавляло ей очарования.

Её объятие было неожиданным – тёплым, стремительным, пахнущим ванилью и чем-то неуловимо-девичьим. Я замер, чувствуя, как её пальцы впиваются в ткань моей куртки.

– Извини, пожалуйста, Матисс, – её голос звенел, как колокольчик, слегка дрожа от бега. – Я правда не хотела заставлять тебя ждать.

– Опять потеряла телефон? – я не смог сдержать улыбки, беря её портфель, чтобы облегчить ношу.

– Он всегда падает между кроватью и стеной! – она вздохнула, поправляя сбившийся бант на блузке. – Как будто там чёрная дыра для моих вещей.

Мы зашагали по тротуару, где листья клёна уже выложили рыжий ковёр. Её туфли шуршали по тротуару при каждом движении.

– Ну так что с экзаменами? – она внезапно повернулась ко мне, преграждая путь. – Признавайся!

– Экономика и математика, – я пожал плечами, будто это было неважно. Хотя внутри всё сжималось от мысли о бесконечных формулах.

– О-оу… – её брови поползли вверх. – Значит, будешь, скучным банкиром в сером костюме?

Она сказала это с такой комичной гримасой, что я невольно рассмеялся.

– А ты? – я перевёл разговор, ловко уклоняясь от её попыток тряхнуть меня за плечо. – Готова зарыться в пыльные книги до старости?

– Это будет потрясающе! – её глаза загорелись. Она подпрыгнула, едва не задев ветку платана. – Представь: Париж, Сорбонна, лекции под сводами старинной библиотеки…

– …и толпы зануд-профессоров, – добавил я, подмигивая.

– Зато я буду разбираться в любовных письмах Наполеона лучше, чем он сам! – она фыркнула, но вдруг замялась. – Кстати…

Она сделала паузу, намеренно замедлив шаг. Пальцы её потянулись к моему рукаву, поправляя несуществующую складку.

– Если я стану экспертом по старинным любовным признаниям… может, поможешь с практикой? – её голос стал тише, а взгляд скользнул куда-то в сторону фонарного столба. – Для… э-э.… научного исследования.

Ветер подхватил её слова, смешав с ароматом горячего шоколада из ближайшей кондитерской. Я почувствовал, как тепло разливается по щекам.

– Это предложение звучит подозрительно, мадемуазель Лефевр, – я нарочно изобразил профессорскую строгость. – Уж не собираетесь ли вы изучать… как там… "современные методы флирта"?

Она засмеялась – звонко, беззаботно, и толкнула меня плечом.

– Только если объект исследования не будет таким занудой!

И прежде, чем я нашёлся что ответить, она схватила меня за руку и потянула вперёд:

– Бежим! Кажется, начинается дождь!

Её ладонь была мягкой и удивительно маленькой в моей. А сердце стучало так громко, что, кажется, могло перекрыть даже звук первых капель, забарабанивших по крышам…

Мы мчались по тротуару, и дождь усиливался с каждой секундой, капли падали на землю, разлетаясь в разные стороны. Прохожие спешно доставали зонты. Было удивительно, что, несмотря на ливень, на небе не было ни одной тучки – только яркое солнце, которое красиво подсвечивало падающие капли, создавая волшебную атмосферу.

– Смотри! – Мадлен запрокинула голову, подставив лицо дождю. – Это же солнечный дождь!

Её голос потонул в шуме капель дождя. Я видел, как они скатываются по её шее, исчезая под промокшим воротником. Рубашка прилипла к коже, обрисовывая изгибы, и мне пришлось с усилием отвести взгляд.

– Давай укроемся! – крикнул я, хватая её за руку и потащил под козырёк старой аптеки.

Мы влетели под навес, запыхавшиеся, мокрые и смеющиеся. Мадлен отряхнулась, как кошка, и в этот момент солнечный луч упал прямо на неё, превратив капли на её коже в крошечные бриллианты.

– Ты представляешь, – начала она, всё ещё тяжело дыша, – в Японии такой дождь называют "лисьей свадьбой". Говорят, это небеса благословляют влюблённых.

Я кивнул, но взгляд мой упрямо скользил вниз, к каплям, стекающим по изгибу её шеи. "Чёрт…" – я резко отвернулся, прислонившись к холодной стене. В голове всё пульсировало: её смех, тёплые пальцы, случайные касания её руки, этот дурацкий бант, который вечно развязывался на её блузке…

– Матисс, ты меня вообще слушаешь? – её голос пробился сквозь шум дождя.

Я вздрогнул. – Ой, извини… Повтори, пожалуйста?

– О чём это я? – Мадлен закатила глаза, но улыбка не сходила с её губ. – Ах да! Вчера в библиотеке нашла потрясающую книгу о японских легендах. Там говорится, что если в такой дождь загадать желание…

Я кивал, делая вид, что слушаю, но мой мозг упрямо фиксировал каждую деталь: как её мокрые ресницы слипаются в стрелочки, как капля застряла в ямочке над верхней губой, как её пальцы нервно теребят промокший подол юбки.

– …и если два человека одновременно увидят радугу в таком дожде, то… Матисс! – она хлопнула в ладоши прямо перед моим носом. – Ты опять витаешь в облаках!

– Прости, – я смущённо потер затылок. – Просто… этот дождь. Он какой-то… гипнотизирующий.

Мадлен рассмеялась, и звук этот был чище любого звона:

– Да ты сегодня совсем косноязычный! Может, тебе в аптеке градусник купить? – она игриво ткнула меня пальцем в лоб.

Я поймал её руку – на секунду – и тут же отпустил, почувствовав, как по щекам разливается жар.

– Нет-нет, я в порядке. Просто… продолжай свою историю.

Она склонила голову набок, изучая меня взглядом. Дождь внезапно стих, будто кто-то выключил гигантский душ. Солнечные лучи мгновенно высушили асфальт, оставив лишь сверкающие следы.

– Ну вот, – Мадлен развела руками, – а я как раз дошла до самой интересной части! Теперь придётся рассказывать в автобусе.

Она выскочила из-под козырька. Я последовал за ней, ловя себя на мысли, что готов слушать её бесконечно – даже если это будут рассказы о японских погодных приметах или расписании автобусов.

– Давай быстрее! – Мадлен обернулась, махая мне рукой. – А то опоздаем в школу.

ГЛАВА 2 «НА ГРАНИ НАКАЗАНИЯ»

Школа была похожа на замок из старых европейских легенд. Фасад школы был выполнен из светлого песчаника, украшен высокими арочными окнами с резными гранитными наличниками. Каждый завиток орнамента казался живым – то ли от игры солнечных бликов, то ли от мастерства забытых ныне ремесленников.

На дверных створках находились барельефы со львами, чьи величественные гривы плавно переходили в виноградные гроздья, создавая впечатление, что эти могучие создания охраняют знания. Львиные лапы не сжимали добычу, а бережно держали свитки, олицетворяя мудрость и жажду познания. Над входом, как знак гордости и традиций, красовался девиз школы: "Scientia et Honor" ("Наука и честь"), выполненный в элегантном готическом шрифте, который придавал всему облику здания торжественность и некую значимость.

У парадных ворот школы, обрамлённых каменными пилонами, гордо развевался национальный триколор, а рядом на полированной гранитной плите золотом сияла надпись: "Основано в 1889 году".

Также у входа висела мемориальная табличка со скромной гравировкой: "Шарль Лефевр – преподаватель литературы, доброволец Великой войны. Пал при Марне в 1914 году, прикрыв отход своего взвода. Посмертно награждён Орденом Почётного легиона".

Среди преподавателей ходила легенда, будто в библиотеке до сих пор стоит его кресло – то самое, в котором он в последний вечер перед отправкой на фронт читал ученикам Достоевского. В дни школьных праздников кто-то неизменно кладёт на подоконник его бывшего кабинета веточку лаванды – скромную дань человеку, чьё имя стало символом чести для поколений учеников.

К нашему приходу одежда Мадлен уже почти высохла – лишь отдельные пятна влаги напоминали о недавнем дожде. Тяжёлая дубовая дверь со скрипом поддалась под нашим совместным напором, впуская нас в прохладный полумрак школьного холла.

Тишина была настолько глубокая, что слышалось эхо наших шагов по каменным плитам. Перемена закончилась, и длинные коридоры, обычно наполненные учениками, теперь пустовали.

– Эй, Матисс, снова опоздал! – Я обернулся – это был охранник дядюшка Вева.

Он восседал на своём привычном месте у стойки.

Дядюшка Вева был добрым и отзывчивым, и его любили как дети, так и учителя. Худощавое телосложение и кепка, прикрывающая лысину, придавали ему вид человека, который много лет трудится на одном месте. Между переменами он часто смотрел телевизор или читал газеты, погружаясь в мир новостей и развлечений.

Мадлен мгновенно сложила ладони в изящном жесте, напоминающем моление: – Простите нас, месье Вева! Это целиком моя вина.

Её голос звенел такой искренностью, что даже Вева, казалось, смягчился. Я поспешно кивнул, добавляя: – Мы опоздали буквально на пять минуточек…

Дядюшка Вева закатил глаза так выразительно, что морщины на лбу разгладились. Его вздох был очень глубоким. Но вздыхал он не просто так: я часто опаздывал и иногда пропускал уроки, хотя мои оценки были выше среднего. Мне больше нравилось готовиться дома, в тишине, где я мог сосредоточиться на своих мыслях.

– Эх, молодежь, проходите, – пробурчал он, делая пометку в журнале. – Но, если месье Дюбуа спросит, я ему всё доложу.

Дюбуа был нашим классным руководителем, и, честно говоря, он не очень хорошо ко мне относился. Иногда мне казалось, что он просто меня ненавидел. Он занижал мне оценки, постоянно вызывал на уроках, а когда мы писали контрольные, стоял у меня за спиной, как тень. Его жесткий контроль вывел моё искусство списывания по французскому на совершенно новый уровень.

Когда я сдавал ему работы, он просто не мог поверить в их правильность и в то, что я писал их сам. Его гневные крики о том, что я не могу так писать, звучали как приговор. И в этом была его правда – я действительно делал множество ошибок. Каждый раз, когда я получал свою работу обратно, я чувствовал, как его недовольство давит на меня, и это лишь усиливало моё желание доказать, что я способен на большее.

Пройдя на цыпочках по коридору, мы подошли к двери нашего класса. Внутри царила лёгкая суматоха: кто-то болтал на задней парте, кто-то залипал в телефон, а кто-то поддерживал разговор с учительницей. Клер Дюпон, наша преподавательница по гражданско-нравственному воспитанию, была в центре внимания. Она всегда была миловидной и дружелюбной, и её поддержка вдохновляла нас на новые начинания. Когда Дюпон начинала рассказывать о какой-то теме, она словно наполнялась энергией, и её увлекательный стиль преподавания увлекал почти всех учеников. Ко мне она относилась особенно хорошо, возможно, даже как к сыну. Эта забота и внимание придавали мне уверенности. Я даже задумывался о том, чтобы иногда приходить в школу после выпускного, просто чтобы послушать её уроки.

Мы замерли у двери, обмениваясь нервными взглядами. Мадлен прижала палец к губам, её глаза блестели от азарта – опоздание превращалось в маленькое приключение. Я осторожно нажал на ручку, и дверь со скрипом приоткрылась.

– Ах, вот и наши заплутавшие души! – раздался мелодичный голос мадам Дюпон.

Она стояла у доски с мелом в пальцах, на тёмной поверхности доски виднелись узоры из дат и имён. Её седые волосы, собранные в небрежный пучок, светились серебристыми бликами, а в уголках глаз проступили лучики морщин.

– Входите же, не стесняйтесь, – она сделала широкий жест рукой, будто приглашала нас не в класс, а на званый ужин. – Мы как раз обсуждаем влияние Просвещения на современную политику. Ваше мнение, Матисс, будет особенно ценным.

В классе захихикали. Кто-то шумно передвинул стул, кто-то шепнул: "Опять пронесло". Мадлен, покраснев, прокралась к нашей парте, а я застрял в дверном проёме под пристальным, но добрым взглядом мадам Дюпон.

– Вы ведь подготовили доклад о Вольтере, не так ли? – в её голосе звучала игривая нота.

Я замер, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. Доклад… чёрт, я же обещал…

– Конечно, – вдруг раздался голос Мадлен, – он вчера мне его зачитывал. Целых два часа! – Она вытащила из портфеля аккуратно сложенные листы и торжественно протянула мне.

Мадам Дюпон подняла бровь, её губы дрогнули в сдерживаемой улыбке.

– Ну что ж, – она кивнула к доске, – тогда вам слово, Матисс Леруа.

Класс разразился смехом, а я, поймав взгляд Мадлен, понял: этот день запомнится мне не опозданием.

Я медленно подошёл к доске, ощущая на себе десятки любопытных взглядов. Ладони слегка дрожали, но, встретившись глазами с мадам Дюпон, я вдруг почувствовал странное спокойствие. Её чуть заметный кивок словно говорил: "Ты справишься», и это дало мне невиданный прилив энергии.

– Месье Вольтер, – начал я, нарочито торжественно, вызывая новый смешок в классе, – однажды сказал: "Мыслить самостоятельно – вот настоящая революция".

Я отложил бумаги в сторону. Зачем читать по листу, если эти идеи уже давно живут у меня в голове?

– Представьте Францию XVIII века, – мой голос зазвучал увереннее, руки сами собой начали рисовать в воздухе образы. – Представьте салоны, где при свечах спорят о свободе, равенстве, прогрессе. Где аббаты и маркизы, философы и куртизанки – все вдруг осознали: мир не дан нам раз и навсегда. Его можно пересобрать, как часовой механизм.

В классе воцарилась тишина. Даже заядлые болтуны на задних партах отвлеклись от телефонов.

– Вольтер не просто писал пьесы, – я прошёлся вдоль рядов, ловя их взгляды. – Он создавал оружие. Его слова – как шпаги: острые, блестящие, смертоносные. Одна фраза в "Философских письмах" могла отправить книгу в костёр, а автора – в Бастилию.

Мадлен сидела, подперев ладонью подбородок, её губы тронула улыбка.

– Но самое революционное, – я понизил голос, заставляя класс невольно притихнуть ещё больше, – это идея, что каждый из нас – не винтик, а часовщик своей судьбы. Что короли и церковь – не боги, а просто плохо сделанные механизмы, которые можно… пересобрать.

Последнее слово повисло в воздухе, как вызов.

Мадам Дюпон медленно хлопала в ладони, её глаза блестели: – Вот что значит понять дух эпохи. Месье Вольтер был бы вами доволен.

Я не смог сдержать улыбки от слов мадам Дюпон – её одобрение всегда согревало меня изнутри. Вернувшись на место, я поймал восхищённый взгляд Мадлен.

– Это было потрясающе! – прошептала она, наклоняясь ко мне так близко, что я почувствовал лёгкий аромат её шампуня. – Хотя я уверена, ты бы мог говорить об этом часами. – Её подмигивание и внезапно вспыхнувший румянец заставили моё сердце учащённо забиться.

Остаток урока пролетел незаметно. Мадам Дюпон, как всегда, завораживала – её рассказы о философах Просвещения превращались в настоящие театральные представления, где она играла все роли сразу.

Когда прозвенел звонок, Мадлен сразу же достала телефон. Я украдкой наблюдал, как её пальцы быстро набирают номер.

– Камиль! – её лицо мгновенно озарилось улыбкой, но в глазах читалась какая-то натянутость.

На экране появилось лицо парня – тёмные вьющиеся волосы, резкие скулы и глубоко посаженные глаза. Он что-то говорил, аккомпанируя себе на гитаре, когда Мадлен неожиданно развернула камеру:

– Посмотри, кто со мной!

Я поспешно помахал рукой, чувствуя себя неловко от внезапного вторжения в их разговор. После короткой беседы экран погас, и вместе с ним потухла и сама Мадлен. Её плечи опустились, а в уголках губ затаилась грусть.

– Что-то не так? – осторожно спросил я.

Она долго смотрела в окно, где по стеклу струились дождевые капли.

– Мы не виделись год, – наконец произнесла она, играя прядью волос. – Раньше он звонил три раза в день. Сейчас… иногда раз в неделю. Вчера я узнала, что он записался в университетский хор. С солисткой. – Её голос дрогнул на последнем слове.

Я молча обнял её за плечи, чувствуя, как она слегка дрожит. В голове метались десятки фраз утешения, но все они казались фальшивыми.

– Как вы… – я осторожно начал, – вообще познакомились?

Тень улыбки скользнула по её лицу:

– В летнем лагере. Мне было пятнадцать, и я боялась прыгать с вышки…

В коридоре внезапно раздались шаги – тяжёлые, мерные. Я узнал их сразу, ещё до того, как в дверях появилась высокая фигура в строгом костюме.

– Месье Дюбуа, – прошептала Мадлен, быстро вытирая ладонью глаза.

Учитель французского остановился перед нами, его острый взгляд скользнул по моим рукам, всё ещё лежавших на плечах Мадлен.

– Мадемуазель Лефевр, – его голос звучал неожиданно мягко, – вам требуется медицинская помощь?

Мадлен быстро выпрямилась, отстраняясь от моего прикосновения.

– Нет, месье, всё в порядке, – её голос прозвучал неестественно бодро.

Дюбуа замер, изучая нас. Его взгляд – холодный и оценивающий – скользнул по её заплаканным ресницам, затем перешёл на меня. В классе внезапно стало тихо, будто даже воздух застыл в ожидании.

– Матисс, – он произнёс моё имя так, словно это был диагноз. – Кабинет директора. Сейчас.

Я встал, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. Мадлен резко подняла голову:

– Но это я…

– Мадемуазель Лефевр, – Дюбуа перебил её, не повышая голоса, – у нас правила. Опоздания, пропуски, неуместное поведение… – Его взгляд намеренно остановился на моей руке, которая только что лежала на её плече. – Всё это имеет последствия.

В коридоре за его спиной мелькнули любопытные лица – новость о том, что "Дюбуа снова достал Матисса", уже разлеталась по школе.

– Идите, – сказал он, отступая к двери.

Я сделал шаг вперёд, но Мадлен вдруг вскочила, опрокинув стул.

– Нет! – её крик эхом отозвался в классе. – Если он идёт к директору, то и я тоже. Потому что я тоже опоздала.

Дюбуа приподнял бровь. В его глазах мелькнуло что-то неожиданное – может, уважение, может, раздражение.

– Как пожелаете, – он развернулся и вышел, даже не проверив, идём ли мы за ним.

Мадлен схватила меня за руку.

– Прости, – прошептала она. – Но я не дам ему снова тебя…

Я перебил её, сжимая её пальцы в ответ:

– Ничего. Вместе хоть к директору, хоть в ад.

Мы шагнули в коридор, где уже собралась толпа зевак. Где-то впереди, чётко отбивая шаги, удалялся Дюбуа. А за спиной – приглушённые голоса:

– Они что, вместе теперь? – Спорим, Матисса выгонят? – Да он же её защищает…

Мы шли по коридору, и с каждым шагом моя рука всё крепче сжимала пальцы Мадлен. Её ладонь была удивительно тёплой, несмотря на дрожь, пробегавшую по её пальцам. Дюбуа шагал впереди, его тень растягивалась по стенам, как предупреждение.

– Ты уверена, что хочешь идти со мной? – шёпотом спросил я, замедляя шаг. – Директор… он не самый приятный собеседник.

Мадлен лишь твёрже сжала мою руку в ответ: – Если он решил тебя наказать за мои слёзы и наше опоздание, то я как минимум должна это видеть.

Мы подошли к массивной двери с табличкой "Директор". Дюбуа уже ждал, скрестив руки на груди. Его взгляд скользнул по нашим сплетённым пальцам, и тонкие губы искривились в едва заметной усмешке.

– Заходите, – он распахнул дверь, пропуская нас внутрь.

Кабинет встретил нас запахом дерева и лака. За огромным дубовым столом сидел директор Бушар – грузный мужчина с седеющими висками и пронзительным взглядом. Он отложил папку, увидев нас, и тяжёлые складки на его лбу углубились.

– Опять проблемы, Матисс? – его голос звучал устало. – Месье Дюбуа, в чём на этот раз?

Дюбуа закрыл дверь с тихим щелчком, который почему-то прозвучал громче любого крика.

– Неподобающее поведение. Опоздание. И.… – он сделал паузу, – попытка утешить мадемуазель Лефевр в весьма сомнительной манере.

Я почувствовал, как Мадлен замерла рядом. Её дыхание участилось.

– Это ложь! – она вырвала руку и шагнула вперёд. – Матисс просто…

– Мадемуазель, – директор поднял ладонь, останавливая её. – Давайте по порядку. Матисс, твоя версия?

Я глубоко вдохнул, собираясь с мыслями, но тут дверь кабинета резко распахнулась. В проёме стояла мадам Дюпон, её обычно аккуратная причёска слегка растрепалась, а на щеках играл румянец.

– Прошу прощения за вторжение, – её голос дрожал от сдержанных эмоций. – Но я не могу позволить, чтобы этих детей наказали за человечность.

Директор медленно поднялся из-за стола. В кабинете повисло напряжённое молчание. Дюбуа стоял неподвижно, но я заметил, как сжалась его челюсть.

– Клер, – директор произнёс её имя с неожиданной мягкостью. – Объяснись.

Мадам Дюпон подошла к Мадлен и положила руку ей на плечо:

– Сегодня на моём уроке Матисс произнёс одну из лучших речей о Вольтере, что я слышала за 20 лет преподавания. А мадемуазель Лефевр… – она обвела взглядом всех присутствующих, – при всех своих талантах остаётся новенькой, которая скучает по дому. Разве мы не должны поддерживать таких учеников?

Дюбуа резко повернулся к окну, его плечи напряглись. Директор вздохнул и опустился в кресло.