Уроки французского

ГЛАВА 3 «ПОБЕГ ОТ РЕАЛЬНОСТИ»

Лучи утреннего солнца, пробивавшиеся сквозь шторы, рисовали на стене дрожащие узоры. Я открыл глаза, ощущая непривычную лёгкость в теле – шесть часов сна хватило, чтобы отдохнуть, и это было странно.

Рука сама потянулась к телефону, застрявшему между матрасом и спинкой кровати. Холодный экран обжег кожу ледяным прикосновением. Пальцы привычно листали ленту: политические склоки, мрачные прогнозы, советы психологов. Цифровой шум должен был задать ритм дню, но не смог.

В памяти всплыл обрывок вчерашнего разговора. Её шёпот, произнесший моё имя, отдался навязчивым эхом в висках. С лёгкой дрожью в кончиках пальцев я ввел в поиск заветное слово.

Сайт распахнулся передо мной, словно врата в запретный сад. Первое же изображение опалило сознание жаром: обнажённая девушка с высокой, подчёркнуто упругой грудью изгибалась в позах, от которых перехватывало дыхание.

Лихорадочно прокручивая страницу, я искал нужное видео. И вот оно – найдено. Вместо безликой актрисы воображение тут же нарисовало Мадлен, но преображённую: её бёдра стали круглее и полнее, кожа – сияла, словно отполированный мрамор.

Волна жара разлилась по телу, сгущаясь в паху. Член пробудился под одеялом, настойчиво упираясь в ткань. Образ Мадлен, жизнерадостной одноклассницы, расплылся, уступая место фантазии: её губы, набухшие и алые, как переспелая вишня; тонкая шея, изгибающаяся в манящем танце.

Дыхание сбилось. Одна рука судорожно сжимала телефон, другая, подчиняясь первобытному инстинкту, скользнула под одеяло, накрывая пульсирующую плоть. На экране снова появилось лицо девушки крупным планом…

Её пальцы скользили по собственным бёдрам. Я задержал дыхание, когда "она" на экране откинула голову, обнажив шею – точь-в-точь как вчера это сделала Мадлен, поправляя волосы. Но сейчас в этом жесте была не невинность, а сладострастие, заставляющее мои бёдра сжиматься.

Голос актрисы – низкий, мягкий – мой мозг автоматически подстроил под Мадлен. "Tu veux?" – будто шептала она, и от этого вымышленного французского акцента по спине пробежали мурашки. Я представил, как её обычно аккуратные ногти впиваются в простыни, как слетает с плеча бретелька школьного платья…

Телефон дрожал в моей руке. На экране девушка прикусила нижнюю губу – точь-в-точь как Мадлен, когда сосредоточенно решала задачки по алгебре. Это совпадение стало последней каплей: я глубоко вздохнул, чувствуя, как реальность расплывается.

После просмотра видео я лежал, уставившись в потолок, ощущая странную раздвоенность. Физическое удовлетворение должно было принести облегчение, но вместо этого в груди разверзлась пустота – холодная и бездонная, будто провал в ледяное озеро. Я провёл ладонью по лицу, словно пытаясь стереть остатки возбуждения, но липкое чувство стыда и тоски лишь глубже въелось под кожу.

Одеяло соскользнуло на пол с безжизненным шуршанием. Я поднялся, и пустота внутри сжалась в тугой комок. Босые ноги утонули в мягком ковре, но даже его привычная текстура казалась сейчас чуждой.

На столе царил организованный хаос – аккуратные столбики тетрадей соседствовали с разбросанными ручками. Мои пальцы скользнули по страницам конспектов, где между формулами и графиками прятались рисунки странных существ с большими глазами – плоды творчества скучных уроков. Закрывая тетрадь, я заметил, как чернильная клякса на странице напоминает очертаниями ту девушку из видео – изогнутый стан, неестественно тонкую талию.

Выйдя в коридор в одних трусах, я почувствовал, как прохладный воздух квартиры обволакивает мою разгорячённую кожу. В прихожей стояли отцовские ботинки – начищенные до зеркального блеска, с жёсткими шнурками, затянутыми в тугой узел. Они выглядели как объявление о прибытии – похоже, я не услышал, как родители вернулись вечером.

Наша квартира занимала внушительную часть этажа – целых пять комнат. Родительская спальня, моя личная территория, отцовский кабинет, мамин склад и огромный зал, где доминировал массивный камин, облицованный тёмным мрамором. Сбоку от камина находилась полка с фотографиями семейных путешествий. Напротив, на пушистом персидском ковре цвета слоновой кости, располагался не просто мягкий, а объёмный модульный диван, обитый кремовой кожей. С него открывался идеальный вид на телевизор, диагональ которого казалась занимающей половину стены.

Отцовский кабинет был строгим и функциональным. Запах дорогой кожи, исходящий от массивного кресла с высокой спинкой, смешивался с едва уловимым ароматом табака из хьюмидора, стоявшего на полированном столе из красного дерева. На столе, помимо мощного компьютера с двумя мониторами, царил идеальный порядок: лаконичный набор для письма, стакан для ручек и несколько папок с документами, аккуратно сложенных в стопку. На стене за спинкой кресла гордо развевался флаг королевской Франции – белоснежное полотно, расшитое золотыми геральдическими лилиями Бурбонов.

Мой отец, начальник уголовного розыска, бывший военный с двадцатипятилетним стажем, выглядел в этом кабинете как настоящий полководец. Широкоплечий, с коротко стриженными седыми волосами и вечно суровым, словно высеченным из гранита лицом, он напоминал римского легионера. Отец не любил свою работу. Ему было ненавистно копаться в грязи этого мира, который он без зазрения совести называл "дерьмом".

Последняя комната – кладовая – была царством маминого накопительства. Горы коробок, старые чемоданы, завалы одежды, которую никто не носил годами, – всё это хаотично громоздилось друг на друга, образуя лабиринт, в котором легко можно было заблудиться. Мамина страсть к сохранению всего "на всякий случай" постоянно приводила к бурным конфликтам с отцом, чей излюбленный тезис звучал так: "Выброси это барахло, я куплю тебе новое!" Проблема была в том, что отец редко выполнял свои обещания, предпочитая уходить от неудобных тем и разговоров, умело переводя их в другое русло.

Я замер в дверном проёме, прислушиваясь к тишине квартиры. Только едва уловимое шипение со стороны кухни нарушало утренний покой. Воздух постепенно наполнялся сладковатым ароматом подрумянивающихся блинов – тот самый, знакомый с детства запах, который всегда ассоциировался у меня с безопасностью и любовью. Во всём доме только мама умела готовить их так, чтобы золотистая корочка получалась идеально хрустящей, а середина – нежной и воздушной.

Ноздри непроизвольно расширились, впитывая этот волшебный аромат. В груди что-то сжалось, и на мгновение мне показалось, будто я снова шестилетний мальчишка, готовый вскочить с постели и бежать на кухню босиком, чтобы первым получить свой блин, щедро политый малиновым вареньем. Уголки губ сами собой потянулись вверх, рисуя на лице беззаботную улыбку.

Решив не мешать маминому кулинарному ритуалу, я направился в ванную. Поворот крана обернулся ледяным душем – вода, словно из горного ручья, обожгла лицо пронизывающим холодом. Я задержал дыхание, чувствуя, как мурашки побежали по коже. "Опять котёл барахлит", – мелькнула мысль, пока я растирал онемевшие щёки полотенцем. Зубная паста с мятой взорвалась во рту холодным фейерверком, окончательно прогоняя остатки сна.

Вернувшись в коридор, я остановился у кухонной двери, наблюдая за мамой через приоткрытую щель. Она стояла у плиты в своём синем клетчатом фартуке – подарке бабушки из Прованса. Рыжие волосы, обычно собранные в строгий пучок, сегодня свободно рассыпались по плечам, переливаясь на утреннем солнце медными бликами. Ловким движением она переворачивала блин, одновременно ухитряясь смотреть какой-то кулинарный видеоурок. На её лице читалось сосредоточенное удовольствие – то самое выражение, которое всегда появлялось, когда она занималась любимым делом.

– Доброе утро, мамочка! – мой голос прозвучал неожиданно громко на кухне.

Она вздрогнула, но тут же повернулась, и я увидел в её глазах ту самую искру, которая всегда зажигалась при моём появлении.

– Ой, а я тебя не слышала! – мама выключила плиту, смахнув со лба непослушную прядь. – Спал хорошо?

– Как убитый, – пошутил я, устраиваясь на своём привычном месте у окна.

– Отец ещё не вставал?

Мама покачала головой, достав из шкафа мою любимую кружку с надписью "The Boys": – Пусть спит. Сегодня же суббота. Чай зелёный или чёрный?

В этот момент кухня наполнилась тем особым теплом, которое не зависит от температуры воздуха. Аромат свежих блинов, тихое потрескивание масла на сковороде, знакомые очертания маминой фигуры у плиты – всё складывалось в идеальную картину домашнего уюта. Даже вечный беспорядок на столе – рассыпанная мука, открытые баночки с вареньем, забытая деревянная лопатка – казался сейчас милым и родным. На душе стало так спокойно, будто все тревоги остались где-то за пределами этой солнечной кухни.

Мама ловко перевернула последний блин, и я, не желая её отвлекать, завороженно наблюдал за её движениями. Казалось, даже шум за окном стих, чтобы не нарушить этот простой, но такой важный ритуал. Она отложила телефон в сторону, повернулась ко мне и, прищурившись, повторила вопрос:

– Ну так что? Зелёный или чёрный?

Я задумался, машинально уставившись в потолок, будто ответ был спрятан среди трещинок в штукатурке.

– М-м… А кофе есть? – неуверенно пробормотал я.

– Есть, но молока нет, – ответила мама, и в уголках её глаз заплясали смешинки.

– Тогда чёрный чай, – сдался я.

Она кивнула и взяла заварник. Густая янтарная струя чая наполнила кружку, а вместе с ней и кухню – тёплым, пряным ароматом, от которого на душе сразу становилось спокойнее.

Пока мама возилась у плиты, я решил ей помочь: собрал со стола миски, ложки, смахнул остатки муки и сахара. Потом заглянул в холодильник – среди банок и контейнеров искал только одно: ту самую жестяную банку со сгущёнкой. Без неё блины были просто блинами, а с ней – возвращением в детство. Лезвие ножа со скрипом вскрыло крышку, и сладкий запах ударил в нос.

– Еще сметану достань, пожалуйста, – попросила она.

Я улыбнулся. Для неё блины со сметаной были тем же, чем для меня – со сгущёнкой: вкусом из прошлого, где всё было проще и добрее.

– Ты знаешь, я вот думаю… – начал я, обмакивая блин в липкую сладость.

– О чём? – мама присела напротив.

– Почему именно сгущёнка? Ну, вот у тебя – сметана, у бабушки – варенье, а у меня – она. Как будто у каждого в семье свой "блинный код".

Мама заулыбалась:

– Потому что в детстве я тебя ею перекормила! Помнишь, как ты в пять лет полбанки за раз умял, а потом весь день жаловался на живот?

– Ой, да не было такого! – я скривился, но тут же откусил ещё кусочек. – Хотя оно того стоило, – парировал я.

Когда я почти доел свою порцию утренних блинов, неожиданно дверь родительской спальни открылась со скрипом, и оттуда вышел массивный мужчина с чёрными волосами, в которых уже пробивались седые пряди. Его фигура, словно тень, заполнила кухню, а угрюмое выражение лица предвещало, что утро у него выдалось не самым лучшим. Мы с мамой, стараясь поднять настроение, дружно пожелали ему доброго утра, но в ответ услышали лишь недовольное бурчание.

Отец, не обращая на нас внимания, подошёл к шкафчику, достал банку с кофе и с лёгким раздражением открыл холодильник в поисках чего-то, что могло бы улучшить его утренний ритуал. Когда его попытки оказались безрезультатными, он глубоко вздохнул, как будто собираясь поднять тяжесть, и начал засыпать кофе и сахар в кружку, словно это было единственным способом справиться с его недовольством.

Я быстро доел свои блины, положил тарелку в посудомоечную машину, поцеловал маму на прощание и выскользнул из кухни в свою комнату. В ней царил лёгкий беспорядок: книги, разбросанные по столу, и одежда, не успевшая попасть в шкаф. Немного прибравшись и заправив кровать, я сел за стол и запустил компьютер. Из колонок раздался звук, и на экране появился яркий красный логотип, обещавший новые приключения в виртуальном мире.

Неожиданно отец что-то прокричал из кухни. Его голос был полон недовольства, но я едва разобрал слова. Словно по инерции, я подошёл к двери и захлопнул её, чтобы не слышать его ворчания. Я никогда не понимал этой его привычки – почему он просто не закрывает свою дверь? Порой мне казалось, что ему доставляет удовольствие выводить меня из себя своими постоянными упрёками. Я вздохнул, вернулся к своим мыслям и попытался сосредоточиться на игре, чтобы забыть о неприятной атмосфере дома.

Запустив браузер и открыв социальные сети, я включил музыку, надел наушники и приготовился к игре. Сегодня у меня не было особого желания готовиться к экзаменам – мне хотелось просто играть, играть и ещё раз играть, чтобы забыться и отвлечься от повседневной рутины. В наушниках послышался звук сообщения.

Свернув игру, я увидел сообщение от своего друга Николя. Признаюсь, иногда он очень сильно меня раздражал: мог позвонить в неподходящий момент или задать глупый вопрос, но я прощал ему эти косяки. Потому что мы всегда понимали друг друга, что бы ни происходило у нас в жизни.

Открыв чат, я увидел, что он отправил короткое видео. На нем был изображён Ганс Ланда с подписью: "Когда меня спрашивают о моих политических взглядах, мои политические взгляды на самом деле".

Переговорив с Николя, я узнал, что тренер по плаванию хочет завтра сделать важное объявление после тренировки. Когда я предложил ему сыграть со мной, он сказал, что у него много дел, после чего ушел в офлайн.

Вернувшись к игре, через какое-то время я понял, что сегодня бои на PvP-аренах не приносят удовольствия. Внутри было какое-то пустое, механическое повторение. Я не "нагибал нубов" с азартом, а скорее забивал гвозди – монотонно, методично, чтобы заглушить назойливый внутренний шум. Я просто убивал время, в прямом смысле этого слова, пока мои пальцы сами бегали по клавиатуре.

Неожиданно мне пришло приглашение в отряд. Приняв его, я услышал голос своего приятеля Мартина. Он был старше меня на год и в прошлом году провалил экзамены по химии, из-за чего не смог поступить в университет.

У него была смуглая кожа и очень жёсткие волосы, что придавало ему особый шарм.

"О, Матисс! Сколько лет, сколько зим! " – воскликнул он в голосовом чате.

"Да ладно тебе, Мартин, мы с тобой неделю назад виделись! " – ответил я, хихикая.

"Что правда, то правда! " – утверждающе ответил Мартин. "Может, в парк пойдём? А то игра сегодня какая-то шляпа".

Его слова совпали с моим внутренним ощущением. Создавалось впечатление, что виртуальный мир треснул и начал медленно, бесповоротно меняться.

Я молча вышел из игры, снял наушники. Тишина комнаты стала оглушительной после цифровых взрывов и криков. Экран погас, и в его тёмном стекле отразилось моё лицо – обычное, уставшее. Пора было идти к своему приятелю.

ГЛАВА 4 «МЕНТОЛОВЫЙ ВЕЧЕР»

Когда я вышел на улицу, я просто замер посреди двора – каждая деталь была до боли знакомой. Кривая лавочка у подъезда, которую от окончательного падения удерживала молодая берёза. Покосившийся столик, за которым когда-то собирались старики, распивавшие вино и рассказывавшие истории – я мог заслушиваться ими целыми днями. И мамин садик – островок уюта, где она с любовью ухаживала за растениями, посаженными руками нашей семьи.

Мои шаги сами привели меня к одному из деревьев. Теперь оно возвышалось надо мной – мощные корни уходили глубоко в землю, ствол окреп и потолстел. Я отчётливо помнил, как лет десять назад мы с отцом сажали этот кустик. В тот день он пригнал свою потрёпанную машину, и мы отправились в лес на поиски саженца. Мама стояла рядом, наблюдая за нами и подсказывая, какой кустик лучше выбрать. Отвлёкшись от воспоминаний, я задумчиво поднял голову, пытаясь охватить взглядом всю крону, и вдруг…

Перед глазами всплыла чёткая картина: отец окапывает маленькое деревце по кругу, потом наклоняется, обхватывает ствол мускулистыми руками и одним рывком выдёргивает его из земли. Когда мы укладывали добычу в багажник, отец тяжело дышал, а по его загорелому лбу струился пот.

Эти воспоминания нахлынули неожиданно – такие яркие, будто всё происходило недавно. Они одновременно обрадовали и напугали меня. Будущее неумолимо наступало, а я всё ещё цеплялся за прошлое, мысленно возвращаясь в детство, когда все было простым.

Вдруг меня осенило: Мартина до сих пор нет. "Похоже, я единственный пунктуальный человек на этой планете, – подумал я с раздражением. – Как вообще можно опаздывать, когда всё, что нужно – надеть джинсы и футболку?"

С досадой я плюхнулся на шаткую лавочку, прислонившись спиной к берёзе. Закрыв глаза, стал вслушиваться в вечернюю симфонию: шелест опавших листьев под ногами, приглушённый рокот машин где-то вдали, переливчатый детский смех и жалобный скрип качелей на ветру. Эти звуки, смешиваясь, создавали странную атмосферу спокойствия. По телу даже пробежали мурашки – то ли от вечерней прохлады, то ли от этого необъяснимого чувства умиротворения.

– Эй, Матисс! – вдалеке раздался знакомый голос. Я открыл глаза и резко поднялся с лавочки – в глазах потемнело. "Сколько лет, сколько зим, Мартин! Не прошло и тысячи лет", – усмехнулся я.

Он улыбнулся в ответ, крепко пожал мою руку, и мы зашагали вдоль улицы, где асфальт то и дело сменялся гравием, а потом и вовсе начал переходил в песчаник.

Мартин начал рассказывать о домашних хлопотах, которые его задержали. Я слушал вполуха, думая о том, почему он просто не написал мне. В этом была вся его суть – Мартин редко говорил правду напрямую, всегда что-то умалчивал или приукрашивал. Но ему вечно всё сходило с рук – то ли благодаря красноречию, то ли потому, что его истории было невозможно проверить.

Я вспомнил один характерный случай. Его друзья пригласили меня на совместный отдых, и сначала Мартин не возражал. Но когда настал день отъезда, он просто… не взял меня с собой. Когда Мартин вернулся, я точно знал: он не удержится и начнёт с упоением рассказывать обо всех приключениях. Когда после отдыха он встретился со мной Мартин извинился – в своей манере, с обаятельной улыбкой и шутками. Но осадок от той истории остался.

Череду моих мыслей прервал неожиданный вопрос:

– Матисс, тебе не холодно?

– Нет, – я пожал плечами. – Даже жарковато.

– Ой, да не гони! – Мартин усмехнулся. – Ты же в обычной ветровке?

Я машинально окинул себя взглядом: лёгкая ветровка, футболка, кроссовки – оделся будто на летнюю прогулку. Мартин же выглядел подготовленным к осеннему вечеру: тёмная толстовка с капюшоном оттеняла его смуглую кожу.

– Да забей, Мартин, мне и правда не холодно. Если станет прохладно – зайдём в магазин или куда-нибудь погреться.

– Ладно, понял тебя, – кивнул он. И вдруг переключился: – Кстати, мы с пацанами собираемся зарубиться в "Цивилизацию". Я сейчас народ собираю. Ты как, не против присоединиться?

Улыбка сама расползлась по моему лицу. На щеках выступил румянец – то ли от радости, то ли от порыва ветра.

– Конечно! Обожаю стратегии!

С этими словами я с энтузиазмом начал рассказывать о своих любимых цивилизациях, тактиках и памятных игровых моментах. Мартин слушал с полуулыбкой, а потом, не прерывая меня, начал шарить по карманам в поисках чего-то. Через несколько секунд он достал пачку сигарет. На ней крупными фиолетовыми буквами было написано: MENTOL.

Посмотрев на меня, он спросил:

– Будешь?

Я колебался, так как редко курил, но в итоге, взял сигарету. Он щёлкнул зажигалкой, поднёс огонёк. Я затянулся – кончик вспыхнул оранжевым глазком. Никотиновый дым проник в лёгкие, затем в кровь, и на душе сразу стало легче, будто воздух наполнился лёгкостью и спокойствием. Я запрокинул голову: небо, чистое и бездонное, казалось теперь кристально ярким, каждый контур – отточенным.

В это время Мартин затянулся и выпустил густую струю дыма. Мы машинально отошли подальше – в тень, где нас не могли увидеть ни соседи, ни тем более родители.

– Кстати, Мат… – начал он, – у тебя девушка не появилась?

– Не-а. Да и не было никогда.

– А секс хоть раз был?

Я фыркнул:

– Нет, ещё нет.

– Серьёзно? Стой, я думал, ты с Мадлен… – он сделал многозначительную паузу. – Мне казалось, вы давно не друзья.

Я рассмеялся, но смех получился каким-то нервным.

– Нет, мы все-таки друзья, – сказал я, – тем более у неё есть парень.

Мартин скривился в ухмылке, голос стал нарочито сладким:

– Что ты хочешь сказать, Матисс Леруа? Разве Мадлен никогда не просила тебя оседлать её после уроков?

Он фыркнул, потом захихикал, и вдруг смех прорвался наружу – у него брызнули слёзы.

– Молодец, блядь! – поддержал я его смех. – Подъёбал меня.

– Не расстраивайся, – Мартин сквозь смех похлопал меня по плечу, ещё давясь от хохота.

– Да ладно тебе, – я стряхнул пепел, стараясь сохранить небрежный тон. – Может, она просто не в моём вкусе.

Мартин прищурился, выпуская дым колечком:

– О-о-о, так у тебя, значит, есть "вкус"? Интересно. И какой же он?

– Ну… – я замялся, внезапно осознав, что никогда об этом не задумывался. – Главное, чтобы человек был… ну… интересный.

– Интересный! – Мартин фальшиво ахнул, прикладывая руку к груди. – Какая глубина! Какая проницательность! Матисс Леруа предпочитает "интересных" девушек!

Он снова закатился смехом, но вдруг резко стал серьёзным:

– Слушай, а ты вообще когда-нибудь целовался?

Я почувствовал, как уши наливаются жаром:

– Ну… технически да…

– "Технически"! – перебил он, хлопая себя по лбу. – Господи, да ты же чистый лист!

Мы продолжали идти, болтать, и наконец дошли до городского парка. Парк, к которому мы направлялись, давно забыл руки садовников. Дорожки, некогда тщательно вымощенные, теперь утопали в бархатных подушках мха и пожухлых листьях. Фонари – редкие немые стражи – отбрасывали тусклые блики, создавая зыбкие островки света в море теней; их слабое сияние лишь подчёркивало таинственность места.

Где-то за деревьями, окутанными вечерней дымкой, угадывалась железная дорога. Ветер иногда приносил оттуда далёкий перестук колёс – то ли реальный, то ли призрачный – и этот звук странным образом дополнял меланхоличное очарование парка.