- -
- 100%
- +
А разве так было всегда, что ей было всегда на всё и на всех плевать? Виталина лежала в одной позе, и на нее постепенно как в калейдоскопе накатили воспоминания. Такие же цветные. И очень ясные.
Виталина помнила себя лет с трёх. Тогда отец с матерью жили вместе. И если спорили, то только о том, чем занять её, Виталину. Отец хотел записать её в какие-то спортивные секции, а мать – на музыку. Жили они у бабы и деда. Маминых родителей.
Что потом произошло, она точно не знала. Мать потом рассказывала, что отец оказался сволочью. Папа утверждал, что мать – конченная шалава, и если Виталина пойдёт по её стопам, он от неё отречется. В принципе, так и случилось. Но это было потом.
Когда все начало рассыпаться, она всё время куда-то переезжала. Сперва с родителями к другим бабе и деду. Потом с матерью назад к её родителям, а отец оставался со своими. Потом снова втроем жили в какой-то очень грязной квартире, которую все называли съемная. Виталине запомнились чёрные стены, родители говорили, что там был пожар, и квартиру до конца не отмыли. Почему они поселились именно там, Виталина так и не узнала.
Она начала привыкать не задавать вопросы и ничего не рассказывать, когда отец окончательно перестал с ними жить. Мать сказала, что он нашёл какую-то бабу и теперь ей не папа. Они в очередной раз переехали к бабе и деду, которые тоже хором рассказывали о мерзорности папаши Виталины.
Отец вскоре снова женился, у него родилась еще одна дочь. А мать постоянно находилась в поиске. Знакомила Виталину с какими-то дядями Юрами, Витями и Рамазанами. Дяди даже иной раз селились в их небольшой тесной квартирке к неудовольствию бабы с дедом. Ненадолго. Через несколько месяцев Виталина даже забывала их в лицо.
Отец с матерью вынуждены были общаться друг с другом. И их разговоры неизбежно перестали в крики. В основном они спорили, с кем Виталина проведет выходные. Её не тянули к себе. Наоборот, каждый настаивал, что именно в эти выходные у него неотложные дела, потому быть с девочкой он никак не сможет. В результате чаще всего Виталину везли к бабке с дедом по линии отца. Ведь другие баба с дедом и так с ней живут и нуждаются в отдыхе.
С тех времен Вита запомнила главное – нельзя ничего рассказывать другому родителю. Ничего ужасного с ней не происходило, никаких страшных картин она не наблюдала, но почему-то ей строго-настрого запрещали делиться информацией. А за то, что она будет спокойной молчаливой девочкой, обещали шоколадку. Об обещании, конечно, всегда забывали.
Когда Виталина пошла в школу, она была абсолютно чистым листом. Буквы с ней никто не учил, цифры она тоже не знала, и учительница на родительском собрании всегда выделяла её как способную, но отстающую. На собрание ходила либо мать, либо бабка, а после него дома поднимался крик, как им за нее стыдно. Вита спокойно и молча слушала эти крики, а после "уйди с моих глаз долой" шла в кровать. Лежала в одной позе, в точности как сейчас, и представляла, как поёт на сцене. А весь зал плачет от восторга и кидает ей цветы.
Ведь когда начались уроки музыки в школе, учительница обнаружила в ней талант. Она сама немножко позанималась с Виталиной, потом спросила её, хочет ли та петь. А Вита хотела. Учительница договорилась с подругой – музыкальным педагогом о прослушивании девочки, а после обе женщины позвали мать.
Мать пришла явно не в духе. Накануне от них съехал очередной дядя Гоша, и мать негодовала, что после работы ей придется тащиться в школу и выслушивать очередные упрёки учителей. Когда дочь наоборот начали хвалить, говорить про её музыкальные способности и убеждать в необходимости учиться пению, мать просто отмахнулась.
– А как прикажете её возить? Машины у меня нет, работаю допоздна, а бабка с дедом и так маются с этим ребёнком. Нет у меня ни времени, ни желания потакать баловству.
– Вероника Сергеевна, но ведь ваша дочь талантлива, из нее может получиться прекрасная артистка, – педагоги до последнего пытались убедить мать.
– Знаю я, каким местом в эти артистки пробиваются, не морочьте голову ни мне, ни ребёнку, – потащила Виту мать домой.
Виталина не проронила ни слезинки. Она всё восприняла как должное…
***
Через три дня Никифоров вновь появился в больнице. Он съездил домой к шоферу, который привёз в клинику потерпевшую. Поговорил и намётанным глазом определил, что водитель действительно неравнодушный человек, который увидел неладное и остановился около странно ведущей себя девицы. Парню было тридцать пять, он работал экспедитором и возвращался с работы домой очень поздно. Ну или рано, с какой стороны смотреть.
– Иван Александрович, а вы всегда тормозите, если вам что-то кажется необычным?
– Не всегда. Но здесь явно девочке была нужна помощь. Вы бы, господин следователь, поступили иначе?
Рядом сидела жена Ивана и пристально смотрела на Никифорова. Он немного даже съёжился под этим взглядом, казалось, если её мужа следак сейчас начнёт прессовать, она кинется на него, как ворона. И заклюёт за мужа до смерти. Юрий Михайлович даже позавидовал. Ведь она бросала взгляд и на мужа. Взгляд, смешанный с гордостью, нежностью и испугом.
За всю свою сорокашестилетнюю жизнь Никифоров женой не обзавёлся. Как-то не складывалось. Юридический институт, дальше работа на "земле", затем в Следственном комитете. Романы с коллегами женского пола, свидетельницами, и даже одна бывшая подследственная отблагодарила его лаской и заботой за то, что он разобрался в её деле и снял все обвинения.
Этих романов было совсем немного за все годы, и ни одна из зазноб не смотрела на него так, как вот эта относительно молодая женщина на своего мужа. Поэтому никаким свадебным хэппи-эндом ни одни отношения не завершились. Люди понимали, что они пересеклись не надолго и, по сути, друг другу чужие. После чего спокойно расходились.
Никифорову нужно было допросить пострадавшую, ведь лечащий врач по телефону сказал, что поговорить с ней можно. Недолго, минут двадцать. Правда, если получится. Она не отвечала на вопросы медиков, и продолжала числиться неизвестной. Может быть следаку удастся её разговорить.
Но на допрос он не спешил. Поднявшись на лифте на седьмой этаж в хирургическое отделение, Никифоров подошёл на пост. Там сидела незнакомая ему медсестричка. Юрий Михайлович спросил, работает ли Надежда Петровна. Ему зачем-то обязательно надо было рассказать ей, что она была права, и водитель, привезший пострадавшую, действительно хороший человек.
Надежда работала. Следак строго попросил пригласить ее на важный разговор, и медсестричка испуганно побежала на поиски старшей медсестры. Надежду долго искать не пришлось. Минуты через две она явилась на пост, привычно заправляя под шапочку выбившуюся прядь. Никифорову она коротко кивнула и вопросительно посмотрела на него. Более благосклонно, чем в первый раз. По крайней мере, ему так показалось. Так ему хотелось думать.
Он вдруг понял, что на самом деле ехал сегодня именно к ней. Именно эта встреча ему была важнее, чем допрос пострадавшей. "Совсем непрофессионально", – подумал Никифоров. Но эта мысль ни капли его не расстроила. Он и так всю жизнь занимался профессией. Только ей, по большому счёту. Даже похандрить было некогда. Иной раз хотелось по-мужски забухать от однообразия жизни, но чувство ответственности было сильнее. А сегодня оно отчего-то ослабло.
– Надежда Петровна, поговорил я с водителем, – сказал Никифоров.
– И? – это было единственный звук, который сегодня услышал Никифоров от Надежды. Пора было растопить этот лёд.
– Что сказать, я восхищён вашим зорким взглядом. Просто поражен. Да, мне пришлось пообщаться с ним под протокол, и я полностью согласен – парень никакого отношения к травмам девочки не имеет. Если бы не он, неизвестно, осталась ли она жива. Так что ваша оценка была категорически верна.
– Я рада. – Надежда снова не потрясала многословием.
"Что-то в семье у неё, может быть?", – подумал Никифоров. Чутьё ему подсказывало, что никакой семьи у женщины нет. Дочь есть. А вот тепла, доверия, мужика – вот это вряд ли. Слишком закрытая.
***
Он был прав. Муж у Надежды ушёл семь лет назад. Что её объединяло с Никифоровым, так это отношение к делу. Она очень много работала. На должности, которая не приносит ни денег, ни удовольствия. Но приносит какое-то чувство нужности и важности себя для людей. Муж работал клерком в банке, дочь Дашка оставалась с мамой (папа у Нади умер от онкологии еще двадцать лет назад).
Муж собрал вещи в один день. Сказал, что уже год любит другую. И оставался жить с Надей только ради дочери. Но раз Надежда ничего не замечала, значит, ей наплевать на него. И он так больше жить не намерен. Уходит строить личное счастье…
Ага, ради дочери он оставался… Как же. Ни подмыть, ни покормить, ни даже погулять с Дашкой он не умел и не стремился. Да и после ухода Дашку он ни разу не навестил. Что там у него в семейной жизни, никто не знал. Но, вероятно, жив-здоров. На протяжении всех семи лет от него исправно приходили на карту Нади деньги. На алименты она не подавала, потому можно назвать эти поступления материальной помощью. Цельных три пятьсот. Из месяца в месяц. Каждое десятое число месяца. Плюс-минус один день. Бывший муж всегда славился пунктуальностью
Зла Надя на мужа не держала. Некогда ей было злиться. Да и… Прав он. Ей и правда было наплевать. Замуж она вышла, потому что мама сказала, что ей уже пора. Двадцать четыре почти. А она все в девках. Тьфу смотреть. А тут ухажёр. Вроде чистый. Вроде не урод.
Через месяц после свадьбы беременность. Но не то что любви, даже симпатии она к Коле не испытывала. Потому действительно виновата во всем сама. Через три года после рождения Дашки – развод. От ухода мужа стало даже легче.
У нее – работа. Она мечтала стать врачом, пойти в мединститут, но ей было некогда. Надя была невероятной старшей сестрой. Ее любили и побаивались пациенты. Сестры называли её по имени и на ты, но беспрекословно слушались.
Год назад случилась беда. Надя почувствовала уплотнение в груди, разумеется, тут же поняла, что это может быть. Прошло обследование, которое подтвердило – рак груди. Немудрено, её жизнь проходила совсем без мужчин, что является фактором риска. Еще одним фактором была наследственность – папа умер от рака. Хорошо, хоть обнаружили эту болячку рано. Надя легла на операцию, поручив дочь ставшей совсем уже старенькой маме.
Лечение прошло хорошо. Грудь оттяпали, метастазы отсутствовали. Но вероятность рецидива была очень большой. Надя страшно переживала за дочь. Мама уже с ней не справляется. У дочери шибко рано начался переходный возраст. И случись что с Надей… Пропадёт Дашка. Тогда Надежда впервые пожалела, что дочь осталась без отцовского воспитания. Но ее вины в этом не было, отец совсем не жаждал видеть дочь.
А тут этот следователь. Надя осознала, что он вызывает у нее симпатию. Родное что-то она чувствует. Ей впервые захотелось что-то кому-то рассказать и даже пожаловаться. Именно поэтому все слова затолкала внутрь себя. Ещё чего! Да еще и расслабишься, а неё вот это… Надо называть всё своими словами – она урод! Нет сиськи. Зачем сближаться с человеком, если она ему все равно будет не нужна. На пластику у нее нет ни денег, ни времени. Какому мужику интересна безсисечная тетка бальзаковского возраста с дочерью, обладающей отвратительным характером? Нет, надо держать этого казенного сапога подальше от себя. Не для нее никакое бабское счастье.
***
– Надежда Петровна, у меня к вам просьба. – Никифоров умоляюще посмотрел на старшую медсестру. – Проводите меня, пожалуйста, к пострадавшей и, если не затруднит, побудьте рядом при опросе. Это недолго. Я уверен, что девочка при вас будет более откровенна.
– Да уж… – Надежда откашлялась. Поняла, что её "многословность" выглядит уже совсем по-дурацки. – Конечно я буду рядом. А то еще затравите девочку, ей и так несладко пришлось. Хоть и сама нашла приключения на свою задницу.
– Ой, вот и славно, вот и хорошо, – Никифоров запричитал, взял Надю за локоток и повёл по коридору.
– Куда вы? – Старшая медсестра освободила локоть, развернулась и пошла в другой конец коридора. Реанимация в другой стороне.
Никифоров послушно засеменил за ней. Они вошли в реанимацию, где стояли три койки с оборудованием. Две из них пустовали, а у стены лежала на спине девушка и пучила глаза в потолок. "Красивая…", – подумал Никифоров. "Только абсолютно белая, крови, поди, половина вышло".
– Меня зовут Юрий Михайлович Никифоров, я следователь. – Никифоров взял стул и поставил его рядом с кроватью Виты. – Как вы себя чувствуете?
Виталина скосила правый глаз на следака, и просипела:
– Терпимо.
– Вы можете говорить?
Виталина даже бровью не повела. Никифоров не понимал – это она просто не намерена общаться или просто не в себе. "Гм… Пустышка. Вряд ли что-то выйдет из этой затеи", – подумал Никифоров, но сдаваться он не привык.
– Девочка, мы твои друзья. И пришли тебя защитить. Я не задержу тебя надолго. Поговори со мной минут двадцать, и я уйду.
– Десять. – Отрезала вдруг Надежда. – Не бойся, малышка, мы тебя никому в обиду не дадим.
У Виты вдруг из глаз полились слёзы. Она затряслась, Никифоров растерялся и закрутил головой. А Надежда спокойно подошла к девушке, села на край кровати, нагнулась и молча обняла её. Вита плакала навзрыд минуты три, после чего постепенно успокоилась. Никто и никогда не называл её малышкой, по крайней мере, она этого не помнила. Нет, иной раз что-то такое противное, приторное, типа "малышка", "зайка", "крошка" произносили её кавалеры. Мужики явно используют эти дебильные клички для всех своих девиц. Чтобы не перепутать.
А вот отец, мать, бабки и деды – никогда. "Обуза", "мерзавка", "бестолочь", а когда стала постарше – "кобылица" и "оторва". Вот это она слышала о себе дома. А эта медичка сказала и обнимала её как-то по-маминому, заботливо и нежно. Вита именно так представляла себе настоящую мамину любовь.
Никифоров смотрел на них, не мигая. Он понимал, что сейчас лучше всего не отсвечивать. Не спугнуть. Отрыдавшись, девушка, не меняя положения в кровати, тихо сказала:
– Спрашивайте…
Никифоров, изобразив максимально заботливого пожилого дядьку, запричитал:
– Детка, мы даже не знаем, как тебя зовут, сколько тебе лет, откуда ты. У нас нет телефона твоих близких. Расскажи нам про себя.
– Виталина Андреевна Поморцева. Двадцать один год. Живу в Волжском. Снимаю квартиру с одной девочкой. – Виталина помолчала. – Близких у меня нет.
– Ты что же, сирота, бедняжка? – Никифоров продолжал играть свою роль. – Где же родители? Может, молодой человек есть у такой красавицы? Подружка, с которой снимаешь квартиру, наверное, переживает?
– Родители есть, но у них своя жизнь, я не общалась с ними несколько лет. Даже теперешних телефонов их у меня нет. – Виталина равнодушно, будто с суфлёра, произносила ровный текст. – И молодого человека нет. Подружка… Не подружка она мне, просто в баре познакомились, договорились снимать квартиру вскладчину. Так дешевле. У каждой своя жизнь. И не переживает она. Я иногда неделями не появляюсь дома. Да и она тоже.
Никифоров кашлянул. "Ну как я и думал. Беспутная. Ну что же теперь, позволять над ней издеваться?". – Следователь он был не бездушный. И не любил, когда людей зазря обижают.
– Расскажи, что с тобой случилось? Кто с тобой такое сотворил?
– Да не помню я… Мы с девчонками гуляли в клубе. Познакомились с тремя парнями. Я пьяная уже была… Поехали к ним домой. Очнулась уже здесь. Что там было, как я тут оказалась… Я не знаю.
– А клуб какой был? В Волжском?
– Да обычный жлобский клуб. Да, в Волжском. Вроде "Трубадур" называется, я там была раньше несколько раз.
– А зачем же ты к парням-то поехала? Ты что же не понимала, что может быть всякое? Изнасиловать могут, а то и чего хуже. Вот с тобой и произошло…
– А зачем насиловать? Мы и поехали развлекаться. Обычное дело, не первый раз.
– Пили там что-то? Может, химия какая была? – Никифоров начал раздражаться. Девка-то прожжённая. Шляется по квартирам, гуляет, трахается со всеми подряд.
– Я же сказала, не помню. Может, пили. Может, химия. Обычное дело…
Виталине разговор уже давался с трудом. На лбу выступила испарина. Надя засуетилась.
– Всё, на первый раз достаточно. Поговорим в другой раз. Главное, мы выяснили, кто ты. А наш Шерлок Холмс разберётся.
– Да-да. – Никифоров тоже понял, что сегодня добиться чего-то уже не получится. Да и девчонку мучить не хотел. – Виталина, красивое у тебя имя, как и ты сама. Я навещу тебя через несколько дней, ты выздоравливай.
Старшая сестра и следователь вышли из палаты. Никифоров был задумчив. Уже была зацепка, но… Криминала не было. Переиграли молодые в свои игры тупорылые, покалечили девочку. Но порыться надо. Всё, что положено, выполнить. Мало ли, что там за игруны…
– Надежда Петровна, спасибо вам за содействие. Мне пора. Я вижу, вы переживаете за девчонку? – Никифоров решил добиться свидания с женщиной. Она всё больше ему нравилась. Родной какой-то уже становилась.
– Да уж… Вот тебе как… Родители не милы стали, сами знают, как лучше жить. Ничего не хотят, кроме гулянок своих. А потом вот так. И жалко же её, не похожа она на пропащую. Может уроком станет. Жестоким, но уроком. Да и кто знает, может быть, так жизнь пошла, что потерялась она, плывёт по течению. А оно… Сами знаете, прибьет к камням, и не выберешься. – Надежду явно завёл этот разговор с Виталиной, прониклась она жалостью к девчонке.
– Надежда, давайте так… – Никифоров вдруг оробел, но продолжил. – Я все выясню. Найду и сожительницу её, и родителей. А потом вам позвоню, и мы поговорим. Всё расскажу как на духу. Только не в больнице, пожалуйста. Стены тут гнетущие. Встретимся где-нибудь в сквере, да обсудим и здоровье девочки, и ситуацию. Хорошо, Надежда Петровна? – Никифоров выпалил всё это за пять секунд и уставился на женщину в ожидании ответа.
– Стены тут ему не нравятся. – Пробурчала Надежда. – Можно подумать, что у вас в прокуратуре, или где вы там сидите, стены розами разрисованы. Ну ладно, звоните, – под конец фразы Надежда смягчилась. – Посмотрим.
Никифоров остался доволен ответом. По опыту знал – если женщина грозится подумать, на девяносто процентов с ней что-нибудь, да сладится. Главное, самому не накосячить.
***
– И вы знаете, мать поорала на неё, и ушла. Засохший апельсин даже принести нужным не посчитала. Нет, дочь она, возможно, плохая. Но ведь дочь же…
В кофейне, где сидели Надежда и Никифоров, очумело пахло кофе и выпечкой. Никифоров подумал, что ему давно не было так уютно. За окном моросил дождь, а в полупустом зале сновала юная официантка и предлагала посетителям попробовать фирменный десерт. И так смущённо улыбалась, что у глядевшего на нее Никифорова внутреннее состояние уюта еще больше усиливалось. Не хотелось думать о делах…
– Вы меня слушаете вообще? Вам в принципе интересно, или вы пришли за девочками в передниках подсматривать? – рассердилась Надя, проследив за взглядом следователя. "Ревнует", – с удовольствием подумал Юрий Михайлович.
– Да что вы, Надежда, мне всё, что вы говорите, настолько важно… Вы даже представить себе не можете, насколько. Пригрелся, три дня ведь на ногах. Расслабился. Всё! Мобилизуюсь!
Никифоров действительно многое успел за неделю. Учитывая, что у него в работе находилась еще куча дел, удивительно, что Юрий Михайлович не стал затягивать и собрал максимальную информацию. Она не могла считаться оперативной тайной, потому Никифоров спокойно рассказывал Наде о некоторых подробностях из жизни Виталины.
Он, разумеется, выяснил все данные пострадавшей. Отыскал родителей. Первым набрал отцу, тот был с семьёй (с третьей по счёту женой и четвертым по порядку ребёнком) где-то на курортах.
– Я так и знал, что этим всё кончится. С такой мамашей только шалава и могла вырасти. – Так ответил папа Виты и наотрез отказался прерывать заслуженный отдых.
Мать выслушала молча, уточнила адрес больницы и примчалась на следующий день. Она устроила дикий скандал дочери, с заламыванием рук и причитаниями по неудавшейся жизни и отвратительному ребёнку. Вита слушала её завывания молча, не проронив и слезинки. Ну это Надежда видела и сама, именно она в конце концов выставила мамашу из отделения.
Никифоров разыскал адрес, где снимала квартиру девушка и наведался туда. Поговорил со Светланой, с которой вскладчину арендовала жильё Виталина. Та подтвердила, что жизни и тусовки у них разные. И она знать не знает компанию Виты.
Он даже нашёл девицу, которая была в тот злополучный вечер с Витой и поехала. Когда Никифоров представился, эта мамзелька побледнела, начала заикаться, но твердила одно – да, ездили, куда – не помнит, уехала на такси, а Вита исчезла ещё раньше. Вероятно поехала домой. По именам никого не помнит, дело житейское – просто развлеклись, а утром парни вызвали ей такси. Больше ничего не помнит, всё было обычно, без странностей.
В том самом клубе Никифорову сказали, что помнят и Виту, и её подругу. Они бывали там частенько. Но в какой-то момент пропали. Больше не появлялись. Именно там, опросив завсегдатаев, он и вышел на след подруги, но, объяснил он Надежде, как уже было сказано, подруга пошла в несознанку.
Старый следак нашел и таксиста, который вез подругу, узнал адрес, откуда ее забирал, а дальше вычислил адрес. Хозяином квартиры, в которой гостевали девицы, был некий Геннадий Коростылев, двадцати трех лет от роду. Его родители трудились в Китае, а Гена бил балду и куролесил. Никаких приводов в органы он не имел, но, как сказали соседи, донимал жильцов подъезда громкой музыкой по ночам.
Гена был вежлив, извинялся, если на утро ему делали замечания, говорил, что постарается больше этого не допускать, но продолжал водить домой девиц и дружбанов. Не сказать, чтоб очень часто, но и не эпизодически.
Гена сделал вид, что обрадовался визиту следователя. Сказал, что рад обнаружению Виты. Он ее вспомнил, сказал, что ушла из квартиры она без одежды и отдал Никифорову ее джинсы, плащ и блузку. Да, все были пьяные. Нет, он не знает, от чего её переклинило. Нет, он не знает никого из гостей, в том числе парней. Все познакомились тогда в баре. Он часто от желания найти новых интересных людей по пьяни таскает домой шапочных знакомых, о чём теперь горько сожалеет. Да, если он что-то вспомнит, то обязательно позвонит. Как говорится, ноу криминалити.
Никифоров пробил по сводкам квартиру, но кроме одного вывоза за орущую ночью музыку, она нигде не проходила.
– Надо последить за ней, за тем, что происходит. Но этот Гена сейчас наверняка ведёт себя тише воды, ниже травы, особенно, если в чем-то накосячил. – Сказал Никифоров Наде.
Надежда молчала, уже пять минут размешивая сахар в чашке с кофе. То ли была разочарована, что Никифоров в ходе перестрелки не изловил злодеев, покушавшихся на Виталину, то ли просто уже устала от этой всей истории. У неё самой была дочь, заботы по тому, чтобы дочь училась, а не гуляла по клубам и сомнительным квартирам, мучали её куда больше, чем судьба несчастной Виты.
– Надя, ты не против, если я тебя провожу. – Никифоров смущенно улыбнулся, удивившись тому, что вдруг перешёл на ты.
– Не против, Юрий, проводи, конечно. – Краешком губ улыбнулась Надежда. – Надеюсь, у этой девочки всё со временем наладится. А время действительно позднее, мне у Дашки ещё уроки проверить надо.
Пара не юных, но вполне моложавых людей шла по набережной, и мужчина весело рассказывал женщине, как в детстве украл арбуз у торговцев и бежал с ним от усатого продавца именно по этой, тогда еще не мощёной дороге.
***
Виталину никак не зацепили оры навестившей её матери. Её душа не отреагировала и на то, что не пришёл в больницу отец, не было среди посетителей ни одной бабки, до сих пор вполне бодро себя чувствовавших. Ей было всё равно. Она вставала только в туалет, почти ничего не ела и крутила в голове свою жизнь. Вперёд и назад. Вдоль и поперёк. То ли впервые решила что-то проанализировать, то ли просто от скуки.
В палате у нее лежали ещё три тётушки, которые без умолку обсуждали свои болячки, своих мужей, детей и ушедшую молодость. Они пытались и Виту вовлечь в свои беседы, но та либо односложно отвечала, либо отмалчивалась. И теткам надоело обращаться к человеку, не более мнгословному, чем палатные тумбочки.
Можно было коротать время в больнице за чтением, но читать Виталина не любила. В детстве её заставляли, она пыталась показно изучать труды Пришвина, Пушкина, Лескова и Толстого, но лишь для того, чтобы от нее отстали. Содержание книг не проникало ни в мозг, ни в сердце.
Бунтовать Виталина начала в тринадцать. Ну как бунтовать… Она не скандалила, когда ей что-то велели или запрещали. Но делала всегда по-своему. Тогда она попробовала курить, порой домой приходила в двенадцать ночи, влилась в разбитную компанию подростков, которые были на два-три года старше.