Кто будет держать за руку

Глава I. В деревню – к маме

Жара стояла с самого утра. Липкий воздух, наполненный запахом нагретого асфальта и бензина, плотно обволакивал салон. Солнце било в лобовое стекло, отражалось от приборной панели, оставляя на коже ощущение расплавленного пластика. Автомобиль пах пылью, искусственной кожей сидений и намёком на пот – будто сама машина вспотела от жары.

Дети сопели сзади, вцепившись в планшеты. Наушники не заглушали тонкий вой насекомых за окнами – за обочиной тянулись липовые аллеи, залитые утренним светом, чуть тревожимые вялым южным ветром. Ветер был не прохладой, а словно горячим дыханием – не облегчением, а напоминанием о летней беспощадности.

Евгений вёл машину привычно – привалившись к рулю, словно в полудрёме. Его тонкие запястья с легкой синевой вен, короткая, тщательно подстриженная бородка, очки в металлической оправе, седина у висков – всё в нём было будто из другой эпохи. Интеллигент. Философ. Человек, знающий, что иногда лучше молчать, чем объяснять.

– Так ты скажи, Настя, – повернулся он к ней, не отрывая взгляда от дороги. – А мама-то была счастлива?

Настя закурила, хотя обещала бросить. Она щёлкнула зажигалкой – рывком, с нетерпением. Её движения были резкие, как и голос.

– Счастлива? – фыркнула она. – Была, не была – что вы там понимаете в её счастье.

Её тело было почти неприкрыто – белая майка без лифчика, короткие джинсовые шорты, в которых её загорелые бёдра выглядели вызывающе, но без вульгарности. Женя заметил, как на заправке заправщик уставился на неё чуть дольше, чем следует. И внутри – кольнуло. И ревность, и возбуждение, и что-то ещё. Это чувство – будто чужой взгляд на твою женщину становится твоей фантазией.

– Я просто говорю, – продолжил он, – что жить всё-таки надо для себя. Хотя бы иногда. Не всё же по чужому сценарию.

– Ты это маме скажи, – буркнула Настя. – Она до сих пор боится, что её в церковной лавке осудят за то, что я с тобой жила до свадьбы.

Они оба рассмеялись. На секунду в машине стало легче – не от кондиционера, который он наконец-то включил, а от смеха.

– А ты думаешь, что мы для себя не живём? – она повернулась к нему, её губы блестели, волосы слиплись от пота к вискам. – Живём. Только иногда скучно. Прямо – адски скучно.

Он перевёл взгляд с дороги на её бедро, обнажённое, в пятне солнечного света.

– Я же тебе говорил. Надо что-то новое.

– О, только не начинай, – она скривилась, но в уголках губ промелькнула тень улыбки. Признающая, что он её возбуждает.

– Это же просто игрушка. Попробуем – не понравится, выкинем. Мы взрослые.

– Взрослые не обсуждают фаллоимитаторы, когда сзади дети.

– Через пять минут их здесь не будет, – сказал он. – На целых две недели.

Он посмотрел на неё мимолётно, но выразительно. Она кивнула, медленно выпуская дым.

– Ну да. Мама дольше не может. У неё отпуск на две недели. Потом – обратно в школу, в свой кабинет и к соседкам-сплетницам.

Настя замолчала. Пепел упал на её ногу. Она стряхнула его, глядя в окно. Поле. Жёлтое, колышущееся. Над ним – дрожащий воздух.

– Получается, у нас есть всего неделя. Может, чуть больше. – Евгений нажал на поворотник. – Пока они там… а мы тут.

Он говорил без пошлости. Но и без притворной сдержанности. Просто – факт. И в нём было что-то трепетное. Предвкушение.

Настя не ответила. Только провела пальцем по бедру. Потом перевела взгляд на него – внимательный, живой.

– Ты хочешь кого-то?

– Я хочу нас другими. Новыми. Не на замену, а в дополнение. Как будто мы читаем одну книгу, а потом – вдруг появляются новые главы.

Машина свернула с асфальта на гравий. За поворотом показались старые яблони – поникшие, густые, с пыльными листьями. Деревня. Где всё пахнет влажной землёй и молоком, где воздух прохладнее, но всё равно душный.

– Мам, смотри! – закричал один из детей. – Бабушка!

На крыльце стояла она – крепкая, в сарафане, с прямой осанкой. Вокруг – цветы, коврик на верёвке, кот на перилах. Всё – как в детстве. Всё – как якорь. Настоящая жизнь. Без игрушек.

И всё же – у Насти дрожала рука, когда она тушила сигарету. Не от страха. От волнения. Потому что впереди – неделя. Неделя, в которую они должны успеть.

Продолжение главы I

Когда машина заглохла у ворот, день уже клонился к вечеру. Воздух стал тише – как будто вся природа готовилась к короткой передышке. Только кузнечики продолжали стрекотать в кустах. Трава была сухая, пыль – горячей. Из дома тянуло ароматом варенья и картофельных котлет.

– Бабушка! – крикнул младший. – Мы приехали!

Мать Евгения. Всё та же – с косынкой, в хлопковом платье, в строгих очках. В руке – мокрое полотенце, в глазах – недоверие и сдержанная радость.

– Здравствуй, мама, – сказал он, выходя из машины, обнимая её. Но та не обняла в ответ – только похлопала по спине.

– Приехали, значит, – сказала она. – Как дети?

– Жарко, – сказал старший, вылезая. – И планшет глючит.

– От жары глючат не только планшеты, – буркнула она и посмотрела мимо Насти.

Настя подошла ближе, в привычной улыбке, немного играющей, немного вызывающей.

– Добрый вечер.

– Добрый, добрый, – сказала мать тихо. – Проходите.

В доме было прохладно. Каменные стены хранили утреннюю свежесть. Но даже там не ощущалось лёгкости – тени ложились резкими углами, как будто сгустилась не жара, а что-то другое. Настя сразу пошла на кухню – помочь, «не быть гостьей», как она говорила. Евгений же остался в коридоре – с матерью.

– Ты не худеешь, а всё равно – бледный, – сказала она, оглядывая его. – Живёшь хорошо?

– Вполне. Работа, дети, лето. Как обычно.

– А как Настя?

Он понял, о чём она спрашивает. Не «здоровье», не «устала ли». А – что у вас происходит? Но не спросила напрямую. Она никогда не спрашивала прямо. Только намеками, через фразу, через взгляд.

– Всё хорошо. Правда. Мы просто… отдыхаем.

– Да уж вижу. От чего отдыхаете-то? От детей?

– Мам…

– Женя, я всё понимаю. Я тоже была молодой. Но есть вещи, от которых не отдыхают. Материнство, например. Или верность.

Он опустил глаза. Потом поднял. Мягко, но твёрдо:

– Мам, мы взрослые. У нас своя жизнь. И свои решения.

Она сжала губы. Потом развернулась и пошла к плите.

– Вон, у меня соседка – Лидка. Дочку её знаешь, Наташку. Так та второго родила. А муж уехал вахтовым, на три месяца. Вот она одна. И ничего. Не ноет. Никого не ищет.

Евгений не стал отвечать. Только вдохнул поглубже. Воздух был сырой, пах летним бельём, которое сушат на чердаке.

Настя подала на стол – миску с салатом, вареники, компот. Всё поставлено аккуратно, с хозяйским чутьём.

– Дети, за стол! – крикнула она, словно хозяйка дома, а не гостья.

Мать села напротив. Не ела – только наблюдала.

– Сходим с детьми на пруд, – сказал Евгений. – Пусть побегают. Настя, ты как?

– Я – с удовольствием.

Мать кивнула. Сухо. Потом встала, пошла к окну. За окном – поле, полоска дороги, а вдалеке – стройка. Пыль, грохот, металл. Даже здесь, в деревне, всё меняется. Всё строится. Всё двигается.

– Знаете, – сказала она, не оборачиваясь. – Иногда я боюсь, что вы себе напридумываете, а потом не сможете от этого отмыться. Жизнь – не роман. В жизни за каждое слово, за каждое касание – расплата.

Настя поставила чашку на стол чуть громче, чем нужно. Улыбнулась – холодно, но красиво.

– Ничего, расплатимся. Мы с Женькой – надёжные. Мы всегда за всё платим.

Мать кивнула. И ушла из комнаты, оставив за собой запах крахмала, варенья и недоверия.

Глава II. Двойник

Летний город – всегда лотерея. Никогда не знаешь, что обрушится сильнее: жар или соблазн. Асфальт плавится, светофоры мигают сквозь марево, и на коже всё время липнет: либо чужой взгляд, либо собственная мысль.

Евгений припарковался в тени высотки – такой же новостройки, как и их, только с закрытыми окнами и свежей штукатуркой. Жара была липкой, тягучей, как будто воздух обнимал его сзади. Он вышел из машины и сразу почувствовал: футболка прилипла к спине. Влажные пятна на шортах, пятна на тротуаре – всё сливалось в одно.

Секс-шоп находился между пекарней и салоном маникюра. Витрина была затемнённой, но сквозь неё просвечивались очертания витрин и каких-то обтекаемых форм. Внутри – полумрак. Кондиционер дышал сладковатым холодом, пахло то ли клубникой, то ли арбузом, но синтетическим, как жвачка из детства.

Он вошёл, словно в церковь.

Под стеклом лежали фаллоимитаторы, вибраторы, насадки, что-то с пультом управления, что-то с ремнями. Некоторые были похожи на оружие, другие – на сладости. Все пульсировали внутренним неприличием.

– Что-то конкретное интересует? – прозвучал голос.

Продавщица была рыжая. Не просто с крашеной головой, а с рыжиной изнутри – кожа с веснушками, глаза цвета бурбона, серёжка в носу и едва уловимая татуировка на ключице – будто чья-то фраза, которую не все могут прочитать. Она не спрашивала – всматривалась. Как будто знала, зачем он пришёл. Как будто он – просто ещё один в череде.

– Я… эм… смотрю, – выговорил он, сухо сглатывая.

– Это прекрасно. Смотреть – это уже половина дела. – Она склонила голову. – Вам под себя или под кого-то?

– Под жену, – сказал он быстро. Почти стыдясь.

– А-а-а, – протянула она, будто поняла всё. – Вы – тот самый, кто не решался долго. Классическая пара. Но уже на краю.

Он замер. Не потому что она угадала, а потому что сказала это правдиво.

– У вас, случайно, не отпуск?

– Да. У родителей – дети. На две недели.

Она улыбнулась. Улыбка была как у официантки, которая уже принесла вино, но точно знает, что вы заказали не тот сорт.

– Две недели – идеальный срок. Неделя на поиск, неделя на сожаление.

Он хотел засмеяться, но в горле пересохло.

– Мы… пробуем. Ну… что-то. Новое.

– Это уже смело. Обычно говорят: «Ну, это она попросила» или «Мне просто интересно». А вы – «пробуем». Значит, решили. Осталось только… выбрать.

Она достала из ящика коробку. Бежевую. Без названия. Без бренда. Только чёрная ленточка, как на дорогом белье.

– Это «Двойник». Средняя длина. Без лишнего. Натуральный. Похож на правду. Почти.

Она раскрыла коробку, и внутри лежал он – член. Чужой. Гладкий. Сосудистый рисунок. Слегка изогнутый, будто знающий, куда попасть. Не карикатура – инструмент.

– С ним хорошо начинать. А если не понравится… ну, всегда есть «Троица» и «Капитан».

– «Капитан»?

– Большой. Для тех, кто не шутит.

Он промолчал. Взял коробку. Как будто в руках был не силикон, а граната.

– У вас… смазка есть?

– Конечно. Но вы же, наверное, используете что-то домашнее. Крем? Детский?

– Да, – выдохнул он. – Наш. Кремом после купания мазали…

– Первенца, – сказала она, заканчивая за него. – Это… трогательно. Но я бы не советовала мешать святое и плотское.

Она улыбнулась снова. Уже мягко. Как будто пожалела его. Или – благословила.

Он вышел на улицу, и жара ударила в лицо, как пощёчина. Воздух был плотным, как тесто. Солнце стояло почти в зените. Всё вибрировало. Люди шли мимо, кто-то с пакетами, кто-то в купальниках под рубашками. Лето было повсюду. И всё казалось непристойным.

Он засунул коробку подмышку. Потом – в рюкзак. Потом достал. И убрал обратно. Всё время казалось, что кто-то смотрит. Знает.

На светофоре рядом с ним остановилась девушка в шортах, из которых выглядывали половинки ягодиц. Он почувствовал, как у него напряглось внизу живота. Не от неё. От Насти. От того, что он принесёт ей оружие.

Игрушку. Второго. Двойника.

И это – только начало.

Между главами II и III. Поездка домой. Его день

Город плыл. От жары, от выхлопов, от миражей на асфальте. Всё было в движении, как в кино, где ты вдруг оказался героем. Только вместо диалогов – внутренний голос, вместо музыки – гул вентилятора, прерывистый хрип радио и еле слышный стон собственного желания.

Евгений вёл машину медленно. Спокойно, но с вниманием. Он не торопился. Наоборот – растягивал возвращение. Как растягивают предвкушение: чтобы оно стало почти невыносимым.

В голове – не мысли, а образы. Плотные, телесные.

Вот – она, Настя, под ним, стонет, держа его бёдрами, ногтями, дыханием. И он, уже возбуждённый, проводит членом по её попке – будто невзначай, будто в игре. Но задерживается. Давит чуть сильнее. Она вздрагивает. Не сразу, но всё же отодвигает его – в сторону, привычную, надёжную. Но делает это с лаской. Не отказ, а отложенное согласие.

Он вспоминал, как однажды – случайно, а может, от отчаянной страсти – провёл пальцем по её анусу, когда они были пьяны. Тогда всё было в огне. Она запрокинула голову, не ожидала, но не остановила. Только сжала его запястье. А он – не отнял руку. Осторожно – ввёл палец. И в тот момент, когда его член был в ней, он ощутил свой пульс – изнутри. Это было как откровение. Как будто прикоснулся к самому себе, но через неё. Через плоть, через жар, через дрожь.

Он тогда кончил – с хрипом, с рваным дыханием, как будто не смог больше держать. А она – выгнулась, ухватила рукой себя между ног и сделала несколько движений, как будто довершала за обоих. И пришла к своему, тихо, с силой.

После этого они больше не обсуждали, но он знал: граница сместилась.

Следующий раз он ввёл уже два пальца. Медленно. Бережно. Она позволила. Он чувствовал, как она раскрывается – не телом, даже не желанием, а чем-то ещё. Доверием? Отвагой? Глубинной женственностью, которая боится боли, но идёт туда, где пульсирует жизнь.

Сегодня – он взял «двойника». Игрушку. Но больше – ключ. Он знал: возможно, сегодня он войдёт в неё. В оба смысла. Он – и его двойник. Может быть, вперёд пойдёт не он. Или наоборот – сначала он. А потом она возьмёт второй член. Он знал, как она это делает: медленно, сдержанно, чуть нахально. Смотрит ему в глаза, словно говорит: «Ты готов к тому, чтобы я захотела не только тебя?»

Он проезжал мимо остановки, где стояла девушка в мини-шортах и короткой майке. Её грудь – без лифчика – жила отдельной жизнью. Волосы собраны, кожа блестит от жары. Он почти не разглядывал. Но тело само запомнило изгиб. Так работает мужская похоть – всё, что красиво, сразу превращается в знак.

Через двести метров – ещё одна. Сидела на ступеньках магазина. Молодая. Платье задралось. Голые колени. Бедро открыто. Тень от деревьев падала на грудь, как полуопущенные шторы.

Потом – две, идущие вдоль дороги. Смеются, облизывают мороженое. Одна в коротком комбинезоне, другая в узкой юбке. Тела – живые, юные, дерзкие.

Он усмехнулся. У него была такая примета: если по дороге попадаются только красивые, голые или почти голые женщины – значит, это его день. День, когда вселенная благосклонна, когда энергия течёт туда, куда нужно, и желания не просто уместны – они поддержаны самой реальностью.

Он повернул на их улицу. Дома – новостройки, одинаковые, гладкие, как новые зубы у подростка. Их квартира – на восьмом этаже, с окнами на дорогу. Впереди – стройка. Там скоро вырастет новый дом. Закроет им обзор. Оставит только полоску неба. Как и всё в этой жизни – пока можно смотреть вдаль, надо пользоваться этим.

Он выключил радио. В машине стало тихо. И жарко. Руки на руле вспотели. В животе – лёгкое, но отчётливое напряжение. Член был вялым, но готовым. В нем – нетерпение.

Сегодня. Возможно – сегодня. Она. Он. И второй. И если она скажет «да» – он не отступит.

Глава III. Фокусник и его ассистентка

Квартира была горячей, как духовка. Даже с открытыми окнами и влажной тряпкой на подоконнике. Лето не отпускало. Воздух стоял, пыль лениво кружилась в закатном свете. С улицы доносился гул дороги, крики детей, редкие, но оглушающие звуки строительной техники – на соседней площадке уже монтировали шестой этаж нового дома. Он со временем закроет им вид. Пока ещё нет. Пока в окно видна даль, серо-синяя полоска горизонта.

На кухне пахло чесноком, сырой курицей, травами и телом. Настя готовила в одном только полотенце, перетянутом под грудью. Кожа её блестела от пота. Волосы собраны небрежно, шея открыта – эта её уязвимая линия, которую Евгений любил целовать в темноте.

Он сидел на табурете, пил воду с лимоном и смотрел на неё. Внизу живота – медленная, уверенная волна.

– Хочешь вина? – спросила она, не оборачиваясь.

– А ты?

– Хочу. Но ещё больше – холодного душа. Но душ – потом.

Он достал бутылку, поставил на стол. Бокалы потели. Вино пахло фруктами, но слишком сладко, как будто испортится от одного взгляда.

– Ты выглядишь так, будто сейчас кончишь от того, как я нарезаю огурцы, – сказала она, не оборачиваясь.

– Почти. У меня – сложная система возбуждения. Всё начинается с того, как ты держишь нож.

– А заканчивается?

– Упирается в фокус.

– Ага. В твой номер.

Она повернулась. Прищурилась. Взяла бокал, сделала глоток. Пошла мимо него – её бедро скользнуло по его колену. Нечаянно. Почти.

– Я пока посушу волосы. Проверь, включён ли ноутбук. Хочу кино. Французское. Где все изменяют друг другу и притворяются, что любят.

Он вошёл в спальню. Там было полутемно. Свет шёл из окна – с улицы били фары, мигали фонари, где-то внизу играла музыка из машины. Монитор ноутбука мерцал – открытая вкладка с фильмом и плейлистом на Spotify.

Он лёг в кровать. Положил баночку с кремом. Тот самый, детский. Как память. Как метафора. Как средство перехода из невинного в плотское.

Она вошла – уже без полотенца. Совсем. Просто прошла по комнате, как по сцене. Ничего не сказала. Легла на кровать. Бедро к бедру. Живот к животу. Он почувствовал – она не просто голая. Она открыта.

– Покажи, фокусник, – прошептала она, не глядя. – Но нежно. Сегодня – без шуток.

Он достал коробку. Она слегка вскинула брови – не удивлённо, а с интересом. Как будто знала, но не была уверена.

– Красивый, – сказала она, проводя пальцем. – Как будто это ты. Но с амбициями.

– Он – двойник. Но без души.

– А ты с душой?

Он наклонился, поцеловал её в висок. Провёл рукой по спине, по пояснице. Она выгнулась – еле заметно, но он почувствовал, как её кожа дрожит. Как тело помнит. И ждёт.

Он смазал член кремом. Потом игрушку. Провёл ею по внутренней стороне её бедра. По лобку. По губам. Она зажмурилась.

– Медленно. Очень медленно, – прошептала она. – И… говори со мной.

Он вошёл в неё. Сначала сам. Медленно, как обещал. Она обняла его ногами, сжала бёдра. Потом – он осторожно ввёл игрушку. Параллельно. Тело её замерло. Но не от страха – от волнения. Глубокого, почти мистического.

– Жень… – выдохнула она. – Ты…

– Я с тобой. До конца.

Он двигался медленно, осторожно. Игрушка заполняла её. Он чувствовал, как её тело пульсирует – изнутри. Как будто два ритма слились в один.

Она начала стонать – низко, глухо, как будто из живота. Её руки блуждали по простыне, по его спине, по игрушке.

– Я вся… – прошептала она. – Вся… между…

– Скажи, – попросил он. – Скажи, что ты чувствуешь.

– Я чувствую… тебя. И другого. И себя. Как будто я – трое. Как будто я храм. А вы – паломники.

Он вошёл глубже. Она застонала. Тихо. Напряжённо. Он почувствовал, что уже близко. Но удержался. Стиснул зубы. Продолжал.

Потом она взяла игрушку, медленно, с трудом, но точно – вставила её себе в вагину. Он был сзади. Они оба – внутри. Она дрожала. Потом начала шептать:

– Трахай меня. Вы оба. Я ваша. Я… пустая и полная.

Он не выдержал. Кончил. С силой. С коротким, глухим стоном. Она – чуть позже. С замиранием. С последним движением бёдер. С полным растворением.

Они лежали в темноте. В полусвете. Свет фонарей рисовал полосы на потолке. За окном пели пьяные подростки.

Он лежал, будто выброшенный на берег. Она – сияла. Казалось, она черпнула силы из самой земли. Словно ведьма. Или святая. Или просто женщина, которая знает, чего хочет.

– Жень, – прошептала она. – Нам надо попробовать. Втроём. Я готова. Почти.

Он ничего не сказал. Только поцеловал её в плечо.

В его голове – уже не страх. А сценарий.

Сон Евгения (После фокуса)

Он проснулся в поту. На простыне – тень от фонаря, словно сеть, как рыболовная снасть, натянутая на голое тело. За окном было душно – ночь не принесла прохлады, воздух стоял, как в парилке, только без запаха берёзы. Где-то внизу мяукала кошка, грузовик отъезжал с визгом.

Но Евгений не сразу понял, что проснулся. До этого был сон.

Сначала – просто сцена, будто из фильма: Настя – голая, на коленях. Волосы падают вперёд, грудь колышется. Она сосёт ему, мягко, медленно, с тем знанием, которое приходит с годами. Он гладит её по голове, прижимает – чуть сильнее, чем обычно. Она задыхается. Он слышит, как она хрипит. И в этот момент рядом появляется другой.

Сергей. Его старый друг. Высокий, с мощным телом, руками механика, глазами, в которых всегда – ирония. В реальности Сергей никогда ничего не предлагал. Но во сне – он голый, возбужденный, уверенный.

– Можно? – спрашивает он. Но не дожидается ответа.

Подходит сзади. К Насте. Она оглядывается, будто знала, что он придёт. И – принимает. Сама. Не молча. С легкой улыбкой. Как будто – всегда этого хотела.

Женя смотрит. Его член – у неё во рту. Сергея – в ней. Они двигаются. Слаженно. Сначала медленно, потом всё быстрее. Звуки – приглушённые, липкие. Как будто он в комнате с толстыми стенами. Или – под водой.

Она стонет. Кусает губы. Смотрит на него – прямо, в глаза. Но в этих глазах – что-то другое. Как будто она на расстоянии. Как будто он – наблюдатель, а не участник.

Сергей говорит что-то грязное. Про её попку. Про то, как она сжимается. Про то, что она не для одного. Евгений хочет сказать: «Хватит». Но не может. Губы не двигаются.

Потом – он оказывается рядом. Настя между ними. У одного она берёт в рот, другого – заводит в себя. Она – как профессионал. Или как одержимая. Её тело – не его. Её движения – не для него.

Он почти кончает. Но вдруг что-то ломается. Он больше не чувствует возбуждения. Только холод.

Внутри всё становится пустым, как будто его выдернули из тела. Он хочет проснуться, но не может. Только смотрит, как его жена трахается с другим. И наслаждается.

И в этой сцене он – лишний.

––

Он сел в постели. Голый. Потный. Возбуждение ушло. Осталась только ноющая тяжесть. Сердце билось как после пробежки. Он посмотрел на Настю – она спала. Глубоко, с полуулыбкой. Голая, раскинув руки.

Он не стал её будить. Не стал говорить. Просто лег рядом.

Но сон остался внутри. Как шрам. Или предсказание.

Утро после сна (размышления у зеркала)

На кухне было тихо. Лишь шум города пробивался сквозь закрытые окна – гул машин, отдалённый лай, стеклянные щелчки трамвая. Утро было липким, сонным. Тело будто ещё не вернулось из сна. Только сердце било рвано, как после физической нагрузки.

Евгений стоял в ванной. В трусах, с растрёпанными волосами, с тенью под глазами. Холодная вода помогала ненадолго – но не от сна, от мыслей.

Он посмотрел на своё лицо в зеркале. Лоб слегка вспотел. Борода неровная, надо бы подровнять. За окном – белёсое утро. Лето. Июль. Всё ещё тянутое, не дающее прохлады даже в шесть утра.

Он провёл ладонями по щекам, по подбородку. Вдохнул.

Сон не отпускал. Даже сейчас, умываясь, он чувствовал не кожу, а сцены. Образы. Чужие руки на ней. Чужой член в ней. Её лицо – красивое, и… не его.

Он сжал кулаки, посмотрел вниз. И вдруг вспомнил. Детство. Подростковое. Первая дрожь. Первый экран. У друга. У Лёхи. Тот нашёл кассету в шкафу у отца. Старую. Порванную коробку. Без надписи. Включили. Маленький телевизор. Шторки задернули. Потаённый момент. Пульс бился в ушах.

На экране – женщина, на коленях. Мужчина – сзади. Второй – перед ней. Два тела, два члена. Она – между ними. Они двигались, грубо, напористо. А она – словно живая статуя. Вздыхала, принимала, открывалась. Лёха хихикал. Женя молчал. Он был потрясён. Не шокирован. Не возмущён. Очарован. Как будто увидел то, что всегда знал. Но не умел назвать.

Потом – дома. Когда родители уехали в выходные. Он нашёл кассету, спрятанную между коробками с мультиками. Включил. Уже зная, чего хочет.

Сцены были разные:

– мужчина между двумя женщинами – грудь, бедра, языки, всё двигалось в такт, как хореография, как волна;

– две пары на одной кровати, переплетённые, как лоза;

– женщина, которую одновременно ласкали двое, с поочередным вхождением, с поцелуями и шлепками;

– девушка, сидящая на одном и сосущая другой, – и всё это в мягком, приглушённом свете.