«Республика Атомнюганск: Время первых»

Пролог

Июль 2025 года.

Последние минуты ночи цепко держались за комическую землю, но их власть таяла с каждой секундой. Где-то за зубчатой, темно-синей кромкой бескрайней тайги, на востоке, небо начало тлеть. Сначала едва уловимым пепельным светом, затем – тонкой полосой размытого акварельного мадженты. И вот, краешек исполинского, пламенеющего диска, пугающе огромного в этой первозданной тишине, медленно, величаво выплыл из-за макушек спящих лиственниц, превращённых в черные силуэты.

Рассвет над тайгой был зрелищем, ради которого стоило просыпаться в пятом часу утра. Это был не просто восход солнца – это было таинство, спектакль, разыгрываемый самой природой. Первые лучи, острые и почти осязаемые, словно золотые щупальца, пробивались сквозь частокол вековых кедров, пихт и елей. Они выхватывали из предрассветной мглы причудливые узоры на коре, играли на каплях ночной росы, превращая их в алмазные россыпи, и мягко ложились на бескрайние просторы, тронутые легкой, серебристой дымкой. Небосвод над Республикой Коми, бесконечно глубокий и чистый, постепенно менял палитру: от лилово-синих глубин через нежные персиковые и абрикосовые тона к ослепительному золоту, зажигавшему верхушки самых высоких деревьев.

Воздух. Его нельзя было просто вдохнуть – им можно было упиваться, как самым изысканным вином, им можно было заболеть, чтобы потом тосковать по нему весь остальной год. Он был холодным, обжигающе свежим, кристальным на вкус, словно его только что слепили изо льда и звездной пыли. И он был густо, до головокружения, напоён ароматами – сложным, многослойным букетом, который невозможно было воссоздать ни в одной лаборатории мира.

Терпкий, смолистый, бальзамический дух хвои был доминантой, основой всего. Он витал повсюду, проникая в одежду, волосы, мысли. К нему примешивался сладковатый, травянистый, удивительно нежный запах свежескошенной травы с центрального стадиона «Гренады», где накануне закончили последнюю подготовку. От реки Вычегды, широкой и могучей, петляющей внизу, как гигантская серебристая змея, тянуло влажной прохладой, запахом мокрого песка, ивняка и водорослей. И поверх всего этого – едва уловимый, но оттого ещё более волнующий дух далёких гроз. Где-то там, за десятки километров, на границе с Пермским краем, бушевала стихия, и ветер, словно почтальон, нес с собой её весть – запах озона, свежести, промокшей земли и могущества, заставляющий сердце биться чуть чаще в предвкушении чего-то грандиозного.

Тишину этого величественного утра, почти звенящую, нарушил не звук, а скорее ощущение вибрации – глухого, мощного гула десятков моторов, доносящегося со стороны главных ворот. Но прежде чем этот гул стал различим, его опередил другой, традиционный и оттого ещё более пронзительный звук.

Чистая, звенящая, отточенная десятилетиями нота горна разрезала воздух, как лезвие. Её призывный клич, знакомый не одному поколению советских и российских школьников, эхом отразился от огромного стеклянного фасада административного корпуса «Ёлочка», побежала по крышам спальных корпусов, затерялась в глубине лесных массивов, будто будила не только людей, но и саму землю, реку, небо. Это был саундтрек к пробуждению гиганта.

Лагерь «Гренада», целый городок, затерянный в комийской тайге, stretching на сотни гектаров вдоль живописного берега Вычегды, пробуждался ото сна, чтобы встретить своих особенных гостей. Сотни деревянных корпусов из сибирской лиственницы, почерневших от времени и дождей, но невероятно крепких, с резными наличниками, хранившими память рук давних мастеров, выстроились в стройные ряды «улиц» с именами вроде «Проспект Мечтателей» или «Аллея Открывателей». Между ними зеленели газоны, яркими пятнами выделялись клумбы с неприхотливыми северными цветами, стояли скамейки для отдыха и причудливые деревянные скульптуры – медведи, лоси, птицы. Центральная площадь с высоким флагштоком, стадион с беговыми дорожками, открытый амфитеатр для костров, современный учебный корпус с панорамными окнами – всё говорило о масштабе.

И этот масштаб был оправдан. Сто двадцать тысяч подростков. Цифра, с трудом укладывающаяся в голове. Сто двадцать тысяч судеб, характеров, надежд и тревог со всех уголков Республики Коми – из шумного, студенческого Сыктывкара, из суровой, заполярной Воркуты, где за окном вечная мерзлота, из промышленной, нефтяной Ухты, из маленьких, уютных посёлков и сёл, затерянных в глухой тайге, где все друг друга знают. Они съезжались сюда, на уникальную, не имеющую аналогов образовательную смену «Время первых: Создавай и Вдохновляй».

Это был не просто летний отдых у реки, не времяпрепровождение между уроками и дискотеками. Это был масштабный молодёжный форум, гигантский живой организм, уже начавший кипеть энергией, ещё не проснувшись до конца. Это был плавильный котёл идей, полигон для амбиций, стартовая площадка для личностного взрыва. Здесь предстояло перестать быть зрителем, пассивным потребителем развлечений. Здесь каждый был призван стать творцом – своей судьбы, своих проектов, своих открытий. Лидером – не по назначению, а по зову сердца. Первооткрывателем – не новых земель, а собственных скрытых возможностей, о которых он, возможно, и не подозревал.

Воздух буквально трепетал от этого всеобщего ожидания, от сгустка нереализованной энергии, готовой вот-вот выплеснуться наружу. Бескрайнее северное небо, чистое и бездонное, казалось, было готово вместить все самые смелые мечты, все самые безумные проекты, которые родятся здесь, на этой земле, под шепот сосен и мерный плеск Вычегды.

У главных ворот, носивших гордое название «Врата Мечты», уже выстраивалась вереница автобусов. Водители, усталые после ночных рейсов, курили, оперевшись на борт, и перебрасывались негромкими фразами. Сквозь запотевшие стекла машин уже можно было разглядеть лица – взволнованные, сонные, восторженные, задумчивые. Они ещё не знали, что ждёт их здесь. Они не знали, что для кого-то из них это будет просто веселая смена, а для кого-то – точка отсчёта новой жизни. Они не знали, что в корпусе №8, в комнате №7, на подоконнике уже лежит забытый кем-то простой карандаш, который станет немым свидетелем и первым летописцем рождения целой Республики – Республики Атомнюганск.

Смена начиналась. Самое интересное, самое непредсказуемое, самое настоящее было впереди.

Конечно. Вот максимально подробная и детализированная первая глава, раскрывающая атмосферу прибытия, чувства героев и первые впечатления.

Глава 1: Врата Гренады. Первые впечатления.

8:00 утра.

Солнце уже полностью поднялось над тайгой, превратившись из багрового гиганта в ослепительный, но пока еще не жгучий золотой диск. Длинные, искаженные тени от сосен и лиственниц легли на асфальт главной аллеи, носившей гордое имя «Проспект Мечтателей». Воздух прогревался, и ароматы хвои, влажной земли и скошенной травы становились гуще, плотнее, почти осязаемыми.

Именно в этот момент по Проспекту, медленно и величаво, словно огромные разноцветные киты, заплывающие в бухту, начали подъезжать первые автобусы. Они были разных марок и расцветок, но каждого украшала белая табличка с крупной синей надписью, указывающей пункт назначения: «Сыктывкар-Гренада», «Ухта-Гренада», «Воркута-Гренада». За ними, теряясь в лёгкой утренней дымке, виднелись огни десятков других.

Шипение пневматических тормозов разорвало умиротворяющий шёпот леса. Двери автобусов, с глухим стуком отъезжая в стороны, обнажили свои interiors – тёмные, наполненные сонной энергией и запахом дальнего пути, перекусов и пластика. И вот из этих тёмных чрев на свежий таёжный воздух начали высыпать они.

Это была не просто толпа. Это был живой, разноцветный, шумный поток. Поток подростков, несущий на себе следы своих городов и посёлков. Парни в практичных худи и джинсах, девчонки в ярких кофтах и летящих юбках. Огромные чемоданы на колёсиках, с грохотом преодолевавшие стыки асфальтовых плит, громадные туристические рюкзаки, набитые до отказа и придававшие своим хозяевам вид покорителей Эвереста, спортивные сумки через плечо, пакеты-«маечки» с провизией от заботливых бабушек, гитары в чехлах, дорогие фотоаппараты на ремнях.

Звуковой ландшафт мгновенно преобразился. Тишину сменил многоголосый, нарастающий гул: —Ась, смотри, какая сосна! —Машка, ты свой чемодан возьми, я свою тащу! —Офигеть, тут реально большая! —Кажется, я забыл зарядник в автобусе… —Вань, выходи давай, проспишь всё! Смех,возбуждённые возгласы, окрики вожатых, пытающихся навести хоть какой-то порядок, рёв моторов, шипение дверей – всё это слилось в единый, ликующий и немного тревожный симфонический оркестр прибытия.

Административный корпус «Ёлочка», стоявший в самом начале Проспекта, был похож на гигантский хрустальный дворец, вырастающий из тайги. Его стеклянный фасад, отливавший на утреннем солнце ослепительными золотыми и голубыми бликами, казался инородным, футуристическим объектом, заброшенным в эту первозданную природу. Огромные стеклянные двери, способные вместить разом человек десять, были распахнуты настежь, словно объятия.

Оттуда, из прохладных недр здания, вырывался сложный коктейль запахов. Резковатый, химический дух свежей краски, которой накануне подновили плинтусы. Сладковатый, маслянистый аромат полироли для пола, разбавленный влажной уборкой. И едва уловимый, но настойчивый искусственный хвойный ароматизатор, витавший в воздухе, – явная и немного наивная попытка человека соперничать с настоящим, живым лесом, который окружал корпус со всех сторон. Попытка, обречённая на провал, но трогательная в своём старании.

На крыльце «Ёлочки», возвышаясь над суетой, стоял он. Трофим Игорьевич. Начальник лагеря. Мужчина лет пятидесяти, в аккуратно отглаженной форме цвета «хаки», сидевшей на нём так, словно он только что сошёл со страниц устава. Руки, покрытые сеткой прожилок и веснушек, с большими, спокойными кистями, держали огромную эмалированную кружку с надписью «Лучший вожатый». От круги поднимался лёгкий парок, а с ним – терпкий, ягодный аромат чая с морошкой, его фирменного утреннего напитка.

Он не суетился, не кричал, не пытался руководить. Он просто стоял и пил свой чай маленькими, размеренными глотками. Его внимательные, чуть уставшие серые глаза, привыкшие видеть уже не одну такую смену, обнимали прибывающую детскую лавину. Этот взгляд был подобен сканеру: он отмечал всё. Восторженные, распахнутые глаза новичков, впервые покинувших родной город. Немного скучающие, «бывалые» лица тех, для кого «Гренада» была уже третьей или четвёртой сменой. Робкие, испуганные взгляды тихонь, прижавшихся к стене с огромным чемоданом. Дерзкие, озорные ухмылки заводил, уже нашедших себе компанию и планирующих первые шалости. Первые, ещё неловкие, но уже зарождающиеся дружеские связи – помогли поднять сумку, подсказали, куда идти, поделились наушниками.

Его спокойствие было не просто профессиональной выдержкой. Это была уверенность капитана большого корабля, который знает каждый его уголок, каждую мель на пути и доверяет своей команде. Он видел не просто толпу детей. Он видел энергию, потенциал, будущие конфликты и будущие победы. Он видел историю, которая только начинала писаться.

8:15.

Дежурный вожатый, парень лет двадцати пяти по имени Артём, с взъерошенными волосами и голосом, уже начавшим хрипнуть от утреннего напряжения, поднес к губам мегафон. Пластиковый рупор исказил его речь, добавив ей металлической мощи и эха, разносившегося по всей площади.

– Внимание! Прибывшие отряды, слушайте информацию! – его голос, усиленный в десятки раз, заставил многих вздрогнуть и замолчать. – Отряд первый – корпус первый! Отряд второй – корпус второй! Отряд третий – корпус третий! Отряд четвёртый – корпус четвёртый! Отряд пятый – корпус пятый! Отряд шестой – корпус шестой! Отряд седьмой – корпус восьмой! Учебные занятия – корпус седьмой! Не теряйтесь, друг без друга вам тут скучно будет! Повторяю! Отряд седьмой – корпус восьмой!

Корпус №8 стоял чуть в стороне от главного хаба, на самом берегу Вычегды. Дорога к нему вела вниз, по пологому склону, усыпанному хвойными иголками. Это было двухэтажное, почерневшее от времени, дождей и солнца, но всё ещё невероятно крепкое здание из толстенных брёвен сибирской лиственницы. Его стены, просмоленные и грубые на вид, хранили прохладу даже в самый жаркий день. Резные наличники на окнах, работы какого-то давнего мастера, покрытые патиной времени, изображали причудливых птиц и стилизованные северные узоры. Большие, но почему-то немного запылённые панорамные окна смотрели на быструю, холодную воду реки.

Поднявшись по скрипучим, основательным деревянным ступеням на второй этаж и пройдя по длинному, слабо освещённому коридору, пахнущему дезинфекцией и старым деревом, можно было найти дверь с номером «7».

Комната №7. Она встретила первых своих обитателей не гостеприимной уютностью, а скорее стерильной, вымученной чистотой. Воздух здесь был особенным. Это был запах-призрак, сложный и многослойный. Во-первых, запах самого дерева – не свежеспиленного, а старого, добротного, годами вбиравшего в себя тепло человеческих тел, разговоры, смех и тишину ночей. Во-вторых, сладковатый, чистый аромат свежего льняного белья, натянутого на кровати с идеальными, «армейскими» углами. И в-третьих – запах чего-то нового, неизведанного, того, что обычно исходит от только что распакованной коробки с долгожданной покупкой. Это было обещание. Обещание приключений, которые ещё только должны были случиться.

На стене, прямо напротив входа, висел тот самый старый бабушкин ковёр. Огромный, тяжёлый, с выцветшими, но всё ещё узнаваемыми красками. На нём были изображены не просто олени – это было целое эпическое полотно: могучие рогачи с гордыми поворотами голов, бредущие по ягельной тундре под звёздным, холодным небом. Он был немым хранителем истории, связующей нитью между прошлым и настоящим.

В углу комнаты стоял жестяной умывальник-«мойдодыр» с одной единственной, чуть подтекающей холодной краной. Капля, рождаясь на самом кончике носика, набухала, тяжелела и с тихим, звенящим «плик» падала в эмалированную раковину, откладывая на её дне ржавое пятнышко. Этот звук был метрономом, отмеряющим тихие, ничем не занятые минуты.

Но главным украшением комнаты было окно. Большое, широкое, с деревянной рамой, которую нужно было открывать, прилагая небольшое усилие. А из него открывался вид. Не просто вид, а готовая картина, пейзаж, достойный кисти великого художника. Самая красивая часть реки Вычегды – здесь она делала плавный, величавый изгиб, огибая песчаную косу. За ней начиналась бескрайняя, уходящая за горизонт, изумрудно-сизая тайга. Казалось, можно было смотреть в эту даль часами, и каждый раз находить в ней что-то новое – проплывающее облако, отблеск солнца на воде, тень от пролетающей птицы.

Комната была вымыта, выскоблена, вылизана до блеска. Пять двухъярусных кроватей стояли строго по линеечке. Подушки были взбиты и аккуратно разложены. Тумбочки, свободные от пыли, ждали своих личных вещей. Ни один посторонний предмет не нарушал этого идеального, почти милитаризированного порядка.

И только на подоконнике, в луче утреннего солнца, лежал один-единственный, забытый кем-то после последней, предсменной уборки, простой карандаш. «Кохинор», сточившийся почти до самого огрызка, с потёртой, обкусанной зубами желтой краской и стёртой надписью. Он лежал там, никому не нужный, случайный. Но именно он, этот немой и невзрачный свидетель, был единственным, кто знал, что здесь, в этой стерильной чистоте, вот-вот начнётся нечто великое, шумное, хаотичное и прекрасное. Начнётся история.

И она не заставила себя ждать.

Конечно. Вот максимально детализированная вторая глава, где особое внимание уделено Диме, его форме и роли в инспекции “А-класса”.

Глава 2: Первые обитатели комнаты №7. Дима Голышев – инспектор «А-класса».

Шум прибывающих автобусов, слившийся в отдалении в единый гулкий гомон, постепенно начал структурироваться. Из общей массы голосов начали выделяться отдельные команды вожатых, взвизгивания девочек, увидевших что-то невероятно милое на газоне, и гулкое эхо от захлопывающихся багажных отделений. Волна детей, подхваченная течением общих указаний и собственного любопытства, начала растекаться по лагерным «улицам» в поисках своих корпусов.

К корпусу №8, стоявшему несколько особняком, путь лежал по узкой, утоптанной в земле тропинке, ответвлявшейся от главного «Проспекта Мечтателей». Тропинка шла под уклон, мимо зарослей папоротника в рост человека и молодых ёлочек, и с каждым шагом городской шум сменялся нарастающим, влажным гулом – это было дыхание близкой реки. Сам корпус, тёмный, массивный, из грубых брёвен, казался молчаливым стражем на этом рубеже между цивилизацией лагеря и дикой, бескрайней тайгой.

Дверь в комнату №7, толстая, филёнчатая, окрашенная когда-то в зелёный цвет, теперь облупившаяся и потёртая, была приоткрыта. Она ждала.

Первым, кто переступил её порог, был он.

Стук колёс его чемодана по деревянному полу прозвучал неожиданно громко в этой тишине. Он не вкатил его, а скорее ввёл – с достоинством, как спутника, а не как обузу. Он остановился на самом пороге, и его взгляд, за стёклами очков в тонкой, стальной оправе, медленно и методично обвёл помещение. Это был не беглый, восхищённый взгляд ребёнка, впервые попавшего в летний лагерь. Это был взгляд оценщика. Аудитора. Инспектора.

Дмитрий Голышев – Дима. Высокий, чуть сутулый, что выдавало в ноге человека, проводящего много времени за книгами или компьютером. Его движения были лишены резкости, они были экономны, выверены и немного отстранённы. На нём не было яркой, модной одежды, как у большинства сверстников. Его одежда была формой. В прямом смысле этого слова.

Он был одет в строгий, идеально отглаженный комплект формы инспекции «А-класса». Это была не форма полиции, но её отголоски, её строгая, функциональная эстетика читались в каждой детали. Тёмно-синие, почти чёрные брюки со стрелками, заправленные в матовые, массивные берцы со шнуровкой. Светло-серая, тонкой шерстяной вязки водолазка с высоким воротом, плотно облегающая шею. И поверх неё – укороченная, прямого кроя куртка-бомбер из плотной, водоотталкивающей ткани того же тёмно-синего цвета. На её рукаве, чуть ниже плеча, была нашита круглая шеврон-эмблема инспекции «А-класса»: стилизованная латинская буква «А», заключённая в кольцо, из-за которого расходились лучи, напоминающие одновременно и щит, и солнце. Под буквой – акроним «И.А.К.» Выполнено было в строгой сине-бело-серебристой гамме. Куртка была расстёгнута, и на ремне, у бедра, висел многофункциональный чехол-кобура из той же ткани, где в специальных карманах лежали не игрушки, а блокнот в плотном переплёте, несколько ручек, мощный LED-фонарик и мультитул.

Его лицо было спокойным, почти невозмутимым. Чисто выбритое, с чёткими, немного резкими линиями скул и плотно сжатыми губами. Только внимательные серые глаза behind the glasses были постоянно в движении – сканировали, анализировали, фиксировали. Он видел не просто комнату. Он видел потенциальные риски, зоны ответственности, точки приложения сил.

Его чемодан – не мягкий, а жёсткий, алюминиевый, с кодовым замком – замер рядом с ним, словно по команде «стоять». Дима сделал несколько шагов вглубь. Пол под его берцами отозвался глухим, уверенным стуком. Он подошёл к большому столу у окна – массивному, деревянному, видавшему виды. Не глядя, он провёл указательным пальцем в чёрной перчатке без пальцев по его поверхности, проверяя на предмет пыли. Палец остался идеально чистым. Удовлетворённый, он кивнул сам себе, едва заметно. Его губы сложились в подобие улыбки, скорее похожей на гримасу одобрения.

– Здесь будет штаб, – произнёс он тихо, но чётко. Его голос был ровным, низким, без эмоциональных колебаний. – Оптимальная локация. Хороший обзор, близко к выходу, минимальный трафик посторонних.

Он говорил это не кому-то, а самому себе, занося мысленную оценку в невидимый протокол. Он был здесь не просто отдыхать. Он был здесь с миссией. Инспекция «А-класса» – неофициальная, но крайне влиятельная в определённых кругах школьная организация, ставящая своей целью поддержание порядка, дисциплины и высоких стандартов обучения. Их не любили, их побаивались, к их мнению прислушивались. Дима был одним из её старших инспекторов. И для него эта смена была не каникулами, а командировкой. Возможностью оценить организацию лагеря «изнутри», выявить слабые места, отметить лучшие практики. Его отчёт по итогам смены мог повлиять на многое.

Он уже мысленно составлял первые заметки: «Приём организован на удовлетворительном уровне. Шумовое загрязнение – высокое. Логистика багажа – требует систематизации. Состояние корпусов (на примере корпуса 8, комната 7) – хорошее, соблюдены нормы чистоты…»

Его размышления были прерваны грохотом и гомоном, ворвавшимися с коридора.

В дверь, словно шквальный ветер, ввалились двое. Вернее, ввалился один, а второй был его живым, неотъемлемым дополнением. Лев Солод и Коля Пипеткин. Они несли на плечах один на двоих огромный, разбухший, похожий на бочку, мягкий чемодан агонизирующего салатового цвета. Казалось, он был набит не одеждой, а свинцовыми кирпичами.

– Коля, левей! Левее, я сказал! Косяк! – командовал Лев, широко улыбаясь во всё своё веснушчатое, озорное лицо. Его рыжие вихры торчали в разные стороны, как языки пламени. Он был одет в ярко-оранжевую футболку с принтом какого-то неприличного мема и спортивные шорты. Казалось, он один генерировал энергии на весь отряд.

– Да я и так как шведский стол на колёсах! – огрызнулся Коля, с трудом уворачиваясь от дверного косяка, но послушно свернув. Он был чуть ниже Льва, чуть плотнее, и его взгляд был таким же озорным, но более хитрым, выжидающим. На нём была серая худи с капюшоном, натянутым на голову, несмотря на жару.

Их появление было подобно взрыву гранаты в тихом хранилище. Они внесли с собой не просто шум – они внесли хаос, энергию, громкий, беззаботный смех. Лев – крепкий, спортивный, с хитрющими, смеющимися глазами, в которых уже плескались идеи будущих проказ. Коля – его почти точная копия, его тень, его усилитель и соучастник.

Они с грохотом сбросили свой мамонтовый чемодан посреди комнаты, перекрыв собой всё свободное пространство.

– О! А тут ничего так! – провозгласил Лев, уставившись на ковёр с оленями. – Смотри, Коль, зверюги! Прям как у нас в Воркуте, только цветные!

Дима, наблюдавший за этой сценой, слегка поморщился. Его внутренний инспектор уже выводил в блокноте: «Нарушение правил внутреннего распорядка: размещение багажа в проходе, создание помех для свободного передвижения. Шумовое поведение, не соответствующее обстановке». Но он промолчал, продолжая наблюдать.

Следом за этим ураганом, почти незаметно, скользнул в комнату Иван Попов. Невысокий, худощавый, с робкими, немного испуганными глазами за круглыми стёклами очков. Он вёл себя так, словно боялся потревожить воздух. Его «багаж» представлял собой скромный, потертый рюкзак советских времён, видимо, доставшийся по наследству, и небольшой, tied with rope картонную коробку. Он заложил руки за спину и робко огляделся, словно пытаясь найти место, где будет меньше всего мешать. Его взгляд скользнул по громким Льву и Коле, по imposingly спокойному Диме, и в его глазах читалась лёгкая паника. Он осторожно, почти благоговейно, поставил свой рюкзак на крайнюю кровать в самом углу, у двери, словно готовясь в случае чего к быстрому отступлению.

– Э, Попов, а это моё место! – тут же заявил Лев, с размаху швыряя свой рюкзак на соседнюю кровать. Он делал это не со зла, а скорее по инерции, по праву сильного.

– Но… тут же все свободно? – растерялся Ваня, сжимаясь ещё сильнее и делая шаг назад, к стене. Его голос был тихим, похожим на писк.

– Вот теперь уже нет, – фыркнул Коля, поддерживая игру, как всегда. Он принял стойку подбоченясь, пытаясь выглядеть грозно. – Правило лагеря: кто первый занял, того и тапки. Вернее, кровать. Осваивайся на верхнем ярусе. Воздух чище.

Ваня покорно кивнул и начал с трудом взбираться на второй ярус указанной кровати, похожий на маленькое, испуганное животное, прячущееся в нору.

Дима наблюдал за этой микро-тиранией, и его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах мелькнула тень чего-то похожего на презрение. «Неконструктивное использование социального доминирования. Подавление инициативы более слабых членов группы», – мысленно констатировал он.

В дверях появились девушки, и атмосфера в комнате снова изменилась.

Первой вошла Камила Сольмина. Высокая, собранная, с идеально гладкими тёмными волосами, убранными в тугой, безупречный хвост. На ней была практичная белая блуза и бежевые шорты. Её умные, внимательные карие глаза, behind the practical glasses with thin frames, мгновенно провели стратегическую оценку помещения. Она видела не кровати, а плацдарм. Не окно, а наблюдательный пункт.