На грани миров

ГЛАВА 1. Холодное прикосновение смерти.

– Да, его подмял грузовик под названием «жизнь».– Он попал в аварию?

© Клиника

Небо раскинулось над полем безбрежным куполом жидкого сапфира, где неспешно плыли причудливые облака – то ли ангельские хоралы, то ли сказочные драконы, сотканные из солнечного света и невесомости. Я впитывала этот мир каждой клеточкой: шепот ветра в траве напоминал детский смех, а тепло земли проникало сквозь тонкую ткань платья, обволакивая уютом. В этот момент мир казался совершенным – хрустально-прозрачным и нерушимым.

Белая вспышка разрезала реальность пополам.

Грохот. Визг. Крики, сначала далекие, как эхо из другого измерения, а потом – оглушительные, наполненные такой животной болью, что кровь застыла в жилах. Когда я смогла открыть глаза, небо стало цвета запекшейся крови, а поле превратилось в выжженное кладбище с разбросанными телами. Запах гари и медной крови ударил в нос. Я стояла в эпицентре апокалипсиса, чувствуя, как земля уходит из-под ног.

“Нет! Стоп!” – мой крик разорвал тишину комнаты. Франк, мой пушистый друг, встрепенулся на кресле и сонно заворчал. Все было на своих местах: захламленный шкаф, заваленный учебниками стол, одежда, небрежно брошенная на стулья и пол. Первые лучи солнца робко окрасили небо в нежно-розовые тона, предвещая скорый приход жаркого летнего дня.

По телу пробегала крупная дрожь, никак не унимаясь. “Это всего лишь сон, просто сон”, – повторяла я, пытаясь унять бешено колотящееся сердце.

Несмотря на то, что сессия осталась позади, а лето было в самом разгаре, сон после такого кошмара был уже невозможен. Лениво потянувшись под теплым одеялом, я решила, что чтение – лучшее лекарство от ночных кошмаров. “Мастер и Маргарита” Булгакова вновь манил меня своими яркими, словно живые, персонажами, и я с удовольствием погрузилась в его мистический мир.

««Меня только что зарезало трамваем на Патриарших. Похороны в пятницу, три часа дня. Приезжай. Берлиоз». Максимилиан Андреевич считался, и заслуженно, одним из умнейших людей в Киеве. Но и самого умного человека подобная телеграмма может поставить в тупик. Раз человек телеграфирует, что его зарезало, то ясно, что его зарезало не насмерть. Но причем, же тогда похороны? Или он очень плох и предвидит что умрёт? Это возможно, но высшей степени странна эта точность – откуда он так-таки и знает, что хоронить его будут в пятницу в три часа дня? Удивительная телеграмма!»

В наше время, когда в почтовом ящике можно обнаружить всё что угодно, вплоть до неизвестного вируса в конверте, даже такие послания перестают удивлять. Я отложила книгу и, ведомая остатками ночного кошмара, поднялась с постели. Холодный пол приятно остужал ступни, а из родительской спальни доносился размеренный храп отца.

На кухне я налила себе стакан апельсинового сока, стараясь стряхнуть остатки ночного ужаса. Вернувшись в постель, я погрузилась в её уютное тепло, и вскоре мягкий покой сна окутал меня. В этот раз сновидения обошли меня стороной, или, быть может, я просто забыла их причудливые узоры.

– Настя, Настя, вставай! – сквозь сон донёсся мамин голос.

С трудом разлепив слипшиеся веки, я села на кровати. Будильник показывал десять часов. Франк уже исчез, а солнечные лучи, словно озорные проказники, заливали комнату, неприятно слепя глаза.

– Настя, вставай уже! – мама вошла в комнату. – Мы сегодня едем к моей подруге Тамаре. Она пригласила нас на эти выходные. В двенадцать выезжаем. Завтракай и собирайся.

– Мам, может, я останусь? У меня же каникулы, – заныла я, хотя в глубине души понимала, что поездка к тёте Тамаре – это настоящий праздник. Её трёхэтажный коттедж с крытым бассейном, зимним садом и камином располагался на берегу реки. Мамина подруга успешный владелец сети частных клиник, могла позволить себе такую роскошь – жить в окружении комфорта и красоты.

– Не спорь, Настя, – мама нежно поцеловала меня в макушку, – Тамара устраивает что-то вроде вечеринки, тебе обязательно понравится!

– Ладно, я собираюсь, – вздохнула я, прислушиваясь к мелодичным переливам папиного пения из ванной. Он всегда так чудесно напевал, что казалось, будто в нашем доме поселился оперный тенор. Жаль, что его талант обошёл меня стороной – стоило мне открыть рот, как окрестные собаки начинали подвывать в унисон.

Мама скрылась на кухне, а я выбралась из-под тёплого одеяла. Мой верный кот Франк тут же подбежал, потёрся о ноги и заурчал, когда я взяла его на руки. Этот независимый красавец появился в нашей семье пять лет назад – подарок, призванный научить меня заботе. Но Франк оказался на удивление самодостаточным котом: справлял нужду через форточку и требовал лишь еды и купания.

Папино пение стихло – верный признак того, что через пять минут ванна освободится. У отца была забавная особенность: сорок минут он мог нежиться в воде, а на вытирание уходило всего три минуты – я как-то раз засекла ради интереса.

После ванны и быстрого поиска носков в моём творческом хаосе я спустилась к завтраку. Мама, как обычно по выходным, хлопотала между нами: для нас с ней – ароматные блинчики с джемом и свежевыжатый сок, для папы – румяная яичница с беконом и крепкий кофе.

Мне было семнадцать, недавно завершился первый курс университета. В воздухе уже пахло летом, и душа рвалась греться в тёплых солнечных лучах, забыв обо всех заботах. Я жила своей любимой фотографией, ловя в объектив моменты, которые казались мне особенными. У меня было много подруг, и жизнь словно баловала меня – порой даже казалось, что я не заслуживаю такого счастья.

– Ну что, все собрались? Всё взяли? Поехали!» – скомандовал папа.

– Да, Саша, я всё собрала. Настя, ты готова? Франка посадила в переноску? – уточнила мама.

– Да, вот он, жив-здоров, – кот, услышав своё имя, возмущённо замяукал. Он терпеть не мог покидать дом в своей “тюрьме на колёсах”. Бедняга, наверное, чувствовал себя заключённым.

Папа аккуратно уложил сумки в багажник, усадил Франка рядом со мной на заднее сиденье. Я надела наушники и включила плеер, укрывшись от джаза, который так любил отец, но который я терпеть не могла. Предстояла долгая дорога, и за окном медленно проплывали пейзажи: величественные леса, бескрайние поля, маленькие села и деревушки сливались в единую ленту, пока природа не сменилась радужными красками сна.

Это был чудесный, восхитительно сказочный сон. Мне снились те края, о которых я мечтала – там, где солнце согревает землю круглый год, где время словно останавливается, даря райское блаженство, подобное тому, что показывают в рекламе «Баунти». Я чувствовала себя умиротворенно и спокойно, словно весь мир замер в ожидании чуда.

Но безмятежность сна в один миг сменилась кошмаром. Вокруг раздавались крики и стоны, призрачные фигуры мельтешили в сером, будто подгоревшем мире. Туман застилал глаза, ноги ослабли, голова кружилась, а внутри разгоралась безумная паника, разрывающая меня на части. Монстры наступали, и я бежала, не разбирая дороги, пока впереди не замаячило спасительное свечение.

Ворвавшись в сияющее облако света, тяжело дыша и едва удерживаясь на ногах, я увидела их. Трое – девушка и два молодых человека. Девушка оказалась высокой и стройной красавицей с длинными рыжими локонами, развевающимися на ветру. В её руках сиял жезл, источающий электрические разряды. Рядом с ней стоял высокий молодой человек, взмахом руки создающий защитный щит, отбрасывающий монстров прочь. Его шоколадного цвета волосы были взъерошены, словно он только что проснулся, а подтянутое тело выдавало человека, способного постоять за себя. Пухлые губы изгибались в улыбке, будто происходящее его забавляло, хотя черты лица скрывала тень.

Третий юноша был такого же роста, но его мускулы бугрились, словно стальные канаты. Он играючи схватил жуткое существо и отбросил его с такой силой, что тот, врезавшись в дерево, оставил в нем глубокий след. Его коротко стриженные светлые волосы блестели в лучах солнца, а крылья носа с легкой горбинкой раздувались, как у быка, выдавая спокойную сосредоточенность человека, для которого борьба с монстрами была привычным делом.

Что-то холодное и скользкое, словно пластиковые пальцы, коснулось моего горла. Тяжелое, зловонное дыхание вздымало мои волосы, а противная слизь стекала по руке. Это были они – те самые существа. Боли не было, только всепоглощающий ужас парализовал тело.

Мой крик разорвал тишину, и в тот же миг передо мной возник парень с шоколадными волосами. Он схватил меня за руку и рывком притянул к своей вздымающейся груди. Одной рукой он обнимал меня, другой – отшвырнул монстра прочь с такой силой, что тот отлетел на несколько метров.

Подняв глаза, я утонула в его взгляде – спокойном и уверенном. Его глаза поражали необычным зеленым оттенком, глубоким, как первая весенняя трава. В зрачках мерцало едва заметное сияние, манящее и завораживающее. Я жаждала услышать его голос, но внезапно меня пронзила невыносимая боль.

Тысячи крошечных игл впились в тело, горло обожгло огнем, а в голове заклубился серый туман. Открыв глаза, я увидела себя лежащей на растрескавшемся асфальте. Вокруг метались люди, вдалеке полыхала машина – наша машина. Резко распахнув глаза, я увидела перед собой лишь красное марево, а когда попыталась подняться, боль пронзила каждую клеточку тела.

С трудом приподнявшись, я отчаянно искала родителей, но видела только суетившихся людей, напоминавших растревоженный муравейник. Их крики сливались в единый звон в ушах, разобрать слова было невозможно. Родителей нигде не было.

Попытка встать закончилась острой болью в левой ноге. Порванные джинсы обнажили кровоточащую рану, скрытую под ссадинами и грязью. Голова кружилась все сильнее, и вдруг я увидела его – человека, лежащего в луже крови недалеко от машины. Его накрыла простыня, из-под которой выбивались золотистые локоны – такие же, как у меня. Локоны моей матери…

Крик застрял в горле. Я пыталась вскочить, но тело не слушалось. Слезы хлынули из глаз, оставляя розовые дорожки на грязном, исцарапанном лице. Люди в синих костюмах заметили мое движение. “Только не медики”, – пронеслось в голове. Сейчас я хотела лишь одного – умереть. Едва эта мысль сформировалась, как сознание вновь покинуло меня.

В памяти остались только кровавые разводы, белая простыня и золотистые локоны, застывшие перед глазами…

В голове клубился густой туман, словно я провела ночь напролет в безумном веселье. Хотелось провалиться обратно в спасительное забытье, но перед внутренним взором вновь и вновь возникала жуткая картина – лужа крови и золотистые локоны, разметавшиеся в ней. Слезы сами собой хлынули из глаз, размывая реальность.

Резко распахнув глаза, я увидела ослепительно-белое пространство больничной палаты. Я лежала на кровати, окруженная стерильными белыми стенами. Попытка приподняться обернулась пронзительной болью, заставившей меня вновь упасть на подушку. Краем глаза я заметила кушетку у стены, где спала какая-то женщина.

Взгляд скользнул к окну с не задёрнутыми цветочными занавесками. За ними занимался рассвет – такой же, как в тот роковой день. Символично… Если тогда утро принесло лишь беды, то что ждать от этого дня? Сколько же я пробыла в беспамятстве?

“Может, все это просто кошмар?” – мелькнула спасительная мысль. – “Не было ни крови, ни огня, ни тех ужасных золотистых прядей…” Я отчаянно пыталась убедить себя в реальности этого предположения.

– Настя, ты проснулась! Слава богу, я так волновалась! – донесся до меня встревоженный голос.

Обернувшись на звук, я узнала мамину подругу Тамару. Ее растрепанные волосы, мятое платье и темные круги под глазами говорили о бессонной ночи.

– Где мои родители? – едва слышно прошептала я, чувствуя, как сердце начинает биться с бешеной скоростью.

– Настенька, детка, успокойся… Тебе нельзя волноваться… Я позову доктора, – торопливо проговорила Тамара, избегая моего взгляда и почти выбегая из палаты.

“Стоп! Если бы это был сон, она бы ответила сразу. А родители… Они должны были быть здесь, со мной. Но меня не должно было быть здесь – я должна была быть с ними в машине, по пути к Тамаре…”

– Моя мать жива! – закричала я, не в силах больше сдерживать панику.

В палату вбежали доктор, медсестра и Тамара.

– Где мои родители? – кричала я, не давая никому вставить слово.

Лысоватый, небритый врач с усталыми глазами пытался успокоить меня своим бархатным голосом: – “Успокойся, все хорошо…”

– Где они? – не унималась я.

–Ведите успокоительное, Неличка, – обратился он к медсестре, тридцатилетней женщине со светлыми волосами, собранными в хвост. Ее серые глаза отражали целую гамму чувств – тревогу, сочувствие, беспокойство.

– Нет, не надо! Я хочу знать, что с ними! Там была моя мама! – сопротивлялась я, но игла уже коснулась вены.

Голова закружилась, боль усилилась. Я отчаянно хватала ртом воздух, сражаясь с подступающим сном.

– Что с ними? – успела прошептать я, прежде чем бездна поглотила меня. Я падала все глубже в холодную, мрачную пустоту, где не было ни снов, ни мыслей, ни чувств…

Проснувшись, я поразилась своему состоянию – голова почти не болела, и я наконец-то была готова услышать любую, даже самую горькую правду о родителях. Приподнявшись на локтях, я оглядела пустую палату. Кроме меня, здесь никого не было. Устроившись поудобнее, я стала ждать посетителей. Ждать пришлось недолго – через несколько минут в палату вошла Тамара. Увидев, что я не сплю, она подошла и осторожно присела на краешек кровати.

– Привет, Настя, как ты себя чувствуешь? – мягко спросила она.

– Лучше. Вы ответите на мои вопросы? – произнесла я спокойно и решительно.

– Хорошо, я отвечу, хотя, наверное, тебе сейчас не стоило бы это знать, – сдалась мамина подруга.

– Что с моими родителями? – едва выговорила я, чувствуя, как сжимается сердце.

– Они погибли. На встречную полосу вылетел BMW, твой отец не успел среагировать. Врачи сказали, он погиб мгновенно. Твоя мать скончалась после того, как её достали из машины – врачи ничего не могли сделать. Ты и Франк живы, но сильно пострадали. Водитель BMW тоже мертв, – говорила она тихо, но чётко, словно вбивая гвозди в крышку моего мира.

Слезы хлынули из глаз, в животе поселился ледяной холод, голова вновь разболелась, перед глазами всё поплыло. Закрыв глаза, я разрыдалась, мысли путались и сбивались. Я не помнила, как и отчего заснула – мне было всё равно на окружающий мир.

Во сне я ощущала странное беспокойство – казалось, через моё тело проходят тысячи электрических волн. Эти ощущения были не неприятными, а скорее необычными.

Снова появились те странные существа. Я не бежала от них, не кричала – я была безразлична. Бояться стало нечего, смерть могла стать избавлением от боли внутри меня, чувство потери казалось окончательным.

Они были похожи на оживших мертвецов – ухоженных, как люди, но с тонкой бледной кожей и мёртвыми глазами, в которых не было жизни. Монстры приближались, издавая свистящие звуки и стоны. Они смотрели на меня, словно заглядывая внутрь тела, будто что-то выслеживая.

Внезапно они остановились, их взгляды устремились за мою спину. Оглянувшись, я увидела его. В его шоколадных волосах играл ветер, он был зол и напряжён, словно пантера, готовая к прыжку. Его зелёные глаза слегка светились, их свет завораживал и пленял меня. В них читались тревога, жестокость и что-то ещё, что я не могла понять. Резким движением он дёрнул меня за руку и задвинул за спину, закрывая собой…

Сквозь пелену сна до меня доносился женский голос, но слова сливались в неясный гул. Мой сон оборвался так же резко, как обрывается нитка под ножницами. Я отчаянно хотела, чтобы шум прекратился, чтобы я могла вернуться в свой зыбкий мир грёз.

– Я сказала вам, чтобы документы были готовы сегодня, и мне наплевать, что это невозможно! Я плачу вам за то, чтобы мои распоряжения выполнялись! – чей-то голос почти кричал. – Меня твои доводы не интересуют!

Я открыла глаза. Солнечные лучи, словно золотые нити, пронизывали комнату. Поднялась повыше на подушке, пытаясь собраться с мыслями.

– Ой, дорогая, я тебя разбудила, извини. Просто мои сотрудники совсем не хотят работать, – её голос звучал властно и твёрдо. Она присела ко мне на край кровати. Тамара была одета в строгий чёрный деловой костюм, волосы собраны в тугой пучок, под глазами залегли тёмные круги.

– Настя, сейчас я схожу и попрошу, чтобы тебе принесли завтрак, а потом, если ты не возражаешь, мы поговорим.

– Тамара, я не хочу есть, тем более больничную пищу. Давай лучше поговорим сейчас, – остановила я её. Больничная еда действительно была ужасна на вид: зелёное желе, морковное пюре – всё в этом духе.

– Дорогая, но ты должна поесть, – уговаривала она меня.

– Меня от одного вида еды мутит, – пробормотала я плаксиво.

– Ладно, я закажу тебе из ресторана обед, но сначала поговорим. Настенька, ты понимаешь, ты осталась сиротой, и я, как человек, который о тебе беспокоится, взяла на себя ответственность, – она сделала паузу, глубоко вздохнула. – Я отдала документы на усыновление. Пойми, мы с твоей мамой были подругами. Так как своих детей у меня нет, но если бы были, она поступила бы так же. Я всё постараюсь сделать, чтобы ты была счастлива, – протараторила она быстро, словно боялась, что я не дам ей договорить.

– Я вряд ли уже буду счастлива, во мне словно умерло что-то очень важное… – ответила я без промедления. – Но я понимаю, что это для меня самое лучшее решение. Я должна что-то сделать? – сознательное и рациональное решение давалось с трудом. Я понимала, что это единственный выход, который мог мне подойти. Тем более что через пару месяцев мне стукнет 18, и опекун мне не нужен будет, но я не смогу прожить сама.

– Нет, зайка, я всё сделаю, но мне было важно твоё согласие. Есть ещё один вопрос: завтра будут похороны твоих родителей, и мне надо знать, что тебе надо на завтра из одежды и других мелочей.

Меня охватила такая боль и утрата, что на глазах вновь появились слёзы. Но я не хотела видеть, как их хоронят, опускают в яму и засыпают холодной землёй. А главное, что с ними прощаются друзья. Это бы значило полный, невозвратный конец. Я почувствовала головокружение и тошноту.

– Настя, тебе плохо? Я пойду, позову врача, – Тамара вскочила с кровати.

– Нет, не надо. Я не хочу присутствовать на похоронах, я не могу с ними проститься, – говорила я сквозь слёзы. Внутри меня всё словно умирало, когда я представляла, как их засыпают землёй.

– Дорогая, ну так нельзя. Они твои родители, – удивилась Тамара.

– Я знаю это, но я не могу с ними проститься. Они для меня не умерли, я не хочу принимать их смерть. Пока не хочу, – я действительно не могла принять их смерть. Мне казалось, что они рядом, слышат меня, но не могут ответить.

– Настя, но что скажут люди, если ты не придёшь? – Тамара замолчала, словно ожидая, что я сейчас одумаюсь. – Хотя ладно, по идее тебе ещё нельзя нервничать, – решила мамина подруга. – Доктор говорит, что тебя можно забрать домой. Постельный режим и наблюдение – обязательное условие. Я предлагаю тебе переехать ко мне. Комнату я подготовила, думаю, в домашних условиях тебе будет лучше.

– А с квартирой как? Я не хочу её продавать! Там всё связано с моими родителями, – моё горло сжал ком горя, мне было трудно говорить.

– Не переживай об этом, Настя. Квартиру мы оставим, я достаточно обеспечена, чтобы не заботиться о таких мелочах, – с лёгким пафосом ответила Тамара. – Ну, если ты согласна, тогда я привезла юбку и футболку, свитер – в общем, всё, что тебе понадобится, чтобы доехать до моего коттеджа. А после похорон мы уедем туда, где я сейчас собралась открывать новую клинику в городе N. У меня там работа, так что около года мы поживём там. Потом, если я продолжу там работу, ну даже если нет, ты сможешь поступить в любой университет, который пожелаешь, на факультет искусств, если захочешь. Ну, об этом мы ещё поговорим. Теперь я позову медсестру, она поможет тебе одеться, пока я говорю с доктором и заказываю тебе обед.

Я скорчила гримасу на слове «обед», хотя понимала, что спорить тут бесполезно – у Тамары пунктик, по ходу, по поводу еды.

Тамара вышла из палаты, я осталась одна, совсем одна. Уезжать из родного города мне не хотелось – здесь всё было связано с ними, а там меня ждала неизвестность и одиночество. Хотя мы часто были с родителями за границей, да и вообще много путешествовали, но переезд – это совсем другое.

Мама была антикваром, очень известным, её часто приглашали на выставки и аукционы в Лондоне, Париже, Нью-Йорке и других городах. Папа был фотографом – может, из-за этого я и решила заниматься фотографией. Мне стало очень жалко себя и жалко своих родителей…

В моей душе разлилась пустота, похожая на бескрайнюю холодную пустыню. Каждая клеточка тела ныла от тоски, а в голове кружились обрывки воспоминаний: мамины руки, перебирающие старинные вещи, папин смех за камерой, их совместные путешествия, которые они так любили. Теперь всё это казалось далёким сном, и я не могла поверить, что больше никогда не увижу их, не услышу их голосов, не почувствую их тепла.

Слезы сами собой покатились по щекам, оставляя солёные дорожки на коже. Я закрыла глаза, пытаясь удержать в памяти их лица, их улыбки, их нежность. Но даже эти воспоминания теперь казались призрачными, словно растворяясь в серой пелене горя, окутавшей моё сердце.

ГЛАВА 2. Незнакомые лица знакомых снов.

– Что поделать? Музыка в жизни меняется,

но надо продолжать танцевать.

© Симсоны

Две недели пролетели словно один миг с тех пор, как мы переступили порог города N. Тамара приобрела очаровательный дом в современном стиле, и моя комната оказалась настоящим оазисом света и уюта. Просторное помещение с панорамным окном от пола до потолка манило своей воздушностью, хотя я предпочитала держать жалюзи опущенными.

Обстановка комнаты дышала спокойствием: огромная кровать с изящной резьбой украшала меховое покрывало оттенка слоновой кости, рядом располагался диван в тон, письменный стол и телевизор. Белоснежные стены и пол, украшенные мягким лавандовым ковром, создавали атмосферу умиротворения. Эта комната была вдвое просторнее той, что я оставила в старой квартире, и я искренне полюбила её.

Через неделю мне должны были снять гипс, а пока мы с Тамарой приняли решение о моём поступлении в престижный институт искусств. Среди множества кафедр я выбрала «Новое изобразительное искусство» – именно там преподавали всё, что было связано с фотографией.

Мой верный друг Франк, пострадавший не меньше меня – у него была опалена шерсть и оторвана половина хвоста, – запрыгнул на кровать и уютно устроился у меня на животе. Я ласково погладила его, погружаясь в невесёлые мысли. А мысли, надо сказать, не были веселыми. Я была в новом городе, и скоро мне предстало пойти, в институт ко всяким снобам. Мало того что мой мир рухнул все стало вдруг меняться с огромной скоростью. Мысли кружились в голове, словно осенние листья в ветреный день. Внезапно комната наполнилась удушливой тяжестью. Воздух стал вязким, дышать сделалось невыносимо. Мир вокруг начал вращаться, и даже с закрытыми глазами я не могла остановить это безумное кружение.

Раздался громкий щелчок – и всё прекратилось. Я открыла глаза, огляделась – всё казалось прежним.

– Настенька, дорогая… – донёсся до меня знакомый голос.

Это был голос моей матери. Я в ужасе подумала, что, должно быть, пострадала сильнее, чем казалось. Голос был настолько реальным, настолько родным… Я прислушалась – но больше ничего не было слышно. Нужно было забыть об этом, убедить себя, что этого не было.

Эти незабываемые ощущения, когда после долгого заточения в плену гипса твои конечности наконец-то обретают свободу, невозможно описать словами. Словно заново учишься чувствовать каждый миллиметр кожи, каждый мускул, каждый сустав. Сегодня особенный день – я собиралась в институт, хотя душа отчаянно сопротивлялась этому. Каждый шаг за порог дома казался испытанием, вызывая внутри тревожный трепет, будто я собиралась в неизвестность.

Тамара, словно неутомимый маяк в бушующем море сомнений, неустанно повторяла свои слова, словно мантру.

– Жизнь продолжается, хочешь ты того или нет”. Эти фразы эхом раздавались в моей голове на протяжении последних дней, становясь то ли проклятием, то ли спасением. За завтраком, состоящим из тоста с джемом и кофе, я вновь и вновь прокручивала в памяти события прошлой недели. Может быть, всё это лишь плод моего воображения, рождённый в минуты отчаяния? Или реальность действительно была настолько жестокой?

Одевалась я без особого энтузиазма – джинсы, свитер, кроссовки и лёгкая куртка. В тот момент мне было всё равно, как я выгляжу и что подумают другие. Этот маскарад повседневности казался мне защитой от внешнего мира, броней, за которой можно спрятаться от любопытных взглядов. Тамара предложила называть её тётей – так, по её мнению, будет удобнее для нас обеих. Я согласилась, устав от постоянного повторения её имени, словно оно стало символом той жизни, которую я пыталась забыть.