Горилла говорила, а попугай молчал

I

Зовите меня Сынитар Волков. В этой книге я поведу речь об одном убийстве, произошедшем двадцать лет назад во времена моей работы старшим следователем полиции.

Начну с того, с чего я вообще решил податься в органы. Это не было моей мечтой детства. Скажу больше, я даже недолюбливал полицию, так как там работали одни козлы. Да, представьте себе, у нас был полицейский участок, укомплектованный от начальника до низших чинов одними только бородатыми дьяволами с прямоугольными зрачками. К тому же никто из моих знакомых не надоумил меня туда податься. Никто из них не сажал преступников в клетку, но почти всем им приходилось в ней бывать. И вот однажды вечером я сам туда попал за то, что слонялся по городу пьяным после празднования своего двадцатилетия. Подумаешь, гулял пьяным, это что, ты выпил и тебе ходить уже запрещено? Все твари выпивают. Те же следователи или детективы раскрывают преступления пьяными в сиську. Ведь Алкоголь – это лучший помощник детектива. И я – не исключение. Ведь я был лучшим следователем в своё время. Ну, а теперь я стал писателем. И тут водка мне помощник. Я люблю тебя, водка… Так… ах да, причина. Причиной, побудившей меня стать полицейским, стало вовсе не возмущение по поводу задержания, так как к тому моменту мне и ночевать было негде, а спать пьяным на улице, это не очень безопасно, сами понимаете. Возмутило меня обращение с заключённым, то есть со мной. Полицейские избили меня за то, что я назвал их волками позорными, а после, представьте себе, ещё и козлом обозвали. К тому же перед этим, обшарив мои карманы, они сожрали всю мою траву.

Меня тогда это очень сильно задело, но я не опустил голову. Я решил изменить всё это изнутри. Я сказал себе: «Я стану лучшим полицейским в городе: справедливым, дисциплинированным, уважающим пьянчуг». Как вы думаете, смог волк без аттестата, без постоянного места жительства и к тому времени не умеющий читать стать полицейским? Ну, вы же читали, что до всего этого написано, так что ответ вам известен.

Когда синяки прошли, меня выпустили, и я сразу же отправился к отчиму в надежде на то, что он научит меня читать. Он был знаменит тем, что у него находилась самая большая в городе личная библиотека. Он был очень начитанным. Вы, наверное, спросите меня: что это за такой начитанный отчим, который не научил пасынка грамоте? А я отвечу: дело в том, что моя мать сошлась с ним, когда мне шёл восемнадцатый год. Отчим хотел привить мне знания, но я всё время отказывался. А теперь вы спросите: что это за мать, которая не научила сына грамоте? И здесь я тоже отвечу: отец всё время пил, он же и привил мне любовь к алкоголю, но, к сожалению, когда мне было пятнадцать, его печень не выдержала. После этого нас лишили имущества в уплату долгов, и мы с матерью вынуждены были скитаться по трущобам, а если удавалось добыть денег, то позволяли себе снять какое-либо жильё. Мать тоже выпивала, но сильно этим не злоупотребляла. По крайней мере, она максимум напивалась до такого состояния, чтобы каждый год забывать записать меня в школу.

Вот смотрите, я уже стою у двери особняка, владельцем которого является мой отчим, Серж Волксвагин-младший. Когда-то я здесь жил, но после моего сотого отказа обучиться грамоте отчим запретил мне находиться в этом доме, если не считать небольших визитов. Моя мать Волюмия не стала ему возражать на этот счёт, хотя сама, когда отец был жив, посещала библиотеку лишь для того, чтобы красть оттуда книги и использовать их в качестве туалетной бумаги. Как мать вышла замуж за отчима, для меня до сих пор остаётся загадкой. Но, по крайней мере, с ним она больше алкоголем не злоупотребляет, а книги в доме используются только для чтения. Хотя нет, помню, как-то раз, в один из моих визитов, в туалете я всё же обнаружил вместо рулона бумаги книгу. Я вошёл в гостиную, где сидели мать с Сержем, и спросил их насчёт этого, и к своему удивлению услышал от отчима, что это он её туда положил. Книга эта называлась «Сговор остолопов».

Дверь открыл дворецкий Псивенс (будущий корректор этой книги) и сообщил, что хозяин дома. Псивенс всю жизнь был дворецким. Начинал он у Сержа Волксвагина-старшего, а после его смерти перешёл в наследство к младшему. Дворецкий провёл меня в библиотеку, где я застал мать и отчима за сортировкой книг.

– Привет. А что это у вас здесь происходит? – поинтересовался я у них.

– Сортировка, – сказал отчим, не отрываясь от своего занятия.

– Для чего?

– Для сортира, – ответила мать и громко засмеялась, не обращая внимания на то, что смеётся одна.

По окончании каламбурного припадка я решил рассказать о причине своего визита:

– Серж, у меня к тебе есть одна просьба…

– Знаешь, я что-то проголодался, – сказал отчим, – надеюсь, это не настолько личная просьба, чтобы мы не смогли обсудить её за обедом?

– Да нет.

– Ну и славно. Псивенс, обед!

Все мы отправились к столу. Время подходило как раз к обеду, так что еда была уже готова и прислуге оставалось её только подать. За столом я заметил одну необычную деталь: еду и посуду раскладывали одна служанка и сам Псивенс, хотя раньше этим занимались только две служанки.

– А почему Псивенс сам подаёт на стол? – задал я вопрос отчиму.

– Одна наша собачка ушла в декретный отпуск, – ответил Серж и обратился к дворецкому, который в это время наливал ему вино в бокал: – Ах ты наша старая кобелина, – проговорил он и потрепал его за ухо.

Псивенс ответил на это довольной улыбкой.

– Ну, если Псивенс такой дамский угодник, может, брать в прислугу не собак? – высказал я своё предложение.

– А ты думаешь, мне не приходило это в голову? – сказал Серж. – Ладно, кого ты предлагаешь?

– Не знаю… лис, например.

– Псивенс, как насчёт лис? – обратился к нему Серж.

– Воруют, сэр.

– И вот так всегда, на всё у него есть оправдание. Кошки всё заблюют, от копытных за столом шуму не наберёшься, грызуны мебель испортят. Ну а чтобы волк был слугой – да никогда! Собаки всегда прислуживали волкам, и «Жил-был пёс» тому доказательство. Да, Псивенс?

– Да, сэр.

– А что если брать псов, а не собак?

– А ты думаешь, Псивенса это остановит? – сказал Серж и посмотрел на дворецкого, тот ухмыльнулся. – Но мы не будем рисковать. Это благородный дом, а не какой-то там Содом.

Мать, услышав это замечание, издала короткий смешок, а Псивенс напустил на себя серьёзную мину.

– Ну, говори, что это за просьба у тебя ко мне? – спросил меня Серж, поедая куриный окорок.

Здесь я вынужден сделать отступление, так как не знаю, спустя сколько времени и в какие руки может попасть эта книга. Может, она будет читаться в далёких краях, а то и планетах, где читатель будет не в курсе нашей сегодняшней повседневной жизни, а если быть точнее, такой области, как гастрономия. Суть в том, что убийства у нас запрещены, даже если ты так называемый хищник. Еду у нас выращивают в специальных лабораториях. Носителями этой еды являются разные животные: корова, курица, рыба и т. д. Происходило много митингов, требовавших закрыть эти конвейеры убийств, но производителям удалось всё уладить, заявив, что у выращенных животных отсутствует душа. Доказательствами чего послужили: их неспособность освоить разговорную речь; передвижение на четырёх конечностях, если таковые у них имеются; и самый важный аргумент, который заставил всех митингующих замолчать, – отсутствие художественных способностей у испытуемых. Так что, благодаря этому, все мы сегодня можем позволить себе мясо по очень доступной цене. В моей практике, конечно, случались убийства из-за причины голода, но как любил говорить мой водитель Коневский: «Впрочем, это уже совсем другая история».

– Я хочу, чтобы ты научил меня читать.

Вот так изложил я за столом свою просьбу, каковую присутствующие не оставили без внимания. Отчим подавился окороком, мать вылила на стол всю бутылку вина, а из угла перестали доноситься стоны служанки, которую Псивенс от удивления прекратил ласкать.

С этого момента началась моя учёба. Я изо всех сил старался, поскольку твёрдо решил стать полицейским. Обучение давалось мне довольно легко, и уже через полгода я мог самостоятельно читать Т. Льва, А. Черепахова, Г. Флореля, У. Волкнера, Д. Коньрада, Э. Леммингуэя и других. Мог, но не читал.

После того как отчим торжественно объявил, что моя учёба окончена, он решил познакомить меня с запрещённой литературой. В тот день я лежал у себя в комнате (да, мне разрешили жить в особняке), отчим постучался в дверь и попросил разрешения войти. Входя в комнату, в руках он держал толстую книгу в чёрной обложке.

– Я хочу тебе кое-что показать, – сказал Серж, присаживаясь на край кровати, – так как ты скоро станешь служителем правопорядка, я тебе больше скажу, ты будешь первым полицейским-волком в нашем городе за всю историю его существования! В других городах, конечно, есть полицейские-волки, но их там так мало, что об этом даже мало кто знает. А всё из-за того, что очень-очень давно нас стали выставлять в дурном свете, что якобы рано или поздно все мы станем ворами, насильниками или убийцами. Ведь в то время, когда все твари не были так расселены повсюду, как сейчас, волки были самыми сильными из них, они добивались всего, чего хотели, и остальные из зависти начали сочинять про нас гнусные истории, которые написаны вот в этой книге. – Отчим дрожавшими пальцами раскрыл обложку и около минуты молча всматривался в написанное. – Такие книги, наподобие этой, запрещены. Раньше их даже преподавали в школах, но шестьдесят лет назад наше волчье братство благодаря многим годам борьбы в судах наконец-то добилось их запрета. Во главе того братства стоял мой отец… Видишь, до чего мы докатились, что вынуждены были для этого ходить по судам, хотя раньше сожгли бы всю эту ересь и тех, кто её распространяет, никого не спросив!.. Конечно, мы сами виноваты, что позволили этому так далеко зайти. Некоторые и сейчас подпольно распространяют такие книги, и полиция не очень-то старается им помешать. Поэтому нам, волкам, самим приходится с этим бороться. Мы с помощью внедрённых нами агентов другого вида тварей, ведь мало кто станет давать эту книгу волку, находим подпольные группы и сообщаем об этом полиции. Но так как полиция бездействует, мы вынуждены брать всё в свои руки. Не спрашивай меня, что именно нам приходится предпринимать. Но по-другому мы не можем… Иногда на закрытых торгах библиофилов появляются такие книги, и я их покупаю, а затем сжигаю. Но эту я оставил. Я купил её лет пять назад за огромные деньги, но почему-то не сжёг. Может, ждал такого вот случая, чтобы показать её тебе… В глубине души я всё-таки надеюсь, что это единственный экземпляр. – В этот момент отчим оторвал взгляд от книги и впервые, как открыл её, посмотрел на меня блестевшими от слёз глазами. – Я хочу тебе её прочитать, не всю, конечно, как видишь, она немаленькая, здесь собраны разные истории про нас, я думаю, что за раз её ни один волк осилить не сможет. От написанного здесь даже у самого чёрствого из наших может случиться нервный срыв. Я прочитаю тебе лишь несколько историй, но и этого, я думаю, хватит, чтобы ты знал, за что должен бороться, и чтобы ты своей работой изменил это враждебное отношение к нам.

Всю свою дальнейшую жизнь я старался забыть содержимое той книги. Даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, мне становится не по себе. Я помню, как несколько раз к моему горлу подступал такой комок, что мне лишь чудом удавалось не разрыдаться. А иногда и вовсе хотелось закричать: «Хватит!» Особенно в тот момент, когда коза живьём потрошила волка, чтобы высвободить из его брюха – живых! – козлят. Отчим прочитал мне тогда лишь малую часть книги, и я боюсь себе представить сейчас, что было написано в той части, которую он от меня скрыл. Правда, в тот момент Серж не задумывался, каково мне будет после всего услышанного работать в полиции в окружении одних козлов.

После этого началось моё становление полицейским, и Серж мне в этом тоже помог. Он со своими связями получил для меня аттестат и ещё сделал так, что мне не пришлось проходить обучение в полицейской академии. Когда меня приняли на работу, Серж сказал, что дальше я должен двигаться без его помощи. Отчим договорился лишь о том, чтобы меня сразу назначили старшим следователем. Больше ничего. Остальное я сам.

II

Я сидел в баре и выпивал, когда туда вбежал мой помощник Бородий Козлов. Если я ему был нужен, он всегда находил меня здесь.

– Убееели, убееели! – закричал Бородька на весь бар, заставив всех посетителей обратить на него внимание, но не меня. Я продолжал тем временем как ни в чём не бывало хлестать водку у стойки бара.

Видя это, Козлов подошёл ко мне и шёпотом на ухо произнёс:

– Убееели, убееели.

– Кого на этот раз? – спросил я и влил в себя очередную рюмку.

– Судью.

Весь бар погрузился в молчание. Услышав это, некоторые поперхнулись напитками, в том числе и я.

А всё потому, что при жизни судья Михайло Медведев был самой влиятельной тварью в нашем крае. Судью все боялись. И не только из-за его должности и связанным с этим, нет, сам его внешний вид заставлял содрогаться от страха. Медведев был трёх с половиной метрового роста и очень крупного телосложения (крупнее любого другого медведя), но самое необычное заключалось в том, что на его теле не было ни одного волоса, даже усы отсутствовали на бровях и щеках. Он был абсолютно лысым. Но самый большой ужас вселял он, конечно же, за судебным столом, так как 100 % обвиняемых при нём были осуждены. И всем им приходилось слышать от него обвинительный приговор: «Повесить». Даже присутствующая на судебном процессе публика внутри себя побаивалась, что после этого судья покажет на каждого из них пальцем и произнесёт: «Повесить, повесить, повесить…» По этой причине в какой-то момент твари начали между собой насмехаться над Медведевым. Что будто бы, если вы хотите добиться оправдательного приговора, надо просто выкрасть все верёвки в городе, и судья не сможет больше ничего придумать, как освободить подсудимого. К тому же эти карательные приговоры не очень-то помогали снизить преступность. Через какое-то время до Медведева, видимо, дошли эти слухи, после чего и произошёл знаменитый судебный процесс.

Всё было как всегда. Судья выслушал доводы всех сторон и удалился обдумывать решение. Обычно на это у него уходило минут пять, не более, наверное, он всё это время просто просиживал в туалете вместе со своим неизменным спутником приговором. Твари по этому поводу тоже шутили, что якобы у судьи в туалете постоянно отсутствовала туалетная бумага, и он, возвращаясь обратно, просто просил её туда повесить. Но в тот раз Михайло Медведев не появлялся в суде минут пятнадцать. Все начали переглядываться между собой, шушукаться:

– Может, у него понос?

– Может, он заменит казнь?

– Может, он его оправдает?

(Что касается последнего, мало кто мог поверить в это, поскольку слишком весомые были улики.)

Затем послышалась команда:

– Встать. Суд идёт.

Судья подошёл к столу, оглядел всех присутствующих и, стукнув молотком, сказал:

– Повесить.

В зале послышались разочарованные выдохи, вызванные, скорее, не жалостью к подсудимому, а крахом надежд на какие-либо изменения в приговоре. Когда все было уже собрались уходить, судья произнёс:

– Повесить за ноги и в рот ебать!

С этого момента за судьёй окончательно закрепился статус самого кровожадного существа во всём крае. При упоминании его имени все твари приходили в ужас, никто не решался о нём заговорить. И что самое страшное было в его новом приговоре, это то, что сразу после его исполнения приговорённого отпускали на волю. Ещё один нюанс заключался в палаче – он был конём. Ни один из тех, кто вернулся на свободу, так и не смог зажить обычной жизнью. Заговорить о случившемся они не могли, даже если бы и захотели – всё-таки он конь. Большинство из них, освободившись, совершали над собой старые обязанности палача.

Вы даже представить себе не можете, какие жуткие сцены происходили во время объявления приговора. Судья объявлял:

– Повесить…

– Хватит! – начинал кричать подсудимый.

Тогда Медведев поворачивался к нему и с улыбкой продолжал:

– За ноги…

– Хватит!

– И в рот…

– Умоляю, прекрати!

– Ебать!

Вот какой тварью был убитый.

Мы вышли из бара и сели на служебного мустанга, на котором приехал Бородька. Да, на. Как говорит наша начальница, в таком полицейском участке, как наш, сводящем концы с концами из-за маленького финансирования, автомобили и водители – одно целое. А ещё она говорит нам, что мы должны сказать ей спасибо за то, что у каждого сотрудника есть свой личный служебный «транспорт», поскольку в других участках и того нет. Хотя сама коза разъезжает на железном мустанге. Бородька сел впереди и сказал водителю адрес места преступления, а я после выпитой бутылки водки не без посторонней помощи уселся сзади.

(Мустангам приходится нелегко, чтобы подвозить нас, они вынуждены опускаться на четыре конечности и двигаться по дороге наравне с другими автомобилями. А если мустанг решит «на четырёх» обойти пробку по тротуару, то в первый раз ему выносят предупреждение, а во второй заводят дело и отправляют в суд.)

Почти сразу же нам пришлось застрять в пробке из-за случившейся впереди небольшой аварии. Прошло полчаса, а мы так и не двинулись с места, а чтобы идти пешком, не могло быть и речи: судья жил на окраине города, а мы сейчас находились на противоположной его стороне. Не выдержав, я обратился к Конько, так звали водителя Козлова:

– Конько, давай по тротуару объедем.

– Не могу, я предупреждён, – сказал Конько.

– Как это! – недоумённо воскликнул Бородька. – Что-то я такого не помню. До того как тебяяя ко мне поставили, у тебяяя не было никакого предупреждения. Я проверял в твоём деле. А я с тобой по тротуару не разъезжал, это я точно помню… А ну, давай живо на тротуар!

– Не могу, – виновато ответил Конько.

– Ты же в курсе, что без моего ведома ты никого не имеееешь право подвозить? А если ты кого-то подвёз… ведь у тебяяя нет таксидокумееентов?

– Нет.

– То придётся тебяяя отправить под суд… А ну, живо на тротуар!

– Не могу, – начал жалобным голосом оправдываться Конько, – я на прошлой неделе у Коневского был.

– И что?

– Ну мы посидели у него, выпили. Потом пришла его жена и выгнала меня, а я к тому моменту на ногах уже не стоял. Ну, кое-как, пошатываясь, иду по тротуару, и в какой-то момент ноги у меня подкосились, и я упал «на все четыре». Поднимаю голову, а там патрульный мне уже предупреждение выписывает.

– Ну взял бы тогда и пошёл с самого начала по дороге «на четырёх», – сказал я Конько.

– Как? Я же был пьян! – вытирая слёзы, сказал Конько. – А за пьяное вождение уже точно под суд и без предупреждения.

– Да-а, дела, – произнёс Бородька, не зная, что делать дальше.

– И почему такие законы только к лошадям относятся? – жалобно продолжал водитель.

– Предрассудки, – сказал Козлов. – Хотя в других краях такое есть в отношении верблюдов и слонов.

Но от этого Конько легче не стало. Тогда я, решив его утешить, заметил:

– Конько, ты же конь. Для тебя-то, наверное, наказание не таким страшным будет?

После этого Конько совсем разрыдался.

– Ладно, – проникшись сочувствием, сказал Бородька и повернулся ко мне. – Сынитар, давай слезем, и все втроём пойдём по тротуару, а когда обойдём пробку, поедем по дороге.

Козлов уже слез с мустанга и принялся мне помогать, но я не дал ему этого сделать.

– Нет, никуда я не пойду. Не видишь, я пьяный. К тому же при исполнении. Что твари скажут, когда увидят, как я в форме по тротуару волочусь.

– Ты в баре также в форме был, – возразил мне Бородька.

– Ну, так я там сидел. И здесь сидеть буду. Так ничего не заметно.

После минутного замешательства – как нам быть дальше, мне в голову пришла идея:

– Значит так, ты, Бородька, пойдёшь по тротуару, а ты, Конько, встанешь на ноги и пронесёшь меня на спине до конца пробки. А я, чтобы не упасть, буду держаться за твою шею.

Так мы и сделали. Бородька спешно шёл впереди, пытаясь как можно дальше оторваться от нас, чтобы не быть причастным к моей транспортировке. А мы с Конько, довольные (он тем, что избежал проблем с законом, я – что не упал в глазах граждан, как служитель правопорядка) быстро нагоняли Козлова и, смеясь, кричали ему: «Беее!»

III

Спустя изрядное количество времени мы наконец-таки прибыли к дому убитого, большому роскошному двухэтажному особняку, но никого там не застали из наших, если не считать судмедэксперта Грызо Бобёри, который уже собирался было уходить, но мы с Бородькой попросили его задержаться и вместе отправились к месту преступления.

Мы поднялись на второй этаж и вошли в обставленный дорогой мебелью кабинет. Пол был покрыт золотым кафелем, а на стене висели два человеческих черепа, которые, по правде говоря, должны быть в музее. Что касается мебели: по центру левой стены находился шкаф, справа у двери стоял кожаный диван, а напротив него, у дальней стены, стол, за которым сидела огромная с проломленным лысым черепом туша, уткнувшаяся мордой в лежавший на столе серебряный поднос, до краёв наполненный кровью. Напротив трупа располагался пустующий стул, а позади открытое настежь окно.

– Что здесь произошло? – задал я вопрос Бобёри, подходя к убитому.

– Смерть возникла в результате удара тупым предметом по…

– В чём это у него вся голова? Это что, скорлупа? – перебил я судмедэксперта.

– Это скорлупа от страусиного яйца, а как оно сюда попало, это ваше дело. Единственное, что я могу с точностью сказать, страусиное яйцо – это и есть орудие убийства, – проговорил Бобёри и запнулся, увидев, как я наливаю в рюмку коньяк, стоявший на столе. – Что, Волков, похмеляетесь?

– А это не твоё дело, – ответил я ему и вылил в себя содержимое рюмки.

– Вы что, забыли, от чего умер ваш отец?

– Я тебе сказал, это не твоё дело! – со злостью накинулся я на него. – Ты в чужие дела не лезь! Ты лучше за жёнушкой своей присмотри.

Тут Бобёри в ярости уронил на пол свой чемоданчик и принялся снимать чехол со своего хвоста.

– Простите его, – вмешался в перепалку Козлов, поднимая с пола чемоданчик и беря за руку Бобёри, – вы же видите, он пьян, он не думает, что говорит, – сказал Бородька и выпроводил сопевшего судмедэксперта из кабинета.

Я тем временем снова приблизился к трупу с намерением подробнее его осмотреть. Но ничего нового обнаружить мне не удалось: всё та же лысая голова в луже крови и остатках разбитого яйца.

– Да-а, ну и дела, – сказал я входившему в кабинет Бородьке. – Подмога приехала?

– Да.

– Иди скажи им, чтобы занялись своей работой. Пусть соберут тут всё, что осталось от яйца, и труп пусть не забудут. А ты тем временем разыщи свидетелей, – сказал я, позёвывая, – а я пока вздремну.

Я лёг на диван и сразу заснул.

Когда я очнулся, трупа уже не было. На часах, висевших над окном, было полседьмого. Потянувшись на диване, я встал и подошёл к судейскому столу. На нём всё так же лежал испачканный поднос для еды (я его убрал под стол), в одном углу лежала папка с судейскими делами, а в другом стояли рюмка с бутылкой коньяка и фотография в рамке: судья со своей женой Умкой. Дверь кабинета открылась, и вошёл Бородька.

– А, проснулся? – сказал он и сел на стул напротив меня.

– Ну, что выяснил? Докладывай, – сказал я и сделал глоток из бутылки.

– В домеее в момееент убееейства находились три твари: телохранитель судьи, повар и жена. Все они ожидают внизу.

– Кто обнаружил труп?

– Телохранитель.

– Ладно, веди его сюда… Хорошо бы управиться со всем этим до темноты, – проговорил я, повернувшись к открытому окну.

Козлов вышел из кабинета и вскоре привёл первого свидетеля. За спиной Бородьки чуть выше уровня его головы из дверного проёма выглянула огромная совиная рожа. Испугавшись, я отпрянул от стола, но тут свидетель появился во весь рост. Это был филин обычного для себя роста, но довольно-таки крупного телосложения, особенно выделялась его голова. Размахивая крыльями, он влетел в кабинет и по приглашению Козлова уселся напротив меня. Козлов расположился на диване. Собравшись с мыслями, я недоумённо обратился к филину: