Тайна французского кладбища

Сонику и Анику

Прозвучал сигнал.

Настало время проснуться.

Сигнал был похож на звук горна, который солдат слышал когда-то – давным-давно, когда был мальчишкой. Он ощутил, как улыбка тронула его неподвижные, оледенелые губы.

Что-то запищало рядом, затрепетало, будто вспугнутая птица.

Солдат вспомнил, как враг подкрался к нему… Заметив его, солдат выхватил пистолет и выстрелил. Он попал врагу в руку, однако тот успел дать очередь из автомата. Он расстрелял солдата в упор. Это случилось возле каменной ограды, увитой виноградом, и дикий голубь, который испуганно метнулся из-под узорчатых листьев, упал рядом с солдатом, сраженный той же очередью.

Враг перевязал раненую руку, с ненавистью пнул мертвое тело, забрал пистолет солдата – и ушел.

Он вернулся в деревню, уселся на свой тяжелый черный мотоцикл и умчался с громким зловещим треском, которого так боялись в окрестных деревнях: услышав его, прятали детей от того, кого они называли Огр, что значит людоед.

Иногда спрятать успевали. Иногда – нет…

Мотоцикл исчез вдали, а убитый остался лежать под стеной, и дикий голубь, почти наполовину разорванный пулями, лежал рядом.

Потом, когда жители деревни похоронили солдата, они почему-то положили рядом с ним мертвую птицу.

Они вместе уснули вечным сном – и сейчас вместе проснулись.

Солдат накрыл ладонью голову птицы, чтобы успокоить ее.

Голубь доверчиво притих. Они так много лет провели рядом, что стали будто одним существом.

Солдат прислушался. В своем сне, который люди называют вечным, он узнал, что на самом деле ни вечного сна, ни вечного покоя, ни вечной тишины не существует. Он постоянно слышал шаги своих соседей по загробному существованию: тех, кто лежал на этом маленьком деревенском кладбище или по соседству.

Соседи – каждый в свой срок – выходили и возвращались.

Солдат слегка улыбнулся, узнав походку Мирабель. Он никогда ее не видел, но знал, что она прекрасна в своем белом платье, с распущенными золотыми волосами.

Здесь все и все знали о своих соседях по кладбищу!

Триста или четыреста лет тому назад Мирабель была дочерью крестьянина и самой красивой девушкой в округе. Ее просватали за хозяина мельницы, что стоит под горой, в долине реки Серен.

Ей было всего шестнадцать, а мельнику – семьдесят лет. Мирабель была влюблена в его внука. Но парню нашли богатую невесту и пригрозили, что лишат наследства, если заартачится. Когда Мирабель узнала, что любимый женится на другой, а ее все же отдадут старому мельнику, она утопилась – накануне своего венчания.

Конечно, как всякую самоубийцу, Мирабель похоронили за кладбищенской оградой. Однако кладбище с тех пор разрослось, и могила Мирабель оказалась внутри ограды.

Всем было известно, что Мирабель любит гулять по ночам.

Время пребывания призраков на земле было строго ограничено. Следовало возвращаться с третьим криком петуха. Не вернулся – погибнешь с рассветом, если не найдешь темное укрытие, где можно переждать день.

Мирабель всегда возвращалась со своих прогулок вовремя. Но некоторые призраки не хотели возвращаться. Эти были самыми опасными, и оставалось только пожалеть тех людей, которым приводилось с ними встретиться.

Вот так же можно будет пожалеть и тех, кому встретится враг…

Солдат знал, что сигнал проснуться для Огра прозвучал почти в то же самое мгновение, что и для него. Ведь враг погиб на лесной дороге спустя каких-то полчаса после того, как застрелил солдата и птицу. Из-за раненой руки он не справился с управлением, мотоцикл налетел на дерево и взорвался. Останки Огра и обломки черного мотоцикла рухнули в распадок, густо заросший боярышником и затянутый плющом.

Солдат был убит за то, что помешал врагу и спас жизнь многих детей. Теперь он должен воскреснуть для того, чтобы вновь ему помешать и спасти новые жизни.

И вот часы на церковной башне начали бить полночь.

Пора!

Замшелый камень сдвинулся, медленно разверзлась могила.

Солдат вышел; вслед выпорхнула птица и тотчас села ему на плечо.

Они чутко вслушивались в тишину, которая бывает только на старых кладбищах. Они вслушивались в шум ветра, который перебирал вершины деревьев и шелестел еще не сжатой пшеницей на полях, окружавших деревню. До них долетал каждый звук!

И они отчетливо расслышали грохот осыпавшихся камней и треск деревьев там, вдали, в лесу, где из расщелины выбирался враг.

– А это кто? – спросила Юля, разглядывая черно-белую фотографию в красивой бронзовой рамке. Рамка потемнела от времени, фотография пожелтела. – Это ваши родственники?

Лиза покачала головой:

– Это все уже было, когда папа дом купил. От старых хозяев осталось.

– Таких родственников я не хочу, – пробормотала Таня.

Юля была с ней вполне согласна. Кому охота иметь таких унылых родственников? Какие-то тощенькие дети, плохо одетые, в поношенных пальтишках, грубых башмаках. Девочка с кудрявыми волосами, наголо стриженный мальчик с оттопыренными ушами и еще один – в слишком большой для него кепке. Рядом стояла печальная женщина в черном платье.

Все они были сфотографированы на фоне маленькой часовни, которая до сих пор стояла на перекрестке в центре деревни.

– Наверное, эта фотка тут стоит со времен красотки Мирабель, – сказала Лиза, и сестры засмеялись.

Здесь, в деревне, сказать «со времен красотки Мирабель» значило то же, что «с незапамятных времен». Юле очень нравилось это выражение, поэтому она тоже засмеялась. Хотя о том, кто такая красотка Мирабель, никто из девочек понятия не имел. Да и вообще никто ничего о ней не знал. Мирабелью называлась мелкая желтая слива, которая в изобилии росла в местных садах. То ли ее назвали в честь какой-то красотки, то ли какую-то красотку – в ее честь, неведомо.

– Рамка симпатичная, – сказала Юля.

– В спальне у родителей точно такая же стоит, но в ней наша с Лизкой фотография, – сообщила Таня. – Ее папа купил на вид-гренье.

– Фотографию? – удивилась Юля.

– Да нет, рамку! – расхохоталась Таня. – Хотя фотографии на вид-гренье тоже продаются. И такие же уродские, как эта, и красивые. Всякие! Да там вообще все продается!

«Вид гренье» в переводе с французского – «пустой чердак». Юля уже знала, что так во Франции называют маленькие базарчики, которые устраивают по выходным дням то в одной, то в другой деревне. По-русски их бы назвали «барахолки». Здесь продают все, что залежалось, застоялось, завалялось в старинных домах на чердаках, в подвалах, в укромных уголках с незапамятных времен, что осталось от красоток Мирабель, бабушек и прабабушек, все, что уже не пригодится в хозяйстве и просто надоело. Продают за бесценок, ради развлечения. И что-нибудь покупают – столь же дешевое и, может быть, столь же ненужное. А потом снова продают – на другом таком же базарчике!

Некоторые торгуют одним и тем же товаром годами, десятилетиями, целыми поколениями, и наконец даже самая ненужная вещь, которую безуспешно пытался продать дед или прадед, находит своего покупателя при внуке или правнуке.

– Вот приедет папа – и мы помчимся на вид-гренье! – целую неделю слышала Юля и ждала этого дня с таким же нетерпением, как все.

Мсье Верьер, отец Лизы и Тани, приезжает этой ночью. У него начинается отпуск, и девчонки уверяют, что теперь они все субботы и воскресенья будут колесить по разным базарчикам. Конечно, Юлю возьмут с собой, а как иначе? Она ведь гостья!

«Нашим расскажу – поумирают от зависти, – подумала Юля. – Если вообще кто-нибудь еще остался жив, когда узнал, что я сюда уехала!»

Прямо скажем, у ее одноклассников были все основания скончаться от зависти! Ну что у них за каникулы?! Курам на смех. Валерку Черкизова сплавили к дядьке в волжский городишко, Володьку Зиновьева увезли к родне в тьмутаракань, аж на Дальний Восток, Зойка Семенова, наверное, проторчит все лето в городе…

А Юля попала в самый настоящий Париж. В столицу Франции!

Мамина подружка тетя Марина замужем за французом, Морисом Верьером. У них две дочки, Лиза и Таня: как их называет мама – девочки русско-французского производства. В прошлом году на весенние каникулы Лиза и Таня приезжали в Нижний Новгород к бабушке и подружились с Юлей. Они каждый день ходили то в кино, то в театр, то в Крейзи-парк в «Фантастику».

Но шутка в том, что у французских школьников каникулы с нашими не совпадают. Девочки приехали во второй половине апреля, как-то ни то ни се. Сколько уроков Юля напропускала… Потом Мадам Жужу, их учительница французского, спросила: «Надеюсь, Комарова, у тебя благодаря этому общению улучшился разговорный язык?» И как начала гонять ее по формам прошедшего незавершенного времени, которое как раз проходили! А Юля ни бе, ни ме, ни кукареку.

Конечно, поставили двойку…

После этого мама и решила отправить Юлю во Францию на летние каникулы. Улучшать разговорный язык!

Тетя Марина прислала приглашение, Юле оформили загранпаспорт и визу, мама отвезла дочку в Москву, а потом Юля долетела до Парижа под присмотром знакомой стюардессы. В аэропорту Шарль-де-Голль ее встречала вся семья Верьер.

Пока ехали из аэропорта, решали, как Юле называть мсье Верьера. Онкль Мори́с, то есть «дядя Морис»? Так здесь не принято. Французы чуть ли не с первой минуты переходят на «ты» и зовут друг друга по именам, но Юля ну никак не могла называть отца своих подружек на «ты» и просто Морисом!

– У нас менталитет другой, – понимающе кивала тетя Марина.

– А как зовут вашего отца? – спросила Юля у мсье Верьера.

– Викто́р.

– Можно, я буду звать вас Морис Ви́кторович? – предложила Юля.

– Ну что с тобой делать, зови, – со смехом согласился тот. – Морис Викторович – это даже забавно.

– Пап, тебе здорово повезло, что нашего дедушку не зовут Жак или, к примеру, Луи! – хихикали Лиза и Таня. – Или Тома́!

– Тома – нормально, это по-русски Фома, был бы Морис Фомич, – успокоила тетя Марина.

После этого хохотали так, что пришлось съехать на обочину, чтобы автомобиль не потерял управление.

Сначала Юля пожила в огромной квартире Верьеров на рю де Прованс в Париже. Лиза с Таней водили ее в свои любимые места: в сад Тюильри, где поставили грандиозные аттракционы, в красивый парк Монсо, где можно кататься на пони, в Люксембургский сад, где самая лучшая игровая площадка, ну и пони тоже есть.

В чудесном новом аквапарке, который называется «Аквабульвар», провели целый день, не вылезая из воды! До одури вертелись на карусели на холме Сакре-Кер – там была любимая красная лошадка, на которой девчонки катались с тех пор, как себя помнили. Ели мороженое «ром-разан» на набережной Сены, и Юля теперь знала, какое мороженое самое вкусное в мире.

Ну и просто так ходили по улицам, смотрели школу, где останется доучиваться Таня, и коллеж, куда перейдет теперь Лиза[1].

Мама наказывала побывать в Лувре, но там всегда такие очередищи… Вот приедет мама в августе Юлю забирать – может, тогда они и сходят в Лувр. А пока и без музеев дни летят слишком быстро!

Незаметно промчалась неделя парижской жизни, а потом началась невыносимая жарища, которую здесь называют «каникюль» – собачья жара. Мсье Верьер посадил жену, дочек и русскую гостью в автомобиль и увез в Бургундию, в деревню. Там каменный дом, где прохладно даже в каникюль, там огромный старый сад, там чистый воздух!

Сам он вернулся в Париж, а семья осталась в деревне.

В Муляне.

Призрак врага стоял посреди дороги и озирался по сторонам, пытаясь справиться со своими воспоминаниями.

Они путались, то сбегались, то разбегались. Призрак врага вспоминал себя, свою жизнь и свою удивительную силу. Он был не таким, как все… не зря многие называли его колдуном! Он и был колдуном. Он служил в могучей, прославленной армии. Он мечтал помочь этой армии добиться власти над миром!

Но ему помешали. Его уничтожили! Однако он восстал из мертвых, чтобы достичь своей цели.

Но для этого необходимо тело. Его собственное давно сгнило в распадке, а то, что не сгнило, было пожрано зверьем. Призраку нужно было тело – какое угодно, прямо сейчас, чтобы его мысли и чувства могли окрепнуть в живой крови! Это другие призраки могут летать бестелесно над землей. А он должен действовать – пусть чужими руками – и думать – пусть чужой головой!

Призрак оглянулся на ту мрачную расщелину, где десятки лет гнили его останки. Там еще оставались его рабы… Их он когда-то нашел в этой глухой деревушке, куда его забросили превратности судьбы. Там же, в обломках мотоцикла, валялся флакон со средством, необходимым для того, чтобы вернуть их к жизни и покорности. Флакон был всего один, но этого пока хватит. А потом придется рабам постараться и поискать еще!

«Милые детки, – подумал он ехидно. – Из-за вас я погиб, но теперь вы поможете мне воскреснуть! Погодите, я до вас доберусь, и вы сделаете все, что мне нужно!»

Сейчас он не мог достать их и заставить работать на себя. Но он сделает это, когда получит свое новое живое тело.

Послышался шум приближающегося автомобиля, и призрак увидел его еще издалека: черный, гладкий, сверкающий под луной полированными боками. За окном виднелся силуэт человека.

Если бы человек шел пешком, призрак врага легко завладел бы его телом. Но дух его был еще слишком слаб и медлителен, чтобы проникнуть сквозь металл.

Что же делать? Кровь, ему нужна была живая кровь!

И вдруг из леса наперерез автомобилю метнулась тень. Удар… Что-то отлетело на обочину, и призрак услышал слабый, прощальный писк, с которым душа какого-то незадачливого барсука покинула свое тело.

Вздумалось же ему перебежать дорогу именно в это мгновение!

«Вот что такое судьба!» – философски рассудил призрак.

Автомобиль взвизгнул тормозами и остановился.

Призрак настороженно замер.

Хлопнула дверца, послышались шаги.

Человек шел от машины, освещая дорогу фонариком. Он понял, что кого-то сбил, и отправился посмотреть, нельзя ли помочь.

Призрак Огра захохотал бы, если бы мог. Человек собирался помочь барсуку! Его мучили угрызения совести из-за какого-то паршивого барсука!

Скольких людей сгубила ненужная жалость… Сгубит она и этого глупца, презрительно подумал призрак.

Он уже готов был ринуться к человеку и завладеть его телом… Но… Что-то произошло, что-то непонятное! Внезапное оцепенение сковало его, он не мог двинуться с места, как ни пытался!

Между тем человек увидел убитого барсука, огорченно присвистнул, разглядывая его, покачал головой, вернулся в свой автомобиль и умчался.

И призрак почувствовал, что снова способен двигаться.

Но те мгновения, которые он провел в бессмысленных усилиях, борясь с неподвижностью, изнурили его. Если он не сможет прямо сейчас отдохнуть в чужом теле, то сделается подобен бессильному белесому туману, который витает по ночам близ дорог.

Человек ускользнул, но остался мертвый барсук… Это лучше, чем ничего!

Призрак приблизился к неподвижному зверю и слился с его телом, ощутив острое счастье в тот миг, когда вновь сделался существом из плоти и крови.

Теперь он знал все об этом барсуке – и о его незамысловатых желаниях, и о вечных инстинктах. Если бы вселился в тело человека – знал бы все о нем, о его прошлом и настоящем, о друзьях и врагах. Власть над телом – это и власть над памятью!

Мертвый зверек встал, потянулся, вскинул окровавленную голову, принюхался – и ринулся через лес к деревне.

Призрак пытался его остановить: ему нужно было вернуться в распадок и найти своих помощников! – но он был еще слишком слаб, чтобы справиться со звериным телом, вновь ощутившим радость жизни. Пока приходилось ему повиноваться.

Но призрак был убежден, что вскоре сумеет подчинить себе и тело барсука, и ту новую судьбу, которая теперь его ждала.

Moulin – произносится «мулян» – по-французски «мельница». Почему так назвали деревню – неизвестно: мельниц в Муляне и в помине нет. Одна-единственная стоит в шести километрах, в городке Нуайер на реке Серен, да и та давным-давно не работает.

Впрочем, и без мельниц здесь все великолепно, думала Юля.

Правда, в старом доме жили пауки – сухонькие, тонконогие, безобидные и нестрашные, какие-то на вид почти сказочные. И они со сказочной быстротой оплетали все углы паутиной. Со стен, давно не знавших ремонта, осыпалась известка. Поэтому каждый день приходилось начинать с обметания пыли в этом замечательном доме, которому невесть сколько лет: двести, триста, четыреста… Конечно, теперь в нем все современные удобства – но пауки явно средневековые!

Юля сначала решила, что здесь находится родовое гнездо семейства, но потом узнала, что этот дом купили два или три года назад. Далекие предки Верьеров жили в этих местах очень давно – вполне возможно, во времена красотки Мирабель! – и месье Морису было приятно иметь дом в этих местах.

Вот такой – старый, пыльный, таинственный, со скрипучими ступенями, полный старинных, загадочных вещей…

Замечательный дом! Он просто создан для того, чтобы в нем водились привидения!

К тому же он стоял неподалеку от старой, замшелой церкви с часовой башней и деревенского кладбища. Отсюда просто валом должны валить призраки!

Но кладбище поначалу разочаровало Юлю. Оно оказалось просто каким-то садиком! Чистенькое, аккуратненькое, ухоженное, на мраморных и гранитных плитах стоят вазоны с цветами, но не настоящими и не бумажными, а высеченными из камня.

Слишком красивое кладбище, недовольно подумала Юля. Слишком красивое и нестрашное! Откуда тут взяться призракам?!

То ли дело русские деревенские кладбища! Покосившиеся серые кресты, осевшие памятники, провалившиеся могилы, заросшие пожухлой травой… Жутко оказаться там ночью: небось мертвецы мигом к тебе сбегутся, протягивая костлявые руки! А на мулянском кладбище и ночью, наверное, ничуть не страшно. Как в парке!

Потом Юля обнаружила два старых-престарых, вросших в землю семейных склепа и несколько замшелых плит со стертыми надписями – и немножко примирилась с красотой и безобидностью французского кладбища.

Определенно, если призраки здесь есть, они водятся именно в этих склепах и под этими плитами. Надо их только дождаться!

Но, честно признаться, ни одного привидения Юле пока не встретилось, и в старом доме никакой призрак не появился. Однако она не сомневалась, что рано или поздно такое случится. И ждала этого великого события каждую ночь.

– Кажется, Жибе идет! – вдруг вскрикнула Таня, глянув в распахнутое окно, и сестры, побросав метелочки для пыли, разом перевесились через подоконник.

Юля продолжала прилежно сметать пыль. Не потому, что хотела показать себя такой уж трудолюбивой девочкой. Просто ей не слишком-то нравился Жибе.

Жибе – это сокращенное имя Жан-Батист, очень популярное во Франции. Всех Жан-Батистов обычно зовут Жибе.

Ужасно противно, втихомолку думала Юля. Похоже на «жабу». И на овцу.

Жибе-е-е…

– Привет, Жибе! – закричали сестры хором.

– Привет! – послышался в ответ хриплый голос. – Пойдем достраивать кабан? Или покатаемся на велосипедах?

Юля хмыкнула. Когда она первый раз услышала про кабан, то обиделась и решила, что Жибе над ней насмехается. Как можно строить дикую свинью?!

Оказывается, кабан – это по-французски «шалаш». После сильного ветра на земле валяются сбитые с деревьев сломанные ветки. Жибе их собирал и сооружал из них каркас. Покрывал его сухой травой – и кабан был готов.

Таких кабанов в каждом укромном закоулке Муляна он настроил невесть сколько. Его главный кабан находился в маленькой рощице на самой окраине деревни. Таня и Лиза говорили, что он покрыт непромокаемой тканью, там стоят столик и стульчики, можно приходить и читать комиксы, которых у Жибе полно. И вообще там классно!

Они звали Юлю смотреть кабан, но она не пошла. И предпочитала зубрить французские неправильные глаголы, когда сестры вместе с Жибе сооружали очередной кабан в их огромном заброшенном, заросшем высокой травой саду, где было полно деревьев, усыпанных мелкой желтой очень сладкой сливой – мирабелью.

Юля сидела над книжкой, а из сада доносился хохот девчонок – и низкий, хриплый голос Жибе.

Слова он произносил ужасно неразборчиво, про таких говорят – у него каша во рту. Юля понимала Жибе с пятого на десятое и за это не любила его еще больше.

А как он одет! В какую-то ужасную майку и джинсы до колен, а темные волосы у него мелированы – некоторые пряди высветлены.

Жибе довольно взрослый, ему, наверное, лет двадцать, а он все время проводит с детьми. Лизе, как и Юле, двенадцать, Тане вообще десять. В деревне есть и мальчишки – Ксавье, Мишель, еще двое-трое, приехавших на каникулы к родственникам. Этим хотя бы по пятнадцать-шестнадцать, но Жибе водится только с девчонками-малолетками. Еще здесь живут Рашель и Клер, но их обеих родители на весь день увозят в центр досуга, что-то вроде наших городских школьных лагерей, в их школу в Нуайер (в Муляне нет своей школы, даже магазина нет, это совсем маленькая деревушка). А Таня и Лиза остаются. И Жибе к ним каждый день приходит, как будто к лучшим подружкам.

– Скажите спасибо, что у нас тут есть такой летний гувернер! – беззаботно хохочет тетя Марина, когда Юля начинает удивляться частым визитам Жибе. – Он просто задержался в детстве, оттого ему скучно со сверстниками, а с малышней интересно.

Но Юля считает, что сказать про человека «Он задержался в детстве» – это то же самое, что сказать «Он отстает в развитии». Жибе сущий ботан и тормоз! Как это он умудряется учиться в университете, да еще на медицинском факультете? Он хочет стать патологоанатомом. Это само по себе ужасно странно: кому охота возиться с трупами?! Вдобавок, Жибе предпочитает говорить, что станет доктором мертвых.

Жуткое название! Сразу представляется какой-то особенный доктор, к которому бредут одноногие, безглазые или вовсе безголовые мертвецы…

От этого у Юли мурашки по коже бегут.

Но именно за эти мурашки она многое прощает Жибе. Потому что больше всего на свете Юля любит бояться!

Вслед барсуку с ветвей высокого ясеня смотрела Мирабель. Смотрела – и сама себе дивилась…

У нее были некие особые привилегии, которые мог получить лишь тот призрак, кого не забыли люди и чье имя часто произносят. Ее имя звучало в мире живых чуть не каждый день: и из-за названия сливы, которая росла чуть ли не во всех бургундских садах, и из-за присловья «со времен красотки Мирабель», которое полюбилось жителям окрестных деревень.

Поэтому Мирабель была свободней и сильней многих призраков. Например, она могла передвигать предметы с места на место и даже, если хотела, могла оставаться незримой и для призраков, а не только для людей. А еще она могла выходить из могилы днем, но, разумеется, прячась в густой тени и ни в коем случае не попадая под смертоносный солнечный свет.

Мирабель всегда держалась скромно и не кичилась своими возможностями. Она никогда ни с кем не ссорилась и не вступалась за людей, которым досаждали призраки. Даже за жертв вампиров не вступалась. У каждого своя судьба, и не привидению девушки-самоубийцы менять чужую участь.

Почему же она защитила человека, на которого намеревался наброситься оголодавший призрак? Что заставило ее это сделать?

Жалость? Странно…

Она положила призрачную руку на призрачную грудь, где когда-то, во времена незапамятные, билось бедное сердечко живой красотки Мирабель. Эта девушка была отчаянно влюблена, она знала горе и счастье, печаль и нежность…

Вот! Вот название чувству, которое заставило ее спасти человека! Она ощутила к нему нежность!

Но почему? Кто он?

Мирабель не знала…

Ну да, Юля любила бояться! А чем это плохо – бояться и дрожать? Это ведь ужасно приятно – когда у тебя замирает сердце, а к спине словно бы чьи-то ледяные пальцы прикасаются. Хочется обернуться, но этого делать нельзя ни в коем случае (недаром во всех сказках говорится: «Иди вперед, но не оглядывайся!»): а вдруг за спиной кто-то стоит, кто-то мертвенно-бледный, и тянет к тебе руки, и ты пытаешься убежать, но руки все длинней и длинней, и наконец ты схвачена, и руки медленно подтягивают тебя к ужасному чудовищу, и ты видишь оскал его голого черепа с пустыми глазницами и кривыми окровавленными зубищами, которыми этот полусгнивший вампирюга намерен впиться в твое беззащитное горло…

Ух, кайф!!!

Но еще больше, чем бояться сама, Юля обожала пугать других. Самым любимым ее развлечением было на ночь глядя кому-нибудь позвонить и загробным голосом провыть какую-нибудь страшилку.

Одна беда: одноклассники и друзья уже отлично знали, зачем им в такую позднотищу звонит Юля Комарова, и просто не отвечали. А некоторые вообще заблокировали ее звонки – занесли номер в черный список.