Лаора

Глава 1. Рождение в пустыне

Пустыня, где родилась Лаора, не прощала ошибок. Днём она шипела горячим ветром и забивала песком зубы, ночью звенела холодом так, что скрипели костяшки пальцев. Среди редких акаций стоял маленький посёлок из глиняных домов и натянутых полотнищ – пристанище пастухов, ловцов ящериц и караванных проводников.

Лаора появилась на свет с рыжими, почти огненными волосами и лисьими ушками – знак, о котором старики шептались, но открыто не спорили: пустыня любит тех, кто умеет прятаться и нападать быстро. Отец работал проводником: по запаху и форме барханов находил старые русла и знал, когда ветер меняет характер. Мать сушила травы, лечила ожоги и пела негромкие, ровные песни, чтобы не распугать хрупкую ночную прохладу. Двое старших братьев гоняли коз и учились считать шаги между колодцами.

Дом был беден, но в нём пахло солью и горячим – любимыми запахами Лаоры. С детства она тянулась к пиалам с обжигающим бульоном и к ломтям вяленого мяса, посыпанного крупной солью.

«Горячее – жизнь, соль – память», – усмехался отец и, крупинку, сыпал её на язык дочери, будто давая клятву.

По вечерам братья спорили, какой зверь быстрее – пустынная лисица или длинноногая ящерица. Лаора, спрятавшись за дверным полотнищем, повторяла движения лисицы: мягкая посадка на стопы, короткий бросок, мгновенный разворот. Когти на руках у неё были острые от природы; мать учила подпиливать их камнем, чтобы не цеплялись за ткань. «Они для защиты», – говорила она. «Но если придётся – для добычи тоже».

Когда Лаоре исполнилось семь, пустыня стянула воздух тугой шкурой. Весенние туманы не пришли, колодец дал горькую воду, от которой ломило зубы. В ту неделю отец принёс домой карту, выжженную на коже, и сказал, не глядя в глаза жене:

– Пойдём к пересохшему руслу. Старики говорят, там ещё держится влага под глиной. Я вернусь быстро.

Утром он ушёл с обоими сыновьями. Мать не плакала; сложила в узелок сухари, ремкомплект для бурдюков, синий платок – талисман удачи, который надела Лаоре на плечи.

– Синий зовёт воду, – сказала. Девочка стояла на пороге, пряча ладони с когтями: ей хотелось идти вместе, но малую оставляли «присматривать за домом и травами».

Дни потянулись длинными лентами. На третий день ветер сменился на восточный – обычно это приносило прохладу, но теперь принёс пыль. На пятый день мать перестала растягивать еду. На седьмой повела Лаору к крайним барханам: взглянуть – не видны ли чёрные точки людей.

Пустыня была ровна, как выскобленная кость.

Ночью мать зажгла костерок и учила Лаору простым вещам, которые раньше казались игрой: как держать клинок ниже локтя, чтобы не блестел; как пахнет сырость под глиной; куда прятать лишнюю соль от соседей, если те начнут просить, а потом требовать. «Береги память», – повторяла она. «Соль – память».

Отец и братья не вернулись ни на восьмой, ни на девятый день. На десятый в посёлок пришёл караван – люди усталые, сбившиеся с курса. Начальник караванщиков спросил про проводника с двумя мальчишками. Услышав имена, отвёл взгляд:

– Видели следы у русла. Затем поднялась буря. Дальше была пустота. Прости.

После каравана ушла и мать – не к людям, а в песок. Она не вынесла тишины дома. Оставила Лаоре бурдюк, платок и слова: «Если мир не даёт воды – бери сама и не стыдись». Первые два дня без матери Лаора жила на сухарях, потом закончилась и вода.

Она вышла ночью, когда песок тёплый, а не обжигающий. Наученная отцом, шла барханом, а не низиной, чтобы ветер уносил следы. Нашла старую нору лисицы; там пахло шерстью и древней добычей. Девочка легла на живот и, вытянув когти, стала скрести глину до влажной прохлады. На ладони выступили капли – их оказалось достаточно, чтобы мозг перестал гудеть. Второй раз за водой она пошла к стоянке караванов. Пустая кувшинница висела на колышке. Рядом – бочка, окружённая верёвкой. Лаора знала: тронешь – придёт сторож. Но она уже слышала в горле хруст, будто там пересыпают горячий песок. Разрезала верёвку когтем, налила немного – и услышала шаги. Сторож оказался в шлеме, с тяжёлой палкой. Он не ругался, просто двинул так, что мир отплыл. Инстинкт сделал то, чего девочка ещё не понимала. Лаора ползком ушла под поваленный тент, отразила второй удар, вскинув предплечье, и полоснула по кисти сторожа. Кровь пахнула железом, сторож отшатнулся.

Лаора схватила бурдюк и, не выпрямляясь, нырнула в тьму между тюками.

Домой добежала, только когда услышала за спиной собственное дыхание и поняла – это не погони, а её сердце.

С того вечера мир разделился на «до» и «после». «До» – голос матери, ровный свет лампы, солёный бульон. «После» – счёт воды и семейные вещи, упакованные в один узел. Лаора перестала ждать. Она училась у пустыни тому, чему не успели научить родные.

Днём – покой в тени обрывов, ночью – разведка. Она метила путь маленькими кучками белых камней, чтобы находить тропы даже после ветра. Смотрела на небо: по расположению Чаши и Клинка знала, сколько ещё идти до рассвета.

Научилась подманивать ящериц и ловить их быстрым, почти кошачьим броском.

Когти служили лопатой, ножом, крюком; Лаора перестала стесняться их, как раньше, и научилась держать руки так, чтобы не выдавать их лишним блеском.

Через неделю она попыталась снова прийти к людям. В отдалённом шатре жили пожилая пара – торговцы солью. Старик, заметив девочку, не выгнал; налил кипяток в пиалу и посолил его щепоткой. «Так пьют моряки на далёких берегах», – сказал он задумчиво. Супруга мотнула головой: «Детям – молока бы». Но молока в пустыне не было. Старики рассказали про крайнее русло, гое иногда ночью выступает влага; про караваны, что пропадают, если идти напрямик; про «рыжую лисицу», виденную по следам на барханах – быстро и безошибочно. Лаора слушала и впервые заметила: когда говорят «лисица», старик кивает в сторону ее волос. Ей стало тепло и странно горько. Она спрятала за ухо синюю прядь – редкий цвет, что доставался ей от матери, – и спросила:

– Если лисица умнее охотника, это преступление?

– Это способ выжить, – ответил он. – Вопрос в том, что ты сделаешь, когда напьёшься и насытишься.

Ночью поднялась буря. Песок резал, как стекло. Старики укрылись, а Лаора выбежала – перевязать ослабевшую верёвку на их тенте. Ветер едва не унёс её, но девочка ухватилась за кол и, разодрав ладони, перетянула узел. Утром хозяйка молча вложила ей в руки узкий нож с треснувшей костяной рукоятью:

– Чтобы не всегда израненными руками.

Лаора ответила так же молча: сильнее зажала в ладони платок матери.

Со временем появилась невидимая карта – сеть троп и скрытых мест, которую знала только она. Там, где глина хранила ночную влагу, Лаора оставляла неглубокие ямки и крышки из плитняка; там, где днём нестерпимый жар, – проходы в тени под обрывами.

Иногда на вершинах барханов ей виделись далёкие тёмные точки – люди. Она не стремилась к ним, только прислушивалась: стоит ли подходить, если нужен обмен соли на сушёные корешки. В один из вечеров она нашла у старого русла распоротый бурдюк и следы, уводящие в сторону каменной гряды. Следы путались, как бы намеренно. На камнях – крошки солонины. Лаора наклонилась и поняла: это не случай. Кто-то хотел запутать тропу и оставить ловушку для тех, кто всматривается в землю. Девочка подняла взгляд – и увидела блеск стали.

Дальше всё произошло быстро. Камень скользнул к её ногам, из-за гряды вышел подросток постарше её – грязный, злой, такой же голодный. Он кинулся, рассчитывая, что она отвернётся от броска. Она не отвернулась. Клинок со свистом прошёл рядом, и Лаора, пригнувшись, ударила ребром ладони по запястью, а затем когтями – по ремню с бурдюком. Мальчишка упал, закашлялся пылью и заорал.

Этот крик услышал только ветер. Лаора стояла, тяжело дыша, и вдруг ясно увидела со стороны: двое детей, между ними – вода. Память о матери и отце кольнула так остро, что она отступила и бросила ему свой узелок с сухарями.

– Возьми и уходи, – сказала она. – Я не из тех, кто добивает.

Он всхлипнул, но побежал, оглядываясь. В тот вечер на небосклоне вспыхнули редкие грозовые огни. Лаора разожгла маленький костёр, согрела воду с солью и выпила её, прижимая к себе синий платок. Ей казалось, что огонь смотрит на неё, как зверь перед прыжком.

Наутро в посёлке заговорили о «огненной лисе», что спасла старикам шатёр и разогнала ловца у русла. Имя родилось раньше, чем легенда. Лаора слушала сплетни издалека и больше не прятала волосы. Пустыня приняла её – или просто признала равной.

Она ещё не знала, что путь дальше будет круче, чем любой бархан, и что горячее и солёное будут сопровождать её всю жизнь – как утешение, как наказание и как память. Но в тот день, когда солнце окончательно склонилось, Лаора сделала первый осознанный выбор: выживать не как добыча, а как охотник. И если в этом мире справедливость измеряется водой и огнём, она научится быть их мерой.

Так закончилось её детство – и началась история «Огненной лисы».

Глава 2. Кровавый воин «Огненная лиса»

Когда Лаора осталась одна, пустыня перестала быть просто домом. Когда-то она знала её как суровую, но привычную мать: ветер приносил запах соли и горячего песка, солнце палило так, что кожа трескалась, но рядом всегда был отец, мать и братья. Теперь же та же пустыня превратилась во врага и учителя одновременно. Каждый её шаг приходилось платить потом, болью и страхом.

Днём горячий ветер прожигал кожу, поднимая облака пыли, которые забивались в глаза и горло.

Ночью пустыня менялась: холод сковывал суставы, пальцы немели так, что трудно было держать даже кусок сухаря или бурдюк с водой. Лаора пряталась среди развалин глиняных домов, укрывалась под обломками стен, надеясь, что ни один зверь или человек не заметит её слабости. Днём искала хоть клочок тени от низкорослых акаций, где можно было перевести дыхание.

Еды не хватало. Она училась выживать, как могла: подкарауливала ящериц, ловила насекомых, выкапывала редкие корешки. Иногда ей везло найти гнездо пустынной птицы и выкрасть яйца.

Сначала отвращение душило её, когда приходилось есть сырое, но вскоре голод оказался сильнее брезгливости.

Но простое выживание быстро стало недостаточным. Лаора понимала: мир вокруг не станет ждать, пока она научится жить. Караваны, проходившие мимо, редко проявляли жалость. Одни смеялись над худым ребёнком, бросали ей камни, отгоняли от бочек с водой. Другие пытались схватить, чтобы продать в рабство. Тогда Лаора впервые поняла простую и страшную истину: пустыня милосерднее людей.

Каждый такой опыт оставлял на душе рану. Она начинала бояться не жажды и голода, а человеческого смеха, презрения и злобы. Именно тогда в ней проснулась осторожность. Она училась быть незаметной.

По ночам Лаора наблюдала за путниками издалека. Считала шаги, училась различать по голосам уставших и бодрых. Смотрела, как караванщики делят воду, как быстро засыпают у костров. Она наблюдала за охраной: кто стоит на страже, кто чаще дремлет, а кто пьёт больше всех. Всё это складывалось в картину, которая учила её главному – как оставаться в тени.

С каждым днём её движения становились тише, шаги мягче, а глаза зорче. Она училась прятаться даже среди скудных песчаных барханов, сливаясь с цветом земли. Она больше не была беззащитным ребёнком, который ждёт помощи. В ней рождалась охотница.

Но вместе с этим рождалась и ярость. Она вспоминала отца, который всегда находил старые русла рек и вёл караваны к воде. Вспоминала мать, что сушила травы и пела негромкие песни, чтобы ночь не казалась бесконечной. Вспоминала братьев, которые гоняли коз и спорили, кто быстрее посчитает шаги между колодцами. Всё это исчезло. Мир забрал её семью – и теперь требовал, чтобы она боролась одна.

Каждый раз, когда Лаора закрывала глаза, ей чудились их голоса. И тогда она сжимала кулаки, обещая себе: если этот мир решил отнять у неё всё, она возьмёт то, что нужно, сама. Пусть пустыня будет её врагом, но и её школой. Пусть люди зовут её чудовищем, если нужно. Она выживет.

Первая настоящая добыча пришла к Лаоре случайно. Ночь была холодной, ветер гонял по барханам песок, и девочка брела к лагерю караванщиков, надеясь украсть хотя бы крошку еды. Вдалеке мерцал огонь костра, и запах жареного мяса жёг ноздри, сводя живот от голода.

Она подкралась ближе, но один из молодых купцов заметил её тень. Мужчина вскочил, поднял кнут и шагнул к ней. В его глазах было не жалость, а злоба, смешанная с брезгливостью.

– Прочь, тварь! – выкрикнул он, замахиваясь.

Лаора оцепенела. Сердце бешено стучало, ноги не слушались. Но когда кнут взвился в воздухе, внутри что-то сорвалось. Она рванулась вперёд и полоснула когтями по его руке. Рана оказалась глубокой: кровь брызнула, мужчина закричал, а Лаора, не теряя ни мгновения, схватила бурдюк с водой и бросилась бежать в темноту.

Она бежала до изнеможения. Когда остановилась, дрожь всё ещё сотрясала её тело. В бурдюке плескалась вода – целое сокровище в её мире. Лаора припала к нему губами и впервые за долгие дни напилась вдоволь. Вода показалась слаще любого вина, и вместе с этим пришло новое понимание: жить можно только если брать силой.

Эта ночь изменила её. С каждой каплей воды она осознавала, что сделала. Она ранила человека. Возможно, убила. И вместо ужаса внутри росло чувство, похожее на освобождение. Если мир считает её зверем – пусть будет зверем.

На следующий день она проснулась другой. Внутри поселилось знание: ждать милости бессмысленно. С этого момента она должна брать то, что ей нужно, сама.

Сначала Лаора нападала осторожно. Она выбирала одиночных путников, чаще всего тех, кто засыпал у костра или отходил от каравана. Она подкрадывалась тихо, как тень, и действовала быстро: один удар когтями – и добыча была её. Иногда хватала только еду или бурдюк, иногда – убивала того, кто пытался сопротивляться.

Она не наслаждалась убийством, но и не отвращалась. В ней не было детской жалости. С каждым разом всё получалось легче, быстрее, точнее. Лаора поняла, что её слабое тело научилось быть острым оружием, а голод сделал её внимательной и беспощадной.

Первые слухи разнеслись быстро. Караванщики начали рассказывать о «рыжей лисице», которая появляется внезапно и так же внезапно исчезает. Люди находили следы когтей на телах своих спутников и не могли объяснить, откуда пришла напасть. Одни утверждали, что это дух пустыни, мстящий за погибших. Другие называли её чудовищем, жаждущим крови.

Лаора слышала эти истории издалека. Иногда смеялась горько: ведь никто не знал, что это всего лишь голодный ребёнок, которому не оставили выбора. Но со временем смех угас. Она сама начала верить, что легенда растёт и становится частью её.

В сердце Лаоры поселился новый страх: что однажды она перестанет отличать, где кончается девочка и начинается чудовище. Но каждый раз, когда в руках оказывалась еда или вода, она глушила этот страх. Я должна выжить. Это всё, что имеет значение.

С каждым месяцем Лаора становилась сильнее и беспощаднее. Пустыня проверяла её на прочность каждый день: палящее солнце жгло глаза, ночной холод сводил мышцы, песчаные бури сбивали с ног. Но именно в этих условиях рождался её характер. Она училась использовать всё, что попадалось под руку.

Сначала это были камни и палки. Её руки наливались силой от постоянного напряжения, и даже самый простой предмет в её ладони становился оружием. Потом она научилась подбирать ножи у мёртвых путников, а позже – обломки копий или короткие клинки, оставленные в песке. С каждым новым предметом она находила новый способ убивать или защищаться.

Но самыми страшными её оружиями оставались когти и скорость. Никто не ожидал, что худое тело девочки может двигаться так быстро. Она отточила каждое движение, каждую мышцу. Нападала внезапно и исчезала прежде, чем враг успевал понять, что произошло.

Иногда, проходя мимо ручьев или маленьких оазисов, Лаора ловила своё отражение в воде. Её взгляд задерживался на лице, перепачканном пылью, на жёлтых глазах, которые светились в темноте, на рыжих волосах, в которых прятались синие пряди, напоминающие о матери. Она смотрела на это отражение и не видела ребёнка. Она видела зверя. И сердце болезненно сжималось.

Но в ту же секунду она вспоминала слова матери о том, как нужно хранить соль «на чёрный день». В её памяти оживал отцовский голос, рассказы братишек. И тогда внутри поднималась ярость, которая не давала ей пасть духом.

– Если этот мир забрал всё, что я любила, значит, он сам виноват, – шептала она себе, сжимая кулаки.

Слухи о ней множились. Одни утверждали, что она дух пустыни, мстящий за погибших. Другие называли её чудовищем, которое пьёт кровь людей. Караванщики делились историями у костров, и каждый новый рассказ делал её образ всё страшнее.

Лаора не опровергала ни одно из этих слов. Наоборот, она поняла: страх – её оружие. Если враги боятся, значит, они совершают ошибки. Если они дрожат при мысли о встрече с ней, значит, у неё есть преимущество. И с каждым новым налётом её легенда крепла.

Но вместе с легендой крепла и её внутренняя борьба. Лаора ощущала, как тяжелеют её руки после каждого убийства. Иногда ночью, лёжа среди барханов, она слышала крики тех, кого убила. Они приходили к ней в снах: искажённые лица, вытянутые руки, кровь, смешанная с песком. Она просыпалась, дрожа от ужаса, и долго сидела в темноте, прижимая к себе колени.

Тем не менее, наутро снова брала меч или когти и продолжала путь. Потому что в её мире не было выбора. Её сердце билось в такт пустыне: беспощадно и ритмично.

Так рождалась «Огненная лиса». Не просто девочка, оставшаяся одна, а воин, чьё имя вызывало шёпот и страх. Легенда жила, и Лаора училась жить вместе с ней, принимая её как часть себя.

Однажды ночью, когда над пустыней висела тонкая луна и звёзды казались особенно близкими.

Лаора заметила огни лагеря. Это был небольшой отряд наёмников – четверо мужчин. Они перевозили бурдюки с водой, соль и мешки с вяленым мясом. Добыча была слишком ценной, чтобы пройти мимо.

Она долго следила за ними, притаившись за камнем. Смотрела, как они смеются, делят мясо, спорят о добыче. Один снял доспехи и бросил их рядом с костром, другой громко рассказывал истории, хвастаясь, сколько людей убил. Лаора сжимала зубы. В каждом из них она видела того купца, что хотел ударить её кнутом, или тех, кто когда-то гнал её прочь от воды.

Она ждала, пока костёр начнёт гаснуть, пока разговоры станут тише, пока первый из них захрапит. Сердце колотилось, дыхание стало ровнее. Она чувствовала, как песок под её ладонями холоден, а воздух натянут, как струна.

Когда настал момент, она двинулась. Подкралась ближе, как хищница. Первый мужчина даже не успел открыть глаз – её когти полоснули по его горлу, и кровь залила песок. Второй успел схватиться за меч, но Лаора ударила его ногой в колено. Хруст кости, крик, и он рухнул. Она добила его коротким клинком, вырванным из его же руки.

Третий поднялся, закричал, но девочка прыгнула вперёд и перерезала ему сухожилия. Он упал, корчась от боли. Последний, самый крупный, схватил топор и бросился на неё. Их бой был долгим и отчаянным. Он был сильнее, выше, каждое его движение могло закончиться её смертью.

Но Лаора двигалась быстрее. Она уклонялась, царапала, кусала, била когтями и оружием.

Удар топора задел её плечо, и впервые она почувствовала вкус собственной крови во рту. Эта боль придала ей сил. В ярости она вцепилась в шею наёмника, повалила его и вонзила клинок в сердце. Он замер, и тишина вновь вернулась в лагерь.

Лаора стояла среди тел, тяжело дыша. Руки дрожали, рана жгла плечо, но добыча была её. Она обобрала мешки, собрала бурдюки и оттащила их в тень барханов. Но вместо радости почувствовала пустоту.

Она сидела рядом с мёртвыми телами долго, дольше, чем когда-либо. В голове звенели слова матери: «Береги память». И Лаора впервые за долгое время задумалась: а что она бережёт?

Память о семье или память о боли?

Она смотрела на мёртвых и не чувствовала жалости. Но где-то в груди ныло. Её мать учила хранить соль, отец учил искать воду, братья учили смеяться. Она хранила всё это. Но вместе с этим в её сердце крепло и другое – воспоминания о криках врагов, о крови, о боли, что она причиняла.

Этой ночью Лаора поняла: её жизнь теперь связана с кровью. Но даже в этом она обязана хранить то, что осталось от семьи. Если память будет тянуть её к свету, она не позволит тьме поглотить всё до конца.

После той ночи Лаора изменилась окончательно. Бой с наёмниками стал для неё испытанием, которое разделило жизнь на «до» и «после». Она больше не была ребёнком, который просто крадёт еду и убегает. Теперь она знала цену крови и умела брать её без колебаний.

Слухи о «рыжей лисице» росли с каждым месяцем. Караванщики рассказывали друг другу истории о странном существе, которое появляется внезапно и исчезает в темноте, оставляя после себя мёртвых и следы когтей в песке. Одни говорили, что это демон, другие – что девочка, проклятая за грехи своего рода. Но все сходились в одном: встреча с «лисой» означала смерть или потерю.

Даже дети, играя у колодцев, пугали друг друга её именем.

– Осторожнее, а то придёт Огненная лиса и утащит тебя в ночь! – шептали они.

Эти слова доходили и до самой Лаоры. Сначала она пыталась отмахнуться: «Они не знают, кто я на самом деле». Но потом поняла – легенда стала её оружием. Пусть её боятся, если это помогает ей выжить. Пусть имя её звучит как проклятие, если оно удерживает врагов от лишних шагов.

Она начала нападать не только ради еды и воды. Теперь её цель была шире. Она выбирала тех, кто обижал слабых. Торговцев, обманывающих бедняков, или наёмников, грабивших деревни. Каждый раз, когда кровь таких людей орошала песок, Лаора ощущала странное удовлетворение. Ей казалось, что она вершит справедливость, хотя понимала: это лишь отголосок её собственной боли.

Но были и другие ночи. Когда в жертву попадал тот, кто просто оказался не в том месте. Когда в её руках умирал человек, который не сделал ничего дурного, кроме того, что оказался рядом. Эти ночи были самыми тяжёлыми. Она просыпалась в холодном поту, слыша их крики во сне. Но утром снова брала клинок и продолжала путь.

С каждым днём её движения становились ещё точнее. Она научилась предугадывать поведение противников, чувствовать страх до того, как они поднимали оружие. Ветер пустыни словно шептал ей, где враг, а где добыча. И в этом шёпоте она находила утешение.

Однако чем сильнее крепла легенда, тем больше росла её одиночество. Люди боялись даже смотреть в её сторону. Деревни закрывали ворота, когда замечали её силуэт вдалеке. Никто не протягивал ей хлеба, никто не предлагал воды. Даже когда она спасала кого-то от налётчиков, благодарности не было. Только страх.

Однажды вечером, сидя у костра, Лаора задумалась: может, они правы? Может, она действительно стала тем чудовищем, о котором рассказывают? Её руки были в шрамах и крови, глаза – полны усталости и гнева. Она не помнила, когда в последний раз смеялась или плакала.

Но потом она достала из-за пазухи кусочек ткани – обрывок старого покрывала, что когда-то принадлежал её матери. Сжала его в ладони и прошептала:

– Нет. Я не чудовище. Я просто та, кто должен жить.

И огонь костра отразился в её глазах, как пламя, готовое сжечь всё вокруг, но не угаснуть.

Со временем прозвище «Огненная лиса» стало неотъемлемой частью её жизни. Она слышала его повсюду: в испуганных шёпотах караванщиков, в проклятиях купцов, в сказках, которыми матери пугали детей. И чем чаще оно звучало, тем сильнее Лаора понимала – это не просто клеймо. Это её броня.

Когда путники видели вдалеке рыжие отблески её волос и огонь в глазах, они сразу знали: перед ними не человек, а легенда. Одни пытались бежать, другие хватались за оружие, но все уже проигрывали, потому что страх сковывал их раньше, чем начинался бой.

Лаора научилась пользоваться этим. Иногда ей даже не приходилось поднимать меч: стоило шагнуть в круг света костра, и враги разбегались, бросая всё. Так она добывала воду, еду, одежду. Пустыня наконец перестала быть её палачом – теперь она сама стала её духом.

Но с этим пришло и другое осознание: она больше никогда не будет прежней. Даже если найдётся место, где люди не знают её имени, она всё равно будет нести его в сердце. Легенда жила в каждом её движении, в каждом взгляде, и от неё не было спасения.

Однажды ночью она наткнулась на группу молодых пастухов. Они потерялись в барханах и умирали от жажды. Когда Лаора появилась из темноты, мальчишки закричали и начали молиться, думая, что это их конец.