Антология современной поэзии и прозы «Мы»

Вздрогнув, я отчётливо представил, как левый приток холодной непокорной Ангары Китой поглощает моё тело, и тогда сделал два коротких шага назад и покрепче затянул на шее шерстяной шарф. Он кололся, и от этого стало немного теплее, хотя меня по-прежнему била мелкая дрожь. А она всё бормотала и бормотала, не ведая, что именно сейчас спасла чью-то жизнь.

Я шёл на её голос, как бездомный пёс на приманку. Запнулся о камень и матюгнулся, как мне казалось, про себя, но она услышала и замолчала.

Потом послышалось встревоженное:

– Кто здесь?

– Не бойтесь… – Приближаясь, я старался отвечать как можно спокойнее. – Вам ничего не грозит. – Действительно, какую опасность может представлять человек, который пять минут назад мог лежать на дне реки или, в лучшем случае, плыть по бурному течению!

«Плыть по течению было бы куда интересней, чем кормить раков, – неожиданно промелькнула абсурдная мысль. – Хотя какие осенью раки? Они, скорее всего, уже улеглись спать в норы. Да и какая осень, если к концу месяца река, по всем прогнозам, должна покрыться тонким льдом». Точных сведений о том, когда раки залегают в спячку, у меня не было. Да и вообще, обитают ли они в Китой, мне было неизвестно. Рыба водилась в изобилии, а вот раки…

Я выудил из кармана пальто телефон и включил фонарик. Луч света заставил её зажмуриться. Она тряхнула головой, и рыжие локоны полыхнули ярким пламенем.

На ней был вязаный берет. Такие никто сейчас не носит. «Немодный, бабушкин, наверное», – оценил я, уставившись на крупно вывязанные петли незамысловатого узора.

И сделал ещё несколько осторожных шагов, не желая напугать её. Раздался дрожащий голос, похожий на дребезжание струны скрипки пикколо.

– Вы кто? – снова спросила она, не видя меня и боясь, что ответа не последует по причине того, что я не более чем говорящий призрак.

– Просто прохожий. Заблудившийся. Но теперь, кажется, нашёл что-то куда более странное, чем я сам… – ответил я, намекая на неё в старомодном берете. Не мог же я сказать, что пришёл сюда топиться. Как-то несерьёзно, почти по-детски звучало это слово – «топиться»… В моём-то возрасте можно было придумать что-нибудь более оригинальное.

Она замолчала, и я видел, как блестят, отражая свет фонарика, её глаза. Их цвет не получалось определить, потому что при таком освещении всё кажется неправдоподобным. Что в них было? Смесь страха, удивления и ещё чего-то очень необычного. Я пока не понимал, что это, но уже жаждал познать. Жаждал так, что противно защемило в паху.

– Что ты сейчас бормотала? – спросил я, как будто это интересовало меня больше всего. Ни кто ты, ни зачем ты здесь, а что бормотала! Странно было задавать такой вопрос, но именно его я и задал.

Она взглянула из-под берета и тихо ответила:

– Это… это обычная скороговорка…

– Не очень похоже. – Слушая её бормотание в темноте, я как раз таки думал о скороговорке, но почему-то сказал, что непохоже. Тут же зачем-то попытался вспомнить детские скороговорки, какие знал. «Шла Саша по шоссе…», «Ехал Грека через реку, видит Грека в реке рак…» Опять я о раках… Сегодня, по всему, мне никак от них не отделаться. Постарался отогнать мрачные мысли о членистоногих, точащих мои ноги острыми хитиновыми зубцами. Раки представлялись мне большими и почему-то красными. Как лангусты или омары на блюде. Они отрывали клешнями мои пальцы, но крови не было. И то хорошо!

– Вы меня разоблачили, – согласилась она. – Это не скороговорка, а заклинание. Для защиты… этого места…

«Этого места?! Обычный мост. Что в нём такого? Если не считать, что с него не раз и не два кто-то когда-то, несомненно, уже сигал вниз, – подумал я и почувствовал, как лёгкий холодок снова пробежал по спине. – Статистику утопленников на земле никто, конечно, не вёл, в чём я был абсолютно уверен. Но сегодня в небесной канцелярии одного не досчитаются. Это неоспоримый факт».

– А я думал, здесь никого никогда не бывает, – сказал я, продолжая светить фонариком и стараясь разглядеть её лицо под нелепым беретом. Соврал, конечно. Этот мост представлялся идеальным местом для совершения акта утопления.

Она улыбнулась так осторожно, как будто боялась, что её улыбка будет неверно мной истолкована.

– Почти никого. Почти никогда. Но иногда сюда приходит тот, кто ищет что-то давно потерянное.

Она была гораздо моложе меня, лет на двадцать, наверное. Вполне могла сойти за дочь. Но детей у меня не было, и поэтому в этом качестве я её сразу не воспринял.

Я молча кивнул, напрочь забыв о том, что в темноте любые движения почти незаметны. Говорить почему-то больше не хотелось. Здесь, на старом мосту над чёрной Китой, слова казались лишними. Да и какие могут быть слова, когда само название реки означает «волчья пасть». Древняя легенда рассказывает, что Китой был тайно влюблён в красавицу Ангару. Он вздыхал и мучился, но не осмеливался признаться ей в своих чувствах. И когда Ангара помчалась к Енисею, сбежав от отца Байкала, Китой устремился за ней. Вслед ему кричали: «Куда ты? Куда мчишься?» А он с тоской в ответ: «К то-о-ой! К то-о-ой!» И доносилось, и слышалось: «Ки то-о-ой… Китой…»

Девушка сжала тонкие, белевшие в темноте пальцы на ремешке тканевой сумки, болтающейся на уровне бедра, и закрыла глаза. А когда открыла, испуганный и одновременно волнующий блеск всё ещё жил в них. Или мне это только казалось. Но в паху по-прежнему что-то не давало покоя.

Я убрал вспотевшую ладонь в карман, вытер её о подкладку и почти шёпотом спросил:

– Ты тоже что-то потеряла?

Она качнула головой.

– Вы ведь тоже что-то ищете? – произнесла она так уверенно, что мне на миг захотелось рассмеяться и ответить ей что-то типа «ищу вчерашний день» или «кто ищет, тот всегда найдёт», или «ищу на жопу приключений» (это было бы грубо, зато честно), но я только сильнее вцепился в свой колючий шерстяной шарф. «И почему я выбрал именно его?» – промелькнул в голове глупый, не к месту и не ко времени заданный вопрос о шарфе. Я тупел на глазах.

– Уже и не помню что! Кажется – себя. – Я действительно забыл о том, как и зачем ноги принесли меня сюда час назад. Мысль о том, как раки гложут моё посиневшее от холода тело, стала далёкой, словно пришедшей из прошлого века.

Лёгкий порыв ветра с влажным запахом тины заставил девушку прижаться к довольно крепким на ощупь перилам моста, и рыжие локоны взметнулись, будто крылья огненной птицы. Мой фонарик моргнул и потух, но я успел заметить: она смотрит не на меня, а куда-то вдаль, через реку, в ночь.

– А место… – Она вероятно хотела что-то рассказать, но не закончила, а я не решился спросить, от кого нужно защищать это место.

Под мостом что-то хрустнуло. Я вздрогнул. Она тоже.

Одновременно склонившись, мы посмотрели в тёмную «пасть» Китой и поняли: эта ночь для нас только начинается и будет длиться бесконечно долго, стоит захотеть.

– Пойдёмте, – сказала она, приблизившись вплотную, и взяла меня за руку. Ладошка была маленькая и тёплая, как у ребёнка.

В эту минуту меня совершенно не интересовало, куда идти и зачем. Я шёл, как агнец на заклание, безропотно следуя за ней.

Вскоре мост, первоначально казавшийся очень длинным, закончился, и мы вышли на трассу, освещаемую фонарями. Туман спустился очень низко к земле, и свет едва пробивался сквозь него, рассеиваясь во влажном воздухе. По ощущению было около двух часов ночи. Ни машин, ни запоздавших пешеходов, на удивление, не было. Всё как будто вымерло.

Мы шли по обочине, и каждый наш шаг отдавался гулким эхом в безмолвной пустоте. Туман сгущался, обволакивая плотным одеялом, и свет фонарей превращался в разбросанные пятна, едва различимые в серебристой мгле. Обычно в такие моменты что-то происходит. По крайней мере, этого ждёшь.

Она не отпускала мою руку – держала крепко, но без давления. В тишине я слышал только собственное дыхание и шорох щебня под ногами.

– Я Вероника, – неожиданно сказала она и прижалась ко мне так, что я смог в деталях рассмотреть её лицо и даже почувствовал запах. – Можете называть меня Никой, если хотите, а можете Верой.

Верхняя губа у неё обычная, а нижняя пухлая, как у капризного малыша. А глаза – миндалевидные и зелёные, с прямыми, как у телёнка, ресницами. Косметики – ноль. Бабушкин берет неуклюже сполз на лоб, и она поправила его, откинув волосы назад.

– Игорь, – представился я и слегка потряс её руку. Не знаю, зачем я это сделал.

– Просто Игорь? – переспросила она, разглядывая мою седую прядь на чёлке.

– Да, для тебя просто Игорь. Громов моя фамилия. Отчество приберегаю для подчинённых, – решил пошутить я фразой из фильма. Получилось не очень удачно. – И давай на «ты». Не такой уж я древний, как представляется. Согласна?

Она усмехнулась. Верхняя губа дрогнула, а нижняя стала ещё пухлее.

– Ты когда-нибудь замечал, что время имеет способность останавливаться? – легко перейдя на предложенное «ты», спросила она едва слышно, словно опасалась нарушить хрупкую магию ночи.

Я покачал головой, и Вероника улыбнулась – на этот раз без страха, почти нежно. Я инстинктивно обнял её за плечи, и мы пошли по направлению к пятиэтажным постройкам нового микрорайона на окраине города.

Александр Анюховский

Забытое лето

Бродит ещё за околицей где-то,Тихо шурша пожелтевшей листвой,Всеми как будто забытое лето —Лето, в котором мы были с тобой.Рвали вдвоём лепесток у ромашкиИ над «не любит» смеялись шутя.В небе парили, как вольные пташки,Вместе до пика блаженства дойдя!Падал, кружась, лепесток белоснежный,Мы же беспечно летели в закат…Осень пришла как-то тихо, небрежно,Летний закончив любви маскарад!Что же, ничто под луною не вечно!Ветром осенним уносит любовь.То, что казалось вчера бесконечным,Станет лишь эхом забытых стихов!

Босоногая память шагает

Босоногая память шагаетПо пригоркам далёких надежд,А вокруг целый мир увядает,Скинув зелень вчерашних одежд!Всё пройдёт, и сойдёт позолота,Припорошит поля серебром…И что будет, мне знать неохота,И всё чаще блуждаю в былом!Там милее и ярче пейзажи,И не хлёстки ветра перемен.Лишь с годами всё больше поклажи,Всё трудней подниматься с колен!

Мне летних дней совсем не жаль

Мне летних дней совсем не жаль,Их благодарно отпускаю,И уж закрыв глаза, вкушаюЯ мудрой осени печаль.Где жёлтый лист вослед кружит,А облака сорят дождями,И солнце хладными лучамиГулять нас в парке не манит.Под пледом в доме у окнаЯ буду пить горячий кофеИ рассыпать небрежно строфы,Довольный осенью сполна.

Молю о жалости

Идут года стенаний и позора,И мук душевных, что лишают сил.Я у себя украл – я хуже вора!Я бросил то, что истово любил!Дамоклов меч подвешен надо мною,Он выкован из подлости моей.У ног твоих склоняюсь головою,Моля о капле жалости твоей!Я знаю – мне не вымолить прощенья,Как не прощён и предавший Христа!Лишь рваная душа во искупленьеВ земной темнице ада заперта!

Моему «другу»

Где ты, мой «друг», гуляка и повеса?Какие ветры дуют в паруса?Душа твоя всё так же омут беса,Иль в ней давно ликуют небеса?Я шёл вослед, копируя движеньяТвоих ужимок, рожиц и гримас,И пряча стыд за маскою презренья,Чужую боль не видел я подчас.Лилось вино хмельными вечерами,Пустых речей холодный водопад…И клятвы вечной дружбы между намиПод слоем пыли в памяти лежат……Порой устав от суеты и стресса,Уйдя в себя, я слышу голоса.Я слышу слева громкий хохот беса,А справа тихо плачут небеса!

До свидания, лето!

Улетает лето на воздушном шаре,Ждёт за горизонтом золотая даль.Мне вчера казалось: вот оно в разгаре,А сегодня слышу осени печаль.Хоть пестрит поляна поздними цветами,Облака над нею стали тяжелей,И спешат собраться и проститься с нами,Улетая к югу, клинья журавлей.Улыбаясь, лето расстаётся с нами,Ведь оно вернётся, нужно только ждать!И я верю, лето для меня и мамыНа воздушном шаре прилетит опять!

На рассвете

На рассвете печаль исчезает:Мир спокоен и Богом храним.И звонарь благодать разливаетС колокольни трезвоном своим.Льётся звон, заполняя собоюПустоту, что зияла в душе.Тихо тает туман над рекою,Ветерок загулял в камыше.Как прекрасна земля на рассвете —Белорусская наша земля!..При лампадки мигающем светеПомолюсь Богородице я!Попрошу у неё я немного:Лишь улыбок на лицах детейИ подольше встречать у порогаСамых главных, любимых людей!

Я лечу

Я лечу в синеве бескрайней.Я парю над землёй цветущей.И о той, что всего желанней,