Дом с водяными колесами

– Не обращай внимания.

– Хорошо, – ответила она слабым голосом и снова начала толкать коляску.

Коридор заворачивал направо и тянулся вдоль наружной стены до угла северо-восточной оконечности здания. Мы называли эту часть северным коридором.

Стоило пройти кухню и комнаты для прислуги, как северный коридор расширялся в два раза направо в сторону внутреннего двора. По прямой до двери пол был покрыт серым ковром. Пол в расширенной части был выложен деревянным мозаичным паркетом, а на стенах с равными интервалами находились окна во внутренний двор.

Напротив на левой стене висели рамы различного размера. В них находилось множество картин маслом. Это были фантастические пейзажи, запечатленные на холсте «чувственным глазом» гениального художника Иссэя Фудзинумы.

Опять сегодня должны были прийти эти трое. С явным намерением посмотреть на эти картины и, если повезет, приобрести их.

В этом особняке гостей принимали только раз в году. 28 сентября. В день годовщины смерти Иссэя Фудзинумы, и только в этот день.

Кстати, о годовщинах смерти. Сегодня также день, когда последние минуты встретила та домработница, Фумиэ Нэгиси. Ну а завтра, 29-го, будет день, когда этот свет покинул бывший когда-то учеником Иссэя Фудзинумы Синго Масаки…

– Стоит ли мне попросить Курамото поставить цветы в столовой? – немного внезапно заговорил я.

– Цветы? – Юриэ слегка удивилась и задумчиво наклонила голову. – Зачем?

– Чтобы почтить мертвых, – ответил я тихим голосом. – Особенно его смерть, Синго Масаки. Что думаешь?

– Прошу, не говори об этом. – Юриэ впилась чистыми, как стекло, и наполненными налетом печали глазами в мою белую маску. – О таких печальных вещах…

– Печальных?..

Искривив губы в самоуничижительной усмешке, я неизбежно вернулся мыслями к событиям годичной давности.

Спальня Киити Фудзинумы

(8:30)

Он проснулся как обычно.

Из окна, выходящего на восток, во внутренний двор, через янтарные шторы в комнату проникали яркие лучи утреннего солнца. Если хорошенько прислушаться, то в тишине можно было услышать слабое щебетание диких птиц, живущих в горах. К слабо уловимому звуку журчания воды примешивался…

Тудум-тудум…

…Грохот водяных колес, вращающихся в западной части здания. Мирное утро.

Прошлым вечером в новостях сообщили о приближении тайфуна под каким-то там номером. Из-за его влияния сегодня во второй половине дня в регионе Тюгоку должны были начаться дожди…

Он медленно приподнялся на широкой кровати.

Половина девятого.

Часы на стене показывали то же время, в которое он обычно просыпался.

Он облокотился на изголовье кровати и потянул правую руку к прикроватному столику. Он взял свою старую трубку из шиповника и набил ее листьями. Вскоре вместе с дымом кремового цвета комнату заполнил мягкий аромат.

Три дня назад он простудился и у него поднялась температура, однако сейчас, похоже, все наладилось. К нему вновь вернулся вкус табака.

Продолжая выпускать дым, он медленно закрыл глаза.

28 сентября. Вот этот день снова настал и в этом году. Как обычно, в этот особняк после полудня пожалуют четверо мужчин. Эти четверо – Гэндзо не переносим, Сигэхико Мори, Нориюки Митамура и Цунэхито Фурукава.

Само собой, их ежегодный визит не мог быть приятным событием для него, живущего в особняке посреди гор и сторонящегося чужих глаз. Можно было и вовсе сказать, что их визит был ему в тягость. Отчасти он и впрямь испытывал такие эмоции, однако…

С другой стороны, фактом было и то, что он отрицательно относился и к этим своим чувствам тоже. Если бы он захотел, он мог бы без лишних споров отменить их приезд. Он думал, что отсутствие такого решения за эти годы свидетельствовало о чем-то похожем на своеобразные угрызения совести.

«Во всяком случае…»

Закрыв глаза, он сделал короткий вздох.

«Эта шайка сегодня снова придет. А раз это уже решено, то ничего и не поделаешь».

Он не собирался подробно анализировать свое извращенное душевное состояние.

Он находил их визит обременительным, но все же хотел его. Вот и все.

Без пятнадцати девять.

Телефон на прикроватном столике зазвонил. О начале сегодняшнего дня объявил очень слабый, звучащий словно из-под одеяла, тусклый голос.

– Доброе утро, господин. – Голос принадлежал как обычно невозмутимому дворецкому Сёдзи Курамото. – Как ваше самочувствие?

– Кажется, лучше.

– Вскоре завтрак будет готов. Где бы вы хотели отведать его?

– В столовой.

Он положил трубку на подставку и принялся самостоятельно одеваться. Снял пижаму, надел рубашку и штаны, а сверху накинул халат. Закончив с основным, на обе руки надел перчатки из белой ткани. Последним же шло лицо.

Маска.

Вероятно, всю его, Киити Фудзинумы, жизнь, все его существование последние двенадцать лет символизирует именно она.

Маска.

У него, как бы сказать, нет лица. Для того чтобы скрыть ему самому ненавистное его настоящее лицо, он носит эту маску постоянно. Белая маска, изображающая лицо, которое должно быть у хозяина этого особняка. Ощущение резины, словно приклеенной к коже. Холодная посмертная маска, нацепленная на живое лицо…

Без пяти девять.

В дверь между спальней и гостиной постучали.

Когда он ответил «входи», дверь открыли дубликатом ключа и в нее вошла невысокая приземистая женщина. На ней был чистый белый фартук.

– Доброе утро. – Это была живущая в особняке домработница Фумиэ Нэгиси. – Я принесла лекарство. Как ваше самочувствие? А, вы уже переоделись? Вам завязать галстук? Ой, вы опять курили. Это вредно для здоровья. Хотелось бы, чтобы вы хоть раз прислушались к моему совету.

Фумиэ было 45 лет. Она была старше его на 4 года, но в ней совершенно не ощущалось той же усталости. На ее весьма круглом лице были широко распахнуты большие глаза, а ее пронзительный голос звучал необычайно резво.

Он ушел от ответа безэмоциональным выражением на белой маске и начал вставать с кровати.

– Я сам справлюсь, – буркнул он хриплым голосом и своими силами перенес исхудавшее слабое тело на инвалидную коляску.

– Вот лекарство.

– Уже не надо.

– Нет, нет. Так нельзя. Для верности пропейте еще один день. К тому же сегодня придут гости. Поэтому надо быть осторожнее обычного.

Делать было нечего, так что он взял протянутую таблетку и запил водой из тут же предложенного стакана.

Фумиэ удовлетворенно кивнула и начала толкать коляску, держа за ручки сзади.

– Ванну пока принимать нельзя. Сегодня еще понаблюдаем за вашим состоянием, а потом пожалуйста.

На этих словах он приуныл. Хотелось бы, чтобы она могла немного спокойнее к этому относиться, но опыт бывшей медсестры способствовал тому, что она становилась очень придирчивой, когда дело доходило до проблем со здоровьем.

Она была заботливой и дружелюбной женщиной. В прошлом ей не повезло с браком, но она даже на миг не показывала боль от переживаний. В ней не было и грамма неловкости. Начиная с помощи в купании и уходе за волосами и заканчивая заботой о здоровье – все дела по хозяйству в особняке, которые касались ее, она выполняла надлежащим образом, однако…

Ее нельзя было назвать бесстрастным «роботом», который мог на постоянной основе держать дистанцию с хозяином особняка, как это делал Курамото. Заветным желанием Киити было, чтобы она поменьше говорила и вела себя спокойнее.

– Пойдемте на завтрак? Ой, только никаких трубок. Оставьте ее здесь. Ну, теперь выдвигаемся.

Она покатила коляску, и они вышли из комнаты.

– Госпожа и Масаки-сама тоже уже встали и будут на завтраке.

– А Юриэ?

– Да, даже она. В последнее время она выглядит намного лучше. Это хорошо. И все же, господин, я думаю, что госпоже следует чаще бывать снаружи.

– Что? – Его лицо затвердело под маской, и он неосознанно обернулся к Фумиэ.

Вздрогнув, она открыла рот.

– П-простите…

– Неважно, – сказал он угрюмо и повернулся обратно.

Башенная комната (9:40)

После завтрака Юриэ Фудзинума вернулась в свою комнату в одинокой башне.

Она была непохожей на других красавицей, словно сошедшей с холста. Она обладала ясными черными глазами и нежными губами бледно-розового цвета, гладкой белой кожей и очаровательными черными волосами… В целом она была маленького роста, но в ней все чудесно сочеталось.

Юриэ было девятнадцать лет и должно было исполниться двадцать следующей весной. Возраст, когда в обществе уже перестают называть девочкой. Однако ее изящной фигуре по-прежнему было далеко до женственной зрелости, а выражение ее лица, будто стремящееся к чему-то далекому, было наполнено миловидностью, перед которой никто не мог устоять.

Красавица.

Это слово подходило как никому другому.

Одетая в лимонного цвета блузку Юриэ прислонилась к белой оконной раме и задумчиво бегала глазами по пейзажу за окном.

И вблизи, и вдали, куда ни посмотри, везде тянулись горы. Утопающая в зелени река текла и виляла среди них. По небу начали медленно расстилаться темно-серые тучи, поглотившие ряды вершин.

Скоро осень полностью вступит в свои владения и зелень на деревьях начнет потихоньку менять свой цвет. А затем придет зима. Зима, которая перекрасит все в долине, все, что видно с вершины этой башни, в ослепительно-белый цвет. Сколько раз ей довелось стать свидетелем подобной смены сезонов? Видеть ее из этого самого окна этой самой комнаты.

Этой комнаты… Комнаты на вершине башни, что на северо-западном углу особняка.

Комната была широкой круглой формы. Столовая внизу включала в себя два этажа, так что, по сути, эта комната находилась на высоте третьего этажа.

Стены были приглушенного жемчужно-серого цвета. На полу лежал светлый ковер с длинным ворсом. Потолок был сделан из досок глубокого коричневого цвета, а в центре висела большая люстра… Хоть за окном и был день, в комнате царил полумрак. Для такой просторной комнаты окна были слишком узкими.

Юриэ сидела на застеленной кровати, которая стояла в центре комнаты поодаль от окна. Южная часть комнаты была разделена стеной, в которой находилось две двери: к лестнице и в туалет с ванной. Слева от них находились коричневые железные двери лифта для хозяина этого дома, проводившего всю жизнь в инвалидной коляске.

Роскошная мебель была расставлена свободно. Шкаф для одежды и туалетный столик, полочка с безделушками, комплект мягкой мебели, пианино. На оставшейся поверхности стен было повешено несколько картин. Все они были фантастической живописью за авторством Иссэя Фудзинумы.

Десять лет она жила здесь. Все эти десять лет она проживала в этой башенной комнате, в этом особняке, в этой долине.

Десять лет назад… Юриэ было девять лет, и она училась в третьем классе. За два года до этого, в октябре 1973 года, ее отец Коитиро Сибагаки скончался на больничной койке. Он рано умер, когда ему был всего 31 год. Мама ушла на тот свет вскоре после рождения своего первого ребенка – Юриэ, так что, не имея близких родственников, она осталась одна-одинешенька.

У нее сохранились весьма смутные воспоминания о времени, когда умер отец.

Больничная палата с холодными белыми стенами. Пропитанная запахом лекарств кровать. Ужасно кашляющий отец. Окрасившая простыни кровь. Взрослые в белых одеждах взволнованно вывели ее из комнаты. А затем…

Следующим, что она помнила, были ее собственные всхлипы в теплые и сладко пахнущие руки. Она знала лицо человека, которому они принадлежали. Часто навещавший их дом до того, как папа попал в больницу, «дядя Фудзинума».

Вскоре после этого Юриэ переехала к забравшему ее Киити Фудзинуме. Ей сказали, что он попросил об этом, осознав приближение собственной смерти.

Киити Фудзинума… Единственный сын художника Иссэя Фудзинумы, у которого когда-то учился Коитиро Сибагаки.

Практически сразу после того как он забрал ее, Киити по своей вине попал в автомобильную аварию, которая оставила шрамы на его лице, руках и ногах. Киити покинул Кобэ, где он родился, и построил этот своеобразный особняк в ущелье. А Юриэ он вновь взял с собой и привез сюда.

С тех пор Юриэ десять лет росла практически запертая здесь.

Пейзаж, видимый из этого особняка, из этой комнаты, из этого окна… Без преувеличения можно сказать, что он стал почти всем известным ей миром. Она не ходила в школу, и у нее не было друзей, она даже не видела телевизора и журналов, а только жила эти десять лет, не зная, как дети того же возраста проводят свои дни под тем же самым небом.

В какой-то момент губы девушки начали исполнять прекрасную мелодию едва слышным голосом. Встав с кровати, она резво пошла к пианино.

Опустила маленькие пальчики на клавиши. И, как бы дурачась, начала подбирать ноты под напеваемую мелодию.

«Девушка с волосами цвета льна» Клода Дебюсси. Этой композиции ее обучил друг Киити, живущий в особняке уже полгода, – Синго Масаки.

Короткая композиция. Закончив играть слабо помнящими произведение пальцами, Юриэ пошла к балкону, оборудованному в западной части комнаты.

Воздух снаружи был неприятно сырым. Тепловатый южный ветер будто фонтаном ударил вверх и разметал длинные волосы. Звук воды, текущей по каналу ниже, и звук водяных колес, которые этот поток вращал, прозвучал отчего-то резче обычного.

Губы Юриэ задрожали. И совершенно отличным от того, которым она напевала Дебюсси, голосом она сказала:

– Страшно.

Быть может, ее скованное десятью годами невинности сердце впервые живо ощутило страх.

Сад перед домом (10:10)

Три огромных водяных колеса диаметром по пять метров продолжали вращаться.

Тудум-тудум-тудум…

Низкий тяжелый звук. Черные лопасти, взрезающие поток воды.

Три превосходных водяных колеса, построенные вплотную к западной части здания.

Их сила заставляла вспомнить о напряжении паровоза.

Скрывающий истинное лицо под белой резиновой маской Киити Фудзинума выехал в вымощенный камнем сад перед особняком и смотрел прямо на лицо этого своеобразного здания. Рядом с ним стоял мужчина в коричневых брюках и темно-серой рубашке, чинно скрестив руки на груди.

– Я вот о чем постоянно думаю, Фудзинума-сан, – сказал он, медленно опуская руки. – Эти водяные колеса словно… – Мужчина сделал паузу и посмотрел на реакцию уже какое-то время безмолвно сидевшего Киити.

– Словно что, а? – просочился через маску хриплый голос.

– Словно движутся наперекор течению времени, чтобы оставить твой особняк в этой долине.

– Хм. – Господин в коляске поднял лицо на собеседника. – Ты, как всегда, поэтичен.

Он издал горький вздох от невольно сорвавшихся с губ слов.

(Кто же превратил жизнь поэта в то, чем она стала?)

Его звали Синго Масаки, он был старым другом Киити. Масаки тоже родился в Кобэ и был младше Киити на три года; ему было 37 лет. Они познакомились в студенческие годы, когда были членами одного кружка, посвященного искусству.

У Киити не было таланта, как у отца, Иссэя Фудзинумы. Он всегда быстро сдавался как художник. Отучился на экономиста в местном университете, а после его окончания начал заниматься недвижимостью на деньги отца, добившись немалых успехов.

Масаки, наоборот, обладал выдающимся талантом и энтузиазмом художника, но под влиянием родителей поменял устремления и поступил в университет на юридический факультет. Однако по воле случая написанная им картина попала на глаза Иссэю Фудзинуме и получила горячую похвалу. Это стало судьбоносным моментом. Вопреки отцу, который работал в местной бухгалтерской конторе, он решил бросить университет. Вознамерился стать художником, поступив в ученики к Иссэю.

«Какая ирония судьбы, – подумал Киити. – Единственный сын талантливого художника стал бизнесменом, а сын простого бухгалтера – художником».

В то время он был охвачен ужасно сложными чувствами.

Хоть он сам и не обладал талантом писать картины, но никому не уступал в способностях оценивать истинную ценность произведения. В самоуверенных глазах Киити перспективы Масаки как художника казались безграничными. При сравнении с тогдашним учеником Иссэя и отцом Юриэ Коитиро Сибагаки разница между ними была очевидной.

Кисть Масаки обладала безудержным воображением, превосходящим даже учителя Иссэя, и могла открывать двери в удивительные миры. Кроме того, Киити считал, что в отличие от Иссэя, всецело делающего главной темой произведений свое «внутреннее видение», в полотнах Масаки было заметно твердое стремление запечатлеть реальность этого мира. Он видел в нем одинокого молодого поэта.

«И все же…»

Да, и все же в тот день… случившийся двенадцать лет назад инцидент полностью изменил Масаки и Киити.

Синго Масаки, от которого не было новостей почти десять лет, внезапно приехал в особняк в апреле с просьбой к Киити.

Он попросил не спрашивать о причинах. Не спрашивать о причинах и разрешить ему пожить здесь какое-то время.

Сразу стало понятно, что эта просьба продиктована неким безвыходным положением. Хотя он и сказал, что родители умерли и дома, куда можно вернуться, не осталось, но все равно что-то в этой ситуации дурно пахло. Подозрения доходили до того, что казалось, будто он бежит от проблем с законом, но в конечном итоге Киити с готовностью исполнил просьбу Масаки. Как будто бы он мог ему отказать.

– Юриэ в последнее время стала бодрее. Мне это сказала Фумиэ-сан, – произнес Киити, смотря на возвышающуюся слева башню. – Наверное, благодаря тебе.

– Мне? – немного удивленно переспросил Масаки.

– Видимо, потому, что ты ей очень нравишься, – с еле заметным кивком сказал Киити.

– Тогда хорошей идеей было снова начать играть на пианино. Похоже, она занималась этим с пяти лет.

– Она занималась короткое время до того, как отец попал в больницу.

– Она очень хорошо играет. У нее хорошая база, поэтому учить ее одно удовольствие.

– Вот и славно…

– Фудзинума-сан, неужели…

– М?

– Неужели ты, да беспокоишься по пустякам? – Масаки издал короткий смешок, поглаживая короткие усы. – Извини.

– Что такого удивительного?

– Нет, просто неужели ты, как муж Юриэ-сан, в чем-то необоснованно меня подозреваешь?

– Чушь.

Киити пристально посмотрел на друга из-под маски.

Тот обладал красивыми мужественными чертами лица. Он совсем не изменился… Нет, не так. Киити подумал, что при взгляде на Масаки становится ясно, что с его лица пропал прошлый блеск. Цвет кожи стал бледнее, а свет в глазах другим.

– Все в порядке. – Масаки спокойно покачал головой. – Не беспокойся.

– …

– Не беспокойся. Я в любом случае не могу видеть в Юриэ-сан женщину. Точно так же, как для тебя, ее мужа, она так никогда и не сможет стать «женой».

Киити, не находя слов, прикусил губу.

– Она ребенок все еще. Или же всегда им будет.

– Всегда?.. – Киити отвел глаза от лица друга. – Сердце Юриэ всегда оставалось закрытым. Все эти десять лет после того, как ее отец умер двенадцать лет назад и она начала жить в этом особняке.

– Но Фудзинума-сан, это…

– Я все понимаю. Это моя вина. Это я запер ее здесь… в этой башне. Чтобы не выпускать ее сердце во внешний мир.

– Из-за чувства вины?

– Совру, если буду отрицать.

– Я не собираюсь ничего говорить. – Масаки достал из кармана рубашки помятую пачку сигарет. – Думаю, что понимаю твои чувства.

– …

– Мне кажется, Фудзинума-сан, что для тебя Юриэ-сан стоит на том же уровне, что и произведения, оставленные учителем Иссэем. Ты ведь хотел бы запереть ее внутри пейзажей, написанных им?

У Киити задрожало горло, словно он начал задыхаться.

– Ты и впрямь поэт.

– Никакой я не поэт. – Масаки пожал плечами и закурил сигарету. – Да даже если так, все это осталось в далеком прошлом десятилетней давности.

Хоть Масаки и притворялся равнодушным, Киити почувствовал болезненную горечь, которую он прятал в душе.

«Тот инцидент двенадцать лет назад… Однако эта… горечь такая же, как у меня».

Тудум-тудум…

Звук беспрерывно вращающихся водяных колес слился со звуками той гибели.

Тудум-тудум-тудум…

Киити Фудзинума невольно закрыл уши руками в белых перчатках.

– Тучи собираются… – стремясь сменить тему, сказал Масаки и посмотрел на небо. – Ты смотри, как и говорили в новостях, после полудня начнется дождь.

Здание со стенами, которые напоминали о средневековом европейском замке. Со стороны его средневекового же вида красновато-серой каменной башни шли тучи, словно стекая в сад.

Солнце скрылось, и на окружавший особняк пейзаж легла огромная тень.

Перед садом

(10:40)

Если выйти из вестибюля, расположенного на юго-западном углу особняка, то слева, к востоку от здания, будет лежать веерообразный сад, построенный в виде лестницы, полностью вымощенной камнем и окруженной низкой изгородью из самшитов. Вокруг сада рос густой лес… Все выглядело темным и жестоким.

Юриэ помогала толкать коляску, и я спустился по невысокому пандусу. Мы прошли по мосту, перекинутому через канал справа, и направились к западной части здания.

Тудум-тудум…

Гремел низкий тяжелый звук. Черные лопасти разбивали потоки воды.

Мы глядели прямо на три огромных водяных колеса пять метров в ширину. Потом развернулись, спустились с некрутого склона, мощенного камнем, и вышли на лесную дорогу вдоль текущей вниз горной реки.

Северная часть префектуры Окаяма… Это здание под названием «Дом с водяными колесами» было построено посреди гор в месте, куда надо было ехать почти час на машине от ближайшей остановки в городке A**. Также доходили слухи, что дом называют Особняком Маски в честь живущего здесь хозяина с загадочной внешностью.

Тудум-тудум…

Созерцание продолжающих вращаться водяных колес особняка и их звуков уже стали частью ежедневного ритуала. Делая это, я медленно закрывал глаза и старался успокоить свою душу.

Тудум-тудум-тудум…

Как и всегда.

Лес вокруг зашумел под порывами ветра. Прозрачная вода непрерывно текла по каналу перед нами и горной реке ниже. А еще…

Тудум-тудум…

Звук трех водяных колес, вращающихся, чтобы вдохнуть жизнь в этот особняк.

Так эта долина стремилась окутать все оставшееся мне и, к моему страху, Юриэ время, заморозить и запечатать его здесь.

– Юриэ. – Обернувшись, я обратился к ней, ибо заметил слабый вздох, сорвавшийся с губ девушки, стоявшей вплотную к инвалидной коляске. – Что случилось? Ты плохо себя чувствуешь?

– Нет. – Юриэ легонько помотала головой. – Просто немного грустно.

– Грустно? – Я впервые услышал из ее уст это слово. – Тебе грустно вот так жить в этом месте?

– Я и сама до конца не понимаю, – проговорила она и кинула взгляд на башню, возвышавшуюся впереди слева. Ее лицо выглядело побледневшим. – Прошу прощения. Наговорила ерунды.

– Все в порядке. – Ответив так, я все равно заметил, что размышляю над тем, что могло стоять за этими словами.

Я прекрасно осознавал тотальное одиночество Юриэ. Она потеряла родителей еще в детстве и с тех пор более десяти лет провела без единого друга в этом особняке. В школу она тоже не ходила. И почти не бывала в городе. Все ограничивалось книгами, которые я ей давал. Даже телевизора до прошлого года она не смотрела.

Когда я трезво об этом думал, мне хотелось вызволить ее из замкнутого времени и пространства. Однако…

Как вообще это сейчас возможно?

Юриэ молча глядела на башню, в которой она была заперта столь долгое время. В ее профиле я видел лицо ее отца, Коитиро Сибагаки.

Он был одним из учеников Иссэя Фудзинумы. Хоть он и обладал мастерством, сочетающим в себе страсть и серьезность, в итоге так и не смог найти своего собственного стиля, оставшись учеником, искусно подражавшим работам Иссэя… Боюсь, что для него, ушедшего слишком рано, единственным шедевром стала дочь, Юриэ. Пускай это и жестоко, но думал я именно так.

Тудум-тудум…

Звук водяных колес за один оборот перенес мысли от смерти Коитиро Сибагаки из-за болезни к инциденту, случившемуся ночью спустя два месяца после этого.

Тудум-тудум-тудум…

Той ночью… Ночью 24 декабря 1973 года. В одной машине ехало трое: Киити Фудзинума, Синго Масаки и его невеста Кэйко Хоцута.

Была холодная рождественская ночь. Помолвленная пара была приглашена на вечеринку в тогдашнюю резиденцию Фудзинумы в Кобэ и уже направлялась домой.

Яростно дул ветер, засыпая снегом. Из-за внезапного похолодания мокрая дорога начала обледеневать.

Тудум-тудум…

Непрекращающийся звук вращения водяных колес следовал за звуками той ночи, той гибели.

Тудум-тудум-тудум…