- -
- 100%
- +
К прилёту каждой «вертушки» со спецгрузом в расположение полка из Москвы прибывал зелёный «уазик» с красными крестами на бортах. С Игорем всегда был один и тот же напарник, Владимир Костерин, в операции – «Костя», неразговорчивый коренастый парень с погонами старшего прапорщика – большой специалист по рукопашному бою, стрельбе из любого вида оружия и по езде на любом виде транспорта, включая управление вертолётом.
Пока всё шло по плану, «уазик» брал курс на юг, к Азовскому морю, но теперь Игорь вынужден был обосноваться в Ильинском. Он снял за бесценок избу на околице, от которой до полевого химсклада по дороге было пять, а по тропе через перелесок – не больше трёх километров.
Болотников оказался прикованным к своему объекту, как каторжанин к колоде.
***Сразу после августовского путча 1991 года Растопчин сам появился в Ильинском. За рулём подержанной «Лады» и в стареньком спортивном костюме генерал выглядел заурядным пенсионером-дачником.
Они выехали по просёлку на окраину леса, подальше от посторонних глаз и расположились в тени.
Генерал уселся прямо на траве и передал Болотникову ключи от машины:
– Дарю коня – пригодится!
Было заметно, что настроение у Растопчина далеко не радужное.
– Прости, но на этом подарки заканчиваются, – мрачно усмехнулся он, – должен тебе официально сообщить, что подполковник Игорь Николаевич Болотников погиб при выполнении специального задания, и останки его преданы земле. Подробности пропущу, но дальше жить тебе придётся опять под чужим именем. Мог ты себе представить, что станешь нелегалом у себя дома?
Игорь внимательно посмотрел на генерала:
– До чего же там у вас, в Москве, дошло?
– Ситуация развивается обвально: бесконечная болтовня, враньё и предательство. Обстановка в верхах – хуже некуда, чем всё закончится, я даже гадать не берусь!
Растопчин достал и вручил Игорю пакет с документами на имя Игоря Фёдоровича Лебедева.
В пакете была и трудовая книжка. Болотников, никогда раньше не имевший такой «ксивы», с интересом её открыл: одна единственная запись свидетельствовала, что её обладатель семнадцать лет безвылазно работал учителем физкультуры в деревенской школе, где-то далеко в Сибири.
Прочитав эту запись, Игорь невольно улыбнулся и вопросительно взглянул на генерала.
– Физрук?
– А ты бы хотел – учитель пения и танцев? – проворчал тот. – Я всё это сам тебе подбирал, сынок! Видишь – даже к имени привыкать не придётся!
Кстати, настоящий Лебедев полгода назад у нас в столице под электричку попал, скорее всего – просто по пьяни. Милиция так и не нашла, кому направить сообщение о смерти.
Растопчин извлёк из рюкзака два плотных бруска стодолларовых купюр, передал их Игорю и продолжил:
– Но милиция не нашла, а мы кое-что успели перепроверить. Странноватый был персонаж. Вырос в детдоме, родных не имел, жены и детей тоже не оставил, к кому и зачем в Москву приехал – неизвестно, может, просто захотелось ему вкусить столичной жизни. Так что документами можешь спокойно пользоваться: все следы, которые удалось обнаружить, мы, естественно, зачистили…
Остальную часть встречи занял подробный инструктаж по действиям Болотникова при вероятных вариантах событий, после чего Растопчин встал, показывая, что разговор окончен.
– Живи, товарищ подполковник, пользуйся моментом – отдыхай, жди моих распоряжений! Занимайся пока физическим воспитанием подрастающего поколения – нужный звонок насчёт тебя директор здешней школы уже получила. Ну, и за базой, конечно, приглядывай. Сам понимаешь, тонна героина – огромные деньжищи, и есть один уникальный упырь, который мечтает их получить. Сейчас этот мерзавец сбежал, но – рано или поздно – он о себе напомнит…
– А не лучше ли было укрыть всё в более надёжном месте? – Игорь давно хотел задать генералу этот вопрос. – На охраняемой территории?
Растопчин покачал седой головой:
– Проблема не в высоких заборах, Игорь, и не в крепких запорах: любое место делают надёжным только надёжные люди, а таких – чем больше – тем меньше…
Смысл каламбура Болотников хорошо понял.
– Но главное – я уже не вижу наверху никого, кому теперь можно было бы раскрыть операцию, – генерал помрачнел. – Вряд ли кто меня там поймёт, и мы с тобой, в лучшем случае – окажемся в тюрьме, а в худшем – сам понимаешь: нас закопают, а наркоту продадут. В нынешнем-то бардаке – почему бы и нет?
– Но у вас же была санкция…
Растопчин ответил коротким сухим смехом:
– Ты это о чём, подполковник? Чтобы кто-то добровольно в Лефортово попросился – покаяться ещё в одном преступлении коммунистического режима? – лицо его исказилось брезгливой гримасой. – Нет, сынок, теперь это наш собственный грех, и от нас открестятся, как от чумных…
В столицу генерал возвращался на поезде, Игорь подвёз его до станции, и они попрощались, не выходя из машины.
Провожая Растопчина взглядом, Болотников не предполагал, что видит его в последний раз.
***Многим тогда показалось, что страна, как телега с горы, покатилась вразнос…
Глава 3
Валерий Сергеевич Лазаридис – человек с невыразительным лицом, занимавший весьма значимую должность при вершине партийной иерархии, известности никогда не любил и всемерно её избегал.
Природа жестоко обделила его внешностью: невысокий рост, тщедушный костяк, на котором казалось невозможным нарастить хоть какую-нибудь мышечную массу, большая угловатая голова, вооружённая парой близко посаженных белесоватых глаз и широким, почти безгубым ртом.
Ещё с раннего детства эта внешность стала предметом насмешек сверстников, и юный Валера невольно развил в себе удивительные способности: присутствовать, не привлекая внимания к своей персоне, и добиваться желаемого, оставаясь незаметным.
Словно в извинение за неудавшийся облик, природа сделала ему бесценный подарок – дала острый, изощрённый ум. Обладая феноменальной памятью, он загружал свой бездонный мозг огромным количеством информации, но – самое главное – умел тонко и полезно ей распорядиться.
Родители были очень учёными, женились по общей любви – к прикладной математике, и, сколько Валерий себя помнил, они всегда писали какие-то монографии и диссертации, искали решения неких сверхзадач и безвылазно жили в абстрактном мире чисел и формул, и даже дома всегда были на работе.
Они долго считали, что ребёнка им заводить ещё рано, но однажды, когда мать в очередной раз пришла делать аборт, пожилая акушерка внимательно перелистала медицинскую карту и смерила пациентку долгим недобрым взглядом:
– Решила детей не иметь вообще?
– Нет, в принципе, мы думаем кого-нибудь родить, – замялась мать, – просто сейчас не тот момент, дела…
– Ты так думаешь? – бесцеремонно перебила её акушерка. – А момент, дорогуша, у тебя такой, что на следующую беременность нет почти никаких шансов! Ты аборты свои считала? О возрасте не забыла в делах? Мне и сейчас-то удивительно, как ты умудрилась зачать…
***Роды получились чуть ли не роковыми: схватки были сильными, потуги сопровождались невыносимой болью, но кости таза сорокалетней женщины не хотели расступаться, да к тому же плод в последний момент занял неправильное положение. Жизнь младенцу спасло кесарево сечение, а мать своей жизни едва не лишилась – прямо из родильной её отвезли в реанимацию.
Несколько суток продолжалась жестокая горячка. Измученная женщина уже теряла себя в пространстве и времени, а потому не испугалась и даже не удивилась, когда среди душной, липкой ночи увидела у своей кровати двоих седовласых и длиннобородых стариков.
Она их узнала – девять месяцев назад эти старцы приходили к ней во сне.
Сон был страшным: от лесной опушки открывалось бескрайнее поле, заросшее буйным разнотравьем. Над самым горизонтом в слоистой дымке висело тревожное красное солнце – то ли рассветное, то ли закатное – не понять. Двое старцев в чудных долгополых рубахах истово молились на солнечный диск.
Она стояла у них за спиной и, напряжённо вслушиваясь в молитву. В распевном пугающем речитативе она разобрала некоторые слова и обмерла от ужаса: старцы молили силы небесные защитить людей от грядущего лжепророка и упоминали некоего младенца, который уже зачат, но ещё не рождён!
«Какого младенца? – единственный ответ уже был готов в её сознании, но она всеми силами души ему противилась. – О ком они говорят?»
Оставаясь в тягучем ужасе сна, она закричала. Испуганный криком муж с трудом растолкал и вернул её к действительности:
– Что тебе снилось, Люся? Почему ты так кричала?
Она посмотрела не него непонимающим взглядом:
– Я кричала? – в её сознании тут же возникла непроницаемая завеса, и она не смогла припомнить ничего.
Но именно в этот день Людмила Лазаридис заподозрила, что беременна…
И вот теперь те самые старцы стояли у неё в ногах, переговариваясь громким шёпотом, и этот шёпот шелестящим эхом метался по углам палаты:
– Он всё-таки воплотился, – произнёс один из них, сматывая какой-то объемистый свиток, похожий на рулон старых обоев. – Девственник, он же – Чернец. Как и было начертано!
– Да, воплотился! – нахмурился другой, и повторил ещё раз, словно убеждая себя самого. – Всё-таки воплотился…
К утру следующего дня, к удивлению всего медперсонала, горячка ушла, словно её и не было, а мать, хоть и была ещё слаба, но почувствовала себя настолько хорошо, что потребовала принести ей ребёнка.
От ночного бреда в памяти у неё не осталось ничего – лишь маковое зёрнышко тревоги затаилось в самой глубине души – это был неосознанный страх перед тем, кого она произвела на свет…
***Так вот внепланово, с горем пополам, обзавелись супруги Лазаридисы собственным чадом.
Едва-едва оно стало говорить – его обучили азбуке и пристрастили к чтению – чтобы занять однажды и навсегда. Уже с четырёх лет Валерик, не докучая родителям, свободно читал толстые книжки, чем удивлял нечастых гостей, которые подозревали, что ребёнок просто делает умный вид для посторонних, и были в этом очень неправы и несправедливы.
Впоследствии он уже не представлял своей жизни без книг, и «нечего читать» для него стало равнозначным с «нечего есть».
Чадо у математиков получилось понятливым: оно очень рано сообразило, что матери и отцу не до него, притерпелось и зажило своей отдельной внутренней жизнью.
***В пятилетнем возрасте с Валерой случилась череда непонятных припадков – он терял сознание и минут пять-десять лежал тряпичной куклой с неподвижными распахнутыми глазами.
Мобилизованные перепуганными родителями доктора только разводили руками – все обследования показывали, что мальчик здоров. Специалисты предположили причиной припадков неестественный способ появления младенца на свет: по статистике, «кесарята» всегда находились в зоне риска по психическим патологиям, особенно в раннем возрасте.
Сам же маленький пациент никому не признавался, что для него эти приступы были моментами блаженства: каждый раз он погружался в холодный свет, в котором растворялись все детские страхи и обиды, и возникало чувство абсолютной защищённости, какого он никогда не испытывал даже на руках у отца…
***Лишённый возможности полноценно общаться с родителями и сверстниками, мальчик приспособился играть в одиночку, и однажды изобрёл себе друга.
Это был как бы второй он сам. Валера был убеждён, что создал его внутри себя силой собственного воображения, и дал ему имя – Другой.
Позднее он обнаружил, что это явление подробно описано в психологии и называется по-научному – «альтер-эго», а его крайняя степень уже относится к области психиатрии и называется раздвоением личности, но юного Лазаридиса эти открытия ничуть не смутили…
Поначалу с Другим было удобно потихоньку играть, но с годами он стал и лучшим собеседником, с которым можно обсуждать любую тему, советоваться, спорить, и даже ссориться.
Во время этих мысленных диалогов Валерий иногда уходил в себя настолько, что взгляд его становился не просто отсутствующим – глаза пустели. А чтобы окружающие не мешали внутренней жизни, он развил в себе и третью ипостась, которая почти рефлекторно, в дежурном режиме, отвечала на простые внешние вопросы и раздражители.
Окончив школу с отличием, Валерий Лазаридис, вопреки пожеланиям родителей, в математики не пошёл, а решил посвятить себя изучению истории и философии.
В университете его незаурядный интеллект был оценён с неожиданной стороны: секретарь парткома доцент Алексей Александрович Вакулин, с любопытством прослушав выступление невзрачного студента-второкурсника на семинаре, решил познакомиться с ним поближе.
В итоге Лазаридис оказался в избранной группе студентов и аспирантов, в поте лица трудившихся над докторской диссертацией для Вакулина и помогавших ему в написании многочисленных научных статей – доцент считал себя плодовитым учёным и активным политическим деятелем.
Личный вклад Лазаридиса в общее дело скоро стал настолько заметен и весом, что Вакулин приблизил новобранца к себе и даже хотел продвинуть на должность комсомольского вожака, но барственный красавец-ректор решительно воспротивился:
– Я не умаляю его способностей, – заявил он, – но не может же такой уродец быть лицом университета!
Тогда Вакулин организовал приём студента Лазаридиса в партию и предоставил ему платную должность делопроизводителя в парткоме с правом свободного посещения лекций.
Здесь, в университетском парткоме, Валерий впервые постиг острый вкус теневой власти: он понял, что многие важные решения часто принимаются не теми, кто их подписывает или озвучивает, а теми, кто их готовит и приносит на подпись.
А ещё он открыл для себя великую кухню документооборота: одна и та же бумага может быть одобрена или отвергнута в зависимости от того, какие ещё документы ложатся рядом с ней, сколько бумаг одновременно находится на столе, и лежит ли она там сверху или снизу.
Сделав это открытие, Лазаридис в нужных случаях стал подбирать содержимое папки с грифом «На подпись», как опытный повар подбирает в своей кастрюле состав задуманного блюда: чем подсолить, чем подсластить, как обострить или, наоборот, вообще скрыть вкус главного продукта.
Нередко решающую роль играла устная приправа к тому или иному документу…
***С началом перестройки секретарь университетского парткома, благодаря своим новым взглядам и старым связям, взлетел в аппарат ЦК КПСС. И, естественно, Вакулин прихватил с собой незаменимого помощника, успевшего к тому времени защитить свою кандидатскую диссертацию на весьма интересную тему: предметом исследования была история тайных внешнеполитических операций и внутренних заговоров в Европе девятнадцатого-двадцатого веков и в России до 1917 года.
Политическая кухня советского периода со всей её грязью и кровью в диссертации Лазаридиса не освещалась. И это было естественно и понятно …
Алексей Александрович очень удачно вписал своего протеже в пёструю стаю консультантов и советников, где Валерий, к чести своей, не затерялся – первый же подготовленный им аналитический отчёт был оценён так серьёзно, что позволил ему занять в аппарате особую позицию, которая называлась «помощник по специальным вопросам».
Его высокому боссу очень нравилось, когда информацией, уникально подобранной новым помощником, он изумлял даже тех, кому по должности полагалось знать всё и даже немного больше. И всё чаще точные и ёмкие формулировки Лазаридиса ложились в официальные тексты политических документов.
Как-то после очередного большого совещания босс приостановил Вакулина в коридоре за локоть и поблагодарил за ценного работника.
– Да, он очень умён, – Вакулин был доволен, что ему удалось продвинуть своего человека так близко к высшему руководству, да ещё и угодить. – Я, кстати, никогда не придерживался принципа «хочешь выглядеть умней – умных рядом не имей», напротив – неумно как раз не иметь их рядом, но они должны чётко знать своё место!
– Ты прав, – усмехаясь, прищурился босс, – это архиважно – вовремя ставить некоторых умников на место!
Он развернулся и ушёл, а Вакулин тут же пожалел о своей длинной и нескладной тираде – появилось неприятное ощущение, что минуту назад его брезгливо щёлкнули по носу…
***Ещё через год Валерий Сергеевич уже пользовался у руководства беспримерным расположением и доверием. Немало тому послужили его необыкновенная работоспособность и прямо-таки аскетическая скромность. Он никогда ничего не просил лично для себя, но был неколебимо твёрд и настойчив, если что-то требовалось в интересах дела.
Действовал Лазаридис решительно, порская быстрым хорьком из-за высокой начальствующей спины, и очень скоро добился, чтобы нужные люди в аппарате чётко усвоили: чего требует помощник – того хочет босс.
Он взошёл на немыслимую вершину, где – если смотреть издалека и снизу – обитали почти боги.
Но вот при близком рассмотрении партийный олимп оказался ненормально загаженным, а многие боги с полубогами – суетливыми и мелочными интриганами, о чём красноречиво свидетельствовали цели, которые преследовал лично каждый из них.
Народным массам активно внушалось, что там, наверху, великие люди самозабвенно решают великие политические и государственные задачи, в то время как обитатели властных этажей, главным образом, люто грызлись за любое сиденье повыше, плели бесконечные интриги и виртуозно мазали друг друга дерьмом. Наиболее сноровистые из них при этом успевали ещё и тырить кое-какую мелочь по дырявым государственным карманам.
Лазаридис презирал их тем больше, чем ближе узнавал. В последнее время его уже посещали мысли, которые Другой ехидно называл «синдромом подавленного гуманизма»: Валерий стал понимать, почему Сталин так безжалостно гонял по лагерям и расстреливал соратников по партии.
– Ты даже не представляешь всей глубины моего разочарования! – трагическим домиком строил брови Другой. – Оказывается, высший пилотаж в политическом искусстве – так обгадить товарища, чтобы он сам заметил это последним, когда все вокруг уже воротят носы…
При всей серьёзности своего статуса, Валерий Сергеевич скоро сделал и весьма скверный для себя вывод: из прислуги, пусть даже самого высокого разряда, его здесь никогда не выпустят, прояви он хоть и ещё сто талантов.
Лазаридис не стремился к известности, но когда его собственные мысли, выводы и оценки, озвученные высшим руководством, широко комментировались и обсуждались по всему миру, он всё-таки чувствовал себя нагло обворованным. А если бы ему сказали, что он и рождён для того, чтобы сочинять кому-то отчёты, доклады и речи – он счёл бы это для себя самым глубоким оскорблением…
Чтобы самому не утратить уважения к себе, в жизни следовало что-то кардинально менять.
– Нужны деньги, – заявил он однажды Другому, – большие и сразу. Без денег нам не вырваться, тем более – славный наш корабль уже течёт, как дырявое корыто.
– Ограбим вечерком Оружейную палату или Алмазный фонд? – привычно съязвил Другой.
– Думать нужно, – Лазаридис уже поставил себе задачу, но ещё не нашел ей решения. – Серьёзно думать…
– Пора! – согласился Другой. – А то, я смотрю, наши товарищи по экипажу слишком уж озабоченно снуют вокруг кладовых.
– И не просто снуют, – Валерий Сергеевич чуть приподнял уголки рта, обозначая улыбку, – все переборки по трюмам прогрызли …
***В ранние утренние часы, задолго до появления начальства, Лазаридис, по обыкновению, просматривал у себя в кабинете свежие газеты. Однажды на глаза ему попала информация об огромной партии героина, захваченной и уничтоженной в Афганистане советскими воинами-интернационалистами.
Помощник по специальным вопросам прикинул стоимость упомянутого зелья на мировом чёрном рынке и глубоко задумался…
Месяцем позже Валерий Сергеевич пригласил к себе генерала Растопчина, и они вместе зашли к руководству.
Замороченный нескончаемым потоком неотложных дел и проблем хозяин высокого кабинета поприветствовал генерала за руку, но ничего конкретного не сказал – произнёс несколько дежурных фраз по поводу непримиримого противоборства политических систем и попросил Растопчина оказать всемерное содействие товарищу Лазаридису.
– Он раскроет вам содержание вопроса! – хозяин кабинета, завершая аудиенцию, кивнул в сторону помощника и ещё раз пожал генералу руку. – Спасибо, Сергей Иванович!
У Растопчина откуда-то возникло неприятное ощущение, что этот человек с горячей и нервной рукой не вполне осведомлён, о чём на самом деле идёт речь. Но кто бы задал столь скользкий вопрос партийному чину подобного ранга?
Генерал тогда сам от себя отмахнулся: «Жена Цезаря – выше подозрений!»…
После приёма Лазаридис не повёл Растопчина к себе в кабинет, а пригласил присесть на диванчик у окна в широком холле, где без всяких предисловий – кратко и точно – изложил ему основные тезисы замысла, и старый чекист сразу понял, почему их разговор происходит в таком, на первый взгляд, неподходящем месте: оно гарантировало от прослушки.
Идея действительно предполагала высший гриф секретности, и какие-либо письменные следы, а тем более – любые ссылки на указания сверху – в подобного рода делах вообще исключались.
Сергей Иванович вынужден был признать, что раньше он явно недооценивал своего собеседника…
***Для Валерия Сергеевича наступил момент истины, ради которого стоило долгие годы не иметь собственного лица. В предстоящей операции он брал лично на себя организацию финансовой составляющей, предоставив всё остальное генералу Растопчину.
По поручению Лазаридиса были открыты несколько секретных счетов в зарубежных банках. Для этой цели он использовал своего бывшего патрона Вакулина, который в последнее время часто бывал в зарубежных командировках, где активно налаживал связи с западными демократическими институтами.
Но вскоре, по возвращении из очередной поездки, Вакулин безвременно скончался – перегрелся с двумя девочками в загородной сауне: водка, парилка, непомерные радости плоти и – внезапная, но вполне объяснимая, остановка сердца.
Смерть он привёз себе сам в кармане пиджака – она была в заграничных пилюлях для повышения мужской силы.
Вакулин имел неосторожность похвастаться покупкой перед Лазаридисом. Тот внимательно прочёл инструкцию на упаковке, и в голове его возник молниеносный план.
– Хотите испытать уже сегодня? – с понимающей улыбкой Лазаридис достал особый блокнот с телефонными номерами, которыми обычно не пользовался, но записывал их – до случая. – Заказываю сразу двоих?
Вакулин закатил глаза и радостно закивал…
***Валерий Сергеевич позвонил специальному человеку от столичного комсомола, который занимался подбором девочек для тайных радостей высоких чинов.
Дур среди этих девиц почти не было: многие затем сделали себе хорошую карьеру, а отдельные – и до сих пор на виду, как солидные матроны, общественные деятельницы, и уже давно никто не смеет упрекнуть их в легкомыслии.
Зато судьба их комсомольского вожака оборвалась трагически. Не было секретом, что он постукивает, кому надо, о сладких грешках сановитых начальничков – это как бы само-собой подразумевалось, но когда ретивый мальчик задумал превратить свою информацию в товар – его тут же убили.
***Как человек приближённый, Лазаридис давно знал, что у бывшего наставника хронические проблемы не только с мужскими возможностями, но и с сердцем.
Вечером того же дня две комсомолки – пышногрудая блондинка и страстная брюнетка – встретили Вакулина в назначенном месте и с энтузиазмом взялись за дело…
***Гарантий, естественно, никаких не было, но когда хитроумный план всё-таки сработал, Валерий Сергеевич не без удовольствия принял поздравления Другого: «Ну и сволочь же ты, Лазаридис! – с восхищением заметил тот. – Хотя, по восточным поверьям, мужчина, умерший во время полового акта, попадает прямо в рай – без суда и следствия…»
Следствию порезвиться в столь деликатном деле, конечно, не позволили, а газета «Правда» в крохотном некрологе сообщила всем товарищам по партии о скоропостижной кончине известного учёного и политического деятеля.
Коды доступа к заветным банковским счетам отныне хранились только в одной, очень изобретательной, голове.
Действуя дальше с беспримерным вероломством и дерзостью, Валерий Сергеевич умудрился увести на свои счета ещё и выручку от тайной сделки с борцами за светлое будущее человечества, которые партизанили в латиноамериканских джунглях вокруг плантаций коки, а потому имели неплохие деньги.
Зарабатывали они под теми же лозунгами, что и Лазаридис: ускоряя крушение империализма, наводняли США и другие западные страны кокаином.
Им продали партию оружия…
Таким образом, Валерий Сергеевич успел чуть-чуть поскрести и с Золотого полумесяца, и с Золотого треугольника, и под ногтями у него кое-что осталось.
Развитое им умение достигать желаемого чужими руками и оставаться в густой тени в подобных делах было бесценным. Суммы на счетах, подконтрольных Лазаридису, достигли уже достаточных значений, чтобы вырваться из страны и, где-нибудь в надёжном месте, спокойно обдумать, как ему дальше жить и чем заняться.