Все как у людей

Андрей был местным, но жил далеко от академии и покидал роту только на выходных. Изначально его поселили в другую комнату, но назойливые соседи быстро вытеснили его из коллектива. Протянув там два месяца, он попросился переселиться, и так мы оказались вместе.

К тому моменту наша дружба поддерживалась тем, что почти каждый наряд мы стояли вместе. Вместе мы попали и в несколько подгрупп на учебных занятиях. Вместе мы ходили на обязательные академические мероприятия. И вообще в тот период времени наши взгляды и принципы образовали весьма прочный союз, намекающий на то, что подобная дружба растянется на века. Ничто ее не разрушит и ничто не разобьет. Так всегда кажется, пока обычное течение жизни не натыкается на препятствие, именуемое женщиной.

Андрей учился хуже меня по всем предметам, кроме английского языка, совсем не любил спорт и свободное время проводил либо за чтением книг, либо за просмотром фильмов. Он умел рассказывать анекдоты, и порой у меня складывалось ощущение, что в голове у него такая библиотека историй, что путь ему давно прописан на сцену. Не знаю, на каком этапе мы стали не разлей вода, и стали бы мы вообще друзьями, если бы не еженедельные встречи на инструктаже у командира роты, но помню, что точки соприкосновения обнаружились у нас после того, как Андрей открыл мне один секрет. Он был влюблен в учительницу по английскому языку и на уроках из-под парты фотографировал ее ноги. Что он делал с теми фотографиями, история умалчивает, но я в то время был уже достаточно взрослый, чтобы все понимать.

Однажды нас поставили в наряд с субботы на воскресенье. Был на редкость спокойный вечер, мы сидели над курсовой работой по теоретической механике, пытаясь вникнуть в системы уравнений, где, казалось бы, не было никакой логики. В полной тишине Андрей вдруг выдернул лист из своей тетради, скомкал его и бросил на пол.

– Говнище полное, – спокойно выразился он. – Что нужно иметь в голове, чтобы такое придумать?

Я не нашелся, что ответить. Курсовик шел у меня с тем же успехом, но я не отступил и еще около получаса пытался рассчитать балку, на которую действует сила «Р», приложенная к точке «С». Потом я увидел, как он неотрывно смотрит в телефон. Я отклонился от стола и последовал его примеру. Конечно, то, что было на экране, было интереснее курсовика, и я тоже отложил свой проверочный лист. Балка так и осталась не рассчитанной, зато из головы ушла тяжесть и напряжение. Мы смотрели на красивые женские ноги и ту часть тела, где они (к сожалению, под платьем) так естественно соединялись.

Телефон у Андрея был старенький, фотография на нем отображалась далеко не в лучшем качестве, однако это никого не волновало. Потому что смотреть было на что.

– Как думаешь, она догадывается, сколько учеников глазеет на ее ноги? – начал он. Телефон в его руках немного дрожал.

– Даже если и догадывается, уверен, что ей глубоко все равно, – ответил я.

– Почему?

– Когда на тебе задерживает взгляд какая-нибудь девчонка, о чем ты думаешь?

– На мне никогда не задерживали взгляд девчонки. И вряд ли когда-нибудь задержат…

– Но, если бы такое случилось?

– Такое никогда не случится, – сказал Андрей. Эта позиция мне не нравилась, но она была логичной и выходила из того, что тогда, на начальных курсах академии, о своей привлекательности никто из нас не задумывался. Мы не подозревали, что можем кому-то нравиться, зато регулярно обсуждали тех, кто нравился нам.

– Хорошо, – согласился я и тут же перевернул его довод, – а если бы кто-то просто оглянулся. Так, невзначай. Решил, что встретил старого знакомого.

– Если только какой-нибудь пацан, – усмехнулся Андрей. – Но точно не девчонка. Девчонки на старых знакомых не оборачиваются. Я думаю, даже мои одноклассницы с превеликим удовольствием пройдут мимо и потом скажут, как хорошо, что он меня не заметил. А то бы подскочил, пришлось бы с ним разговаривать. Улыбаться через силу. Делать вид, как будто встреча их поразила, а потом полдня отплевывать.

– Стоп! – остановил я его. – С такими рассуждениями мы никогда к успеху не придем. Ты спросил меня, догадывается ли она, что на нее глазеют, я ответил, что да.

– Нет, – напомнил он. – Ты ответил, что ей безразлично. А вот я с тобой не согласен, – он отложил телефон и продолжил: – Я считаю, что всем женщинам нравится, когда на них смотрят. Многие от посторонних взглядов получают эстетическое удовольствие. Вопрос в том, получает ли такое удовольствие… она.

– Может и получает. Но вряд ли она получит то же удовольствие, если узнает, что кое-кто на каждом занятии фотографирует ее из-под стола.

– Неважно, – сказал Андрей и поджал губы.

Следующие несколько секунд мы молча смотрели на изгибы бедер учительницы, на ее острые коленки и туфли на высоком каблуке, которые, точно вишенка на торте, вершили ее безупречность. Она стояла рядом с доской, верхней части тела мы не видели, тем не менее, притягательность ее фигуры была совершенной.

– В жизни не видел более красивых ног, – вздохнул Андрей и коснулся экрана.

Телефон мигнул.

– Тише, тише, – сказал он устройству.

У него было всего три удачных снимка из полусотни, и он гордился ими, как если бы заснял редчайшее природное явление. Разумеется, ноги англичанки не являлись для нас уникальностью хотя бы потому, что их можно было увидеть каждый день на кафедре иностранных языков, но все-таки приблизиться к ним было не так просто. Они регулярно двигались, перемещаясь из одного класса в другой, мелькали на лестничных площадках, и, где бы не появлялись, они всегда притягивали к себе взгляды. Однако же, несмотря на их прелестный вид, никто из курсантов, кроме Андрея, не решался их сфотографировать. Не потому, что учительница запрещала, а потому, что признаться в том, что она нам нравится, было стыдно.

Нам было по восемнадцать лет, и раскрывать свои внутренние секреты еще никто не спешил. Признаться кому-то в любви было так же сложно, как одолеть курсовик по теоретической механике, а сказать в открытую, что тебе нравится человек, заведомо старше, привлекательней и значимей, было все равно, что прыгнуть до луны. И всему виной было вовсе не волнение, которое не дает расслабиться и не позволяет говорить то, что хочешь и как хочешь. Всему виной был стыд, который держал нас закоренелой хваткой. Стыд не давал нам вздохнуть. Никто не знал, откуда он выбирался, и никто не знал, куда он исчезал. Стыд возникал вместе с желанием подступить к особе женского пола и деться от него было некуда. Сердце рвалось из груди, чтобы совершить действие, а стыд говорил: «Нет, стой, ты сделаешь только хуже. Потом все будут смеяться над тобой». А в то время, когда каждый из нас только зарабатывал себе репутацию, выделяться чем-то нестандартным было недопустимо. Вот мы и молчали. Держали в своих душах секреты и мечты, надеясь, что в будущем они обязательно нас отпустят.

Андрей открыл следующую фотографию. Теперь англичанка стояла боком.

– Она как будто специально тебе позировала, – произнес я и вдруг почувствовал, как по всему телу прокатывает возбуждение.

– Она не позировала. Она просто гладила коленку. В тот момент она что-то читала нам из учебника. Вот я и воспользовался.

Снимок был сделан так же, как и все остальные, из-под парты. Все, что было выше бедер, оставалось за кадром. Когда Андрей показал следующий снимок, где англичанка стояла спиной, и облегающее платье воочию являло выпуклости ее ягодиц, я спросил:

– А почему бы тебе хоть раз не сфотографировать ее полностью?

Его глаза вспыхнули, точно избавились от печали, и он прошипел:

– Ты что! Она же заметит?!

– Если она стоит спиной, не заметит.

– А остальные?

– Ребята?

– Да! Они же все увидят и потом пойдет слух, что я тайком снимаю англичанку на телефон. Рано или поздно этот слух докатиться и до нее, и тогда мне крышка.

– А что тебя больше тревожит: то, что об этом узнают ребята или сама англичанка?

Андрей задумался. Минуло полминуты, прежде чем он ответил.

– Не знаю. Никого бы не хотелось посвящать в это дело. Оно мое личное. Понимаешь? Личное. Оно только мое!

– Не беспокойся. Никто не распустит язык. Разумеется, если его не распустишь ты сам.

– Черт! – выругался он. – Да пусть мне яйца оторвут, если я кому-нибудь ляпну про фотографии. Я даже на телефон пароль установил, чтобы если потерять, никто в него не влез. Знаешь, как из-за этого у меня все гудит и зудит?!

– Я знаю другое, – прервал я его. – Тебе нравятся не только ее ноги, но и она сама. Поэтому ты так нервничаешь.

– Нет! – отмахнулся он. – Хотя, может и да. Ну, сам посуди, кому такая женщина может не понравиться?

– Она старше нас на двенадцать лет.

– Пофиг, – отмахнулся Андрей. – В тридцать женщины выглядят самым прелестным образом. И все у них упругое и пышное. – Он снова обратился к экрану. Сам Андрей редко пребывал на взводе, но что-то его в тот момент зацепило. Какой-то маленький крючок поддел его дремлющее, но живое сознание, и он снова начал водить пальцами по экрану, будто пытаясь оживить фотографию.

То было началом его мании. Ему нравились многие девушки, но что-либо получить от них ему не удавалось. Поэтому Андрей брал то, что шло ему в руки. В восемнадцать лет мы оба были полные нули. Девушки не обращали на нас внимания, никто не питал к нам интерес. Но спустя несколько лет Андрей сделает огромный шаг вперед, а я так и останусь на месте. Я буду искать себя, путаться в бесконечных рутинах, искать ответы на вопросы, почему все так, а не иначе, а Андрей закроет глаза на все предрассудки нашего несправедливого общества и однажды возымеет место над ним.

– Как я обожаю, когда она приходит на занятия в этом платье, – сказал он вполголоса. – Она надевает его только по пятницам. По понедельникам и вторникам ходит в джинсах, в среду у нее выходной. По четвергам появляется в длинной юбке.

– А по субботам?

– Не знаю. По субботам на кафедре иностранных языков я не появляюсь.

– По вторникам и четвергам у нас тоже нет занятий, но ты все-таки знаешь, в какой одежде она появляется в академии.

– Да, знаю, – сказал он и замолчал. Андрей вздыхал часто, но сказать, что он как-то кручинился по поводу своих неудач, было нельзя. Тот вздох скорее напоминал тоску, когда очень хочется дотянуться до звезды. – На пятом этаже учебного корпуса есть буфет. Я забегаю туда после третьей пары и всегда нахожу ее там. Она обедает в два тридцать. И знаешь, что я заметил? Она никогда не берет себе первое. Ест только второе.

То, что наша англичанка ест только второе и не любит первое, меня никак не затронуло. Каждый человек вправе решать, какой диете ему следовать. Главное, чтобы это не отражалось на его настроении, особенно если он наш преподаватель. Но меня затронуло само уточнение. «Она не берет себе первое и ест только второе». Зачем обычному человеку знать про другого такие мелочи, если он на нем не помешан?

– И еще… – сказал он вдогонку. – Она всегда обедает одна.

Я кивнул.

– И… В буфете столы стоят так, что, если сесть в углу наискосок, то…

Он снова остановился, затаил дыхание, и только пальцы его шевелились, точно ощупывая невидимые края стола.

– Ну? – поторопил я его.

– Тихо, – прошептал Андрей. – Ты не даешь мне сосредоточиться. Чтобы такое сказать, нужно иметь полную концентрацию.

Едва ли я его понимал. Но мне казалось, что не за горами открытие другого секрета. Возможно, не особенно интересного, но очень значимого для его хранителя.

– Там я впервые увидел ее нижнее белье, – сказал Андрей и вид его был, точно после встречи с призраком. – Идеальное, белоснежное женское белье. Без единой складочки, без единого пятнышка, без…

– Ты видел ее трусы? – перебил я его. – Не верю.

– И не надо. Так даже лучше.

Он отвернулся и какое-то время смотрел в пустоту. Я тронул его за рукав.

– Ты серьезно? Ты видел ее трусы?

– Видел.

Мурашки пробежали по моей коже. Мне захотелось узнать все подробности, но настроение Андрея вдруг поменялось и он больше не хотел ни о чем говорить.

Та сцена снилась мне две ночи подряд. Первый раз англичанка привиделась мне в классе, где у нас по понедельникам и пятницам проводились занятия. Она стояла у окна и смотрела на солнце. Во сне солнце было серым, из-за чего в углах класса собирались тени. В том сумраке сидел я и не видел вокруг ничего, кроме женских ног и черного платья, закрывающего бедра ровно на треть. Какое-то время англичанка стояла у доски со скрещенными ногами, а потом прошла к своему столу, и в тот момент, когда она садилась, край платья цеплялся за спинку стула, обнажая белые, как молоко, бедра. Туман стер в моем сознании детали, но я точно помню, как коснулся взглядом ее тела, и как меня тряхнуло, точно от удара током. Глаза мои распахнулись, и я проснулся с колотящимся сердцем и тайным желанием, чтобы это было на самом деле.

В другом сне я видел ее на кафедре. Она сидела на мягком диване, читала чей-то доклад. Ножки ее лежали крестиком одна на другой. И вот, словно засидевшись, она меняла позу. Коленки на мгновение расходились, и меж ними появлялся белый треугольник. Без единой складочки, без единого пятнышка. Идеально ровный, идеально гладкий. Потом коленки снова встречали друг друга, и треугольник исчезал в мутной дымке моего воображения. Я просыпался, видел на потолке тени и приходил в себя. Низ живота напитался болью, но то была лишь малая доля неприятных ощущений, которые возникают у парня после подобных сновидений. Мне требовалась разрядка, и я ее себе предоставлял.

Про сны я никому не рассказывал. Хранил их в себе, как многие подростки хранят тайное пристрастие к сигаретам. Англичанку я по-прежнему видел только на занятиях по понедельникам и пятницам. По пятницам она появлялась в платье, по понедельникам – в джинсах. Но для себя я подметил: в чем бы не пришла она на занятия, я все равно видел ее в том образе, в каком она была во сне. Ее колени, бедра, изгибы тела поселились в моем разуме, как некая избыточная фантазия, из-за чего я не мог сидеть на уроках, как ученик. Я все время витал в облаках, а когда меня спрашивали, молчал, как ударенный. Тот случай открыл предо мной важную вещь: любовь – благородное чувство, но то, что медленно овладевало мной, скорее, походило на мучение. Девушки стали чаще появляться в моем разуме, и если, начиная с девятого класса школы, я думал о них, как о светлых созданиях, то со второго курса академии мне в голову забиралась только похоть. Я думал исключительно о плоти, и у меня в мыслях не было ничего светлее жарких обнаженных женских тел, заключенных в тиски модных одежд. Я даже не смотрел им в глаза. Интерес вызывали исключительно половые органы. Все крутилось вокруг да около, зарождая гнев и печаль, и очень скоро я почувствовал себя больным. Больным исключительно психологически.

Андрей от меня ничем не отличался. Он имел те же потребности, то же влечение и такие же трудности. На втором курсе у него так же, как и у меня, не было ни подруг, ни друзей и, главное, не было силы духа, способного вывести из тени. Он был блеклой стороной яркого мира, и, как ни крути, никто не замечал его в толпе, кроме меня – единственного человека, кто его понимал. Скорее всего, на том и сформировалась наша дружба. Ведь действительно, многие люди находят друг друга не потому, что у них одинаковые интересы, а потому, что у них одинаковые проблемы. Они совместно пытаются их решить, и на том завязываются весьма крепкие отношения. Наша дружба закрепила свой узел именно так. В проблеме обычных отношений с противоположным полом. Только никак мы эту проблему решить не пытались, потому что никто из нас не давал ей необходимую формулировку. В столь юном возрасте студенты видят проблему лишь в деньгах, реже – в учебе, еще реже – в здоровье. И мы тоже так думали. А еще мы думали, что девушки в жизни парней появляются сами собой, и это вовсе не цель, какой служит диплом об окончании академии или финал какого-нибудь музыкального или спортивного состязания. Это событие само собой разумеющееся, которого нужно всего лишь подождать.

Как оказалось, мы слишком заблуждались в своих домыслах, и от общества мы зря ждали свершений. После школы в отрыве от родителей и отчего дома жизнь любого юноши выглядит запутанной и сложной. Выбор его зачастую ошибочен и приводит к катастрофе. Нас не обошла эта напасть. Фотографии англичанки были началом бурных отрицательных фантазий, натолкнувших нас не на тот путь. Мы пошли дорогой извилистой и темной. И чем дальше мы углублялись в ее пространства, тем сильнее она втягивала нас в себя.