Добро пожаловать в Абрау!

Полицейские осматривали тоннель несколько часов. Люди в форме приходили и уходили. Менялись смены и фонари, и очень долго никто не мог сказать что-то вразумительное. За это время Елена Николаевна, не знавшая сна с позапрошлой ночи, была несколько раз допрошена и убеждена в безнадежности положения. Поздно вечером полицейские вынесли постановление, что тоннель полностью досмотрен и следов пострадавших в нем нет. Дверь опечатали.

Елена Николаевна вышла на свежий воздух, когда последняя полицейская машина выехала со стоянки завода. Солнце садилось за горы, темнело, небо закрывали грозовые тучи, и нависающий над Абрау-Дюрсо циклон действовал на нее совершенно безрадостно. На душе скребли кошки. Она хотела спать и есть, но как только вспоминала вопль Кочкина в последний миг своего пребывания под землей, ей становилось дурно. Пропадал и сон, и голод, и единственное, чего ей хотелось, это с кем-нибудь поговорить.

Она простояла под темнеющим небом около получаса. Потом зашла в здание, чтобы переодеться, взять сумки и оправиться домой. В коридоре ей повстречались сотрудницы. Эва Кордова пришла на смену и беседовала со своей напарницей Оксаной Биглевой. Завидев Гейкину, обе женщины позабыли о личных делах. Они обступили ее с двух сторон: Биглева с мягкой улыбкой прижала ее к себе, а Кордова уставилась на нее широко раскрытыми глазами.

– Это правда?! – воскликнула она. – Это все правда?!!

– Да, – ответила Елена Николаевна.

– Я же им говорила! – не унималась Кордова. – Я им всем говорила, что в пятом тоннеле что-то не так. Этот ящик… туман… запах… Я им говорила! А мне никто не верил!

– Ты права, Эва. Была права, – уточнила Елена Николаевна. – Теперь бог им судья.

– Успокойтесь, – произнесла Биглева. – Никто еще не умер. Может быть, они нашли какой-то другой выход. Никто не знает, сколько их, верно?

Елена Николаевна пожала плечами. Она предполагала, что есть другой выход из тоннелей, но она его не нашла. Полицейские вообще сказали, что тоннель прямой, как кишка, а на самом деле она помнила развилку и помнила, как из темноты на нее кто-то смотрел. Скорее всего, полицейские даже не добрались до решетки. Или сам тоннель не захотел их туда впускать.

– Знаете, девочки, – Елена Николаевна вздохнула, – сердце мне подсказывает, что они еще там. Никуда они не уходили. И вообще, не суждено им оттуда выбраться.

– Что ты такое говоришь, Лена! – Биглева встряхнула ее.

– Я своими ушами слышала, как кричал Кочкин. Богом клянусь, это был именно он. Не кричат так мужчины при виде тараканов. То был крик отчаяния…

– Да! – Глаза Эвы стали еще шире. Теперь казалось, будто они занимают половину лица. – Я чувствовала! И говорила им, а Кочкин решил, что я свихнулась!

– Тише! – Биглева наступила подруге на ногу. – Если нас кто-то услышит, пойдут сплетни!

– Сплетни уже пошли, – успокоила ее Елена Николаевна. – Когда вокруг столько полицейских, сплетням не суждено не пойти. Я никогда не чувствовала себя в такой растерянности. И ведь еще до того, как я согласилась на это дело, у меня было ощущение, будто все нам аукнется. Знаете, словно страх подстегивал. Не должна была я соглашаться!

– Не вини себя, – сказала Биглева. – Что ни случается, то к лучшему. Лично я уверена, что старый ключник подшутил над Кочкиным. Он всегда над ним шутит. Только теперь испугал его до полусмерти, а потом напился с Поповым, и они заснули где-нибудь в лесу. Скоро объявятся.

– Прошли уже сутки! – не унималась Эва Кордова.

Ее дыхание было резким, будто кто-то колотил ее по спине. Биглева передразнила вытаращенные глаза подруги и сказала:

– Не фантазируй! Любители отпускать злые шутки всегда пугаются первыми. Я гораздо лучше вас знаю ключника и его приколы.

– Я тоже знаю ключника и его приколы! – возразила Эва. – Он меня регулярно пугает под конец смены. Но всегда сознается в этом, а потом ходит и смеется над моими чувствами. Но есть шутка, а есть правда! Если Григорий Ильич не появился до сих пор, значит, случилось что-то серьезное. Розгин не мог напугать его до смерти, а потом напиться до беспамятства и исчезнуть в лесу.

Кордова выдохнула. Она с упреком посмотрела на Биглеву и, когда поняла, что Елена Николаевна находится на ее стороне, расслабилась. Гейкина покачала головой:

– Всякое случается на производстве, – начала она. – Кого-то обварило, кого-то стукнуло, кто-то откуда-то упал…

Тут она остановилась.

– Господи, я совсем об этом не подумала! Может быть, там, где была развилка, они пошли другой дорогой? И… яма… пропасть… да все, что угодно! Они упали туда втроем и не могут выбраться!

– Лена! – Биглева притопнула. – Полицейские обыскали тоннель вдоль и поперек. Они ничего не нашли. Наших мужчин там нет! И точка!

– Не верю! – вскрикнула Гейкина. – Не верю, что они обыскали весь тоннель.

– Дверь опечатана. Тебя туда никто не пустит.

– Я сама тебя туда не пущу! – Эва схватила ее за руку.

Елена Николаевна была польщена заботой подруг, но внутренние терзания ее не отпускали. Ее трясло при мысли, что мужчинам нужна помощь. Она редко доверяла своим чувствам, но теперь ее словно подменили. Гейкину тянуло заглянуть в тоннель, хотя она понимала, что вход туда опечатан и его сторожит внутренняя охрана завода. Но это ничего не меняло. Ее затягивало в черный непроглядный лаз, туда, где две части тоннеля разделяла старая чугунная решетка.

– Девочки, успокойтесь! – сказала Гейкина. – Обещаю вам впредь не нарушать правила безопасности. Придумали их не мы, и не нам их осуждать. Нам нужно им следовать, и я была полной дурой, когда согласилась помочь Григорию Ильичу с его безумным планом. Только идиот мог додуматься таскать бутылки по таким опасным объектам, как тоннели в горе Абрау-Дюрсо, построенные сотню лет назад князем Львом Сергеевичем Голицыным!

Биглева рассмеялась. Эву Кордову охватил ступор.

– Скажи что-нибудь еще! – попросила Эва. – Я так люблю, когда ты рассказываешь о Голицыне! А тот призрак в погребе, созданный для туристов, – это ведь ты им подсказала? Правда?

– Нет. Идея пришла от начальства. Даже не знаю, кто ее придумал. И она мне не по нутру, потому что Голицын никогда не был таким добродушным и красноречивым, каким они изобразили его проекцию. Лев Сергеевич отличался неуравновешенным характером и громогласным голосом, от которого его подчиненные приходили в ужас. Кроме того, взгляд у него был настолько суровым и пронзительным, что, когда Голицын смотрел на тебя, казалось, будто он заглядывает тебе в душу.

– Ух! – воскликнула Кордова. – Какой был мужчина!

Биглева усмехнулась:

– Тебе бы такого начальника смены.

– Нет, – отмахнулась Эва. – Такого начальника смены я не хочу. А вот мужа…

Елена Николаевна перекрестилась. Биглева выпустила смешок и, пораженная мечтами подруги, покрутила пальцем у виска:

– Такой муж тебя бы точно прибил.

– Зато я бы не работала. Сидела бы дома и заботилась о детях.

– Везде есть свои плюсы, – подытожила Елена Николаевна. – И свои минусы.

Она пригладила волосы и сняла рабочий халат.

– Пойду домой, девочки. Спасибо вам за компанию, за понимание и дружбу. Я очень вас люблю, но сейчас хочу увидеть свою дочь, поесть и лечь в кровать.

– И я пойду, – сказала Биглева. – День выдался сумасшедший. Всё, как любит Григорий Ильич… Надеюсь, скоро всё образуется.

Эва Кордова, заступившая на ночное дежурство, пожелала подругам хорошего отдыха, и они распрощались. Впрочем, прощание было недолгим: Елена Николаевна даже не успела заснуть, когда прозвенел телефонный звонок и в трубке разразился взволнованный голос подруги.

Распрощавшись, Эва тут же пошла на кухню, чтобы приготовить себе кофе и почитать утреннюю газету. Кофе она пила три раза за вахту. Перед тем, как пойти в тоннели, через два часа и через следующие четыре. Она обожала работать ночью, потому что столовая переходила в ее полное распоряжение. На заводе оставались только вахтеры и охрана. С охраной она почти не пересекалась, а вахтеры, если и попадались ей, то, в основном, мужчины. Они никогда не пили кофе в помещении. Они курили и во время кофейных перерывов отсиживались на улице.

Сегодня Эва заварила чашку крепкого напитка и заметила, что газет на стенде нет. Кто-то их либо спрятал, либо не получал, либо случилось еще что-то, чего она не могла понять. Кроме того, в столовой она столкнулась с омерзительной личностью по имени Вячеслав Горбунов, которому не симпатизировала с их самой первой встречи в две тысячи двенадцатом году. Тогда Вячеслав пришел на завод в должности технолога, хотя, на первый взгляд, больше походил на копальщика могил. Его старые ворсистые брюки всегда были грязными на коленках, обе руки покрывал то ли грибок, то ли лишай (Эва не знала, что это, но не сомневалась, что медкомиссию он честно не прошел), волосы стояли колтунами. Но больше всего Кордову умиляла улыбка, воспламеняющаяся каждый раз при ее появлении. У нее складывалось впечатление, что она, Эва, Вячеславу нравилась. Конечно, ей было приятно нравиться мужчинам, но не таким, как Горбунов. Слишком неопрятным казался его внешний вид, и от одного взгляда на его желтые зубы у нее сводило живот.

Сегодня Вячеслав пришел в столовую со своей кружкой. Он ее никогда не мыл, и на белых фарфоровых гранях виднелись грязные кофейные потеки. Сначала Эва удивлялась, как ему удается держать пол-литровую кружку с обломанной ручкой двумя пальцами. Чуть позже она решила, что кружка просто прилипает к ним благодаря тщательному «уходу».

«Как хорошо, что ты не оставляешь ее в общем шкафу, а уносишь с собой в раздевалку, – чуть не сорвалось с ее губ. – Иначе у нас бы давно завелись тараканы».

– Здравствуй, Эва! – пропел Вячеслав. Его голос был громким, как бубен, и выводил из оцепенения даже сильно захмелевших. – Хотел спросить у тебя совета. Как думаешь, если я буду оставлять свою кружку в общем шкафу, ее никто не возьмет?

У Кордовы подогнулись колени.

– Я не хочу, чтобы из нее кто-то пил, кроме меня, – объяснил Горбунов.

– Не знаю, что и сказать. – Она глянула на размазанные потеки. Часть из них уже стерлась, другая часть покрылась отпечатками пальцев Вячеслава. Эва знала, что кружка липнет, как застывшее масло, и ее передергивало при мысли, что Горбунов своими липкими пальцами берется за общий кофейник и пользуется общей ложкой для сахара. А теперь он решил оставлять кружку в общем шкафу. – Думаю, это плохая идея.

– Поэтому я всегда клал кружку в свой ящик, – открыл секрет Вячеслав. – Непонятно, что здесь делают рабочие дневной смены. Может, они вообще пьют из нее кофе, а потом…

– Да. – Эва кивнула. – Так и есть.

– Серьезно?

– Я уже несколько раз замечала, что моя кружка сдвинута.

– Стоит не в том положении, в каком ты ее оставляла? – переспросил Вячеслав.

– Ага. Каждый день так. Думаю, кто-то пользуется ею.

– Как ты это терпишь?

– Я просто… мою ее перед тем, как взять. И все.

– Молодец, Эва! – Он прижал к себе кружку.

Возникла неловкая пауза. В ходе нее Эве стало жутковато. Она взяла свой кофе, помахала Вячеславу ручкой и удалилась. Спускаясь по лестнице в погреба, Эва думала о том, почему на завод приходят мужчины, способные вызвать столько нелегких чувств. Она не была избирательной и своего мужа полюбила не за то, что нужно всем женщинам, а просто потому, что понравилась ему первой. И пусть у него было много минусов, но он хотя бы чистил зубы два раза в день, стриг ногти и носил чистую одежду. О Вячеславе она не могла сказать ничего хорошего. Все в нем было не так. И таких, как он, на заводе было предостаточно. Сюда словно свозили динозавров общества, пристраивали на низких должностях и терпели, пока они терпели завод.

Эва Кордова достигла тоннеля №5 и первым делом проверила, закрыта ли злополучная дверь. Она бегом направилась к середине тоннеля. Пюпитры здесь были выдвинуты на середину дорожки. Задвигать их на место никто не спешил, и Эва решила, что теперь экскурсии будут пускать либо по тоннелю №4, либо по новым метростроевским, потому что другие, старые тоннели регулярно подтапливало водой.

– Что ж, мне легче! – высказалась она.

Эхо подхватило ее голос и понесло по путепроводу.

Она вернулась к началу тоннеля и принялась за свое дело. Теперь она переворачивала каждую бутылку. Получалось медленно и нудно. Эва затянула песню, ей стало веселее, а бутылки потеряли счет. Она прошла несколько пюпитров, пролетел час, и Эва поняла, что работа затягивается. С такой скоростью ей предстояло остаться без кофе-брейка. Она с трудом решилась сделать то, что обычно давалось ей легко, и пропустила несколько рядов бутылок.

Эва пела, как оперная дива. Она растягивала слова, точно под контрабас, но, чем глубже погружалась в песню, тем меньше та доставляла ей удовольствия. Вскоре ей стало тошно от пения, и она остановилась, раздумывая, как делать работу так, чтобы часы летели незаметно. Внезапно боковым зрением она уловила шевеление. По тоннелю полз туман. Прозрачная пелена поднималась на высоту человеческого роста и рассеивалась, словно боялась тусклых ламп под полотком.

Кордова заволновалась. Положение дел ей не нравилось. Арочная дверь была запечатана, но Эва не сомневалась, что туман ползет именно из-под нее. Откуда ему еще взяться? За столько лет работы в погребах нечто подобное она видела лишь однажды – в ту ночь, когда в тоннеле появился ящик.

Песни закончились. Эва провернула еще одну бутылку и ощутила призыв исчезнуть из погребов. Она ступила на узкую дорожку между пюпитрами и быстрым шагом направилась к началу тоннеля. Она шла все быстрее и быстрее, пока не поняла, что туман бросается ей под ноги, как морские волны. Воздух под ней становился каким-то зыбким, и, как она ни пыталась двигаться быстрее, с каждым метром получалось все хуже и хуже. Вскоре Эва остановилась. Ей едва верилось, что добраться до спасительного света ей мешают собственные силы. Она выдохлась, и этот факт теребил ее душу и сердце. В школе она отлично бегала на длинные дистанции и была лучшей среди учениц своего класса в беге на километр. Она не сомневалась, что стала бы лучшей и на более длинных дистанциях, но сегодня Эва устала, будто из нее выкачали кислород.

– Это из-за волнения, – сказала она себе, когда в метре от нее разорвалась первая бутылка.

Эва вскрикнула: осколком задело руку. Она ощутила жгучую боль и схватилась за предплечье. Пока Эва приходила в себя, свет в тоннеле начал мерцать, а туман за ее спиной преобразился в непрозрачное облако. Рядом с ней лопнула вторая бутылка. Звон стекла разнесся по тоннелю, как выстрел. Пенящаяся жидкость выплеснулась на пол, и Эва подскочила. Двенадцать лет назад она и подумать не могла, что будет бороться за свою жизнь на рабочем месте. Но то, что происходило сейчас, иначе не назовешь. Она силилась сорваться с места, но ноги не слушались. Страх парализовал тело, и она стала медленной и неповоротливой, как во сне.

Когда бутылки начали взрываться по обе стороны от дорожки, Эва Кордова запаниковала. Она зашлась диким криком, и несколько секунд тоннель разрывали только ее вопль и звуки разлетающегося стекла. Очень быстро Эва ощутила резь в горле и вопить перестала. Она сорвала голосовые связки и засипела, словно в груди образовалась огромная дыра. Воздух исходил из нее рывками. Свет над ее головой затеял дьявольскую игру: лампы то вспыхивали ослепительным сиянием, то гасли, будто их заливало водой. А в промежутках Эва слышала, как влажный туман стелется по полу и шипит, точно змея, ползущая на запах крови.